Помоги проекту - поделись книгой:
– Не все, – тихо возразила Анна. – Меня при рождении отметили особо. Да и сейчас осталось пятно, чтобы не забывали…
Брат Рикарду ждал, что священник немедленно захочет осмотреть ее в поисках знаков, которыми дьявол помечает своих пособников, но тот даже не стал уточнять подробности.
– Господь милосерден и готов даровать свою милость и прощение каждому, кто искренне покается в грехах, – сказал он, ласково глядя на девушку.
– Я каюсь, – прошептала она, преклоняя колени. –Я на все готова, чтобы меня простили. Но даже если прощение невозможно, все равно буду служить только Иисусу. Для меня больше нет других богов, кроме него.
Женщина на берегу
Море было совсем близко. Виднелось ниже за обрывистым склоном и до самого горизонта, сверкало за редкими ветвями деревьев. Шумело, когда поднималась волна. Его запах пробивался сквозь все запахи человеческого поселения, ничем не заглушить: ни дымом, ни ароматами еды, цветов или свежераспиленной древесины, ни едкой вонью загонов со скотом.
С морем была связана вся жизнь рыбацкой деревушки. Оно кормило людей, а люди почитали его и приносили дары. Конечно, здесь держали свиней и кур, возделывали рисовые поля, но главным источником благополучия оставалось море. И самые страшные беды тоже приходили с его стороны.
О бедах думать не следовало. Да и не предвещало их сегодня ничего: ни ясное небо, ни голубая вода, тихая, прозрачная настолько, что далеко впереди можно рассмотреть темные пятна камней на светлом фоне песчаного дна. Едва заметные, совсем крохотные волны мягко трогали берег, будто гладили по пологому боку, тихонько шепча что-то успокаивающее.
Все утро с самого рассвета Абигаэл проработала в поле, и теперь, когда солнце поднялось в зенит, отдыхала, укрывшись от зноя в тени пальм. Петан, ее старший сын, плескался неподалеку, а малыш Гембал уснул на руках, убаюканный тихой песней и равномерным шумом прибоя. Абигаэл сказала своим товаркам, что пойдет на берег присматривать за сыном – она все еще опасалась отпускать его одного, хотя плавал он как рыба, по обычаям родного племени своего отца научившись этому едва ли не раньше, чем ходить. Но на самом деле она украдкой всматривалась в горизонт и ждала, когда покажется белый парус.
Абигаэл не допускала и тени сомнений в том, что он вернется. Он всегда возвращался, даже спустя годы разлуки, а сейчас прошло лишь несколько дней. И хотя она ждала его раньше, но Хиджу не давал обещания воротиться к какому-то точному сроку. Он вообще никогда не говорил, надолго ли уходит. Но с каждым годом ждать приходилось все дольше.
Море не отпускало его. Абигаэл знала, как сильно дорога Хиджу. Ради нее он отказался от всего, что имел, бросил семью и друзей, отрекся от своего племени. Приехал сюда, на этот берег, научился жить по законам местных людей, которые даже богов чтили иначе. Он никогда не говорил о прошлом, порвав с ним бесповоротно. С людьми, с богами, но не с морем. Оно занимало в его жизни место гораздо более важное, чем их семья, чем все на свете. Так было всегда, и Абигаэл давно смирилась, но каждый раз, когда белый парус растворялся вдали, ее сердце сжималось от тоски и страха, что однажды он исчезнет насовсем.
– Петан! – позвала она, прогоняя от себя негодные мысли. – Подойди, я дам тебе напиться!
– Я не хочу, – отозвался мальчик и тут же скрылся под волнами, словно боясь, что мать заставит его выйти на берег.
– Как отец, – пробормотала Абигаэл, улыбаясь.
Кровь оранг-лаута брала свое: мальчик мог часами нырять в соленой воде, прекрасно обходясь без питья и без пищи. Казалось, море питало его, как одного из своих обитателей. Признавало, видело в нем сына своего народа.
«Однажды и ты сядешь в лодку и уплывешь вдаль, – глядя на скользивший под водой силуэт, думала Абигаэл. – А я опять буду ждать на берегу, смотреть на горизонт, пока не ослепну от солнечных бликов». Эта мысль навевала грусть, но Абигаэл понимала, что все мальчики рано или поздно становятся мужчинами и уходят своей дорогой, а матерям остается лишь всматриваться в горизонт. Вот если бы у нее была дочь…
– Аби! Ты тут еще? Пойдем рис молотить!
Вздрогнув от неожиданности, она обернулась. По тропе, ведущей в деревню, приближалась Булан, невысокая, коренастая, очень подвижная и шумная женщина. Старший сын ее вот уже в который раз уходил в море вместе с Хиджу, и это сблизило их с Абигаэл несмотря на то, что женщины были разными, как земля и небо.
Абигаэл прибыла с далекого Запада, из страны, о существовании которой здесь и не слыхивали, выросла на священной земле Острова Драконов и считалась местными жителями едва ли не сверхъестественным существом, вроде духа или полубожества. Необычная внешность и знак дракона на ее ладони лишь укрепляли их в этом мнении, несмотря на все возражения самой Абигаэл.
Булан родилась и выросла в этой деревне, как ее мать, отец, их родители и многие поколения их предков. Ее жизнь ничем не отличалась от жизни любой женщины племени, где ничего особенного не случалось много-много лет. Кроме того, что здесь поселилась девушка с Острова Драконов вместе со своим избранником.
– Все ждешь его? – спросила Булан, подойдя. Непривыкшая слоняться без дела, она принесла большую корзину, чтобы заодно набрать песка. – Дай тебе волю, так и будешь сторожить тут, как собака, даже спать наловчишься, одним глазом высматривая.
– Зачем мне это? Они скоро возвратятся, я знаю, – стараясь придать голосу равнодушие, возразила Абигаэл. Бережно уложив в тени спящего младенца, она принялась помогать Булан наполнять корзину. – Я просто не люблю, когда Петан играет в море один.
– С чего вдруг? Твой сын в воде как рыба, ему в этой бухте лучше, чем в лесу возле деревни. Негоже бегать за парнем, как наседка за цыплятами, он растет.
– Знаю, – вздохнула Абигаэл, глядя на Петана. Заметив появление Булан, он поспешил спрятаться в глубине, но в прозрачной воде его загорелое тело виднелось даже издалека. – Но мне все кажется, что он еще такой малыш…
– Мальчишки, – сказала Булан, закончив разглядывать Абигаэл. – С ними всегда так. Вчера был маминой крохой с розовыми пяточками, а сегодня уже…
Она не удержалась и тоже посмотрела вдаль, на бескрайнюю пустынную морскую гладь. Абигаэл стало неловко, ведь Хиджу увез сына Булан и пропадает с ним где-то вот уже который день, хоть вины ее в этом не было. Да и не стала бы женщина ее винить, никто здесь не стал бы. Абигаэл вообще все любили, гордились тем, что она живет в их деревне. Считали, будто она приносит удачу и отмечена особой милостью богов. А вот Хиджу не доверяли и сторонились. Мало того, что он был чужаком, пришлым, так еще обладал тяжелым характером: скрытный, скупой на слова, упрямый, он вечно держался особняком, не давая никому возможности завязать с ним дружбу.
Местные очень скоро бросили пытаться это сделать, благо своим присутствием Хиджу никому не докучал – время, когда он не пропадал в море, чужак предпочитал проводить со своей красавицей-женой и сыновьями. Но море он знал, как никто другой, щедро делился знаниями с любым, кто попросит, и за это жители деревни прощали ему все чудачества и непохожесть на них самих.
– Они вернутся, – тихо сказала Абигаэл. – Хиджу в море не пропадет и за Джу присмотрит.
– Пойдем. Нас там своя работа ждет, а мужчины со своей сами разберутся. Я пошлю кого-нибудь из моих сорванцов, пусть поиграют с Петаном. Они только рады будут от дела сбежать.
Абигаэл пришлось подчиниться. Как могла она объяснить, что пока Хиджу не вернется, ей ничто не мило, и воздуха не хватает, чтобы досыта надышаться, и солнце светит для всех, кроме нее. И все, что она делает, выходит вполсилы, мешает назойливая мучительная мысль: «А вдруг случилась беда?»
Вот и сейчас, беря на руки спящего Гембала, она бросила еще один взгляд на воду, где за камнем мелькнула мордашка Петана и сразу спряталась. Где яркие блики дрожали на ряби, а залитый солнцем простор был все так же безлюден. Как ни старалась она думать о хорошем, в голове крутилось назойливое: «А вдруг?..»
Малыш Гембал завозился, захныкал и открыл глаза, нефритово-зеленые, кошачьи. Будто и он не хотел уходить далеко от берега. Глядя на крошечное личико, скривившееся в недовольной гримасе, Абигаэл ощутила прилив какой-то звериной, почти болезненной нежности, от которой хотелось изо всех сил стиснуть сына в объятьях и не отпускать. «Нет уж, ты только мой. Тебя я ни с кем и ни с чем делить не собираюсь», – думала она, понимая, что как только он научится ходить, сразу пойдет куда ему вздумается, упрямый, как его отец. Гембал и внешне походил на Хиджу – ничего в его чертах не было от матери.
Вслед за Булан, которая даже с тяжелой ношей двигалась стремительно и легко, Абигаэл отправилась в деревню. Работа поможет отвлечься, за нею время пройдет быстрее, а разговоры хоть немного развеют грусть. Абигаэл нравилось, когда женщины собирались вместе. Делали общее дело. Болтали и сплетничали. Долгое время она была лишена подруг и сейчас наверстывала упущенное, стараясь участвовать во всех событиях деревни, никогда не уклонялась от работы, хотя ее жалели, считали слабой и хрупкой, берегли от слишком грязного или тяжелого труда.
Работа спорилась. Солнце еще не успело закатиться за вершину горы, когда весь рис ссыпали в мешки. Женщины уселись отдохнуть и почесать языки, прежде чем разойтись готовить ужин. Абигаэл слушала разговоры вполуха. Она послала игравшую неподалеку девчушку на берег, чтобы та позвала мальчиков, но дети все не возвращались. Это вызывало раздражение, и в глубине души начинало разрастаться беспокойство за сына, хотя умом Абигаэл понимала, что бояться нечего.
Она хотела уже пойти сама, как вдруг ветер донес обрывки звонких голосов. Еще миг – и темные макушки показались из-за склона одна за другой. У Абигаэл захолонуло под сердцем оттого, что Петана не было с ними, но тут же отпустило: не похоже, чтоб случилась беда. Их лица сияли улыбками, босые пятки выбивали облачка пыли из иссушенной зноем земли. Дети бежали наперегонки, увидев женщин, закричали, перебивая друг друга – каждый хотел первым сообщить новость.
– Они вернулись! Они велели идти рыбу носить!
Абигаэл вскочила с места, едва удержавшись, чтобы бегом не броситься к морю. Женщины поднимались лениво, неспешно, раздосадованные тем, что не удалось побездельничать всласть. Лишь Булан торопилась встретить сына, бросила котел, который начищала до блеска, и решительным шагом направилась к тропе. Абигаэл метнулась было следом, но остановилась, взяла из колыбели Гембала. Хиджу любит сыновей и будет рад, если оба встретят его.
Лодку уже выволокли на сушу, Джу вместе с матерью суетились рядом, перекладывали рыбу в корзину. Хиджу стоял, глядя на Петана, державшего что-то в руках, с восторгом рассматривая. Наверняка отец привез ему какой-то чудной подарок, он всегда ему что-то привозил. Яркие раковины. Жемчуг. Необычные вещицы, выменянные на улов в бог знает каких краях. И всякий раз сын принимал подарок с неизменной радостью, некоторое время не расставался с ним ни днем, ни ночью, и лицо его при этом то и дело принимало особое мечтательное выражение.
Мальчик грезил о дальних берегах. В отличие от отца, которого привлекало само море и его таинственные глубины, Петану был интересен мир, простиравшийся за пределами родной деревни. Он готов был днями напролет слушать рассказы о других островах и племенах, их населявших. О загадочных оранг-лаутах, всю жизнь скитающихся в море. Он гордился тем, что мать его приехала с далекого Запада на большом корабле, и мечтал однажды, когда вырастет, проделать столь же долгий путь, полный опасностей, приключений и удивительных открытий.
С удовольствием наблюдая за искренней радостью сына, Хиджу с трудом сдерживал желание обнять его, взять на руки, посадить на плечо, как раньше. Но Петан стал взрослее, такие нежности лишь испортят его. Хиджу взъерошил непослушный вихор на мальчишечьей макушке.
– Не время для болтовни, помогай разгружать лодку, – скомандовал он, слегка подтолкнув сына под выпирающие на худой спине острые лопатки.
Заткнув подарок за пояс – на этот раз отец привез не какую-то игрушку для детей, а крис, настоящий, маленький, но острый и сказочно красивый, – Петан послушно забрался внутрь лодки и принялся собирать серебряные с темно-синим отливом рыбьи тушки, упругие, скользящие в руках, сохранившие еще прохладу и свежесть моря.
Уловив движение, Хиджу обернулся и увидел, как Абигаэл спускается по тропе, держа на руках маленького Гембала. Ее глаза, огромные, встревоженные, словно ощупывали его, еще издали стараясь убедиться, что и в этот раз он вернулся целым и невредимым. Как и всякий раз, возвращаясь, Хиджу ощутил чистое, пронзительное, ничем не омраченное счастье при виде Абигаэл. С удивлением думая о том, что это к нему торопится самая прекрасная женщина на свете. В его доме она живет. Его ждет на берегу. Столько лет они уже были вместе, родили двоих детей, а он все так же не мог отвести от нее взгляда.
– Хиджу, – сказала она, подойдя. Ребенок, дремавший на ее руках, заворочался, нахмурил смешную свою рожицу, открыл глаза и хотел было разреветься, но увидел отца, передумал, заулыбался. – Он тоже ждал тебя!
Абигаэл передала Гембала в руки отца, который подхватил его и подбросил, вызвав заливистый смех. Не вытерпела и украдкой коснулась смуглого гладкого плеча Хиджу – на берегу стало людно, другие женщины пришли заместо унесшей нагруженную корзину Булан, что подумают они, видя, как Абигаэл липнет к мужу у всех на виду. Отец и сын посмотрели на нее одинаковыми зелеными глазами, лишь на краткий миг задержав на ней внимание, чтобы тут же вновь вернуться друг к другу. Гембал запищал требовательно: покатай, и Хиджу со смехом закружил его, потом еще раз подбросил.
– Мама! – Петан, при отце волшебным образом превращавшийся из непоседы в прилежного, трудолюбивого мальчика, наполнил корзину рыбой. – Ну что же ты?
С сожалением Абигаэл приняла корзину и понесла в деревню. Ей хотелось быть рядом с Хиджу, не потерять ни мгновения из тех дней, что он проведет на берегу. «Права Булан, – думала она, осторожно ступая по тропе. – Я как собака готова по пятам за ним ходить». Возможно, если бы не приходилось то и дело расставаться, все было бы иначе, но Абигаэл не смела и помыслить о том, чтобы хоть намеком показать Хиджу, как тяжело ей в разлуке.
До самого позднего вечера ей удалось побыть с ним совсем недолго, когда собирала нехитрый обед из того, что было сейчас готово. Лишь несколько вскользь брошенных фраз, скупых прикосновений и пара улыбок – вот все, что ей досталось. Да еще Петан крутился вокруг, настойчиво требуя свою долю внимания, а Гембал раскричался, невовремя проголодавшись.
Она покормила младшего сына. Почистила и засолила привезенную рыбу. Отнесла еды животным. Приготовила ужин. Привела старшего в приличный вид. Украдкой совершила вечернюю молитву – хоть набожной она давно уже не была, но этот ритуал напоминал о далекой родине, о семье, покинутой много-много лет назад, и кроме слов молитвы, крепко-накрепко заученных в детстве, ничего у нее не осталось от той полузабытой жизни. Собрала на стол и, сев вместе со всеми, наконец смогла вдоволь наглядеться на Хиджу. Молча смотрела она, как он с аппетитом, свойственным здоровому молодому мужчине, ест приготовленные ею рис и печеную рыбу. На широкие плечи и грудь, бронзовые в свете огня: загар навсегда впитался в его кожу, и на темном фоне отчетливо виднелась длинная нить шрама. Абигаэл вдруг вспомнила, что так и не спросила за все эти годы, откуда он.
– Почему ты не ешь? – спросил Хиджу, поймав ее взгляд. Его губы изогнулись полумесяцем в ласковой улыбке.
– Я не голодна, – отозвалась Абигаэл.
– Быть не может. Ты за полдня не присела. Поешь и отдохни, не мучай себя.
– Я не устала, – ответила Абигаэл, перебрасывая через плечо тяжелую косу.
Выражение глаз Хиджу едва уловимо изменилось. Его неизменно восхищали ее волосы, блестящие, светлые, будто сотканные из застывших солнечных лучей, длинными крутыми локонами падавшие на землю вокруг, когда она сидела. Захотелось расплести косу, отпустить волосы на волю, чтобы они укрыли свою хозяйку шелковым покрывалом. Перебирать волнистые пряди, пальцами ощущая их мягкость.
Он поторопился, чтобы скорее закончить ужин, но увидев опустевшую тарелку Абигаэл тут же потянулась положить в нее еще кусочек. Хиджу поймал ее за запястье, посмотрел в глаза.
«Я скучал, – говорил его взгляд, и Абигаэл понимала без слов, как это свойственно любящим парам, долгое время живущим вместе. – Хочу побыть с тобой, ну его, этот ужин».
В ответ она улыбнулась чуть заметно одним уголком губ, на миг покосилась на Петана, одновременно пытавшегося жевать и рассказывать, какую огромную мурену он выловил на днях в бухте. «Пока не уложим его спать, от не отойдет от тебя ни на шаг».
Рассмеявшись, Хиджу велел сыну не болтать, пока не дожует. Петан вовсе не докучал ему, напротив, каждый раз, когда Хиджу возвращался с моря, ему казалось, будто мальчик изменился, повзрослел, научился чему-то новому, хоть времени проходило не так много. Ему нравилось наблюдать, как сын растет. Отвечать на нескончаемые вопросы, помогать узнавать этот мир. И сегодня он терпеливо выслушал рассказ Петана обо всех ребячьих новостях, о том, как много всякого хорошего успел он сделать за эти дни – мальчик, в отличие от отца, был дружелюбен и болтлив сверх меры и при удобном случае не упускал возможности похвастаться.
Наконец, все вечерние хлопоты остались позади. Дети уснули – как ни давал себе Петан зарок не ложиться в кровать раньше отца, как ни казалось ему, будто уснуть не получится до самого утра, но события дня утомили мальчика, и он мирно засопел уже через несколько мгновений.
Хиджу и Абигаэл сидели, не зажигая огня, наблюдая, как постепенно затихает деревня. Еще слышались тут и там обрывки разговоров, шорохи, стук, грохот посуды, потрескивание дров в кострах, но понемногу голоса умолкали, гасли огни, прекращалось движение. Все погружалось в сон, только кошки оставались сторожить деревню от мышей и злых духов, с загадочным видом шныряя в темноте.
– Ты долго на этот раз, – говорила Абигаэл. – Далеко ли плавал? Где побывал?
– Я не отдалялся от острова, и не зря, – отвечал Хиджу, удобно устроив голову у нее на коленях. Сейчас он почувствовал, как сильно устал за день, но рядом с Абигаэл кровь быстрее бежала в жилах, прогоняя сонливость. – Обычно мы уходим в море прочь отсюда и даже не знаем, что происходит совсем близко, на нашей земле. Вот мы с Джу и решили обойти весь остров, посмотреть на его берега. А это немалый путь, потому и задержались.
«Нашей земле? – подумала Абигаэл, запуская пальцы в его жесткие от соленой воды волосы. – Ты в самом деле считаешь ее своей? Или тебе все равно, ждешь только, когда сможешь вернуться в море, где и есть твой настоящий дом?»
– И что же на ней происходит? – спросила она вслух.
– Только представь: за те годы, что мы сидели на одном месте, на другом конце Нуса Нипа обосновались люди с Запада! Уже целое поселение построили. Правда, среди них нет никого с такой белой кожей и золотыми волосами, как у тебя, – поспешил добавить Хиджу, чувствуя, как напряглись ее бедра под его затылком. – Возможно, они приплыли из каких-то иных краев.
И тут же пожалел, что рассказал ей. Но ведь у них друг от друга не было никогда секретов, как он мог не рассказать? Да и не вспоминала она о Западе давным-давно, привыкла к здешним местам, они стали ей домом…
– Правда? Они здесь, на нашем острове? – она склонилась, словно обжигая его взволнованным взглядом. – Ты… отвезешь меня туда? Пожалуйста…
«Нет, – пронеслось в голове Хиджу. – Ни за что. А если они тебя заберут? А если ты сама захочешь с ними остаться?»
– Туда не меньше трех дней идти при попутном ветре, – сказал он.
– Ну и что? Мы пойдем вдоль берега, по хорошей погоде. Спешить нам некуда.
– А как же дом? Все твое хозяйство? Неужели оставишь на соседей?
Его глаза улыбались – он всегда забавлялся, глядя, с какой бережной заботой Абигаэл обустраивает их нехитрый быт. Выросший среди морских бродяг, он все не мог понять, как важны ей кусок возделанной земли, куры-несушки, загончик, где подрастали поросята. Рисовое поле, на котором она оставляла огромную долю своих сил, хотя он мог добыть ей сколько угодно риса, выменяв на перламутр, рыбу или трепангов. Ей, родившейся в краю, где людей кормила земля, а не море, волей судьбы заброшенной на край света, все это давало чувство надежности, уверенности в завтрашнем дне.
Вот и сейчас слова Хиджу заставили задуматься. Бросить дом? Сколько времени ее не будет? Неделю? Месяц? Месяца хватит, чтобы дом весь покрылся пылью, огородик зарос сорной травой, а рис она убрать не успеет, потеряв добрую часть урожая. И за чужими животными никто не станет ходить так же тщательно и с любовью, как за своими, а у Абигаэл даже поросята были ручными, признавали ее, ели с рук. Столько лет она создавала все это, училась непривычной работе, трудилась, не жалея себя. Как же теперь все бросить?
Видя на ее лице замешательство, Хиджу приподнялся на локте, протянул руку и коснулся ее нежной щеки. Она накрыла его ладонь своей, посмотрела взволнованно, умоляюще. Хиджу вздохнул.
– Отвезу, если хочешь. Я ведь ни в одной просьбе тебе не отказывал.
– Не отказывал, – эхом отозвалась Абигаэл. Она не понимала, почему он не хочет хоть раз взять ее с собой. И Петан будет счастлив наконец отправиться в море с отцом. Неужели Хиджу устает от них, уезжает, чтобы не видеть ее и детей?
– Аби, – он сел и взял ее за плечи. – Я отвезу тебя хоть на край острова, хоть на край света. Но прошу, не думай сегодня о людях с Запада. Я соскучился по тебе. Хочу, чтобы ты только обо мне думала, не о них, не о доме и не об урожае на твоем поле. Всего лишь один вечер, Аби.
«Я думаю о тебе днем и ночью. С тех пор, как мы встретились, ни дня не прошло без мыслей о тебе. Но…»
Она хотела было объяснить ему, почему так важно встретиться с теми людьми. Попробовать расспросить, не слыхал ли кто что-нибудь об ее семье. Но Хиджу дотронулся пальцем до ее губ.
– Утром, – шепнул он. – Скажешь мне об этом утром.
Брат Рикарду отправляется в путь
В день, когда в новой церкви Ларантуки должна была пройти первая месса, погода выдалась превосходная. Несмотря на приближение влажного сезона лишь ярко-белые облака плыли по небосводу, заслоняя полуденное солнце и укрывая землю приятной тенью. Дождь пролился ранним утром, оставив свежесть и яркую зелень умытой листвы. Казалось, сама природа готовилась к важному событию, прихорашивалась, чтобы к назначенному часу иметь достойный и нарядный вид.
Церковь еще была заперта, но перед входом уже собралась толпа туземцев: несколько мальчишек с самого рассвета караулили неподалеку и побежали звать взрослых, как только увидели приближение священника.
– Похоже, здесь вся деревня! – воскликнул брат Рикарду, глядя в окно. – И каждый что-то держит в руках, какие-то корзинки, цветы, одна женщина даже принесла живую курицу!
Монах нервничал. Несмотря на то, что местные встретили их радушно, охотно внимали словам о Господе и в большинстве своем приняли крещение, никто из них никогда еще не бывал на богослужении. Анна сбилась с ног, помогая готовить новообращенных, объясняла, как нужно вести себя в церкви, учила молитвам, но далеко не все жители деревни проявляли интерес. А сегодня пришли все, даже те, кто упорствовал и отказывался принять веру. Брат Рикарду с тоской подумал, что хорошо бы прогнать тех, кто явился лишь из праздного любопытства, но это было невозможно – двери храма открыты для каждого.
– Превосходно! Значит, у нас есть возможность наставить на путь истинный даже самых закоренелых язычников, – ответил отец Мануэл, завершая облачаться для литургии. В отличие от брата Рикарду он был совершенно спокоен и готовился к мессе с энергичной радостью и вдохновением. – Что до их ноши, думаю, эти люди хотят оставить нам пожертвования. Выбрав то, что считают самым ценным.
Повязав пояс и закрепив столу, священник еще раз обошел церковь, проверяя, все ли в ней хорошо, можно ли, наконец, начать. Конечно же, все было давным-давно готово, и отец Мануэл не мог сдержать чувство гордости. Пусть этой маленькой церквушке на краю света далеко до величественных и роскошных соборов, но беленые стены, ровные ряды деревянных скамей, резная исповедальня (над нею местный умелец без отдыха трудился много дней), привезенные священником дарохранительница и распятье – все выглядело торжественно, красиво и одновременно строго.
«Жаль только, скамей на всех вряд ли хватит, – подумал отец Мануэл. – И певчих мы так и не успели обучить. Но ничего, справимся, откладывать богослужение из-за такого повода было бы преступно по отношению к прихожанам. И без того ждать пришлось слишком долго».
Жители Ларантуки и вправду заждались, священнику достаточно было посмотреть в окно, чтобы убедиться в этом. Толпа гудела от взволнованных голосов, люди переходили с места на место, самые любопытные осмеливались даже заглядывать внутрь, но, заметив движение, сразу же отступали на прежнее почтительное расстояние.
Пора было начинать. Отец Мануэл велел брату Рикарду открыть двери и удалился, чтобы вернуться в начале мессы. Осенив себя крестным знамением, монах выждал несколько мгновений, вслушиваясь в себя – от внутреннего напряжения нервы звенели натянутой тетивой, но сердце билось ровно, спокойно. Он почти не боялся, да и не было ничего пугающего в этих людях, пришедших пусть из праздного любопытства, но не со злом. Решительным шагом он подошел к двери, отпер ее и толкнул тяжелые створки, распахивая настежь.
Первой в церковь ступила Анна. Опустив ресницы, но гордо подняв голову, она торжественно приблизилась к чаше со святой водой, окунула в нее пальцы, перекрестилась и поклонилась, повернувшись в сторону алтаря. Однако занимать место на скамье не спешила, осталась стоять неподалеку и следить, чтобы другие тоже зашли как положено и расселись по порядку, а не слонялись, рассматривая каждую деталь убранства и перешептываясь.
Туземцы охотно делали все, что она говорит, но брату Рикарду казалось, будто для них это нечто вроде игры, необычной, а потому интересной. Более того, войдя, они и не думали спокойно ждать начала службы там, где было велено. Посидев немного, один за другим они направились к алтарю, и монах едва успел остановить тех, кто уже зашел за перегородку. Кое-как ему удалось выяснить, что они принесли дары новому богу и собирались положить их на самое подходящее, по мнению туземцев, место.
С помощью Анны, с трудом сдерживавшейся, чтобы не разразиться руганью, недоразумение разрешилось, но дикари не могли или не хотели понимать, что в Храме Божьем такого рода подношения не нужны. В конце концов, пришлось позволить им сложить все возле стены. Возникшая куча самых разнообразных вещей придала церкви некоторое сходство с восточным базаром, и, рассматривая ее, брат Рикарду немного приуныл. Что скажет отец Мануэл, ведь он готовил все с такой любовью, лично проследил, чтобы каждый уголок сиял чистотой!
Стоило рассадить тех, кому хватило места, и указать остальным, где им можно будет преклонить колени во время молитвы, как новоиспеченные прихожане явно заскучали от того, что ничего больше не происходило. Стоявшие расселись, скрестив ноги – другие, кого разместили на скамьях, ерзали и посматривали на них с завистью. Им были непривычны такие жесткие и высокие сиденья. Тут и там послышались перешептывания. А потом в их руках начали появляться бетельницы.
Брат Рикарду мысленно застонал, с трудом подавив неуместные сейчас досаду и гнев на самого себя. Как он мог позабыть об этой отвратительной традиции! И Анна тоже о ней забыла, хоть относилась к предстоящему событию едва ли не с большим трепетом, чем они с отцом Мануэлом. Растерявшись, монах перевел взгляд на Анну, вновь надеясь на ее помощь, и увидел, как она принимает порцию бетеля у сидящего рядом пожилого мужчины. При этом вид она сохраняла все такой же суровый и по-прежнему не покидала выбранного поста, придирчиво оглядывая соплеменников.
Поймав взгляд совершенно ошарашенного брата Рикарду, она как ни в чем не бывало затолкала сверток жвачки за щеку и хотела было подойти к своему наставнику и спросить, с чего вдруг у него стало такое странное выражение лица, но не успела – прибыл капитан форта, сопровождаемый друзьями и подчиненными.
Пусть сами они вели себя вполне благопристойно, но среди туземцев появление властей вызвало небольшой переполох. Они вскакивали с мест, кланялись, шушукались за их спинами. Анне пришлось снова наводить порядок среди дикарей, а брат Рикарду в это время проводил своих соотечественников к специально оставленным свободными первым рядам.
Будто соперничая с туземцами в бесчестии, сеньор Канела тоже отличился, едва не доведя бедолагу монаха до отчаяния. Капитан был закоренелым холостяком, но земных наслаждений не сторонился, и, находясь вдали от культуры и цивилизации, не слыша ни от кого ни вразумления, ни осуждения, взял к себе в дом хорошенькую туземку и жил с ней, как с женой, никого не таясь. А сегодня не нашел ничего лучше, как привести ее в церковь и посадить рядом с собою.
Потеряв дар речи, брат Рикарду бессильно наблюдал за происходящим. С минуты на минуту начнется месса. Отец Мануэл выйдет к амвону и вместо благочестивой паствы увидит все это. «Содом и Гоморра! – мысленно ругался монах. – Несчастные, погрязшие в праздности и пороке... Я и предположить не мог, насколько плохи здесь дела, если даже наши сограждане, призванные нести свет цивилизованности в эти дикие земли и подавать пример, вместо того сами теряют всякий стыд!»
Вопреки опасениям монаха, отца Мануэла как будто ничуть не удивило и не возмутило происходящее. Он вышел, величественный в своем белоснежном облачении, и невидимый свет его веры словно отразился на лицах всех, кто был в церкви. Разом смолкли разговоры, выпрямились спины, взгляды устремились к священнику. Туземцы даже не поприветствовали его как обычно, словно боясь нарушить эту наступившую вмиг тишину и неподвижность.
Поделиться книгой: