Подводное царство

Я молча вожу ложкой по пюре в тарелке, опустив голову, пока мать тушит в блюдце окурок. Она берëт вторую сигарету, кладëт её в рот и поджигает.

– Я не знаю, сбежал твой папаша или нет. Мне уже всё равно, я слишком устала. Все слёзы я выплакала, все молитвы я прочитала. Всё, что могла, я сделала. Умер он или сбежал, я не знаю. Мне уже всё равно, жив он или нет. Мы для него стали ничем, он для нас тоже.

– Он не сбежал, – шепчу я, вытирая мокрые глаза.

Мать засмеялась.

– Ну зачем ему сбегать по-твоему? – я поднимаю на неё глаза. – Он же любит нас. Он всегда нас любил, и всё у нас было замечательно.

– Я не знаю, потому что он мне не ответил, – улыбается она с сигаретой во рту, – а ты знаешь, вот что сделай. Ты пойди вот прямо сейчас на озеро и спроси у него. Давай, чего сидишь, – она хватает меня за руку, – вставай.

– Я не хочу.

Она крепче сжимает мне руку и улыбается:

– Вставай! Давай, чего же ты ждёшь? Иди и спроси сам у своего любимого папаши. Тут недалеко же, мигом добежишь. Пойди и спроси у него, почему он нас оставил, и псину эту тупую с собой захвати.

С улицы раздались негромкие завывания Шарика, а мать поднимает глаза к потолку и кричит:

– Господи, ну сколько ещё эта тупая собака будет скулить? Когда она уже наконец сдохнет?

Я вырываю руку из её костлявой сухой руки, и мать опускает на меня злобный взгляд. Её глаза стали вдруг чёрными, а брови нахмурились. Она выглядит ещё злее, чем обычно.

– Вставай из-за стола и не садись за него больше, если тебе не по душе есть то, что дают, – с этими словами она хватает тарелку с пюре и бросает её на пол. Тарелка разбивается, и ошмётки пюре разлетаются по всему полу. Затем мать вновь хватает меня за руку и притягивает к себе. Я падаю со стула на пол, сижу на коленях, а мать смотрит на меня и злобно рычит:

– Собирай свои вещи, забирай эту шавку и проваливай из моего дома к любимому папаше, если тебе плевать на человека, который делает для тебя всё, что может. Кормит, одевает, обувает. Вставай и иди, – кричит она, – спроси его, зачем он нас оставил. А когда он тебе ответит, вернись ко мне и всё расскажи.

Мои мокрые и красные глаза смотрят в пол на куски тарелки и ошмётки пюре, а руки нервно трясутся. Мать затягивается сигаретой свободной рукой, пока второй держит мою руку, а затем спрашивает, хочу ли я что-то ещё сказать.

– Папа любил нас.

Она вновь смеётся, обнажив жëлтые уродливые зубы.

– Так иди тогда и спроси у него, почему он нас бросил, – она сильно держит меня за руку, смотрит прямо мне в глаза, а её губа непроизвольно приподнимается, – только забери свою тупую псину.

Я смотрю на неё, мой голос дрожит, и слёзы стекают по щекам

– Шарик не тупая псина, – шепчу я.

– Что? Что ты там бормочешь? Встань, прибери здесь и вали к своему папаше, – рычит она и вновь затягивается сигаретой.

– Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Папа любит нас.

Она дергает меня за руку и, немного приподняв меня, шипит:

– Закрой свой поганый рот, щенок, и не смей больше упоминать этого подлеца в моём доме.

– Ты ничего не знаешь и не имеешь права его осуждать.

– Заткнись, – кричит мать, и её лицо наливается кровью.

– Ты же не была такой злой. Почему? Почему ты нас всех так ненавидишь?

– Я тебе ещё раз повторяю, закрой рот, сосунок.

– За что? За что ты так со мной? – слёзы стекают по моим красным щекам, и я практически уже рыдаю, пока она трясëт меня за руку, требуя заткнуться. – А может и правильно? Правильно, что он исчез, узнал, какая ты злая на самом деле и исчез. Я бы тоже исчез, если бы мог.

– Что? – заорала мать, – Что ты сказал?

– Я бы тоже хотел…

Она размахивается свободной рукой и со всей силой ударяет меня по левой щеке. Так сильно, что весь мир в моей голове превращается в взрыв. На мгновение он стал ярко красным облаком, каким оно бывает в закате перед дождливым днём, а затем мир стал абсолютной темнотой, словно все лампочки в мире и все звезды, и даже солнце погасли. Я падаю на пол, на секунду отключившись, а когда открываю глаза, я вижу красное от злости лицо матери. Она всё так же сидит на табурете возле стола с сигаретой в руке, смотрит на меня и медленно выговаривает слова.

– Не смей больше.

Пауза

– Никогда.

Пауза.

– Упоминать этого человека в моём доме.

Пауза

– Слышишь?

Я не отвечаю.

– Ты меня слышишь? – громче повторяет она.

Я киваю.

– Вот и договорились, – она встаëт из-за стола, стряхивает пепел с сигареты, – не забудь тут прибраться.

На улице еле слышно завывает Шарик, и мать, скорчив гримасу боли, шагает в сторону комнаты.

– Господи, скорее бы он уже сдох, – шипит она и, выйдя из кухни, закрывает за собой дверь.

Я лежу на полу, щека сильно горит, а руки щиплет от ссадин. Вокруг осколки от тарелки, ошмётки пюре и пепел от сигарет. Я лежу и понимаю, что я не смогу дождаться отца. Я не могу сделать вид, что мне всё равно. Я не готов жить настоящим и наслаждаться жизнью. Жить каждый день вот так – невозможно.

Когда люди обсуждают что-либо, вот что угодно, они рано или поздно начинают обсуждать моего отца, а я слушаю. Я слушаю и улыбаюсь, потому что знаю правду.

Ведь он сам мне всё рассказал.

В тот вечер мы сидели с ним в лодке прямо в центре нашего огромного озера. Поплавки неподвижно стояли на водной глади, вокруг плескалась рыба, а над головами летали птицы в поисках еды. Отец только недавно вернулся из ещё одного путешествия. Я жевал кукурузную лепёшку, смотрел на поплавки, пока отец рассказывал новые истории и описывал страны, в которых он побывал. Каждая новая история была ярче и богаче на события, чем предыдущая. Когда он закончил рассказ последней, он замолчал, выпил воды из фляги и задумчиво посмотрел на поплавки. Затем он пристально посмотрел на меня и, сменив тон на более серьёзный, заговорил со мной:

– Сынок, ты должен знать, что однажды меня не станет.

Я вопросительно посмотрел на него, а он продолжил:

– Жизнь настолько сложна и неподвластна обычным смертным. Может произойти всё, что угодно, и изменить это нам с тобой не по силам.

Он замолчал, посмотрел на поплавки и продолжил:

– Я часто сталкиваюсь с опасностями, будь то шторм, или нападение морских разбойников, и ты должен быть готов к тому, что я могу исчезнуть на долгое, возможно, даже слишком долгое время. Люди будут говорить всякое, но ты не верь им, никогда не верь людям.

– Никому?

– Никому, кроме самых близких людей, слышишь?

Я кивнул.

– Однажды может произойти так, что я уйду, и тебе покажется, что я не вернусь. Никогда так не думай, и не жди меня. Не живи в ожидании будущего, живи настоящим, иначе потом будешь жалеть об упущенных возможностях, а время, проведённое в ожидании, покажется тебе бесконечностью. Если наступит тот день, когда я должен был вернуться, но не вернулся… Когда люди вокруг начнут рассказывать тебе различные истории о моём исчезновении… – он наклонился поближе, – не слушай и не верь им. Даже если мама им поверит, ты не верь. Делай вид, что слушаешь, улыбайся, но никогда не верь.

Я отвёл взгляд на слегка подрагивающие поплавки и спросил:

– Но ведь ты вернёшься?

Он замолчал, почесал бритую голову и сказал:

– Я буду всегда рядом и вернусь, когда ты меньше всего будешь этого ждать. А затем мы отправимся с тобой и мамой в самое большое увлекательное кругосветное путешествие.

– Как же ты будешь рядом, если тебя не будет?

Он улыбнулся.

– Я буду прямо под твоими ногами.

Я посмотрел на дно лодки, а затем вопросительно поднял глаза на отца.

– Озёра, моря, океаны. Они все связаны, как огромное подводное царство, наполненное невиданными созданиями, прекрасными городами и великолепными растениями. Я буду всё время рядом с тобой, ближе, чем ты можешь себе предположить, и когда я пойму, что ты живёшь настоящей удивительной жизнью, я приду за тобой. Мы все вместе отправимся в великолепное путешествие по бескрайним подводным мирам.

– Но зачем тебе следить за мной? Как ты будешь там дышать и как долго тебя не будет?

– Я тебе ещё обязательно всё расскажу, но позже. Просто не слушай людей и знай, что я вернусь и заберу вас с мамой в самое волшебное и увлекательное путешествие, которые ты мог когда-либо себе представить. Только живи, сынок, настоящим и не рассказывай никому о подводном царстве, особенно взрослым. Они лишь рассмеются и никогда не поверят тебе.

Я вновь посмотрел на поплавки, которые перестали дёргаться и стояли прямо и неподвижно.

– А зачем тебе вообще исчезать?

– Есть вещи, на которые мы не можем повлиять, но если произойдёт что-то подобное, ты будешь знать, что нужно делать. Договорились?

Я кивнул, а он обнял меня.

Через неделю рано утром, пока я ещё спал, отец отправился на рыбалку и не вернулся.

Я встаю, подметаю пол, затем мою его начисто. Настолько чисто, насколько возможно вымыть старый потёртый, местами прогнивший пол. Я перекладываю оставшееся пюре в одну миску, накидываю туда все кости, что есть у нас. Затем я начисто вымываю посуду. Вода от пюре даже не меняется в цвете, настолько пюре жидкое. Я надеваю шапку, старую куртку и дырявые, но вычищенные ботинки. Я беру с собой тёплые вещи, которые могу утащить, и миску с жидким пюре и костями. Я выхожу на улицу, где дует сильный холодный ветер и идёт снег. Подхожу к конуре Шарика, раскладываю в его конуре тёплые вещи и ставлю перед ним миску с пюре и костями. Шарик жалобно смотрит на меня, трясётся от холода, но слегка виляет хвостом. Он наклоняется к миске и начинает жадно лакать жидкое пюре, хрустя косточками.

– Я буду скучать по тебе, малыш, – слëзы наворачиваются на моих глазах, а руки трясутся, – надеюсь, теперь тебе не так холодно. – Шарик жалобно смотрит на меня, а затем возвращается к лакомству. Я ещё раз крепко к нему прижимаюсь, он облизывает мне лицо, словно желая слизать все до одной слезинки с моих щёк.

– Я люблю тебя, малыш. Прости, что так выходит, – я обнимаю его и выхожу со двора.

Дорога до озера занимает десять минут через маленький лес. Путь мне осложняют сугробы снега, которые приходятся мне по колено. Я медленно ковыляю, высоко задирая ноги, пока моя мать сидит в кресле-качалке в свете одинокой лампочки, укутанная в шерстяной платок, и курит сигарету через мундштук, глядя в окно. Возможно, она сейчас разговаривает со мной, даже не замечая, что меня нет рядом. С того момента, как исчез отец, создавалось впечатление, что для матери я тоже исчез.

На озере никого нет. Лишь белая заледеневшая пустыня, расстилающаяся на километры вперёд. Ледяной ветер дует мне в лицо, и хлопья снега разлетаются по ветру, кружась в вальсе. Мороз жжёт мои красные щёки, особенно ту, по которой ударила меня мать. Я выхожу на ледяное белоснежное озеро и иду, поддерживая равновесие, боясь поскользнуться и упасть.

Отец всегда говорил, что если лёд белый, по нему можно ходить, мать говорила, что если лёд тёмный, по нему ходить нельзя. Они говорили одинаковые, но такие разные вещи.

Я иду медленно к центру озера к тому месту, где мы обычно плавали с отцом, и лёд постепенно начинает темнеть с каждым моим новым шагом.

Мой отец сказал, что он всегда будет рядом со мной, прямо под моими ногами. Ещё он говорил, что появится именно в тот момент, когда я перестану ждать его, а начну жить настоящим, чтобы не жалеть об упущенных возможностях.

– Я больше не жду тебя, – говорю я и закрываю глаза, встав на месте, где лёд темнее обычного.

Подводное царство – это мир, который гораздо больше и прекраснее нашего мира. О котором взрослые не знают, а если рассказать им о нём, то они начнут смеяться. Многие взрослые считают, что жить без улыбки на лице – нормально. Многие считают, что увидеть зубы другого человека возможно только тогда, когда человек кричит. Мне не нравится этот мир. Мне не нравится мир, где нет моего отца, и я прекрасно понимаю, как же он ужасен без него.

Зачем мне мир, где нет ярких цветов, где нет улыбок людей, удивительных историй отца и любящей мамы.

Зачем мне жить в этом мире, дожидаясь возвращения отца, если я сам могу к нему попасть.

Зачем мне проживать каждый день в холоде, голоде и ненависти, если я могу наслаждаться беззаботной жизнью в прекрасном царстве с отцом и другими волшебными обитателями сказочных глубин.

Открываю глаза, чтобы ещë раз взглянуть на этот серый мир, а затем закрываю глаза и падаю на колени.