Путешествие Гулливера на корабль скотоголовых

Сергей Панченко

Путешествие Гулливера на корабль скотоголовых

Пятое и последнее путешествие Лемюуэля Гулливера, заставившее его полюбить размеренную и спокойную жизнь в пригороде Лондона.

Мне казалось, что испытания, выпавшие на мою долю, должны были навсегда отбить всякое желание пускаться в очередное путешествие. С этой уверенностью я купил дом, завел сад и мечтал навсегда быть привязанным к одному месту, потому как видел в этом особую прелесть. Не прошло и года, как медленно наползающее уныние холодными, как у мертвеца, руками все крепче сжимало мою душу. Я знал рецепт избавления, но не спешил им воспользоваться, предпочитая переучить себя к оседлому образу жизни. Честно признаюсь, что получалось у меня плохо. Иной раз я не мог уснуть, пока не принимал для сна изрядную долю виски. И тогда меня всю ночь в сонных видениях, почти не отличимых от явных, качало на зыбкой палубе судна. Просыпаясь, я понимал, как хотел бы оказаться сейчас на любом корабле, кем угодно, хоть юнгой, хоть коком, подставить лицо под соленый ветер и смотреть в бесконечную даль океана.

Словно чувствуя мое состояние, ко мне на аудиенцию напросился давний поклонник моих литературных потуг, отставной капитан торгового флота, мистер Гордон Коклюш. Обычно я отказывал поклонникам в домашних аудиенциях, предпочитая выступать в клубах Лондона. Дом должен быть местом тихим, уютным, а не проходным двором. К тому же, у многих имелись схожие вопросы, и в клубах я мог ответить на них один раз. Но почему-то Коклюшу я отказать не смог. Глубокая потребность, которую я забивал разумными доводами, точила мой рассудок, ища выхода. Думаю, что я проявил слабость характера и пошел на поводу у своих желаний.

Как и следовало ожидать, после расспросов мистер Коклюш сделал хитрое лицо, понизил голос до шепота, хотя мы и были в доме одни и прямо спросил меня:

— Я иду в Ост-Индию, помощником капитана. Не согласитесь ли разделить со мной эту замечательную поездку?

— Знаете, Гордон, я бывал во многих местах и до сих пор не могу понять, каким чудом я еще жив. Дабы не испытывать больше свою судьбу, и умереть от старости, как и положено достопочтенному англичанину, решил провести остаток лет, коих с божьей милостью надеюсь у меня будет еще много, в этом доме. Я изучил науку цветоводства и с упоением погружаюсь в ее разнообразие. Вот вы, Гордон, различаете соцветия?

Гордон Коклюш засмущался моему ответу, пробежал глазами по богатой трофеями обстановке кабинета.

— Вы знаете, меня одолевает одна хворь, незаразная. Очень уважаемый лекарь сказал мне, что травами и примочками не вылечить ее, и что в Индии есть люди, умеющие так направить твой разум, что он сам исцелит тело. Вы же медик, что скажете?

— Полезная затея, я тоже слышал о таких людях, об их искусстве йоги и медитациях, но зачем вам нужен я?

— Я…, я…, знаете, мистер Гулливер, только не обижайтесь, но я считаю, что вам тоже надо немного заняться своей головой. Вы не выглядите счастливым, занимаясь цветами.

Его замечание вначале разозлило меня, что я чуть не выставил его из дома. Однако, я сдержался, как и всякий человек в моем достоинстве, и выдержанная мной пауза, совершенно изменила ход моих мыслей. Я могу обманывать себя бесконечно, прикидываясь счастливым домоседом, но какая от этого польза? Даже мистер Коклюш видит мои нелепые желания изменить жизнь. Его предложение как капля масла в колесо моей жизни, убрала натужный скрип. Она снова закрутилась бесшумно и весело. Всего через неделю я был готов. Багаж необходимых в плавании вещей, ждал меня под дверью. Дом я запер, нанимать уборщицу не было никакой необходимости. Нанял только садовника, чтобы мои труды цветовода не погибли за время моего отсутствия.

Каким невероятным облегчением стало для меня ощущение зыбкой тверди под ногами, шум волн и безбрежная даль океана. Здесь даже воздух был гуще, и каждый вдох вызывал пьянящее головокружение и приливы счастья. Английский берег быстро скрылся за горизонтом, не вызвав никакого чувства сожаления по оставленному дому. Под шум ветра, раздувающего паруса, торговое судно «Мария Селеста» отправилось за экзотическими товарами Ост-Индии.

Гордон Коклюш, несмотря на данное мне обещание не рассказывать экипажу о том, что с ними плывет известный путешественник Лемюэль Гулливер, не сдержал своего слова. Так что мне пришлось изо дня в день, по его милости, рассказывать перед свободными сменами матросов все свои истории. Должен признаться, выступать перед простым людом не одно и то же, что и перед достопочтенной публикой. Недоверие свое моими рассказами они выражали без всякого понятия об этикете и мягких формулировках. Гордон Коклюш, чувствую за собой вину, настоял перед капитаном, чтобы тот отменил все мои творческие вечера. Капитан считал, что для команды мои рассказы несут большую пользу, и нашел компромисс, выбрав для меня один день в неделю. В компенсацию за это, я устроился на полдня на кухню, помощником помощника кока.

Погода и попутный ветер благоприятствовали путешествию. За месяц с небольшим пути «Мария Селеста» достигла Марокко. Капитан зашел в порт на пополнение пресной воды, провизии и закупил большую партию местных ковров, коими славились здешние умельцы. У меня и самого был небольшой марроканский ковер из верблюжьей шерсти, стоивший приличных денег. В суровые зимние дни, когда камин не справлялся со своей работой и у меня начинался ревматизм, я подкладывал его на кресло-качалку, ставил перед камином, чтобы вобрать в шерсть его тепло и ложился в его горячие объятья, укрывшись пледом. Ревматизм непременно отступал.

Преисполненный уверенности в том, что это путешествие окажется самым спокойным для меня, я будто напророчил беду. Всего спустя два дня после выхода из марроканского порта, погода резко ухудшилась. С запада небо стало стремительно темнеть, подул холодный ветер. Паруса забились в плохих предчувствиях. Волны становились все выше и наше судно, в один миг ставшее рабом непогоды, заметалось среди них, как скорлупа грецкого ореха. Капитан распорядился убрать паруса, одним рулем направляя корабль поперек усиливающего ветра.

Скоро стало так темно, как ночью, хотя время едва перевалило за полдень. Яркие вспышки молний выхватывали из темноты вздымающиеся валы. Они опадали на поверхность океана с громом тысяч орудий. Я заперся в своей каюте и молился о скором наступлении хорошей погоды. Сквозь звуки шторма и собственные монотонные причитания, мне послышался крик о помощи, идущий снаружи. Мне показалось, что это был голос Гордона Коклюша. Он сейчас на самом деле должен был находиться со мной в каюте, но его здесь не было. Что если это и на самом деле его голос?

Испытав секундную слабость, я все же нашел в себе силы покинуть каюту, собираясь по пути на палубу предупредить первых встретившихся мне матросов о криках. Как назло, никто мне не встретился. Судьба снова хотела, чтобы я совершил героический поступок самостоятельно. Корабль бросало из стороны в сторону. Меня несколько раз чувствительно приложило к стене. И только мысли о собственной трусости, о которой может стать известно за пределами корабля, заставили меня открыть дверь и оказаться на заливаемой волнами палубе.

Гордона нигде не было видно. Волны ударяли по палубе с такой силой, что всё непривязанное на ней, срывали и уносили в океан. Моего друга могла ждать та же участь, если он не успел привязать себя. Я долго искал глазами по палубе, пытаясь разглядеть его среди канатов, но напрасно. Молнии одна за другой ударили возле судна, осветив рядом с кораблем ужасающую воронку приближающегося смерча. В ту же секунду я осознал, что предложение Коклюша было плохой идеей. И дом, и сад вокруг него в эту секунду стали мне желанными и дорогими.

Ветер внезапно стих. Я смотрел, как завороженный на темную стену приближающейся воронки. Она гипнотизировала мой взгляд, не позволяя закрыть дверь и броситься внутрь корабля. Это, признаться, не помогло бы мне. Наш корабль, один из самых крупных в английском торговом флоте, напротив воронки смерча выглядел пылинкой. Его черный вращающийся конус освещался частыми вспышками молний. Мне, как человеку недостаточно набожному благодаря изучению наук, все равно показалось, что по ту сторону смерча находится ад.

Могучая сила оторвала наш корабль от поверхности воды, и ломая оснастку, закрутила его в черной пелене вращающегося соленого тумана. Корабль завыл, как живой, не имея возможности сопротивляться стихии. Мачты сломало, оторвало и замотало на канатах. Они с силой ударяли по палубе и бортам, нанося разрушения. Палуба не выдержала первой. Ее доски разметало, обнажив трюмы. Смерч высасывал оттуда людей, марроканские ковры и запасы провизии.

Меня тоже потянуло наружу. Я сопротивлялся до тех пор, пока что-то тяжелое не ударило меня по затылку. Свет померк.

Сознание приходило ко мне несколько раз, и каждый раз на мгновение. Я едва успевал понять, что вижу, как снова проваливался в темноту. Я помнил, как меня несло вместе с обломками корабля и другими несчастными в водовороте водяной пыли, потом мне запомнилось, как я барахтался в воде, прицепившись к доске, и наконец, в моей памяти отпечатался белый борт огромного железного судна, каких я еще не видывал.

В последний раз в себя я пришел в белой комнате, нет, скорее каюте, потому что чувствовал качку. Я лежал на кровати, совсем не похожей на корабельную шконку. Тело мое было укрыто белой простыней до груди. Мне подумалось, что это хорошо, что не с головой. Я мог бы предположить, что умер. К моей правой руке посредством иглы были присоединены тонкие прозрачные трубки, ведущие к бутылке с раствором. Имея познания в медицине, мне пришло на ум, что раствор имеет какое-то излечивающее свойство. Для пострадавшего в кораблекрушении я чувствовал себя неплохо.

Я огляделся. Обстановка в каюте была непривычной, готов биться об заклад, что такого материала, который присутствовал в интерьере и причудливых механизмах не производили ни в одной стране мира. Англия была на технологическом пике, а все прочие страны пытались ее догнать. Но даже у нее не было технологий для производства мягких, прозрачных и эластичных материалов, таких как трубки, не говоря уже о ящике с мерцающими лампами и издающем разнообразные ритмичные писки.

Жизнь снова закинула меня в такие места, в которые прочим вход закрыт. Виной ли тому моя избранность, или же это было наказание за данное самому себе обещание отказаться от путешествий, я не знал. Впрочем, я еще не был уверен, что спасся в одиночестве. В других каютах могли находиться другие матросы из экипажа «Марии Селесты». Я хотел бы взглянуть сейчас с глаза Гордону Коклюшу, соблазнившему меня в это путешествие. Хотя, рано думать, что нам не повезло. Медицина, судя по всему, на этом корабле была на более высоком уровне, и болезнь Коклюша могла оказаться излечимой без помощи индийских йогов.

Я услышал приближающиеся шаги. Мое сердце волнительно забилось, как перед встречей с неизвестным. Шаги замерли напротив моей каюты. Ящик справа от меня зачастил попискиваниями, что навело меня на мысль о совпадении сердцебиения с частотой писков. Дверь бесшумно открылась, и в каюту вошел человек, нет осел, нет человек. Наверное, у меня была повреждена голова. Я видел перед собой человека в белом халате, но с мордой осла. Морда широко, совсем не по-ослиному, улыбнулась мне и произнесла:

— Добрый день, как вы себя чувствуете?

Я не сразу нашелся, что ответить, моргал и тер глаза, в надежде увидеть более привычную часть человеческого тела. Напрасно, ослиная голова оставалась крепко сидеть на человеческих плечах.

— Хорошо, спасибо. Голова еще не совсем отошла после удара, но в целом, нормально.

— Просто удивительно, как вы здесь оказались? Да еще в такой странной одежде. Вы аниматор?

— Кто, простите?

— Вы из обслуги отелей, представление показывали туристам? На вас странная одежда была, как из прошлого. Вы играли пирата, видимо?

— Нет, что вы, я не показывал никакого представления. Я путешественник, врач и немного писатель. Мы шли в Ост-Индию на «Марии Селесте», но попали в жуткий смерч. Последнее, что я помню, это как наш корабль несло вихрем по кругу.

— Да что вы, на море тишина всю неделю вдоль всего побережья, не было никакого смерча, да их и не бывает здесь.

Доктор-осел уставился в меня фиолетовыми глазами и растянул губы в улыбке, показывая крепкие передние резцы. Я многое повидал в жизни, в том числе и лошадей, чей разум был сравним с человеческим, но морда осла и тело человека, вызывали во мне чувство несовместимого противоречия.

— Как называется место, в которое я попал? — Спросил я.

— Если вы о нашем судне, то это круизный лайнер «Дримлайн». Мы идем по кругосветному маршруту, зайдем и в Индию, в Мадрас. Если вам туда нужно, то можем забросить.

— Спасибо, буду признателен, но я отправился туда только ради своего больного товарища, который хотел получить лечение у местных йогов. Я бы вернулся назад, в Англию, раз цель моего путешествия пропала вместе с Коклюшем.

— У вас коклюш? — Встрепенулся доктор-осел и тут же натянул на лицо белую маску.

— О, нет, что вы! Гордон Коклюш, мой товарищ.

— Понятно. А как ваше имя. При вас не было никаких документов.

— Лемюэль Гулливер.

Осел усмехнулся и странно посмотрел на меня.

— Это ваши родители решили так вас назвать?

— Разумеется. Будучи младенцем, я никоим образом не имел возможности повлиять на выбор своего имени. Мне оно нравится.

— Да, я вас понимаю, выбор имени это свободный выбор. Но для вас, не определившегося, это немного странно. Вы же любите простые имена, Джек, Джон, Бил, и все в таком духе?

Мне показалось, что я чего-то недопонял в вопросе доктора-осла.

— Что значит, неопределившегося? Доктор, вы мне дали какой-то препарат, похожий по действию на опиум? Мне все время кажется, что у вас голова осла, вместо человеческой?

— Хм! — Доктор хмыкнул и снова уставился на меня фиолетовыми глазами. — Ваше состояние хуже, чем показывают наши приборы. Давайте-ка, я сделаю вам полный набор анализов и приглашу психолога. Поспите еще.

Доктор-осел взял тонкий шприц и воткнул его прямо в мягкую бутыль, питающую мой организм. Спустя несколько секунд нежное тепло растеклось по телу, и я уснул.

Не знаю, сколько времени я спал, но когда проснулся, в каюте горел искусственный свет. Мягкое освещение, идущее от вытянутых матовых колпаков вдоль стен, создавало легкий полумрак. Чувствовал я себя превосходно, кроме одного момента. Невыносимо хотелось посетить уборную. Жидкость, заливаемая мне в вену, искала выход. Не желая никого беспокоить, а более того, не имея на это никакого времени, я самостоятельно выдернул иглу и поднялся. Голова немного кружилась, но я чувствовал в себе силы передвигаться самостоятельно. Дверь не была запертой. Она поддалась моим усилиям, и я оказался в полуосвещенном коридоре. Там было пусто, и спросить про место для отправления естественных надобностей было не у кого. Однако, терпеть я не мог.

Под моими босыми ногами лежал ковер, и ступать по нему было приятно. Неожиданно, дверь в каюту открылась и в коридор вышла женщина в полупрозрачном пеньюаре. Она не заметила меня.

— Извините, леди! Я здесь впервые, не подскажете, как мне попасть в мужской кабинет?

Женщина обернулась. Я чуть не избавился от своей проблемы, когда увидел, что у нее вместо человеческого лица настоящая тигриная морда.

— А, ты тот самый неопределившийся, которого мы спасли, видимо? — Промурлыкала она, манерно играя глазами и сверкая мощными клыками. — Что, муки выбора чуть не привели тебя к суициду?

— Простите, я бы с удовольствием пообщался с вами, но боюсь оконфузиться на ваших глазах. Где здесь туалет?

— Дурашка, туалет есть в каждой каюте на нашем уровне. Общие туалеты только у обслуживающего персонала. Хотя, неопределившемуся это может быть непривычно.

— Хорошо, спасибо за помощь.

Больше времени на разговоры у меня не было. Сильное желание опорожниться не позволило мне как следует удивиться второму случаю проявления странного совмещения звериного с человеческим. Коверкая человеческую походку, чтобы не расплескать содержимое мочевого пузыря, я вернулся в свою каюту. Зная, что в ней должна быть уборная, я настойчиво прошелся руками по стенам, пока не понял, где находится еще одна дверь. Открыв ее, я оказался в маленькой комнате с зеркалом, белоснежной ванной и металлической «улиткой», совпадающей по размерам с моей задницей. Схематические картинки рядом показали мне, как нужно занимать правильное положение на ней. Я сделал все по ним и испытал невероятное облегчение, избавившись от проблемы.

Теперь у меня появилось желание узнать, куда я попал с большим интересом и пристрастием. За окном каюты темнела ночь. Звезды терялись в свете исходящем от корабля. По поверхности темной воды, неровно отражаясь в ней, скользил светящийся призрак корабля. Мне подумалось, что этот корабль отдельный изолированный мир, живущий своей жизнью. Он каким-то чудом невидим в нашем мире, а мы не видимы для него, и мне снова уготована судьба стать связующим звеном между этими двумя мирами, не соприкасающимися между собой.

Я снова вышел в коридор. Теперь, когда меня ничто не томило, кроме легкого голода, с которым я умел отлично справляться, имелось желание досконально разобраться, куда же на этот раз занесла меня нелегкая. Не доверяя глазам, я все пробовал на ощупь. Стены коридора, отделанные, как мне показалось, деревом, на самом деле им не являлись, а были искусной имитацией. Это наблюдение еще раз подтвердило, что ураган перенес меня не столько географически, сколько темпорально, то есть сквозь время.

В коридорах было пусто, все спали, и это обстоятельство позволило мне тщательнее разглядеть внутреннюю обстановку огромного судна. Ничего общего с барками из моего времени в нем не было. Это был огромный дом, приспособленный для перемещения по воде. Усиливали сходство с обычным жилищем ковровые дорожки во всех коридорах, репродукции картин на стенах, многие из которых я видел в музеях в свое время. С одной лишь разницей, что на тех картинах, где были люди, обычные человеческие головы на них были заменены на головы животных. Я уже не мог списать это на галлюцинацию, вызванную каким-то лекарством, и стал понимать, что в этом мире так должно быть. Мне уже несколько раз сказали, что я неопределившийся, и я понимал, что виной тому моя обыкновенная человеческая голова. Хотелось верить, что здешние обитатели снизойдут до объяснения различия между «опрелившимися» и «неопрелившимися».

Мои исследования вывели меня вначале под стеклянный пузырь оранжереи, со вкусом превращенной в небольшой сад, с прудом, ручьями и горбатыми мостками через них. Здесь было тихо и уютно и напоминало кусочек Англии. Днем здесь, наверное, было людно и не так уютно. Затем я вышел на огромную палубу и смог оценить потрясающе огромный размер судна, на котором плыл. «Мария Селеста» даже грот-мачтой не доставала до первой палубы и смотрелась на фоне этого белого гиганта хрупкой скорлупкой. Я был готов поверить, что один этот корабль способен вместить в себя все население Лондона. Этот факт еще сильнее убедил меня в том, что я оказался в будущем, где технологии перешли на такой уровень, который я понять не в силах.

Внутри меня зародилось уважение к людям, оседлавшим прогресс. Мне представилось, что каждый из них, даже самый простой работник, равен умом самому выдающемуся гению моей эпохи. Корабль рассекал волны без помощи парусов и вообще без каких-либо видимых механизмов. Я не мог даже теоретически вообразить источник движения этой громадины, а для пассажиров корабля он был очевиден и понятен, так же, как для меня была понятна необходимость лошади в корме, а корабля в ветре.

К однозначному торжеству осознания огромного прогресса совершенного поколениями людей примешивалось чувство недопонимания, связанного с наличием у людей животных голов. Не вязалось это как-то в радужную картину мировосприятия. Однако я решил посчитать это обстоятельство большим различием наших эпох. Оно будет требовать понимания и привыкания.

Я прошелся вдоль борта. Вышел к носу и увидел, что на всех палубах, которые были ниже, носовая часть корабля оборудована под места развлечения и отдыха. На моем уровне, как посчитал по аналогии со своим временем, паб, и он был открыт. Что ж, немного эля или пива мне не повредит. Я вошел внутрь. Меня сразу накрыло непривычными запахами и музыкой, льющейся непонятно откуда, и будто отовсюду. На стойке сонно дремал бармен. Он услышал, как вошел и поднял на меня барсучью голову. В его маленьких черных глазках на миг блеснуло любопытство тут же сменившееся разочарованием.

— Эй, друг, ты чего в таких нарядах шастаешь? — Спросил меня бармен.

Я оглядел себя. На мне было одет тот же халат, в который меня облачили в медицинской каюте. Из-за того, что я еще почти никого не видел, у меня создалось впечатление, что это была нормальная одежда для этого времени. Она на самом деле была удобной и не стесняла движений.

— Извините, но я тот человек, которого спасли. Где моя одежда, я не знаю, хожу в том, во что одели. Вы, кстати, не знаете, я спасся один?

— Извини, друг, не знаю. Можешь сходить на нижние палубы, где работают неопределившиеся, возьмешь у них робу себе на время.

Ответ барсука мне показался не совсем вежливым для человека, который видит меня впервые. В Лондоне среди слоев населения, к которым я себя относил, при первом знакомстве всегда требовалась вежливость и учтивость, дабы не показаться сразу недостойным человеком. Бармен отнесся ко мне так, будто знал заранее, кого перед собой видит.

— Извините, но меня уже несколько раз назвали «неопредлившимся», что это значит? — Я хотел положить конец этому вопросу раз и навсегда.

— Слушай, ты сильно повредился в воде. Наверное, ты был долго без кислорода и твой мозг наполовину отмер?

— Не вежливо делать замечания незнакомым людям, которых вы видите впервые. Между прочим, причина, по которой я оказался в воде, может многое объяснить, какой бы невероятной она не была.

— И что же это за причина? — Бармен-барсук уставился на меня своими глазками, в которых я прочитал желание посмеяться.

— Я из прошлого. Наше торговое судно «Мария Селеста» разбило смерчем, а меня, каким-то непостижимым образом, выбросило сюда. Можете сказать мне какой сейчас год?

Барсук смотрел на меня молча, и вдруг разразился скулящим хохотом, обнажив все свои мелкие и острые зубы. Мне нестерпимо захотелось ударить его, а если он не принесет извинений, то и вызвать на дуэль. Огромным усилием воли, я переборол в себе это желание. Это было не мое время, и действовать теми же приемами, как в своем, было бы так же невежливо с моей стороны.

Я развернулся и пошел к выходу. Скулеж за спиной прекратился.

— Эй, дружище, прости, я сегодня хорошо заработал чаевых, давай, я угощу тебя выпивкой?

Речи и быть не могло о том, чтобы принять его предложение. Оскорбление, нанесенное его насмешками, слишком сильно задело мое самолюбие. Я понял, что дело было в том, что меня причисляли к сословию «неопределившихся», имеющему более низкий статус и основным признаком которого было наличие обыкновенной человеческой головы. Меня успокаивало только то, что люди еще не знали, что я из другого времени и не поддаюсь принятой здесь классификации. Аппетит пропал, и ноги понесли меня назад в каюту. Мне надо было потрудиться над тем, чтобы доказать, что я на самом деле человек из Англии восемнадцатого века.

Вернуться назад оказалось проблемой. Все коридоры и двери выглядели одинаково. Я скорым шагом пробежался по ним, подергал ручки закрытых дверей, но так и не нашел свою каюту. Единожды, мне повстречались двое детишек с милыми щенячьими мордахами. Они выглядывали в открытую дверь, и смотрели на меня с любопытством, но тут же ее закрыли, когда я поравнялся с ними, чтобы спросить дорогу. Невероятно, но человеческое лицо здесь у всех было не в почете.

На счастье мне повстречался могучий матрос, с головой быка. Его фуражка отлично смотрелась между загнутых внутрь рогов. Он молча внял моей проблеме. Поведывая о ней, я напряженно ждал самой неожиданной реакции. Но человек-бык судя по внешнему виду, не был из тех людей, кто часто смеется.

— Медицинские каюты на уровень ниже. Спустишься на первой лестнице, повернешь направо и пройдешь до двери с номером «четыре».

— Спасибо.

Я поблагодарил и развернулся, чтобы продолжить путь. Мне донеслось в спину.

— В таком виде днем не вздумай появляться на публике.

— Спасибо, учту. — Ответил я.

Кажется, ждать проявление уважения в свою сторону будет напрасным занятием.

Здоровье мое, как оказалось, было еще слабо. Прогулка по кораблю утомила меня. Едва я лег на неудобную и плоскую кровать, как сразу уснул.

— Да вы тут хозяйничали!

Меня разбудил знакомый голос. Доктор-осел скалился на меня лошадиной улыбкой.

— Я совсем забыл, что вам нужно будет сходить в туалет. Надо было подставить вам «утку». Жаль только за неопределившимися никто не выносит, кроме них самих. Я рад, что вы нашли сил сделать это самостоятельно.

Я сел и свесил ноги.

— Доктор, вы держите меня не совсем за того, кем я являюсь. — Я постарался придать голосу максимум уверенности.

— Надо же, и кто вы у нас? — В голосе доктора-осла чувствовалось недоверие.

— Я путешественник из восемнадцатого века. Корабль, на котором мы шли в Ост-Индию, разбило смерчем у самого побережья Африки. Я пришел в себя на борту вашего судна. Смею предположить, что эпоха, в которую вы живете отстоит от рождества Христова дальше, чем восемнадцатое столетие.

Я замер в ожидании. Меня легко было принять за сумасшедшего, особенно в моем времени, но я хотел верить, что прогресс открыл многие технические вопросы, в том числе и перемещения во времени. Доктор-осел пощупал мой лоб, оттянул нижнее веко и заглянул в глаз. Какая истина открылась ему, я не знал. Из моей врачебной практики таким приемом пользовались, чтобы установить некоторые болезни, указывающие на воспаление носоглотки. Моя носоглотка чувствовала себя прекрасно. Неожиданно подал голос желудок, напоминая про то, что в него пора было положить немного еды.

— О! Совсем забыл, вы голодны? — Вспомнил доктор.