Братство тёрна. Помощница профессора

Катя Водянова

Братство тёрна. Помощница профессора 

Глава 1. Монета из руки мертвеца

Говорят, если серебряную монету из руки покойника принести слепой трактирщице, что держит заведение на самой окраине леса, она приготовит тебе особый напиток. Выпьешь один глоток — и точно найдешь свое счастье.

Фредерика не отказалась бы от счастья, но раскапывать ради этого могилы или приглядываться к покойникам, что изредка попадаются на улицах Эбердинга — тоже не решалась. Хотя при нынешнем положении дел у ее семьи и простая серебряная монета не оказалась бы лишней.

Сегодня у Фредерики был назначен последний экзамен в университете, и, если провалит его, поедет работать на самый край республики, по распределению от министерства. Более обеспеченные студенты уже давно выплатили кредит за свою учебу и могли сами выбирать дальнейшую судьбу, у Фредерики же на еду не всегда хватало, такие траты не для нее. Как и вариант самой найти работу и предоставить в университет бумаги о выкупе студенческого кредита.

Фредди обошла почти все столичные лицеи, интересовалась вакансиями гувернантки, но всюду отказ. Желающих зацепиться в Эбердинге хватало, никто не хотел терять статус свободного горожанина и становиться земпри. В минуты отчаяния Фредерика думала, что вполне справится с этим, приживется в общине или в маленьком городе на северных окраинах республики: молодым учителям выделяли жилье и давали вполне пристойный оклад, но матушка, чуть заслышав о переезде, закатывала глаза и громко требовала подать ей сердечные капли. А после пускалась в воспоминания о том, как раньше блистал дом Алваресов, какие давал приемы, как сам император танцевал с матушкой на балу и даже шептал ей на ухо пошлости. А после, ах, что же было после!

Фредерика всей душой ненавидела рассказы о матушкиных похождениях и романах с императором, его младшим братом, какими-то графами и прочими. Она любила отца, погибшего на войне, и не желала думать, будто могла быть не его дочерью. Светлокожая и рыжая, как члены императорской семьи, Агата — точно не его, но родители и поженились всего за три месяца до рождения старшей дочери. Фредерика же появилась на свет спустя четыре года и предпочитала считать себя истинной Алварес. Благо и темные волосы, тонкие, самую малость резковатые черты лица, высокие скулы, аккуратный рот, а особенно «фамильный» нос с легкой горбинкой намекали на текущую в жилах кровь. Фредерика старалась соответствовать, быть стойкой и сильной, как отец. Хотя иногда и хотелось подобно Агате сбежать из-под матушкиного крыла и устроиться на швейную фабрику. Сестра стригла волосы по новой моде, носила брюки и уже дослужилась до целого мастера цеха и собственной квартиры с видом на городской парк.

Матушка же цеплялась за половину дома семьи Алварес, милостиво сохраненную за ними премьер-министром, вздыхала и ждала новой революции, которая вернет прежние времена. Почти все деньги от правительственных компенсаций и вдовья пенсия уходили на содержание дома, потому Фредерика и матушка зачастую жили впроголодь. А теперь еще и возможный отъезд за пределы всех трех линий Эбердинга и перспектива лишиться последнего, что связывает остатки семьи Алварес с их корнями.

Если Фредди провалит экзамен. Отличника учебы еще могли оставить при университете, но хорошисту остается только паковать чемоданы.

Фредерика вытащила билет, прочитала и почувствовала, как холодеют пальцы. Первый же вопрос по истории революции, которую она знала постольку-поскольку. Матушка, завидев эту книгу в руках Фредерики, начинала злиться и стонать, заваливала воспоминаниями о былом и требовала никогда не открывать «книгу лжи», ведь все знают, что скоро объявится Братство терна и вернет на трон императора. И снова все будет как раньше: в дом Алварес хлынут деньги с северных шахт, плантаций в колониях и пары фабрик. Фредди в это не верила: после свержения императора прошло семь лет, а из борцов с режимом остались только домоседы вроде матушки и ее друзей, которые много ворчат, но ничего не делают. Поэтому нужно сосредоточиться и попытаться вспомнить, какое же положительное влияние революция оказала на развитие химии, как науки, если Фредди хочет остаться в столице.

Профессор Медина смотрел строго, стучал карандашом по столу, но ни разу не поторопил Фредерику, как и другие экзаменаторы. Постепенно аудитория пустела, один за другим ее покидали студенты и преподаватели, оставив только их двоих. Медина встал, стер с доски все, сложил журналы, защелкнул портфель и неспешно, как сытый кот, двинулся в сторону Фредди.

Высокий, почти на две головы выше ее самой, широк в плечах, а пиджак обтягивает так, что видно и узкую талию, и развитые мышцы рук. Темные волосы профессор собирал в хвост, гладко брил подбородок и всегда был опрятен и подтянут, в отличие от всех тех пропахших потом и мочой стариков, что захаживали в дом матушки и украдкой подмигивали Фредерике.

— Алварес, вы хотите заночевать здесь? — Медина упер руки о ее стол и улыбнулся. — Надеетесь пробраться в библиотеку и под покровом ночи стащить книгу о революции? Или что знания сами всплывут в вашей голове?

— Нет, профессор, простите, профессор. Я готова ответить на второй, третий и четвертый вопросы, — она сделала виноватое лицо и сложила руки на коленях. Вряд ли Медину можно этим пронять, но провалить экзамен и упустить шанс остаться в столице Фредди не хотелось. Да она просто не имела права на такое!

— Вам не нравится история революции? — он удивленно приподнял брови. — Опасное пренебрежение, Алварес.

— Да, профессор.

Ее будто заклинило на слове «профессор». Но ничего другого не шло в голову.

— Я буду вынужден поставить вам «удовлетворительно», — Николас Медина навис над ней, заслоняя свет. — Если другие ответы прозвучат идеально. Провал с вопросом по истории революции — серьезный недочет.

Фредерика жалобно всхлипнула. В своих знаниях по химии она не сомневалась, проблемы были только с этой историей, всеми этими именами, датами и положительным влиянием революции на развитие всего и вся. Зачем вообще в экзаменационные билеты по химии включать вопросы об этом? Но плохая оценка перечеркнет все планы остаться в столице, матушка не переживет подобного. Она никогда не покинет Эбердинг, но и не сможет жить одна. А на оплату компаньонки у двух Алварес просто не хватит денег.

За дверью аудитории уже шумели студенты, ждущие следующий экзамен. Время поджимало, если не придумать ничего сейчас, то через неделю Фредди уже будет трястись в поезде по дороге к северным окраинам республики.

Она медленно встала, шмыгнула носом и взяла профессора за руки. А после заглянула тому в глаза, снизу вверх, со всей возможной мольбой.

— Дон Медина, — такое обращение уже семь лет было не в ходу, но профессор в прошлом принадлежал к знати, как и сама Фредерика. — Прошу вас, дайте шанс своей нерадивой ученице! Пощадите. Я не могу покинуть Эбердинг. Матушка не переживет!

— В своем ли вы уме? Я не стану выгораживать бестолковую студентку!

Медина хмурился, говорил строго, но не выдернул ладони. Фредди чувствовала их тепло и гладкость ухоженной кожи, которая бывает только у человека, не знакомого с физическим трудом. Возможно, профессор фехтовал вечерами или занимался модным кулачным боем, но не более.

Фредерика подняла его ладони и прижала к своему сердцу, затем облизала губы в притворном волнении.

— Пожалуйста, — прошептала она и потянулась вверх.

Медина склонился и порывисто, коротко поцеловал ее губы. Его оказались на удивление мягкими, а язык не скользко-противным, тычущимся в самую глотку, как бывало при поцелуях с соседом-Хорхе. А еще профессор знал толк в объятиях и совсем не стеснялся давать волю рукам. Фредди млела и тянулась за продолжением, затем резко отпихнула Медину, приложила руки к щекам и понеслась прочь из аудитории, еле сдерживая рыдания. Целоваться с посторонним мужчиной прямо в университете, такой позор! Конечно, сейчас на отношения смотрели намного проще, чем во времена империи, но только не в высшем обществе. Профессор не погнался за ней, наверняка тоже осознал всю тяжесть проступка.

В коридоре Фредерика растолкала студентов, затем спряталась за пыльной портьерой, чтобы оттуда наблюдать за дверью. Медина выскочил спустя минуту, злой и раскрасневшийся, накричал на студентов, и удалился. Фредерика же поправила платье, вытерла сухие глаза, подколола шпилькой выпавший локон и вернулась в аудиторию вслед за какими-то девушками.

Там спокойно прошла к своему столу и взяла зачетку. На нужной странице нашлось всего-то «удовлетворительно» и размашистая подпись Медины. И это вся хваленая дворянская честь! Такой поцелуй был минимум на «хорошо», а если вспомнить, как пальцы профессора впивались в лиф Фредди — и вовсе «отлично».

Но стояло «удовлетворительно», и этого не изменить. Нужно было срочно найти денег для оплаты кредита за учебу или другой способ остаться в столице.

Девчонки-одногруппницы болтали, будто на Второй линии есть некий инспектор Морено, который может с этим помочь. По утрам он нашагивает в парке прописанные доктором полчаса, тогда-то с ним и можно встретиться для приватной беседы.

Фредди несколько дней боролась с собой и не решалась идти к инспектору. Что он может предложить? Поддельное приглашение на работу, которое позволит немного протянуть время? Такую же фальшивую справку о неизлечимой болезни Фредерики, из-за которой нельзя покидать столицу? Трудоустроит в полицию? А что попросит взамен? Будь у Фредди достаточно денег, ей бы не понадобился инспектор для решения проблем.

Или это будет другая работа? Не совсем законная? Такая, после которой можно потерять не только честь, но и жизнь? Но о Морено говорили многие и только расхваливали его таланты. Современной девушке никак не устроиться в жизни без помощи такого мужчины, болтала Эмбер, которая то покупала эконом-обеды вместе с Фредди, а то вдруг в одночасье погасила свой кредит и сняла квартиру без соседок с видом на центральную площадь. Фредерика не была совсем глупышкой и понимала, как одногруппница могла так резко изменить свою жизнь, но вряд ли инспектор полиции принуждает кого-то торговать телом, наверняка у него припасены и другие варианты. Но и они пугали, поэтому Фредди тянула время.

Нет ничего страшного в жизни провинциалов, тем более когда сохраняешь статус свободного горожанина, но матушка как назло слегла с весенним радикулитом, стонала особенно громко и во всю планировала осеннюю поездку на курорт. Которую оплатит будущий зять, ведь всем известно, что после окончания академии приличные девицы выходят на работу на весьма короткий срок и только затем, чтобы найти мужа. А красавица-Фредерика наверняка отхватит себе самого завидного жениха Эбердинга.

И она пыталась, честно, даже флиртовала с несколькими студентами из обеспеченных семей. Те охотно отвечали, но предложение делать не спешили: в изменившемся полуголодном мире никто не хотел распылять капиталы на содержание нищих невест, каждый богатей искал себе равного по состоянию. Удел Фредди — пожилые вдовцы, зачастую имевшие толпу наследников и родни. Впрочем, охота на них тоже требовала некоторых вложений, в одежду, к примеру.

Замкнутый круг, который разорвется с ее отбытием в провинцию, а в деканате уже делали об этом однозначные намеки и предлагали места на выбор. Далекий север, более близкий, но менее цивилизованный юг, где до сих пор могли забить камнями женщину, которая вышла на улицу без мужчины, и окрестности Эбердинга, но на четверть ставки.

От тягостных мыслей Фредерика сама чуть не слегла с мигренью, ночью же ее разбудил кашель матушки. Хриплый, надсадный, очень нездоровый. В отличие от выдуманного радикулита, эта хворь была вполне настоящей. Сказались матушкины излюбленные променады в рассветные часы по набережной. Фредерике пришлось бежать за лекарем и платить тому остатками серебряного гарнитура. Цепь сложного плетения, кулон с рубинами и серьги. Отец привез все это с островов, когда Фредди было девять. Мечтал, что когда-нибудь изысканные украшения отойдут его внукам, а пришлось отдать их жадному лекарю с Первой линии, потому как матушка отказывалась лечиться у другого и переезжать из огромного, вечно сырого дома, щедро питавшего все возможные хвори.

Негодяй пробыл у них минут семь, выписал лекарств на неподъемную сумму и, словно издеваясь, посоветовал матушке отдохнуть на островах.

Фредди еле сдержалась, чтобы не огреть его по голове кочергой. Как можно быть таким болваном? Нет, как можно быть таким болваном и просить за это такие деньги? Врачи из обычной городской больницы лечили не хуже, но здорово проигрывали в престиже частным, многие из которых хвастались, что лечили самого императора. Не уточняли, что предыдущего, потому как микстуры и сборы назначали безнадежно устаревшие.

Только матушке этого не объяснить! Фредерика долго злилась, металась в постели, пыталась найти выход из сложившейся ситуации, но потом все же взяла себя в руки, выбрала самый неприметный комплект одежды и направилась в тот самый парк на границе с Второй линией.

Погода выдалась скверная: все заволокло туманом и ощутимо тянуло сыростью от городских каналов. Гуляющих не было, только редкие работяги спешили к своим фабрикам, чтобы успеть до тревожного, неприятного гудка. Фредди больше получаса наматывала круги рядом с нужной статуей, пока не заметила мужчину, подошедшего под описания подруг.

Высокий, одутловатый, по возрасту значительно старше матушки. Но лицо вполне приятное, не злое. И он помогает с заработками? Но каким образом? Фредерика не обманывалась на этот счет, но за продажную любовь и подстрекательство к ней правительство карало жестоко, особенно — служивых людей. Вряд ли Филипп Морено решился бы на такое.

Фредерика смотрела, как инспектор проходит мимо, слышала, как его тяжелые сапоги мерно ухают по булыжникам, как тикают часы в кармане, нарочито громкие, чтобы доносить до всех окружающих весть о состоянии их владельца, почувствовала легкий запах спирта и трав, наверняка оставшийся после выпитого утром настоя — ощущала все это, но не могла сдвинуться с места и заговорить. Когда же инспектор удалился на пару шагов, Фредди набрала воздух и приготовилась четко произнести речь, но тут мужчина застыл, дернулся, как от удара, и повалился боком в грязь, которая через неделю-две станет зеленым газоном.

В первое мгновение Фредерика решила, что инспектору просто стало плохо, подбежала ближе, но по его груди медленно сползала капля крови, такая четкая на белой рубашке. Кто-то невидимый убил инспектора прямо на глазах у Фредди и наверняка до сих пор оставался здесь. Она попятилась, зажимая пальцами рот, затем вернулась и посыпала место, где стояла раньше, крупицами сухих духов. Вещь редкая и дорогая, оставшаяся еще от бабушки, придавала телу приятный запах, а заодно сбивала со следа гончих. А Фредди не хотелось оказаться на каторге вместо теплого местечка учительницы в школе земпри. Ну надо же, как быстро изменились ее мечты и как мало оказалось нужно для счастья!

И, как очередной плевок от судьбы, в ладони у инспектора лежала серебряная монета. Та самая, из руки мертвеца, которую можно обменять на напиток счастья. Но Фредерика не смогла взять ее, это было бы чересчур, просто убежала прочь, пока убитого никто не заметил.

Каблуки на ее ботинках уже давно расшатались и стоило прибавить шаг, как один надломился. Фредерика не удержала равновесия и полетела вперед, уже представив, как расшибет руки о мостовую. Но ее на лету подхватили и поставили на ноги.

— Куда же вы так спешите, Алварес? — профессор Медина все еще придерживал Фредди, не давая ей отступить назад. — К любовнику или от него?

— Искала работу, — отец учил ее не врать, тем более такой ответ не выглядел подозрительно. — Вы же знаете, у меня осталось буквально несколько дней, иначе нужно собирать вещи и переезжать, а матушка…

Волнение и пережитый страх накрыли Фредди с головой. Слезы потекли по щекам, дыхания не хватало, мелко тряслись руки.

Она в самом деле ходила на встречу с продажным полицейским.

Рядом был убийца.

Матушка не переживет новости, что еще одна дочь оставляет ее и уезжает из города.

Род Алварес погиб, от него останутся только записи в хрониках.

Профессор тяжело вздохнул, вытащил платок и вытер слезы Фредди, а после обнял ее и прижал к своей груди. Фредерика чувствовала, как шумно бьется его сердце, а во внутреннем кармане лежал нож или стилет. Вполне обычное дело для бывшего аристократа, Фредерика и сама не выходила на улицу без оружия. Правда, в последнее время предпочитала изящный, чуть длиннее ладони пистолет, спрятанный в специальном кармане на юбке.

— Я могу взять вас на кафедру. Пока просто лаборантом. Будете помогать преподавателям собирать тетради, приносить пособия и таблицы, убираться иногда. Только не плачьте, Фредерика, что бы ни случилось, оно того не стоит. 

Глава 2. Гончая для сыщика

Хавьер слишком долго жил на свете, чтобы верить в россказни о напитке счастья, однако не мог отвести взгляд от серебряного кругляша в одеревенелых пальцах. Покойный будто хотел откупиться от кого-то, поэтому и не выронил старую, еще дореволюционную монету.

На лице у мужчины застыл испуг, а точно напротив сердца темнело пятно засохшей крови, других ран Хавьер не видел. Обычный горожанин, лет шестьдесят, самую малость полноват. Костюм от хорошего портного, а не фабричного пошива, но поношен изрядно. Карманные часы с гравировкой «Излюбленному Ф.М.», пенсне и веточка цветущего терна в руке, прямо поверх монеты. Символ одной из подпольных группировок, борющихся за возрождение империи.

Хавьер опустился на корточки рядом с трупом, заглянул в остекленевшие глаза, повертел в руках веточку терна, растер между пальцев запекшуюся кровь, а после прикоснулся к монете.

Привкус дешевого виски на языке.

Сигаретный дым мешает разглядеть все вокруг.

Девушка-верж с красными волосами извивается в танце.

Его рука тянется к расшитому бисером лифу, оттягивает ткань и прикасается к бархатной коже. Девушка продолжает улыбаться, проводит пальцем по его подбородку, затем вкладывает в руку несколько старых серебряных монет.

Хавьер моргнул, избавляясь от видения, затем обернулся к инспектору, который и написал обращение в его отдел.

— Почему вызвали именно меня?

Следователя по особо важным делам беспокоили нечасто, тем более ради преступлений, которые происходили на Второй городской линии. Проблем хватало и на Первой, а Третья являлась такой клоакой, что даже патрули гвардейцев не справлялись с наведением порядка.

— Обычный стилет, вошел точно между ребер. Смерть наступила почти мгновенно, — продолжил Хавьер. — Действовал профессионал, место безлюдное, шансов распутать дело не много. Но ничего угрожающего государственной безопасности.

— Филипп Морено, младший инспектор из шестого участка, — хмурый одноглазый инспектор, точно прошедший войну, кивнул на убитого. — И это уже третий труп на моей территории с терновником и монетой в руке. Притом, я знал Морено, империалистом он не был, скорее — радикальным либералом. Вержей ненавидел и неоднократно выступал за поголовное уничтожение теров.

Ненавидел вержей, но брал монеты у той девушки. А если прикинуть стоимость часов и костюма — не только у нее одной. Дело вполне известное и понятное: не все вержи приобретали звериные отметины, многих из них нельзя было отличить от человека, и за солидную взятку они покупали себе документы свободного гражданина. Так ведь проще: не надо поступать на государственную службу и регулярно отмечаться в досмотровом участке, можно получить образование, а то и вовсе жениться.

За такие дела проштрафившихся полицейских и чиновников отправляли в вечную ссылку на север, но всех не переловить, а деньги многим нужны здесь и сейчас.

Филипп же точно не чурался плотских удовольствий. Но видение нельзя использовать как улику, даже озвучить кому-то его содержание. Паранормальные способности — черта вержей и ушшей, в крайнем случае — древних аристократических родов, которые сейчас считались уничтоженными или же ассимилированными с другими слоями населения. Поэтому лучше молчать и искать другие улики.

Хавьер встал и огляделся по сторонам. Место пустынное: самая окраина городского парка, рядом бывшая усадьба Бомонтов, а ныне — Дворец гражданской регистрации браков и новорожденных. Кусты с набухшими почками рядом, кованая ограда, и однорукая статуя древней девы, на которую борцы за нравственность набросили рваную тряпку вместо одежды.

Шанс найти свидетелей минимален. Да и время смерти, если верить докладу медика — около шести утра, не самое оживленное.

— Что унюхала гончая? — Хавьер чуть склонил голову, разглядывая жуткое существо в наморднике.

Когда-то оно было женщиной, наверное, даже красивой: большие глаза, темные брови и четкие скулы. Губы должно быть полные, но сейчас их полностью скрывал намордник, цепь от которого уходила к одноглазому инспектору. От темных волос гончей осталась рваная мальчишечья стрижка, рассеченная полоской белого шрама от виска к затылку. Длинные конечности с узловатыми суставами, частично скрытые теплой и добротной одеждой, слушались ее плохо, а может гончая просто не хотела выполнять свою работу. Но для нее это был единственный способ оставаться в живых: бродячих и бесполезных вержей пристреливали разрывными пулями, чтобы не было шансов собрать раздробленные кости, заживить раны и снова выйти на охоту. Одна взбесившаяся гончая могла положить пару десятков людей, прежде чем ее усмиряли.

Она уловила мысли Хавьера, помотала головой и припала к земле, обнюхивая все. Затем потрусила к ближайшему кусту, неловко перебирая руками и ногами, села на камни и тихо заскулила.

— Мег говорит, что убийца или убийцы, ушли через разрыв пространства, нам их не выследить, — пояснил инспектор.

Надо же, «Мег», обычно вержам давали имена попроще. Всегда не длиннее трех букв, чтобы не путать с человеком. Возможно, эти двое были близки, пока Мег еще окончательно не утратила нормальный облик. Но это точно не его дело.

Хавьер попробовал найти следы пространственного разрыва, но не заметил ничего кроме помятой травы.

— Нужна более толковая гончая.

— А может сразу убийцу? — хмыкнул один из патрульных, которые все еще охраняли периметр. — Вызвали бы из управления, там наверняка самые толковые гончие.

Хавьер чуть приподнял бровь и подошел ближе к говорившему. Патрульный начал пятиться, пытался затеряться в толпе среди таких же полицейских в черных, еще зимних мундирах. Следователю по особо важным делам, раз уж его вызвали для помощи, приписывалось помогать со всем рвением, а не отправлять обратно. За такое могли наказать и неделей ареста. Впрочем, Хавьер не собирался писать доносов. Пара неосторожных слов того не стоили.

— В управлении каждая гончая на счету, — спокойно ответил он. — А по документам за вашим участком числится целых трое.

— Тис агрессивен, его берем только для ночных патрулей, когда благонадежных граждан точно не окажется на улице. Мег вы видели, больше нам предложить нечего, — развел руками другой патрульный.

Тоже немолод, намного старше Хавьера и тоже воевал. Это заметно и по выправке, и по взгляду. После месяца в госпитале Хавьер научился точно определять такие вещи. Но этот достойный человек отчего-то пытался юлить и обмануть следователя с Первой линии, точно считал его не умнее гончей.

— Я умею считать до трех, уважаемые, — отрезал Хавьер. — Тис и Мег — это две гончие. Где еще одна?

— Она не совсем пригодна для работы, — отозвался инспектор.

— И в разы опаснее Тиса, — почти одновременно с ним проговорил патрульный. — Ирр — зло во плоти. Только нехватка кадров мешает нам отправить ее в резервацию. Агрессивная, непослушная, себе на уме!

— Но способнее Мег? — Хавьер в упор поглядел на инспектора, но тот поджал губы и промолчал, выражая свое согласие. — Назовите местоположение вашей гончей, я сам приведу ее сюда, а вы пока постарайтесь не затоптать здесь все.

Хавьер чуть приподнял шляпу и кивнул всем присутствующим. С этой гончей что-то неладно, но своего вержа или тера в управлении ему точно не дадут.

* * *

С первым днем весны в Эбердинг начинали сползаться земпри. Главы общин выписывали им документы для трехдневного посещения города, и землепашцы срывались с насиженных мест, кто за покупками, кто в надежде найти работу и получить временную регистрацию, заодно и право сменить место жительства.

Вместе с «к земле привязанными», земпри, в город тянулись беспорядки. Скопившие за осень и зиму деньги, скуку и силы, труженики из общин атаковали Вторую линию в поисках развлечений, игорных домов, алкоголя и шлюх. Заодно и простого мордобоя, когда кипящая кровь и дурная голова требовали восстановить справедливость и начистить рожу зажравшимся горожанам.

Ирр терпеть не могла весну и эти постоянные разборки. У полицейского участка сразу же прибавлялось работы, притом бестолковой: разобрать жалобы, выписать постановление о компенсации для пострадавших от беспорядков, направлять их к медикам, для обработки ран или выведение из похмелья. А еще — запихивать в изоляторы разбушевавшихся землепашцев и писать сотни отчетов. У настоящих полицейских уже были пишущие машинки, но вержу такую тонкую технику никто бы не доверил, приходилось по старинке выводить все перьевой ручкой на желтых листах и подшивать в папки.

Но кое в чем Ирр повезло: она не имела внешних признаков вержа и в обычном состоянии походила на человека. Чуть большеваты глаза, волосы темного цвета с бордовым отливом — так республика велика, смешение народов из разных ее уголков иногда дает весьма причудливые результаты. Сходством пользовался комиссар, пристроив Ирр на относительно спокойное место в участке.

Она поглядывала на очередь из ожидающих приема или оформления и грустила. Человек двадцать, до обеда не разгрести. А так хотелось добежать до ближайшей кофейни и перекусить там. Но это все откладывалось на неопределенное время, а то и вовсе на вечер.

Как назло в этот момент открылась дверь, запуская новых посетителей. Двое таких же избитых и потрепанный земпри, как те, которых сейчас оформляла Ирр, и свогор в темной одежде. Высокий и статный, хотя скорее жилист, чем бугрящийся мускулами здоровяк, наверняка из военных, светлая кожа и рыжие волосы, как у островитян.

А еще у императорской семьи, ныне уничтоженной. Незнакомец и выглядел как настоящий дворянин: такой степенный, сдержанный, красивый, чуть за тридцать, как раз хороший возраст для тех самых донов, которые теперь ошивались по салонам и вздыхали по былым временам. Ирр таких не выносила, поэтому отложила бумаги, встала и подошла к нему.

— Привет! И чем же наш скромный участок привлек внимание такого важного свогора?

Он остановился, оглядел Ирр, затем склонил голову, выпрямился и заговорил: