Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Князь Иван Шуйский. Воевода Ивана Грозного - Дмитрий Михайлович Володихин на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Осенью 1577 г. царь обо всех этих печальных событиях, которые произойдут в ближайшем будущем, знать еще не мог. Он доволен. Он мог бы продолжить завоевания в Ливонии, но там начался голод, а потому следовало скорее выводить армию[207]. Перед самым возвращением из похода Иван Васильевич устраивает в Вольмаре пир, на котором, среди прочих воевод, присутствует и князь Шуйский. Иван Петрович сидит у самого государя за столом, на почетном месте[208]. Это значит: царь ценит воеводу и благоволит ему. Знаком высокой милости станет приглашение Ивана Петровича на празднества в честь женитьбы государя на Марии Нагой осенью 1580 г. Царские свадьбы того времени посещали только те вельможи, кем государь особенно дорожил.

Глава 7. Большая гроза

По окончании большого ливонского похода Шуйский возвращается во Псков, на воеводство[209]. Здесь он пробудет с осени 1577 г. до начала правления Федора Ивановича (1584–1598 гг.). И здесь его ждет главное дело всей жизни.

Между тем уход большой русской армии из Ливонии дал старт попыткам немцев, поляков и литовцев отвоевать утраченные территории. Шведы также активно включились в эту игру. Наши гарнизоны были не столь сильны, чтобы долго удерживать взятые города и замки перед лицом заведомо превосходящих сил. А собрать новую крупную полевую армию для контрудара было не так-то легко.

Тем не менее весь остаток 1577-го и первую половину 1578 г. вооруженное противостояние в Ливонии идет на равных. Русские то теряют некоторые из приобретенных городов, областей, замков, то отбивают их.

Октябрь 1578 г. положил предел удачам Московского государства в Ливонии. Кесь (Венден) пришлось отдать неприятелю, а при попытке вернуть город русское войско было разгромлено. Неприятель захватил осадную артиллерию. Воеводский корпус понес большие потери. Кое-кто из военачальников, к сожалению, бежал с поля боя.

Ивану IV изменил ливонский король Магнус, в начале 1578 г. перешедший на сторону неприятеля со всеми своими землями[210]. Зачем вернул его на удел государь Иван Васильевич? Ведь знал о ненадежности этого человека…

Наконец, с лета 1579 г. над западными землями России нависает мрачная тень польского короля Стефана Батория. На протяжении нескольких лет он вторгается с огромными наемными армиями на нашу территорию и берет один за другим русские города.

В руки поляков попадают Полоцк (1579), Сокол (1579), Велиж (1580), Великие Луки (1580), Невель (1580), Заволочье (1580), а также несколько других менее значительных крепостей. Кажется, никто не способен остановить грозного противника. Он дерзко вызывает на бой самого Ивана IV. Стремительные отряды поляков наносят нашим ратям поражение за поражением. Некоторые из них добрались до Тверской земли, и сам царь из своей резиденции в Старице видел полыхающие в отдалении пожары. Большое войско оршанского старосты Филона Кмиты (порядка 2 тысяч ратников с двумя артиллерийскими орудиями и 12 гаковницами)[211] осенью 1580 г. вышло к стенам Смоленска. Но тут неприятеля разгромили наголову. Это дало повод для доброй надежды на будущее: русский медведь, израненный, уставший, все еще мог дать сдачи…

По натуре своей польский король Стефан Баторий – государь-кондотьер. Он знает толк в военном деле, он решителен, свиреп, энергичен, талантлив. Он превосходный организатор и, кажется, назаурядный ритор. Во всяком случае, монарх Речи Посполитой умеет убеждать людей и воинской силой, и словом. У польской шляхты воинственный Баторий пользуется популярностью. Это достойный противник для московского государя Ивана Васильевича. Он значительно увеличивает численность вооруженных сил Речи Посполитой и реформирует их качественно. Король располагает достаточными средствами, чтобы восполнять потери, которые несут корпуса вторжения в боях с русскими гарнизонами. Сопротивление наших воевод лишь раззадоривает его. Он надеется не только овладеть русской Ливонией, но и отторгнуть земли Новгородчины, Псковщины, Смоленщины, Полотчины, а также северские города и Великие Луки. Иными словами, получить в свое распоряжение пол-России!

Иван IV с 1577 г. пытался миром поладить с польским монархом. Он выдвигал разные предложения, бывал то гневен и требователен, а то вдруг уступчив. Но все дипломатические усилия шли прахом. До похода на Псков Баторий занимал непримиримую позицию в отношении России. Он требовал фантастически много.

А Россия к тому времени была уже вконец разорена долгой кровопролитной войной, эпидемиями, опричными репрессиями. Крестьяне, обнищав, разбегаются от государева тягла в места дикие и отдаленные. Помещики скрываются «в нетях» от царских приставов, набирающих новые полки.

Московское государство находится на грани стратегической военной катастрофы.

Летом Иван IV готовит большое войско для нанесения контрудара по Баторию. И.П. Шуйского расписывают вторым воеводой полка правой руки. Армия так и не начинает наступление, а князь Иван напарывается на большое местническое дело с князем В.Ю. Булгаковым-Голицыным[212].

В июле 1579-го, когда Баторий осадил Полоцк, полк Шуйского передвинули поближе к неприятелю и велели расположиться в Острове, однако приказа к атаке ему так и не отдали[213]. В стане противника ходили слухи, что государь московский собрал 200 тысяч бойцов, хотя в действительности он располагал менее чем 28 тысячами. Из них лишь 10 300 были ратниками дворянской конницы[214]. Учитывая высокую активность шведов в русской Ливонии, Иван IV не пожелал бросать основные силы российской армии на Батория – опасался, надо полагать, серьезной угрозы на фланге. Против поляков вышла лишь небольшая рать окольничего Бориса Шеина, впоследствии разгромленная неприятелем в крепости Сокол.

Во время осады Баторием Полоцка Иван IV концентрирует во Пскове новую крупную армию, но выйти для генерального сражения опять не решается. Среди его воевод – князь И.П. Шуйский, вновь второй воевода полка правой руки[215]. Осенью, после падения Полоцка, русские полки продолжают стоять у Пскова. Царь разоряет вражескую часть Ливонии татарским набегом, затем отряжает подмогу Нарве, на которую напали шведы[216], однако сам остается на месте.

До решающего сражения дело не доходит. Высшее русское командование, включая и самого царя, проявляет робость. В XVI столетии, говоря о бое лицом к лицу с неприятелем, называли его «прямым делом». Так вот, выйти на «прямое дело» с громадой польско-литовских сил Иван Грозный не решался. Более того, он не отдавал такого приказа своим военачальникам. Для этой пассивной манеры противодействия Баторию есть свой резон. Не напрасно государь больше уповал на крепость стен, нежели на искусство воевод и отвагу воинов. Во-первых, к тому времени у России для отпора осталось не столь уж много сил: еще одна разгромленная армия могла означать худшее – без защиты осталась бы сама русская столица. Во-вторых, войска пали духом и утратили стойкость, присущую им еще несколько лет назад. Они в большей степени способны были изображать сильный заслон, нежели на самом деле оказывать серьезное сопротивление оккупантам. Стоило ли предъявлять неприятелю степень деморализации полевых русских войск?

Позднее, когда наступление шведов захлебнулось, а Баторий, напротив, ушел с театра военных действий как победитель, царь отправился из прифронтового Пскова в Новгород.

Здесь он производит местнический суд по челобитью князя Голицына, поданному еще летом во Пскове. В ноябре 1579 г. Иван Петрович выигрывает дело вчистую. Иван IV велит его «…учинить больши князя Василья Юрьевича Голицына»[217]. Боярский суд во главе со знатнейшим вельможей России, князем Иваном Федоровичем Мстиславским, высказался со всей определенностью: «Князь Иван Петрович ровен князю Ивану Юрьевичу Голицыну[218], а князя Василья местом больши»[219]. Подобный успех в местнической тяжбе оценивался в ту пору как достижение не менее важное для карьеры служилого аристократа, нежели победа над опаснейшим неприятелем в бою.

Не позднее декабря 1579 г. Шуйский возвращается из Новгорода на псковское воеводство[220].

На протяжении первой половины 1580 г. в Москве всерьез опасаются удара польских войск по русской Ливонии или по Смоленщине. Псковский воевода получает приказ возглавить трехполковую (затем пятиполковую) рать, которой ставится задача противодействовать Баторию на этих участках литовско-ливонского ТВД[221]. Армию И.П. Шуйского концентрируют весной и выдвигают к Порхову в конце июля 1580 г.[222] 11 августа князю В.Д. Хилкову, возглавлявшему легкую рать у города Холм на Тверской земле, приказали держать связь с порховской армией Шуйского[223]. Оттуда Хилков получил поддержку: отряды пяти воинских голов[224]. Следовательно, летом 1580 г. Иван Петрович получил самостоятельную оперативную задачу: заслонять Псков и Новгород. Это единственный кратковременный период – несколько месяцев, – когда Иван Петрович является главнокомандующим самостоятельного полевого соединения. Командармом, так сказать. Выше подобного поста в командной иерархии того времени ничего не предусматривалось.

Баторий оперировал в районе Велиж – Усвят – Великие Луки на протяжении августа – сентября 1580 г., а в первой половине октября, завершив кампанию, отбыл к Невелю[225]. На протяжении октября польский полководец Ян Замойский осаждал крепость Заволочье. Примерно к середине месяца относится следующий эпизод: «Замойский… узнав… что воевода… Иван Петрович Шуйский находится с войском при Порхове, он отправил туда старого полковника Мартина Вольского с легкой конницей для рекогносцировки. Шуйский, услышав об отъезде короля и не ожидая в продолжение этого времени другого войска, распустил свое ополчение и возвращался в Псков»[226]. После этого князь Шуйский подвергся неожиданному нападению Вольского, но потерял лишь нескольких дворян. Следовательно, армия Шуйского пребывала у Порхова с августа до середины октября 1580 г.

Итак, русское контрнаступление в Ливонии не состоялось: польский монарх предпочел ударить на Великие Луки. Соответственно, корпус Шуйского, исполнявший роль заслона для Пскова, Новгорода и в какой-то степени русской Ливонии, не понадобился и не получил приказа к нападению на короля. Под Смоленском же литовским ратям противостояли другие наши воеводы.

Шуйский готов был в любой момент сцепиться с Баторием. В случае неожиданного наступления поляков на Псков Москва планирует держать его в городе на воеводстве[227]. Этот расчет в конечном итоге и реализуется…

Псковские воеводы спешно приводят в порядок обветшавшие укрепления. В воспоминаниях псковичей до середины XVII в. удержалось рачительное отношение Шуйского к городским припасам на случай осады. С 1578 г. Иван Петрович копит провизию в закромах: «…с Москвы, из Замосковных городов и из Великого Новгорода рожь и всякой хлеб, муку и сухари и толокно и крупы и свиные полти и соль и всякой съедобный запас в твою государеву вотчину во град Псков в… государевы житницы в кремль привозили».

Баторий, выбирая объект для нового удара, останавливается на Пскове, быть может приняв в расчет соблазнительные показания перебежчика. В мае 1581 г. к нему бежал стольник Давыд Бельский, племянник Малюты Скуратова, царского «выдвиженца». Бельский убеждал польского короля ударить на Псков: «Людей во Пскове нет и наряд вывезен и здадут тебе Псков тотчас».

Летом 1581 г. польско-литовская армия опять вторгается на русские земли. Ведет ее сам король. Третий большой поход на Северо-Западную Русь начинался для интервентов превосходно: 21 августа после долгого артиллерийского поединка им сдалась крепость Остров – древний псковский «пригород».

Один из участников вторжения оставил нейтральное по тону и весьма информативное описание этого события: «[17 августа] Гетман [Ян Замойский] объехал замок на близком расстоянии, назначил место для лагеря и для батарей и в тот же день возвратился к королю. По собранным сведениям полагали, что Островом легко овладеть, и обещали взять его для забавы и ради присутствия короля, но когда увидели место, занимаемое крепостью, со всех сторон окруженное водою, – так как две реки обтекают его, – то сейчас поняли, что труднее взять его видя, чем не видавши; король с гетманом в тот же день отправились к крепости; приехавши туда за час до вечера, они осмотрели положение крепости и возвратились в лагерь, когда уже наступила ночь… [18 августа] мы двинулись под крепость. Король не поехал; воевода Брацлавский уже прошел Остров и стал в миле от крепости; литовские паны в 3 милях. Замок построен на острове, среди реки; он большой, каменный и имеет четыре каменные башни. Доступ легкий, но нужно идти по воде, пешим по пояс. Стены не очень крепкие, но, вероятно, за ними русские построили деревянные срубы, засыпав промежуток землею. Гетман послал к осажденным грамоту в ласковых выражениях, чтобы сдавались; но они не ответили ни слова и хотят защищаться[228]… Когда русские нас увидели, то сейчас же стали стрелять из пушек; нам пришлось проходить так близко от крепости, что ядра перелетали через нас, пока не направили орудий как следует. Рота Гостомского поплатилась двумя пахолками и отличною лошадью. Бог спас, что злодейское ядро попало в последний ряд, когда уже рота прошла, иначе было бы порядочное отверстие, если б попало в средину отряда. Мы расположились близко к замку, на выстрел из гаковницы; но осажденным предстояла забава стрелять не по лагерю, а по окопам, которые уже начали вооружать; сегодня, ночью, насыпали туры, причем погибло около 40 человек пеших пана Ухровецкого; между ними также 3 дворянина – из товарищей. Гетман везде присутствовал сам: он подъезжает близко к замку и беспрестанно бывает в окопах… [19 августа] пан Ухровецкий плохо устроил окопы и туры, так что в эту ночь должны были поставить их иначе. Ухровецкий до полудня стрелял хорошо, но постоянно попадал в верхи башни. Велено исправить окопы и туры, чтобы попадать в средину башен, так как стена легко осыпается. Из замка стреляют не очень сильно, но и не слабо. Гетманскому пушкарю прострелили руку из ружья. Венгры также окопались по другую сторону против Ухровецкого; сегодня, ночью, привезли орудия и, насыпавши ночью туры, открыли огонь по крепости… [20 августа] наши удачно стреляют по крепости. Они пробили немалое отверстие в башне, но за стеною должны быть другие укрепления. Как только справимся с Островом, поспешим к Пскову, который отсюда в 10 милях. Мне кажется, там хорошо приготовляются к нашей встрече… [21 августа] вечером, около 21 часа, крепость Остров, не будучи в состоянии выдержать долее огня нашей артиллерии, сдалась. Против венгерских окопов и наших польских, сбиты две крайние башни, и при каждой, в каменной стене, выбито отверстие, так что можно было идти на приступ. Русские сдались на милость короля; им позволено в целости выйти из замка, а вещи и одежду всю оставить; тех, которые захотят отправиться к князю, отведут на несколько миль и дадут пропускные листы, а которые захотят остаться в своих деревнях, тем это будет дозволено. В крепости всех вообще было около 1500 человек; детей боярских 100, а стрельцов 200, пять орудий, гаковниц и ружей не мало, а также и пороху. Наш порох, который мы израсходовали, воротился с излишком. Стены толщиною без малого в 2 сажени, сложены из белого камня (тесаной плиты); однако наши орудия разбили их; это превосходные орудия, хотя их у нас всего 20»[229]. Несмотря на великодушное королевское позволение уйти с вещами, наемники ограбили русских ратников до нитки.

Сообщение это наводит на размышления об относительной слабости и силе сторон, вступивших в борьбу за Псковщину. Во-первых, стены Острова, пусть и солидной толщины, сложены были из известняка, а потому долгой пальбы из тяжелых орудий не выдержали. Псковское командование, очевидно, скоро узнало об этом. А значит, князь Иван должен был разумно усомниться в надежности собственно псковских стен: при их возведении как строительный материал использовались те же известняковые плиты. А местный известняк от природы – камень мягкий и колкий. Во-вторых, Пиотровский не напрасно беспокоится о порохе и радуется тому, что удалось компенсировать его расход: поляки, надеясь на военное счастье своего короля, запасли его явно маловато. Наконец, в-третьих, армия Батория начала терять людей еще до подхода к Пскову – не напрасно сопротивлялся Остров.

24 августа Стефан Баторий с армией является под древние стены Пскова. Через бойницу за строительством вражеского лагеря наблюдает князь Иван Петрович Шуйский, второй воевода городского гарнизона. В ближайшие месяцы его ждет великое испытание…

Русская аристократия того времени жила богато, имела все, что душа пожелает. А персоны из высшего ее слоя, самые «сливки», получали к тому же полное преобладание над остальным дворянством в делах службы. По биографии Ивана Петровича видно, насколько он легче и быстрее выходит в чины, нежели все тот же заслуженный Д.И. Хворостинин – аристократ «второго ранга». Но вот настает час, когда за хорошую жизнь, за право на господство, за непререкаемую власть надо платить. Требуется в жестоком противоборстве одолеть сильного и опасного врага. Само время проверяет на прочность национальную политическую элиту. Она выращена своим народом органично, поколение за поколением, и обязана постоянно доказывать право на существование всего народа. Если надо – кровью, а если потребуется – то и жизнью своей. Чего она стоит? Крепка ли? Является ли она сама сильным и опасным врагом? Или превратилась в сборище баловней судьбы? Если она даст слабину, то все общественное здание может рассыпаться, погребая под собой знатных и незнатных, воевод, дворян, стрельцов… и последних бедняков вместе с ними.

Глава 8. Псковский триумф

Как минимум два десятилетия до «псковского сидения» провел Иван Петрович на царской службе. Он получил множество ценных тактических уроков, иногда сопровождавшихся радостью победы, а иногда – горечью поражения. Воевода накопил колоссальный опыт. И ему, и Пскову, и всей России очень повезло, что на долю князя И.П. Шуйского столь часто выпадало осаждать и брать штурмом неприятельские города. Теперь, оказавшись в положении осажденного, он читал лукавую вязь тактических расчетов Батория как простой и ясный печатный шрифт.

Осада Пскова – не только мужество и героизм, не только столкновение двух экономических потенциалов, не только противоборство двух культур. Это еще и поединок двух «гроссмейстеров», севших за одну шахматную доску. Это борьба тактической мысли – личных талантов и личного опыта.

К каким выводам привели князя Ивана многочисленные задачки по взятию крепостей, каковые он либо решал, либо присутствовал при их решении? Что дали ему Полоцк, Пайда, Зессвеген?

Прежде всего: нельзя полагаться на мощь оборонительных сооружений. Современная осадная артиллерия при минимальном упорстве осаждающих легко проделывает огромные проломы в самых могучих на вид стенах. Более того, она способна вообще эти стены разносить – в щепы, если они деревянные, или же в крошку, если каменные.

Об этом же свидетельствовал опыт несчастливой защиты других русских крепостей, взятых Баторием, и особенно Острова, о судьбе которого Шуйский не мог не знать. Полководец сделал верные выводы.

Еще до осады в городе велись масштабные строительные работы: давно воздвигнутые каменные укрепления получили усиление за счет дополнительных, древоземляных. Собственно, для фортификационного искусства тех времен характерна постепенная замена старых цельнокаменных оборонительных сооружений земляными, лишь облицованными камнем. Разрушительной работе осадной артиллерии такие укрепления сопротивлялись гораздо лучше. Иностранцы, оценивая оборонительный потенциал Псковской крепости, говорили, что местами она сильна, местами же ее оборона ограничивается «плохими каменными круговыми стенами»[230]. Разумеется, огромный «каменный пояс» Пскова созидался на протяжении многих поколений, были у него и откровенно устаревшие, слабые места, явно не способные выдержать огонь новых пушек Батория. Их-то и усиливали.

Деревянные кровли над боевыми площадками стен и башен по распоряжению Шуйского разобрали, видимо не желая подставлять под зажигательные снаряды противника, а предместье (1500 домов) спалили[231].

Кроме того, по сообщению папского посланника Антонио Поссевино, посещавшего лагерь Батория, И.П. Шуйский «…позаботился построить повсюду среди крепостных башен другие… деревянные, предназначенные для того, чтобы поставить на них более крупные орудия, из которых можно было бы вести постоянный обстрел»[232].

Ко времени начала осады вождь защитников Пскова хорошенько запасся строительными материалами. Это позволило ему при разрушении каменных стен встречать врага пальбой с земляных насыпей и деревянных помостов, моментально возводившихся позади разбитых внешних сооружений. Артиллерия Батория могла работать хоть на износ: псковичи быстро закрывали любой пролом в постоянных укреплениях новыми, временными.

Нельзя было подпускать пушкарей Батория слишком близко к стенам. Станислав Довойна, обороняя Полоцк от армии Ивана IV, допустил подобную ошибку и вскоре оказался вынужден капитулировать. Шуйский, помня его поражения, решил вести активную борьбу с неприятелем. А значит, постоянно тревожить его вылазками и артобстрелами, не давая подобраться к самым стенам.

В-третьих, очень многое зависело от населения города и особенно от духовенства. Стойкость жителей могла дать Шуйскому дополнительный ресурс, а их равнодушие или склонность к сдаче почти наверняка погубили бы все дело обороны города. Поскольку во время осады псковичи, в том числе и духовные лица, поддержали Ивана Петровича, надо полагать, за годы воеводства он сумел наладить с ними добрые отношения. Что же касается духовенства, то оно выходило со святынями, совершало молебны и кропило святой водой городские укрепления с первых дней осады. Между ним и воинским командованием города – полное понимание и согласие… Однако воевода умел видеть и колебания, и настроения отчаяния, уныния, страха в защитниках Пскова. Еще до начала осады Шуйский привел гарнизон и горожан к присяге с целованием креста «за град Псков биться с Литвою до смерти, безо всякого обмана»[233]. По сведениям поляков, в разгар осады Иван Петрович заметил некоторую «шатость» среди подчиненных. Шел октябрь, миновал первый штурм, поляки мечтали о втором. Лишения военного времени серьезно затронули тех, кто защищал город. К тому времени с обеих сторон были перебежчики… У Ивана Петровича появились серьезные основания для беспокойства. И он велел вторично привести псковичей к присяге на верность государю. Надо уметь понимать и чувствовать подобные вещи. Шуйский – умел.

Вообще, жизнь дала князю И.П. Шуйскому многие знания и навыки, как нельзя лучше пригодившиеся ему в звездный час.

Выше Иван Петрович был назван «гроссмейстером». И действительно, по умению предвидеть ход противника и заранее готовить собственные контркомбинации, он стал ко времени «псковского сидения» настоящим тактическим гроссмейстером, безо всяких скидок.

По горячим следам борьбы за Псков местный иконописец Василий создал «Повесть о прихождении Стефана Батория на град Псков». Автор был очевидцем или даже участником главных событий осады, его рассказ подробен и точен. К Ивану Петровичу Шуйскому он относился с великим почтением, подавал его читателям как главного вождя осажденных и вкладывал в уста воеводы речи, свидетельствующие о храбрости, преданности государю, твердости в православной вере.

Так, в преддверии осады Иван Петрович был вызван в Москву Иваном IV. Это подтверждается другими источниками – как минимум, воевода присутствовал на свадьбе государя и Марии Нагой[234]. Однако «Повесть…» сообщает, что был И.П. Шуйский в Москве и позднее, Великим постом 1581 г.[235] Пасха пришлась тогда на 26 марта старого стиля. Выходит, поездка Ивана Петровича пришлась на февраль или март. Действительно, разрядная запись подтверждает данные «Повести…»: в 7089 (конец 1580 – первые месяцы 1582 г.) Шуйский «…был у государя в Москве для государева дела», а на посту псковского наместника его временно замещал князь И. Курлятев[236].

Тогда, по мнению иконописца Василия, царь допытывался, в каком состоянии находятся городские стены и хватает ли для обороны людей. Воевода ответствовал Ивану Васильевичу: «Надеемся, государь… твердо на Бога и на истинную Богородицу нашу, необоримую крепкую стену, и покров, и христианскую заступницу, и на всех святых, и на твое государево царское высокое имя, что град Псков, всячески укрепленный, может выстоять против литовского короля». По словам автора «Повести…», Иван Грозный, услышав такие слова, возложил на Шуйского ответственность за оборону города: «С тебя одного подобает спрашивать мне за всю службу, а не с других товарищей твоих и воевод». Тот ответствовал: «Если на то благая воля Бога и твое, государь, изволение, то все сделаю по повелению твоему, государь, я – слуга твой. И по наставлению Господа и Богородицы всей душою, от всего сердца, непритворно рад буду исполнить порученную службу в граде Пскове»[237]. Если слова воеводы автор «Повести…» мог сочинить сам, то слова государя – вряд ли. Шуйский привез с собой в город государев письменный наказ, из коего, надо полагать, и была взята строгая фраза Ивана IV.

В кремлевском Успенском соборе, перед чудотворными иконами, князь И.П. Шуйский дал царю клятву «держать осаду и стойко обороняться».

Официально Иван Петрович не был во Пскове главным из воевод. Выше него стоял князь Василий Федорович Скопин-Шуйский. Однако царский указ давал И.П. Шуйскому особые полномочия – решать все важнейшие дела по собственному разумению. Так и происходило на протяжении всей осады.

Почему Иван Грозный отдал такое распоряжение? Почему он верил в Шуйского более, чем в кого бы то ни было? Иван Петрович был одной из важнейших фигур в воеводском списке последнего большого похода в Ливонию, возглавленного самим Иваном IV. Да и прежде, в 1577 г., он неоднократно служил воеводой под прямым и непосредственным руководством государя. Явно князь произвел на Ивана Васильевича самое отрадное впечатление своими деловыми качествами. Показал себя в деле.

Что представлял собой его формальный начальник, старший из псковских воевод боярин князь Василий Федорович Скопин-Шуйский? Во Пскове князь Василий появился не ранее последних месяцев 1579 г. Он был намного моложе Ивана Петровича и намного менее опытен в командной работе. Нельзя назвать его полным новичком: за спиной Василия Федоровича – Ливонский поход 1577 г., где он командовал сторожевым полком, а также назначение в оборонительную армию против Стефана Батория, где он числился во главе полка левой руки[238]. Этот человек, что называется, понюхал пороху. Но его тактический опыт был несоизмерим с опытом И.П. Шуйского. Отчего же Василий Федорович оказался в начальниках у Ивана Петровича?

Ларчик открывается просто. Князь В.Ф. Скопин-Шуйский безусловно превосходил его знатностью. Он принадлежал тому же колену в разветвленном семействе Шуйских, что и его подчиненный, но только к старшей ветви[239]. Как тогда говорили, по шкале местнических счетов Василий Федорович стоял «несколькими месты больши», чем князь И.П. Шуйский.

Иначе говоря, в 1581 г. сложилась та же ситуация, что и в 1577 г.: над Иваном Петровичем поставили менее искусного и опытного, но более знатного человека (к тому же его родича), дав возможность спокойно распоряжаться на очень высоком посту.

Московское государство все – сверху донизу – построено было именно так: пока можно было не нарушать права служилой знати хотя бы формально, их не нарушали. Даже Иван Грозный, с легкостью казнивший отдельных аристократов, очень мало поколебал положение русской знати в целом, очень мало затронул ее старинные права и привилегии. Разве только позволил себе ввести некоторое количество «худородных» людей на вершину власти. Но даже и этот шаг был обставлен такими социальными «сдержками и противовесами», что высокий статус аристократии почти не пострадал. Так, специально для «худородных выдвиженцев» Ивана IV придуман был чин «думный дворянин». Ведь ни в коем случае нельзя было давать царским незнатным фаворитам чины боярина или окольничего – не по крови! А вот чин «думного дворянина» – в самый раз. На него аристократ не покусился бы, как на третьестепенный, ну а человек из неродовитого дворянства, обретя его, мог заседать вместе с «княжатами» в Думе. Когда дельного человека, который оказывался… не то чтобы совсем не знатен, но… что называется, «не первой знатности», следовало поставить во главе крупного дела, ему изобретали великородного начальника, в силу разных обстоятельств, а иногда и прямых указаний царя, не противоречившего деятельности искусного «подвиненного». Подобным образом других подчиненных, кои могли бы и сами потягаться с практическим дельцом в древности рода, избавляли от обиды. Ведь по букве закона во главе дела стояла та самая великородная персона. И дело, пусть и построенное столь замысловатым способом, шло как надо.

Иван Петрович, пусть и родовитый аритократ, пусть и Шуйский, но… не из старших Шуйских, попав в первые воеводы, рисковал заработать целую обойму местнических тяжб. Такое уже случалось – местничали с Иваном Петровичем Одоевские, Голицыны… А из-за спины у более знатного молодца-родича он мог, не тратя времени на раздоры с местниками, заниматься своими прямыми обязанностями.

Современный биограф великого полководца князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского Наталья Петрова уделила несколько страниц своей книги биографии его отца, Василия Федоровича. Имея несколько расплывчатые представления о русской командной иерархии XVI столетия, она сделала князя В.Ф. Скопина-Шуйского главным героем «псковского сидения». В частности, она пишет: «…послужной список каждого из псковских воевод богат, и все же главным воеводой царь назначил князя Василия Скопина-Шуйского, его имя разрядные книги называют первым в списке воевод. По отзывам современников, большим уважением царя пользовался также Иван Шуйский… но иностранцы, описывавшие события под Псковом и отмечавшие личное мужество Ивана Шуйского, единодушно называли первым псковским защитником именно князя Василия»[240]. Ни в каких иностранных источниках особая роль князя Скопина-Шуйского не отмечена. Напротив, Рейнгольд Гейденштейн совершенно отчетливо называет Ивана Петровича главным начальником во Пскове; столь же однозначно главой неприятельских сил назван И.П. Шуйский и в инструкции, полученной войсками Батория для приступа[241]. Неосторожное заявление Н. Петровой вызывает удивление.

Узнав о приближении королевской армии, Шуйский распределил между командным составом гарнизона отдельные участки стены и привел своих воинов в боевую готовность.

При появлении вражеских отрядов состоялся первый бой. Это столкновение сложилось для противника неудачно.

О нем рассказывает один из участников похода: «Мы уже в миле от Пскова, у каких-то двух рек, которые здесь сливаются и потом под городом впадают в реку Пскову. Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! точно Париж! Помоги нам Боже с ним справиться.

Скоро слезли с лошадей и не успели еще раскинуть шатров, как Радомский поспешил известить гетмана, что русские, сделав вылазку, сильно теснят воеводу Брацлавского, который с венгерцами проник до самого города. Не обошлось у нас без смятения: гетман не дослушал даже обедни и в суматохе долго не мог дождаться коня, так как его отряд еще не пришел к месту стоянки. Он отправил гонца навстречу ротам: отряд Гостынского, находившийся ближе других, поспешал со всех сил; вот они уже стали переходить реку; еще слава Богу, что здесь везде частые и не глубокие броды. Прискакали к реке, но оказалось, что коней не нужно было мучить. Пан Брацлавский придумал такую хитрость: часть своего отряда он спрятал в кустарнике, который растет в трех верстах от города, а с другою выехал вперед, чтобы выманить русских из города и потом навести на скрытых в засаде и таким образом захватить или побить сколько удастся. Мог бы успеть в этом, да помешали венгерцы. Из города выехала толпа татар, пан воевода начал отступать к кустарнику, а венгерцы не выдержали и выскочили вперед; тогда со стен открыли частый огонь, под защиту которого и стали татары, не подвигаясь далее. Одному венгерцу из лука прострелили ногу, Собоцкому – красную накидку, в которой засела стрела, да убили еще чьего-то коня. Вот и вся трагедия; бранят венгерцев»[242].

Авангард поляков оказался под Псковом еще 20 августа. Осада началась 24 августа 1581 г., но плотно обложить город, подтянуть к нему все отряды армии и выстроить лагерь Баторию удалось лишь к исходу декады.

Первое время городская артиллерия редко подавала голос: неприятель старался держаться от русских ядер подальше. Когда основные силы поляков подошли ко Пскову и начали окружать его со всех сторон, блокируя основные дороги, псковские пушкари открыли огонь. Не имея полевых укреплений, противник нес от русского огня большие потери. С ближних к Пскову позиций он должен был отойти. Наши артиллеристы заметили, где Стефан Баторий поставил шатры своей ставки. Днем по этому месту никто не стрелял. Зато ночью, когда противник не был готов к отпору и не очень понимал, что происходит, королевская ставка подверглась массированному обстрелу. Погиб немецкий наемник и личный кучер Батория. Король приказал перенести ставку на более безопасные позиции – подальше от псковских орудий.

Его подчиненным велено было рыть «шанцы» (окопы) и ставить «туры» – передвижные укрепления для подвода стрелков и пушек под самые стены. Инженерные работы стоили больших потерь: Шуйский, как уже говорилось, помнил роковую ошибку Довойны, а потому велел своим пушкарям бить по врагу не только днем, но и ночью. Современный историк А.А. Михайлов обратил внимание на одну запись в письме участника осады, Ст. Пиотровского: «4 сентября С. Пиотровский сделал… запись, которая в переводе О. Милевского звучит следующим образом: „Ночью русские употребляют удивительные хитрости против наших рабочих: не довольствуясь безостановочной пальбой, они бросают в окопы факелы и каленые ядра, так что не только причиняют вред нашим, но и освещают местность около стен и тем заставляют наших работать под навесами – иначе все видно“. Здесь как раз наглядно виден пример неверного перевода. „Калеными“ называли раскаленные металлические ядра, предназначенные для поджога деревянных построек, но никак не для освещения местности. Как видно из польского текста, Пиотровский использует понятие „огненные ядра“, т. е. ядра, покрытые специальным зажигательным составом, которые, действительно, горели ярко. Впрочем, одними ядрами дело не ограничивалось, русские воины, как пишет тот же Пиотровский, построили и подожгли специальную деревянную башню, благодаря чему все „шанцы“… освещенные этим огнем, были ясно видны, как днем». Как только работающие солдаты неприятеля становились видны из крепости, на них сразу же обрушивался ливень пуль и ядер. Сутки за сутками королевская армия теряла рядовых воинов и офицеров, подстреленных в окопах.

С первых же дней пребывания королевской рати у Пскова Шуйский повелевал совершать вылазки. Некоторые из них оканчивались счастливо для русских, другие же приносили успех разноплеменной армии Батория. Обе стороны несли потери убитыми и пленными постоянно.

Большой проблемой для Батория стал недостаток провизии. Предместья Пскова, как уже говорилось, были сожжены по приказу князя Шуйского, ценное имущество и разного рода припасы перенесли под защиту псковских стен. Участники похода ощутили «продовольственную проблему» в первые же дни осады: «Немцы жалуются, что четыре дня не ели хлеба; но и у нас его нет; небольшой хлебец, за который в Познани платим полгроша, стоит здесь пять грошей, а какой гадкий – страх! Большие беспорядки. Шинкари, перекупщики дерут немилосердно. Бог знает, что потом будет с нами, служащими без жалованья; особенно бедные кони терпят нужду. То верно, что назад придется идти пешком»[243].

Мнения по поводу численности армии Батория и псковского гарнизона варьируют в широком диапазоне. Эта проблема даже вызвала дискуссию среди ученых.

Поляки умозрительно оценивали силы обороны Пскова в 57 тысяч человек, из которых 7 тысяч – конники, а прочее – пешие воины, в том числе ратники гарнизона и горожане, способные носить оружие; другая оценка – 6 тысяч стрельцов и 3 тысячи конницы плюс вооружившиеся горожане; третья – 3500 стрельцов и 4 тысячи конницы при 12 тысячах горожан, изготовившихся к обороне. Все это данные, которыми королевские советники оперировали, находясь далеко от Пскова. Русские источники сообщают о 70–100 тысячах бойцов под командой польского короля… из соображений столь же умозрительных, как и у поляков, считавших псковичей с дистанции, исключающей правдоподобную информацию. Английский дипломат Джильс Флетчер также пишет о 100 тысячах воинов Батория. Но британец собирал данные для своего сочинения «О государстве Русском» через много лет после осады Пскова и опирался, вернее всего, на русские свидетельства.

Вызывает бесконечное изумление тот факт, что российские, советские и польские историки, не задумываясь о степени достоверности этих данных, использовали их в своих работах. Особенно удивительно, что столь крупные исследователи, как А.А. Зимин и А.Л. Хорошкевич, в своей совместной книге безо всякой оговорки сообщили читателям заведомо неточную цифру – те самые 57 тысяч[244]. В XIX столетии С.М. Соловьев столь же некритически использовал русские данные о стотысячной армии польского короля[245], но ведь тогда был совершенно иной уровень науки…

Прав В.Н. Никулин, выразивший крайнее недоверие подобного рода необдуманному использованию источников[246].

По здравому размышлению, следовало бы опираться на польско-литовские источники, когда речь идет об армии вторжения, и на русские, когда определяется численность городского гарнизона. Русские оценки сил Батория и, соответственно, польские данные о численности защитников Пскова в лучшем случае представляют собой данные разведки, перебежчиков, предателей – но только в лучшем, – а в худшем это всего лишь образец публицистического фантазирования на тему «вражеских полчищ». Однако среди историков, принявших в дискуссии участие, это простое соображение далеко не всегда принималось в расчет.

Что касается русских источников по численности псковского гарнизона, то сведениями они делятся скупо. Мобилизационный разряд 1580 г. предполагал наличие в городе 2500 ратников дворянского ополчения, 2500–2700 стрельцов, 1400 человек артиллерийской обслуги и 500 казаков. Итого порядка 7 тысяч бойцов, не считая горожан, способных защищать стены. Данные польской разведки, а также информация, полученная неприятелем от двух русских дворян, плененных в версте от Пскова, и непосредственно во время боевых столкновений с русскими, показывают: Псков располагал 2500 стрельцов, 500 донских казаков, 1000 конников дворянского ополчения[247]. Сходство по части казаков и стрельцов – значительное. Что касается орудий и их обслуги, то их количество вряд ли могло существенным образом измениться по сравнению с 1580 г. А вот «недобор» поместной кавалерии объяснить легко: до наших дней дошли документы, сообщающие, что на последнем этапе Ливонской войны количество «нетчиков» (дворян, не являвшихся в войска по требованию воевод) оказалось весьма значительным. Страшным бичом стало дезертирство из действующей армии. Поэтому цифру в 1000 конников надо признать реалистичной, тем более учитывая, что исходит она от самих осажденных.

Вот выдержки из разрядной книги, рисующие печальную картину с набором войск для обороны Пскова: «Память[248] Михаилу Ивановичу Внукову. Велел ему государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси ехать в Вотцкую пятину[249] збирать детей боярских на государеву службу во Псков; а в Вотцкой пятине готов князь Василей князь Иванов сын Почюй Ростовский… А собрав детей боярских по списку… ехать с ними князь Василью Ростовскому на государеву службу во Псков к воеводе ко князю Ондрею Ивановичу Хворостинину тотчас… А самому Михаилу остатись в Вотцкой пятине з достальными детьми боярскими и, сыскивая, бити кнутом и высылать на государеву службу во Псков; а достальных собрав сполна, самому отвести во Псков. А которые дети боярские учнут бегати, и им имать детей их и людей, да где про них скажут, и им тамо посылать, да сыскав тех детей боярских, велено бить кнутом, да и дать их на поруки, а за поруками их выслать на государеву службу во Псков. А которых детей боярских не изъедут и скажут про них, что они бегают же, а живут по иным пятинам, и им посылать в те пятины, где про ково скажут, и велеть им имать да приводить к себе да бить кнутом, а за поруками отвести на государеву службу во Псков. Да идучи им дорогою, беречи тово накрепко, чтобы дети боярские на дороге от них не отставали ни один человек… А хто по списку с ним детей боярских не поедет, и тем быть казненным, а поместья их и з животами[250] и с хлебом имать на государя… А не сберет детей боярские Вотцкие пятины всех по списку, на государеву службу во Псков без ослушанья тотчас не отведет, – и Михаилу Внукову и князю Василью Ростовскому быть в великой опале и в смертной казни»[251]. Вот так. Дворянское ополчение собирают под страхом битья кнутом, смертной казни и последующей конфискации имущества у семьи казненного… а все равно не могут собрать! Упомянутый выше князь Василий Ростовский докладывает: «…многие дети боярские не слушают, на государеву службу не едут». Ослушников велят не просто «бить кнутом», а «бить кнутом по всем торгам», т. е. прилюдно, не только причиняя боль, но и бесчестя. А помощника князя В. Ростовского, князя Василия Болховского, за нерадение в сборе ополченцев под Псков приказали оштрафовать на крупную сумму и бросить на несколько дней в тюрьму, а потом отправить в Москву, где, очевидно, будет определена его дальнейшая судьба[252]. Столь плохо шли дела уже в 1578-1579 гг. К 1581 г. положение ухудшилось…

В ходе осады гарнизону на помощь пробивались извне дополнительные отряды, в частности, группа стрелецкого головы Федора Мясоедова (не менее 300 бойцов), а также еще сотня бойцов Даниила Исленьева и еще небольшой отряд неизвестной численности на двух лодках (польские сведения). По известиям Псковской летописи, в город пробился «приказ стрельцов с Никитою Хвостовым»[253], иначе говоря, еще порядка 500 человек. Поляки оценили численность отряда стрелецкого головы Хвостова в 700 бойцов, но они сочли, что во время ночного прорыва большую часть своей группы Хвостов растерял и в городские ворота успела войти лишь сотня Исленьева. Более того, Пиотровский сообщает, что сам Хвостов со слугой оказался в польском плену[254], и тут уж поляки вряд ли ошибаются… Всего, таким образом, осажденный город получил 500–800 воинов подмоги.

Таким образом, Псков располагал для обороны как минимум около 4500 стрельцов, казаков и поместной конницы, 1,5 тысячи человек артобслуги. Итого около 6 тысяч воинов-профессионалов. Р.Г. Скрынников считал, что дворян в городе все-таки 2500, а не 1000, добавлял к этому числу еще и боевых холопов и получал в итоге порядка 4 тысяч кавалерии[255]. Однако хотелось бы повторить: количество дворянского ополчения могло быть гораздо меньше того, на что рассчитывали загодя. Добавление же к «детям боярским» вооруженных слуг (боевых холопов) вообще крайне маловероятно: во-первых, русские пленники, сообщая полякам о 1000 «конников», никак не делили их на дворян и холопов[256]; во-вторых, данные Н.В. Смирнова четко показывают: уже за несколько лет до «псковского сидения» разоренные поместные хозяйства не позволяли дворянам снаряжать вместе с собою в поход дополнительных людей[257]. Поэтому боевых холопов в составе дворянского ополчения было, надо полагать, совсем немного.

Итак, боевое ядро защитников города составляло порядка 6 тысяч пеших и конных бойцов.

Сколько взрослых мужчин мог выставить Псков на стены в 1581 г.? Мнения историков расходятся в широчайшем диапазоне. Пишут о 12, 27, 35, даже о 50 тысячах вооруженных псковичей и жителей окрестных земель. Четкое понимание мобилизационных возможностей Пскова весьма затруднено: нет ясного представления о численности населения города. Можно назвать лишь приблизительные, неточные цифры.

Казалось бы, города и земли Московского государства неоднократно подвергались писцовым описаниям. А качественно выполненная писцовая книга дает весьма подробные и обстоятельные сведения о жителях города, торговле, ремесленных занятиях, церквях и состоянии оборонительных сооружений. Описание ведется подворно, вследствие чего легко выявить количество постоянно проживающего населения. Так какая сложность – определить по писцовым книгам численность псковичей?

Проблема, к сожалению, заключается в том, что землеописания за XVI столетие сохранились далеко не полностью. Современный историк располагает ими лишь в виде фрагментов. Это в полной мере относится и ко Пскову. Есть летописное сообщение за 1510 г. о наличии в городе 6500 дворов[258], то есть приблизительно 30 тысяч жителей[259]. И есть еще писцовая книга 1585–1587 гг. Но последняя заключает в себе «лишь описание псковского торга и оброчных угодий», т. е. неполна[260]. По писцовым книгам первой четверти XVII в. в городе – 812 «тяглых» (несущих всю сумму налогов и повинностей «на великого государя») дворов и 126 «белых» (избавленных от полноты «тягла»). Выходит… за столетие посадское население уменьшилось во Пскове на 87,5 процента! Но и эта цифра оставляет желать лучшего: во-первых, не принимаются в расчет дворы, занятые служилыми людьми (стрельцы, пушкари, воротники и т. п.)[261]. Во-вторых, и писцовая книга 1585–1587 гг., и, тем более, писцовые книги XVII в. ничего не могут сказать о демографии города в 1581 г. Ведь Псков испытал две мощные встряски: лишился множества жителей в результате тяжелой осады, а потом испытал на себе тяжелое дыхание Смуты… В качестве полезной основы, достоверность которой специалистами до сих пор не оспаривалась, остается лишь та самая летописная цифра за 1510 г.

Но, допустим, если в 1510 г. Псков населяло приблизительно 30 тысяч человек, то больше их стало или меньше, скажем, к 1550 г.? К 1570-му? К 1581-му? Неизвестно. Можно предположить, что город рос, поскольку оказался под надежной защитой государей московских. И с той же, если не большей, степенью вероятности можно говорить и о значительных потерях Пскова в десятилетия, непосредственно предшествовавшие Баториеву нашествию. Так, весной 1562 г. на город обрушился страшный пожар, унесший множество жизней. Зимой 1562/63 г. Псков понес колоссальные убытки, обеспечивая деньгами посошан из государевой армии, шедшей брать Полоцк. В 1566–1568 гг. Псков и вся окрестная область несколько раз проходили через массовые эпидемии, уложившие в гроб немало народу, в том числе архиепископа Трифона. В 1570 г. Псковщина понесла урон от большого опричного карательного похода, возглавленного самим царем. Наконец, в середине 1570-х Псков опять жестоко пострадал от повинностей, связанных с обеспечением посошной рати: «[Иван IV] повеле правити посоху под наряд и мосты мостити в Ливонскую землю и вифлянскую, и зелейную руду збирати; и от того налогу и правежу вси людие новгородцы и псковичи обнищаша и в посоху поидоша сами, а давать стало нечево, и тамо зле скончашася нужно от глада и мраза и от мостов и от наряду. Во Пскове байдаки и лодьи большии посохой тянули под ливонские городы, под Улех и, немного тянув, покинули по лесом, и тут згнили, и людей погубили»[262]. К этому остается добавить потери, понесенные прифронтовой областью от боевых действий в ходе Ливонской войны.

Некоторую ясность вносит одно иностранное известие, хорошо известное любителям псковской старины.

Антонио Поссевино, посланник папы римского, выполнял дипломатическую миссию как раз в то время, когда шло «псковское сидение». Он лично подолгу бывал в лагере поляков под стенами города и оценивал его население в 20 тысяч жителей. Учитывая разорительные условия военного времени, его оценка представляется реалистичной. Кроме того, надо принять во внимание особую цепкость папского представителя к вопросам, относящимся к сфере интересов разведки: военным силам России, ее экономическому и демографическому потенциалу, фортификации… Очень внимательный наблюдатель, Поссевино проявляет в таких случаях высокую точность. Если он прав, то город мог выставить на защиту своих укреплений в лучшем случае 6–7 тысяч взрослых мужчин. Если за оборонительными сооружениями укрылась какая-то часть населения псковской округи, то число бойцов увеличивается на тысячу-другую. Ясно, что, узнав об приближении королевской армии, во Псков поспешили далеко не все из окрестных жителей. Многие предпочли Баторию присягнуть, о чем есть недвусмысленные свидетельства документов. Другие укрылись в Псково-Печерской обители, располагавшей внушительными укреплениями. Третьи нашли пристанище в малых крепостях, расположенных неподалеку от города: таков был приказ И.П. Шуйского, отданный перед началом осады…[263] Поэтому подмога, оказанная гарнизону со стороны окружных сел, вряд ли оказалась сколько-нибудь значительной. Итак, предположительно, Псков мог вооружить для оборонительных действий 6–9 тысяч горожан и селян.

Если приплюсовать к силам гарнизона отряды вооруженного населения, всего получится 12–15 тысяч защитников[264]. Не 57 тысяч, не 35 и даже не 20, а намного меньше. Людские ресурсы Пскова к началу осады оставляли желать лучшего. А в период боевых действий, как уже говорилось, ему доставили весьма скромную помощь извне. Последние два-три месяца «псковского сидения» осажденные не получили никакого подкрепления от русских войск, оперировавших на флангах и в тылу неприятеля.

Отчасти эта плачевная ситуация компенсируется тем, что осаждающие вынуждены были распылять свои силы. Прежде всего, полякам нанесли хоть и незначительный, а все же урон в живой силе, когда они осаждали крепость Остров. Кроме того, изрядных потерь польскому командованию стоили бесплодные атаки на Псково-Печерский монастырь. Оголодавшие солдаты армии вторжения пытались добыть монастырские припасы, а заодно поживиться богатствами обители, но, положив немало людей, отступили. Наконец, на отдельные отряды Батория – его фуражиров, разведчиков, обозников – время от времени нападали русские мобильные силы, базировавшиеся на соседние города и крепости.

Выясняя, сколько бойцов имел под своими знаменами Стефан Баторий, надо учитывать, что Речь Посполитая была крепко потрепана войной и внутренними потрясениями. На протяжении многих лет страна вела изнурительные боевые действия. Ее мобилизационные возможности оставляли желать лучшего. Поэтому ничуть не удивляет тот факт, что отряды иностранных наемников – немцев, венгров, французов, шотландцев – при осаде Пскова были использованы польским королем в качестве главной ударной силы. Самих поляков и литовцев элементарно не хватало для продолжения войны. Да и деньги, насущно необходимые при столь масштабных боевых действиях, король получил с большим трудом. Еще один поход, после псковского, польский монарх уже в принципе не мог планировать.

Тем не менее по страницам статей, монографий и научно-популярной литературы гуляют весьма завышенные оценки численности Баториевой армии. Чаще всего встречается цифра: 47–50 тысяч конницы и пехоты[265]. Она опирается на польский источник – воинские реестры, однако не вполне достоверна. Разбираясь с этим видом делопроизводства, трудно отличить отряды, действовавшие в армии Батория непосредственно при осаде Пскова, от отрядов, привлеченных к походам и прочим боевым операциям хоть и на главном направлении, но в других местах.

Разумную позицию занял В.В. Новодворский. По его мнению, «…силы Батория… доходили до 60 тысяч человек. Но всеми этими силами король не мог воспользоваться: он должен был отрядить одну часть на соединение со шведами, с которыми он желал поддерживать дружественные отношения, другую – на защиту различных крепостей государства, так что свободным оставался отряд в 40 тысяч человек». Однако и эти силы Баторий мог собрать лишь с огромным трудом. Новодворский убедительно доказывает, что у Великих Лук польский король располагал силами около 35 тысяч бойцов или несколько менее того. Что касается похода под Псков, то в данном случае, по оценкам историка, «…вся армия Батория доходила только до 30 тысяч человек»[266].

Современный польский историк Х. Котарский подсчитал по воинским реестрам за 1579 г., что все силы Речи Посполитой насчитывали 56 тысяч ратников, а в поход для ведения активных боевых действий на основном направлении страна могла выставить в лучшем случае несколько менее 42 тысяч[267]. Но это – если собрать все боевые силы в одном месте, чего никогда не бывало. По этой же работе видно, что во время Великолукской кампании против России у Батория было порядка 48 300 бойцов, а притом, по словам исследователя, «на главном направлении боевых действий» или, иначе, «на главном театре военных действий» король мог использовать порядка 43 тысяч[268]. Что касается следующей кампании, а именно Псковской, то мобилизация воинских сил Речи Посполитой осложнялась значительными финансовыми проблемами. Очевидно, порядок численности коронных и литовских войск (считая и все наемные отряды) сравним с тем, что было у Батория год назад. Предположительно, король располагал несколько меньшими силами, но – незначительно меньшими. Будучи задействованы на литовско-ливонском фронте, все ли они оказались собраны в королевском лагере у стен Пскова? Трудно сказать. Скорее всего, значительная часть их оказалась в других местах, хотя и в рамках того же направления. Какой-то процент вошел в состав гарнизонов по городам и замкам «главного направления», какой-то был использован на флангах армии для ее поддержки и охраны приграничных земель, какой-то – действовал в Ливонии и в Северской земле под Трубчевском, где поляками велись активные боевые действия[269], но в осаде никакого участия не принимала.

Реалистичные цифры даны в другом польском источнике – переписке участника «псковского сидения» Ст. Пиотровского, не совсем верно именуемой «Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию».

Ксендз Ст. Пиотровский пишет о 8 тысячах кавалерии, 14 тысячах пехоты и 20 осадных орудиях, при которых должна была состоять особая обслуга[270]. Итого 22–23 тысячи воинов. Это весьма правдоподобная цифра, поскольку она дается по результатам воинского смотра, произведенного 12 августа уже в походе; к тому же дается она человеком, который был одним из секретарей королевской канцелярии и писал по поручению коронного маршала Андрея Опалинского. Он пишет, опираясь на документы. Переписка имела деловой конфиденциальный характер и не предназначалась для широкой публики. Поэтому Пиотровский, имея исключительно едкий склад личности и весьма ироничный стиль письма, не стесняясь, дает волю и тому и другому. Он проявляет критическое отношение к военным вождям и порой даже к самому королю. Иными словами, это автор, в высшей степени не склонный к победным фанфарам, вос хождению на котурны и эпическим пассажам о воинской героике. Его текст – живописание крови, грязи, потерь и тревог. И Пиотровский прямо говорит: маловато народу собралось для столь серьезного дела, как взятие Пскова! Тут не до прибытка, самим уйти бы живыми…

Позднее Пиотровский добавляет: 12 сентября в лагерь Стефана Батория прибыл сикурс: около 1000 конников и «сколько-то пехоты», примерно те же цифры названы и в историческом сочинении Рейгольда Гейденштейна. 17 октября, по Пиотровскому, прибыло 150 шотландских наемников (по «Ливонской хронике» Ф. Ниенштедта, их было 200), а в начале декабря пришли вести о скором прибытии еще 200 шотландцев[271]. По данным того же Пиотровского, 27 августа Стефан Баторий устроил воинский смотр двум отрядам: Юргена Фаренцбека (150 немецких наемных кавалеристов и 1600 немецкой же наемной пехоты), а также курляндского герцога (150 конников). Надо полагать, смотр устраивали новоприбывшим войскам, а не тем, кто давно оказался в составе армии. Гейденштейн, повествуя о событиях самого начала осады, до начала инженерных работ под стенами (т. е. тот же конец августа), говорит: «к тому времени» прибыл Фаренцбек со своими людьми, «в то же самое время» явился и некий Варфоломей Бутлер с отрядом и «несколько волонтеров из Пруссии». Бутлер служил поручиком в войсках курляндского герцога, поэтому можно констатировать: в двух разных источниках речь идет об одном и том же событии[272]. Значит, на исходе августа армия Батория получала еще одно значительное пополнение – около 2 тысяч бойцов, в основном пехоты. И всего пехотных отрядов у короля набиралось порядка 16 тысяч человек.

Итого получается порядка 25–27 тысяч конников, пехотинцев и артиллеристов. Это, конечно, меньше тех 40 с лишним тысяч, которые, теоретически, могли быть собраны для боев на всем «главном театре военных действий», используя терминологию Х. Котарского. Но следует учитывать, что силы главного направления были разбросаны по разным точкам и участкам, помимо королевской армии, осаждающей Псков.



Поделиться книгой:

На главную
Назад