Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

13.

Во Флоренции хотели задержаться на пару дней, но не вышло. Только зря колесили полдня по городу, но в переполненной туристами и раскаленной от жары «колыбели Возрождения» местечка для них так и не нашлось. И тогда младший Иван сказал: «А давайте просто так покатаемся по Италии. Как будто мы не туристы, а настоящие путешественники! Где понравится, там и остановимся на денек или два. А если что, то и в машине заночуем, зря что ли мы минивэн арендовали». Иван и Маша переглянулись: ай да Иван! И они углубились в подробную карту Италии. И все пошло, как нельзя лучше. Уже сильно под вечер они увидели маленькую придорожную остерию «Sorriso della bella padrona», уютно пристроившуюся неподалеку от обочины. Маша аккуратно припарковала машину, и они выбрались из нее, потягиваясь и разминая ноги. В небольшом и низком, сплошь деревянном зале было уютно. За широкими столиками на четверых по двое и по трое сидели люди, негромко переговариваясь. Пахло свежим хлебом и еще чем-то очень приятным, от чего у путешественников потекли слюнки. Они нашли столик у окна и расселись. Из-за стойки неспеша вышла полноватая женщина средних лет, поздоровалась и положила перед каждым маленькое короткое меню и такую же маленькую винную карту, улыбнулась и отошла за стойку. Потом к ним подскочила девчушка лет десяти, поставила на стол корзинку с хлебом и убежала. Но через минуту снова прибежала с широкогорлым графинчиком масла и тремя глубокими блюдцами. По-хозяйски оглядев стол, она ойкнула, снова убежала и вернулась с кувшином воды и тремя широкими стаканами. Путешественники по очереди сходили в туалет и, освеженные, принялись обсуждать проделанный путь и загадочные блюда в меню. Говорили они оживленно, но негромко и очень удивились, когда к ним вместо дамы из-за стойки приблизился стройный мужчина лет пятидесяти, одетый совершенно по-домашнему, но с франтовским шелковым платком, видневшимся из-под воротника байковой клетчатой рубашки. Мужчина остановился у их стола, довольно церемонно поклонился и представился: «Самойлов, Сергей Владимирович, хозяин этого заведения и ваш покорный слуга» – и снова отвесил поклон. После обмена приветствиями и знакомства Сергей Владимирович спросил: «Позволите присесть? Благодарю. И разрешите вас немного проконсультировать относительно нашего скромного меню. Настоятельно рекомендую это, немного вот этого и непременно вот это – он легонечко трогал пальцами отпечатанные строчки – А что касается вина, то вас наверняка приятно удивит это и вот это. А молодому человеку нисколечко не повредит стаканчик вот этого». «Да нам же еще ехать» – вздохнул Иван. Сергей Владимирович удивленно поднял брови: «Так ведь ночь скоро!» «Ну, мы надеялись добраться до Кортоны и поискать там гостиницу…» Сергей Владимирович покачал головой и спросил: «Но вы же не торопитесь?» «Да нет – ответил Иван – мы не торопимся, конечно, но устроиться где-нибудь на ночь было бы неплохо, так что…» «Так вот же гостиница! – указал Сергей Владимирович на старинное здание через дорогу прямо напротив остерии – И тоже моя, представьте. И там для вас всех найдется место, не сомневайтесь. А утром позавтракаете и вперед, к приключениям – и он подмигнул младшему Ивану – Оставайтесь!» Иван с Машей переглянулись. А младший Иван, заинтригованный стаканчиком, который ему не повредит, жалобно посмотрел на родителей. «Ну хорошо – сказал Сергей Владимирович – вы пока поужинайте и тогда…» «Мы согласны» – сказала Маша. Сергей Владимирович просиял: «Прекрасно! А попозже за бокалом вина немножко пообщаемся. У меня, знаете ли, свой виноградник и мне было бы очень любопытно узнать ваше мнение о некоторых сортах». «Да мы, собственно, ничего в винах не понимаем…» – начал Иван, но Сергей Владимирович поднял палец вверх и провозгласил: «Глас народа! Это очень для меня важно. В винах вообще мало кто разбирается, а я дорожу клиентурой и мои самые надежные клиенты очень похожи на вас. Если вам мое вино понравится, то я, стало быть, на верном пути». После ужина Сергей Владимирович подсел к их столику и, попивая вино, они разговорились. Самойловское вино показалось Маше и Ивану превосходным, и они наперебой его расхваливали. Была уже ночь, младший Иван положил голову на руки и с блаженной улыбкой задремал прямо за столом. Надо было расходиться. Во главе с Сергеем Владимировичем они пересекли дорогу и вошли в высокую дверь гостиницы. Их встретил заспанный пожилой портье, с которым Самойлов коротко переговорил. А Иван и Маша стали оглядываться в просторном полутемном зале. Этот зал совершенно не был похож на вестибюль гостиницы, он гораздо больше походил на трапезную небольшой церкви. О церкви напоминала и одинокая свеча, горевшая у самой дальней стены вестибюля, ничего, вроде бы, не освещая. «Удивлены – не столько спросил, сколько констатировал подошедший Сергей Владимирович – Да, вы правы, это и была когда-то церковь, и очень старая. Мне не удалось выяснить ее возраст, так как местный архив сгорел во время войны. Не знаю я и того, когда и почему она была переделана под жилье. Когда я здесь появился, то ее как раз собирались снести из-за ветхости, но, главным образом, из-за того, что ни полуразрушенный фасад, ни деланые-переделанные интерьеры ничего общего с первоначальным обликом иметь не могли. Последние ее обитатели съехали уже очень давно. Дольше всех продержался какой-то, как говорят, совершенно сумасшедший старик, который в конце концов тоже съехал, но уже на местное кладбище. Мне рассказывали, что этот старик называл себя хранителем, но что именно он хранил никто не знал. Короче говоря, местные власти с огромным облегчением передали здание мне за символическую стоимость, но с условием, что я наведу здесь порядок. Что ж, мне это удалось, как видите. Между прочим, эта гостиница составляет больше половины моих доходов, представьте. Хочу даже сделать небольшую пристройку. Номеров на десять, примерно. И то, что для вас есть комнаты, это только потому, что я специально их держу для такого случая. Соотечественники, русский язык, это такая редкость, по которой скучаешь, знаете ли. А почему у меня здесь все получилось? – подвыпивший хозяин хитро улыбнулся – А потому, что я нашел то, хранителем чего называл себя тот старик. Вот так!» «И что же это было?» – в один голос спросили Маша и Иван. Но Сергей Владимирович отрицательно покачал головой: «Все увидите завтра. Это нужно смотреть только на трезвую голову и при дневном свете. Спокойной ночи!» Портье провел их по винтовой лестнице на второй этаж и показал две смежные и очень, как показалось Ивану, комфортабельные комнаты. Маша и младший Иван уснули мгновенно, а вот самому Ивану не спалось. Он знал за собой это парадоксальное свойство: если ему случалось выпить лишнего, то он долго не мог уснуть, но зато просыпался раньше кур. Он поворочался в кровати какое-то время, а потом ему страшно захотелось курить. Кое-как одевшись, он на цыпочках проскользнул по коридору и спустился вниз. На стойке портье горела настольная лампа, но самого пожилого господина не было. Подойдя к входной двери, он обнаружил, что она заперта. Но оказалось, что ключ торчит в замке и обрадованный Иван вышел на улицу. Остерия была освещена, а рядом стояло несколько кое-как припаркованных машин. Слышалась мелодичная музыка и пение. Да, подумал Иван, беспокойная, видать, работа у Сергея Владимировича. Интересно, кто это так интеллигентно гуляет в его заведении? Покурив, Иван вернулся в дом и бесшумно повернул в замке ключ. За стойкой по-прежнему было пусто. Иван уже направился было к лестнице, как вдруг услышал за спиной легкий перебор струн. Он оглянулся. В самом дальнем и самом темном конце вестибюля по-прежнему горела свеча, но теперь она освещала фигуру женщины в длинном платье с большой лютней в руках. Иван остановился и пригляделся. Что-то в этой женщине показалось Ивану странным и, чтобы разглядеть ее получше, он сделал несколько шагов в ее сторону. Женщина подняла голову от лютни, увидела Ивана и тихо сказала: «Добрый вечер». Иван подошел еще ближе, остановился, тоже сказал: «Добрый вечер – и добавил – Вы по-русски говорите, как это приятно». «Я? – как будто удивилась женщина – Не знаю. Я просто говорю и все, просто говорю» – и снова тронула струны. «Вы тоже здесь остановились?» – спросил Иван. «Нет, я тут живу. Уже давно. Сперва было светло, потом стало темно, а потом снова стало светло. Я и живу. Вон там» – и она показала на стену у себя за спиной со смутно видневшимся фрагментом нарисованного пейзажа и частью какой-то постройки. «Но там же стена» – вырвалось у Ивана. «Разве?» – отозвалась женщина. «Пейзаж и какая-то руина вроде бы» – пробормотал Иван. Женщина кивнула: «Это хлев. Там еще раньше мальчик был. И ангелы были. И ослик». Иван не верил своим ушам: «А вы?..» «А я над мальчиком молилась – женщина вздохнула – У одного ангела было вот это – она тронула струны своей лютни – но он пропал, а она осталась». Иван вгляделся во фреску и увидел фрагмент какой-то фигуры с пустыми руками, в которых и впрямь могла бы поместиться лютня. «Но ты не вставай на колени, ладно? – сказала женщина – Я не Она. А ты можешь сесть вон туда». Иван сел на диванчик у стены. «Они зажигают свечи. Мне светло, и я вот играю. Научилась». Иван смотрел на женщину во все глаза и молчал. А она снова заиграла, негромко перебирая струны. Господи, изумился Иван, да это же «Выхожу один я на дорогу», быть такого не может. «Красивая песня, правда?» – спросила женщина. Иван кивнул: «А откуда вы ее знаете?» «Девочки пели и мальчики, когда снова стало светло – ответила женщина – Там слова красивые про сияние голубое и звезды, которые говорят». Она тихо и мелодично запела. Иван замер. Когда пение стихло, Иван спросил: «А почему… – он замялся, подбирая слова – Почему они стоят на коленях и зажигают свечи, а вы не Она» – он запутался в словах и замолчал. «Она мало где нарисована – вздохнула женщина – они своих любимых рисовали, а говорили, что Ее. Или думали, что Ее. А я не Она. Я только над мальчиком молилась». Женщина снова заиграла и тихо запела по-итальянски что-то совсем Ивану незнакомое, но совершенно прекрасное. Закончив, она улыбнулась Ивану: «Он ее часто просил ему петь, когда работал». «Кто?» осторожно спросил Иван. «Филиппо – ответила женщина и вздохнула – А потом они оба ушли. А я осталась. И молилась, пока не стало темно». Иван притих. Вдруг звякнул дверной колокольчик. Женщина подняла голову и улыбнулась: «Мне надо молиться». Иван оглянулся на звук колокольчика, а когда повернул голову, то женщины уже не было. Догоревшая свеча потухла и изображения на стене не было видно. По полутемному вестибюлю, шаркая ногами в тапочках без задников, шел портье отворять входную дверь ночным гулякам. Иван тихонько прошмыгнул у него за спиной, поднялся в номер, умылся, лег тихонько рядом с Машей и быстро заснул. Проснулся он с рассветом, когда все еще спали. Умывшись и одевшись, он сбежал вниз и кинулся в глубину вестибюля к стене с фрагментом фрески, изображающей молящуюся женщину. Женщину Иван сразу узнал и залюбовался красотой живописи. Сейчас вестибюль уже был прекрасно освещен утренним мягким светом, лившимся из высоких узких окон, и оказался очень нарядным. Иван вышел на улицу и пересек дорогу, гадая, когда остерия откроется. Но она была открыта. За столом возле окна он увидел Сергея Владимировича, занятого какими-то подсчетами. «Доброе утро!» – сказал Иван. Сергей Владимирович поднял глаза и улыбнулся: «Как спалось?» «Прекрасно» – кивнул Иван и следуя приглашающему жесту хозяина, сел напротив него. Что-то во взгляде Ивана удивило Сергея Владимировича, и он спросил: «Что такое?» Иван многозначительно молчал. «Не может быть!» – ахнул Сергей Владимирович. Иван кивнул. «Вы с ней говорили?» «Да – ответил Иван – а еще она пела». «Фантастика! Да вы счастливчик». «Но что же это за чудо такое?» – спросил Иван. Сергей Владимирович улыбнулся: «Расскажу с удовольствием…» «Ой – перебил его Иван – давайте Машу с Иваном подождем, ладно?» «Конечно! А вам сейчас нужен кофе». Через пару часов все позавтракали, и Сергей Владимирович рассказал такую историю. Когда в будущей гостинице начался капитальный ремонт, один из неторопливо работавших штукатуров (они тут, к нашему счастью, вообще все работают неторопливо, заметил Сергей Владимирович с улыбкой) увидел, что под негодной краской как будто виднеется живопись, то это вызвало всеобщий интерес. Стену с живописью пока оставили, а остальные тщательно обследовали. Но живопись была только на одной стене. Тогда Сергей Владимирович созвонился со своим московским знакомым, Артемом Киракосовым, который преподавал в Строгановке реставрацию, и уговорил его приехать на лето в гости, захватив с собою нескольких студентов посмышленее. Артем привез пятерых – трех девушек и двух парней. И они за лето полностью расчистили чудом уцелевший фрагмент росписи. И что интересно, между стеной с фреской и покрывавшей ее краской обнаружился, какой-то желатинообразный промежуточный слой, как бы защищавший живопись. То есть кто-то сперва покрыл стену этим составом, а потом замазал масляной краской. Уж не об этом ли твердил старик-хранитель? Теперь вопрос, что заставило этого человека так поступить? Точно никто, конечно, не знает, но можно предположить, что фреску он спрятал от наступавших союзников, так как ходили слухи, что в провинции бесчинствуют искатели сокровищ Возрождения. Тащили, говорят, все подряд, выламывая, в том числе, и фрески. Вот он и спрятал свое сокровище до поры, а потом повредился рассудком и не заметил, что война давно закончилась. Возможно такое? Вполне. «Вот что мне непонятно – поразмыслив, сказал Иван – как получилось, что я понимал язык этой дамы? Я же по-итальянски знаю всего-то несколько фраз». «Потому, что это живопись! – вдруг осенило младшего Ивана – Ей переводчик не нужен». Самойлов одобрительно кивнул и даже тихонько поаплодировал младшему Ивану, а потом сказал: «Вот вы вчера спрашивали, почему я выбрал Италию. В том числе из-за того, что такие чудеса здесь не только возможны, но они и в самом деле случаются». «А почему у этой женщины такой необычный репертуар?» – спросила Маша. «Да потому, что ребята все время что-то пели во время работы. И славно так пели, надо сказать. Вы еще не слышали, как наша прекрасная госпожа поет Окуджаву!».

14.

Для написания основной, экспериментально-практической части своей дипломной работы Маруся вернулась на завод. Иванушка встретил ее в аэропорту, бережно взял за талию и приподнял так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Подержав ее в таком положении некоторое время, он спросил: «Маруся, нам ведь можно пожениться?» «Да» – ответила Маруся, легонько болтая ногами в воздухе. «Тогда возьми от меня в подарок колечко, ладно?» «Ладно». Иванушка поставил Марусю на землю, вынул из кармана коробочку из-под канцелярских кнопок и вытряхнул в Марусину ладонь перстень, который нашла Василиса Прокофьевна в брюхе окуня. Маруся взглянула на перстень и ахнула: «Мамин перстень! Она же его в реку с моста уронила, когда мы с ней гуляли в прошлом году. Папа только-только ей его подарил, она стала мне показывать, да как-то неловко рукой взмахнула, а перстень-то и соскочил, и прямо в реку. Даже водолазов тогда вызывали, чтобы искать. Как он к тебе-то попал?» «Я большого окуня поймал, а мама его потрошила и нашла колечко в брюхе – ответил Иванушка – И никому не сказала тогда. А вчера вот дала мне и сказала, что если Маруся согласится, то сразу ей и подари навсегда». Маруся надела перстень на палец, и он вспыхнул на солнце зеленым огнем. Потом она серьезно посмотрела на Иванушку и сказала: «Это очень хорошо, что ты его нашел. Ты даже не представляешь, как это все упрощает». Через день Маруся добилась аудиенции у Зинаиды Константиновны. Та сидела за своим рабочим столом, внимательно глядя на монитор компьютера. «У тебя ровно пять минут» – сказала Зинаида Константиновна, не ответив на Марусино «здравствуйте» и не предложив присесть. Маруся быстро взглянула па настенные часы и заговорила. Через три минуты Зинаида Константиновна оторвалась от монитора, а через пять минут Маруся умолкла. Зинаида Константиновна, молча, и тоже около пяти минут смотрела на Марусю, а потом сказала: «Садись и расскажи подробнее». Через полчаса она взяла чистый лист бумаги, что-то на нем быстро написала, сложила пополам и передала Марусе: «В четвертый цех. В отдел кадров я сама позвоню». И снова вернулась к монитору. В коридоре Маруся развернула листок и прочитала: «Уважаемый Илья Семенович! Прошу Вас внимательно выслушать соображения Петровой М.П. Предлагаю: 1) назначить М.П. на должность, соответствующую квалификации инженера-технолога третьей категории; 2) поставить перед М.П. конкретную задачу с целью проверки актуальности ее предложений. Доложить через две недели лично мне. З. Диюк». Вечером Маруся имела продолжительную беседу с Василисой Прокофьевной. В результате было принято решение, повлекшее за собой целый ряд важных событий, некоторые из которых с полным основанием можно назвать совершенно необыкновенными. Уже ночью Маруся позвонила Серафиме Сергеевне. На ее испуганное «что случилось?!» Маруся ответила, что ничего особенного и спросила, дома ли папа. Получив утвердительный ответ, она попросила его позвать и переключить телефон на громкую связь. После этого она совершенно спокойно рассказала историю про окуня и перстень. Насладившись наступившей в ответ полнейшей тишиной, она сообщила, что собирается выйти за Иванушку замуж. Выждав еще несколько секунд, Маруся обратилась к отцу с просьбой помочь найти максимально подробную карту окрестностей города. На вопрос Петра Петровича, зачем ей это нужно, Маруся безмятежно сообщила, что собирается подыскать в пригороде дом или участок для дома, в котором она и будет жить вместе с Иванушкой и его родителями. «Да, папочка, мне теперь понадобится машина, так что подбери что-нибудь скромное, ладно?» Машину Маруся научилась водить еще девчонкой, и эта просьба несколько разрядила обстановку, так как Петр Петрович, получив конкретные приказы, сразу успокоился и начал обдумывать способы их наилучшего исполнения. А Маруся обратилась к Серафиме Сергеевне: «Мамочка, ты когда сможешь приехать?» «Завтра» – еле слышно ответила Серафима Сергеевна. «Вот это здорово!» На этом разговор закончился. Поговорив с дочерью, Петр Петрович и Серафима Сергеевна еще какое-то время молчали. А потом Серафима Сергеевна как бы про себя выговорила: «Это что же, по щучьему велению получается?» «Там был окунь, Симочка – успокаивающе произнес Петр Петрович – Обыкновенный крупный окунь». Но Серафима Сергеевна, как бы не слыша мужа, медленно повторила еще раз: «По щучьему, значит, велению…» На следующий день у проходной завода Марусю поджидал подтянутый лейтенант. Он откозырял, уточнил Марусину личность и вручил ей большой толстый конверт, сообщив, что вернется за конвертом ровно через три дня в это же время и посмотрел на свои часы. Потом позвонила Серафима Сергеевна с сообщением, что она уже в городе и обосновалась в таком-то номере местной гостиницы. А еще через час Маруся, сжимая подмышкой запечатанный конверт и держа за руку немного взволнованную Василису Прокофьевну, в этот номер постучала. Женщины сдержанно поздоровались, а Маруся вскрыла конверт и извлекла из него толстую пачку топографических карт. Серафима Сергеевна всю ночь и весь нынешний день раздумывала над тем, что происходит и что она может с этим поделать. Она так и эдак прикидывала способы разрушения планов Маруси связать свою жизнь с политически безграмотным болваном и этим чертовым заводом. Но каждый раз в стройную логику ее интриги не спеша вплывал, невесть откуда взявшийся и разросшийся в ее воображении до неимоверных уже размеров окунь. В конце концов, на вопрос «что делать?» Серафима Сергеевна самой себе честно ответила: «Смириться». Поэтому она безропотно помогла Марусе и Василисе Прокофьевне освободить от мебели центральную часть самой большой комнаты своего просторного номера и принялась вместе со всеми лист за листом раскладывать крупномасштабные карты прилегающих к городу территорий. После этого начался военный совет под председательством Василисы Прокофьевны, продлившийся больше суток. Карты были необычайно подробные, показывая местоположение не только отдельно стоящих деревьев, но также заросли низко растущих кустарников и какие-то крошечные постройки, представлявшие собой не что иное, как собачьи конуры. Увидев, что обсуждение проходит в деловой и конструктивной обстановке, Маруся отправилась спать. К середине следующего дня обсуждение вышло на финишную прямую. Приняв в расчет небольшую удаленность от города, наличие автомобильной дороги, нахождение неподалеку леса, реки и двух прудов, один из которых был проточным, то есть представлял собой как бы маленькое озеро, а также проанализировав фактор нахождения объекта по отношению к уровню мирового океана, Серафима Сергеевна и Василиса Прокофьевна остановили свой выбор на окраине небольшого дачного кооператива под названием «Садовод». Серафима Сергеевна куда-то позвонила, к подъезду гостиницы подкатила черная «Волга» с сержантом за рулем, и они отправились инспектировать выбранный объект, подхватив Марусю у проходной завода. «Садовод» оказался ничем иным, как

старым дачным поселком, дома которого были едва видны за бурно разросшимися деревьями, и было совершенно ясно, что никаким садоводством его обитатели и не думали заниматься. Объехав поселок по периметру, исследователи остановились у калитки самого крайнего дома, за которым виднелся луг и опушка леса. Этот дом выглядел жилым, в то время как два соседних несомненно пустовали. «Здравствуйте! Есть кто дома?» – громко крикнула Серафима Сергеевна. Через некоторое время на порог старомодной остекленной террасы вышла пожилая женщина в сером пуховом платке. Вглядываясь в пришедших, она махнула рукой, приглашая их зайти на участок. Миновав ветхую калитку, они прошли по вымощенной квадратными плитами дорожке к крыльцу. «Здравствуйте! – бодро начала Серафима Сергеевна – Можете уделить нам немного времени?» Женщина молча их рассматривала, потом перевела взгляд на черную «Волгу», стоящую за забором, вздохнула и жестом пригласила: «Входите». «Мы подыскиваем дом в этих местах, чтобы его купить. Взамен можем предложить двушку в городе и вот столько денег – Серафима Сергеевна вытащила из сумки маленький блокнотик и написала на нем несколько цифр – Не знаете, к кому здесь можно было бы обратиться?» Женщина в платке опустилась на стул и сняла свои очки с толстенными стеклами. «Да вы присаживайтесь» – вдруг спохватилась она, сделав движение, чтобы подняться, но было похоже, что ее ноги как будто вдруг ослабели. Когда все расселись, она негромко спросила: «А вы как про меня узнали?» Женщины недоуменно переглянулись. «А что мы должны были узнать?» – спросила Маруся. «Ну, что третью уж неделю молюсь, чтобы съехать как-нибудь отсюда – женщина повздыхала – Невмоготу мне стало, не справляюсь, да и вижу совсем уж плохо. Как Димочка ушел, так я и сникла. Не справляюсь». «Ну тогда давайте решать вопрос – совершенно спокойно сказала Серафима Сергеевна – А соседи ваши тоже как будто не живут здесь?» Женщина отрицательно покачала головой: «Не помню уж, когда их и видела-то». «А координаты их у вас есть?» – и Серафима Сергеевна снова вынула блокнот. Через две недели Василиса Прокофьевна ввела Анну Леопольдовну (так звали хозяйку приобретенного ими дома) в свою, возрожденную после Иванушкиного любовного томления и теперь сияющую чистотой квартиру. Василиса Прокофьевна не взяла с собой на новое место практически ничего, ни единой чайной ложки, захватив только одежду и альбомы с семейными фотографиями. Так же точно поступила и Анна Леопольдовна, вся поклажа которой состояла из двух чемоданов, большого старинного книжного шкафа и трех неподъемных в метр высотой многослойных крафтовых пакетов, набитых книгами. Они «махнули, не глядя», как говорится. «Уютно у вас – сказала, Анна Леопольдовна после того, как Василиса Прокофьевна показала ей квартиру – Поживу, наверное, еще. Как вы думаете?» Василиса Прокофьевна энергично кивнула: «А что же не пожить-то? Тут все под боком, и поликлиника, и магазины, и почта. И соседи у нас хорошие, участливые – что было чистой правдой, так как соседи действительно были тише воды и ниже травы, раз и навсегда потрясенные твердостью, с какой Василиса Прокофьевна (которую за глаза называли Василисой Премудрой) управлялась не только с двумя своими богатырями, но также с работниками и начальством местной жилконторы – А если что понадобится, то сразу же звоните, хорошо? Я вас буду навещать, если позволите. Хочу порасспросить про тамошние места поподробнее». И они обнялись на прощание. Старый двухэтажный деревянный дом решено было оставить, как есть. Дом был интересный, с какими-то лесенками, чуланчиками и балкончиками. Был у него и чердачок, и подвальчик. И вообще изнутри он казался гораздо больше, чем выглядел снаружи. Его прежний хозяин, тот самый Дмитрий Иванович, кончину которого так горько оплакивала Анна Леопольдовна, был филологом и профессорствовал в местном пединституте. Но судя по оставшейся в доме библиотеке, лишь ничтожную часть которой Анна Леопольдовна увезла с собой, интересы Дмитрия Ивановича простирались далеко за пределы его специальности. Об этом свидетельствовало и несметное количество различных мелочей, уверенно заселивших весь дом. Тут были всевозможные статуэтки, выполненные из камня, серебра, бронзы, чугуна, фарфора, стекла, гипса, кости и дерева, какие-то загадочные сосуды, небольшие картины и гравюры, гербарии, кляссеры с марками и монетами, большие папки со старинными географическими картами, маленькие пухлые папки с открытками и письмами, разнокалиберные ящички, коробки и коробочки, в которых находились то разноцветные камешки, то осколки вдребезги разбитой китайской чашки, то диковинной формы курительная трубка с виртуозно вырезанной на ней сценой охоты, то старинный расписной веер с откровенной любовной сценой, то рюмочка из толстого красного стекла с отколотым краем, то обыкновенное круглое зеркальце… На плотно заставленном всякой всячиной чердаке нашлась, например, высокая круглая коробка с переложенными ватой елочными игрушками столетней, как минимум, давности. А в другой коробке дожидалась своего часа маленькая армия раскрашенных оловянных солдатиков, в которые Иванушка и Маруся немедленно и прямо на чердаке начали играть, сожалея, что нечем зарядить маленькую, но совершенно настоящую пушку. Да, необычным и, скажем прямо, загадочным человеком был покойный Дмитрий Иванович. Исследуя оставшуюся в доме библиотеку, Маруся обнаружила большой шкаф, битком набитый материалами по местному краеведению и фольклору. Справочники и вполне цивилизованно изданные книги чередовались в нем с растрепанными брошюрами, журналами, папками с газетными вырезками и толстыми тетрадями большого формата, исписанными четким профессорским почерком и снабженные, выполненными, несомненно, той же рукой рисунками. Тетради явно были сделаны на заказ и выглядели очень солидно. На обложке одной из этих тетрадей было от руки написано «Гиблые места», на другой «Заговоры и заклятья из деревни Чурино», на третьей «Непрославленные святые и юродивые», на четвертой «Некрополь Павловской Слободы»… Таких тетрадей Маруся насчитала не менее двадцати и сама себе пообещала найти время, чтобы их внимательно просмотреть. Вечером, сидя с Иванушкой в обнимку на крыльце, она сказала: «Странный был человек, этот Дмитрий Иванович» – и поплотнее прижалась к Иванушкиному плечу. Почувствовав какое-то беспокойство в голосе своей ненаглядной Маруси, Иванушка спросил: «Странный хороший или странный плохой?» «Я еще не поняла – задумчиво проговорила Маруся, а потом добавила непонятно – Нам этот дом надо либо сжечь, либо постараться с Дмитрием Ивановичем подружиться». Иванушка, привыкший к тому, что не сразу и не все понимает из того, что говорит его жена, беззаботно ответил: «Дружить-то всегда лучше. Только он помер ведь». «Помер-то он помер, да что-то мне подсказывает, что не совсем» – негромко ответила Маруся. «Дети, ужин на столе! – послышался голос Василисы Прокофьевны – Стынет все. Иванушка, отца позови». Они встали и тут Маруся улыбнулась и сказала: «А знаешь, Иванушка, если бы не твой волшебный окунь, то всего этого – она описала в воздухе круг – могло бы и не быть». Иванушка кивнул: «Да, окунь был красивый, большущий, во-от такой» – и он развел немного ладони, точно показав размеры окуня.

15.

С трудом обходя громадные лужи, Иван брел по улице маленького старинного городка на высоком берегу великой реки. И откуда у этих «рогов и копыт» деньги на наш аудит, размышлял он, да и вообще, по какому такому щучьему велению расцвела эта захудалая экспортно-импортная фирмочка, имеющая филиалы чуть ли не по всей стране. И отовсюду сюда стекаются какие-то непомерные деньжищи, настолько непомерные, что сами они сосчитать их уже не могут. А еще непонятнее, куда они эти деньги девают. Крохотная контора, хоть и занимала отдельный дом, но сам этот дом больше напоминал избу зажиточного крестьянина конца позапрошлого века, вроде тех, которые Иван видел в разнообразных музеях русского деревянного зодчества. От крестьянской избы его отличал только высокий каменный цоколь. Знатный был цоколь, прямо-таки скала – метра два высотой, не меньше. Разглядывая его, Иван все никак не мог понять, был ли этот бесподобный цоколь лишь облицован гранитом, или и в самом деле его сложили из цельных, тщательно отполированных валунов. Был конец марта и порой Ивану казалось, что талые воды просто-напросто смоют этот городок в реку. Но город стоял, если верить путеводителю, уже больше пятисот лет, хотя и переживал очередную весну, как полноценное стихийное бедствие. Все тот же путеводитель с удивлением констатировал, что в городе все еще живет около четырех тысяч человек, и что единственным предприятием этого древнего «городского поселения» был завод по изготовлению валенок. Следующей строкой путеводитель указывал, что жители города, а также прилегающих к нему территорий охотно и упорно разводят овец, обеспечивая родной заводик сырьем. Были, конечно, времена и пожирнее, выдвинувшие из числа горожан целый ряд очень и очень известных в России имен, но теперь город медленно угасал и чем глубже и обширнее становились лужи на его улицах, те явственнее это угасание ощущалось. И тем страннее казался Ивану гранит, оберегающий от стихии избу главного офиса мелкой фирмы с тринадцатизначными оборотами. Куда же утекали миллиарды, которые Иван скрупулезно пересчитывал, то и дело натыкаясь то на мелкое и не очень воровство, то на небрежность или обыкновенное разгильдяйство? Это было странно, но разъяснить эту странность не было никакой возможности. Пожилого господина с печальным и чем-то постоянно обеспокоенным лицом тяжело больного человека, представившегося Ивану генеральным директором, спрашивать было неловко, даже, возможно, опасно. Все же остальные сотрудники главного офиса появлялись и исчезали гораздо раньше, чем деликатный Иван успевал найти повод с ними заговорить. Но в какой-то момент этот разговор завел сам генеральный директор, представившийся Урусланом Залазаровичем Ярилиным. В один прекрасный день Уруслан Залазарович зашел в комнатку, где Иван работал, подводя итоги своего двухнедельного утомительного аудита (надо сказать, что непременным условием заказчика было то, что всю работу должен был проделать непременно один человек), и, усевшись на видавший виды венский стул напротив Ивана, спросил: «Много воруют?» Иван оторвался от клавиатуры своего ноутбука и лаконично ответил: «Понемногу, но постоянно». Уруслан Залазарович кивнул и задумчиво проговорил: «Вот ведь щенок, все никак не угомонится, засранец. И что с ним делать, позвольте спросить?» «Вы это о ком?» – удивился Иван. Уруслан Залазарович устало посмотрел на Ивана: «Да все о том же, о змее этом поганом. Ползает и ползает. Уж и огнем его стращали, и на кусочки резали, и в котле варили, и морозили, и в воде топили, и кормили до отвала, а он все ползает, все гадит». Иван оторопело пробормотал: «Да тут немного, почти незаметно и чаще всего из-за безграмотности…» Уруслан Залазарович выдавил подобие улыбки: «Так, вы это мне распечатайте в… – он помедлил – В трех экземплярах». «Хорошо, но я еще не закончил полный отчет». «А когда закончите?» «Завтра к обеду». «Ладно, до завтра!» Уруслан Залазарович поднялся. «А что это за змей, о котором вы говорите?» «Завтра поговорим, завтра» – ответил Уруслан Залазарович, не оборачиваясь, и вышел. Все-таки интересно, куда они девают эти деньги, думал Иван, или я что-то пропустил? Или они их просто в землю зарывают? На другой день Уруслан Залазарович снова сидел перед Иваном и просматривал его отчет страницу за страницей, папку за папкой. Его брови то поднимались, то хмурились, а время от времени он делал на листах какие-то пометки. Прошел час, другой, третий… Иван ждал. Он уже несколько раз выходил, чтобы покурить, пил в пустой приемной чай из полуостывшего самовара, и теперь сидел, бездумно глядя в окно. Наступил вечер и по знаку Уруслана Залазаровича Иван зажег в комнате свет. Наконец Уруслан Залазарович закончил и снял трубку стоящего на столе допотопного телефона: «Вороновича! Привет. Пришли ко мне кого-нибудь быстренько, дело есть». Прошло не больше минуты и в комнату вошел спортивного вида высокий бледный молодой человек в какой-то черной форме. «Отработать немедленно!» – приказал Уруслан Залазарович и отдал молодому человеку папки с экземплярами Иванова отчета, в которых он делал пометки. «Ну что ж, Иван Иванович, дело сделано. Надеюсь, что те, кто вас рекомендовал, не ошиблись». Иван пожал плечами, а потом спросил: «Скажите, а почему ваша контора…» – он замялся. Уруслан Залазарович понимающе кивнул и договорил за Ивана: «Такая убогая?» Иван кивнул. «А потому, что эта избушка специально для вас доставлена и уже сегодня она исчезнет. Да и городок мы вам подобрали понезаметнее». «Как исчезнет? – удивился Иван – А фундамент этот гранитный?» Уруслан Залазарович небрежно махнул рукой: «Гранит как приплыл, так и уплывет». «Куда?» – не понял Иван. Уруслан Залазарович показал рукой вниз: «Туда, откуда приплыл. Камни ведь плавают в земле, разве вы не знали?» «Нет, я слышал о движении тектонических плит и все такое. Но это же все очень медленно происходит, а вы говорите, что прямо завтра…» «Приходится иной раз и поторопиться, знаете ли, время такое, что надо поспешать, так что завтра на этом месте будет яма или лужа». «Это поразительно! – воскликнул Иван и вдруг решился – А куда это всё – он кивнул на папки с отчетом – тратится, если не секрет?» «Что это?» – уточнил Уруслан Залазарович. «Ну эти миллиарды рублей, которые я считал?» «А с чего вы взяли, что это рубли?» «А что же еще? Там везде буква Р, что это, если не рубли?» Уруслан Залазарович ухмыльнулся: «Это работа, мой дорогой, работа. Вы физику в школе изучали? Ну вот, значит помните эту примитивную формулу: A= FS. То есть работа, это сила, помноженная на путь. Только мы же не немцы, слава богу, вот и пишем по-русски Р вместо ихнего А». Иван замотал головой: «Стойте, стойте, так я, выходит, не деньги считал?» «Вот именно, хотя косвенно и деньги тоже» – не совсем ясно ответил Уруслан Залазарович. «И куда же эта самая работа направлена?» «Как это куда? В землю, конечно». «Вы что-то строите под землей?» «Мы – нет. Наше дело добывать работу, а уж как ей распорядиться сама Матушка решает». «Какая матушка, чья?» «Мать Сыра Земля, какая же еще». Иван не верил своим ушам: «А что же она делает, строит что-нибудь или как?» «Строит, конечно». «А что строит?» «Кремль». «Какой это Кремль? Я не понимаю» – растерялся Иван. «А что тут понимать? Вы про небесный Иерусалим слыхали? А про небесный Кремль?» Иван кивнул: «Да, читал в одной книге». «Ну вот, а Мать Сыра Земля строит свой Кремль. Это мы еще запаздываем. Земляной Рим-то уже совсем почти готов. Так что нам спешить надо». «А как же вы эту работу добываете?» «Покупаем, обмениваем, берем силой, принимаем в подарок, по-разному». «А вы этот Кремль видели?» «Видел – вдруг посуровел Уруслан Залазарович – и уж теперь не позабуду». «И какой он?» Уруслан Залазарович мрачно посмотрел на Ивана: «Словами это не опишешь. Я уж был мертвый, да и то ужаснулся». «Как это мертвый?» «Ну как, как… На куски меня изрубили, вот как! Ну тут-то я его и увидел… Страшно было. И жарко – он помолчал и вдруг добавил с каким-то воодушевлением – Но ничего прекраснее этого Кремля на свете нет! Не жалко мне стало своей души, когда я его увидел». Иван во все глаза глядел на Уруслана Залазаровича, вдруг расправившего плечи и ставшего казаться настоящим богатырем. Но уже в следующую секунду перед Иваном опять сидел чем-то обеспокоенный и явно нездоровый человек. «А потом что было?» «А потом я самой Матушке понравился, вот она и доверила мне работу». «Оживила?» «Ну да, как видишь – он вдруг перешел с Иваном на ты – Души-то при мне уже не было, так что водичкой только и надо было спрыснуть». «Это как в сказке, что ли?» – обалдел Иван. «В какой еще… А, ну да, наболтали небылиц, наворотили, бездельники безмозглые». «Ну а какой он все-таки, этот Кремль? Вроде метро, что ли?» Уруслан Залазарович хмыкнул: «Метро твое, это всего лишь попытка Матушке угодить, подлизаться со страху. Ничего, мол, для тебя не жалко. Да не угодили, видать, как ни старались, как ни гнали к нам работу». После паузы Иван спросил: «Вы еще обещали мне про змея рассказать». «А чего тут рассказывать? Ползает по поверхности эта гадина и работу портит. То гордыню в ком-нибудь пробудит, то смирение, а то вдруг святостью или гениальностью обернется. И все это против Матушкиного закона, все против работы нашей. Ну с гордецами мы быстро разбираемся, а вот с остальными не так просто». «Подождите, но ведь змей, это зло, верно? А вы говорите: смирение, талант, гениальность. Разве это от змея, то есть от зла?». «Было зло, большое полезное зло, да Юрочка ваш распрекрасный постарался, укротил змея. А сила-то в змее была великая, от самой Матери Сырой Земли, плоть от плоти. Так он, собака, предал самое дорогое, переметнулся, видишь ли, Прометей хренов! Вот и прибавилось нам мороки. Нет, ну ты представь, нашелся среди этих гениев умник, написавший: «Миллионы убитых задешево притоптали тропу в пустоте, доброй ночи, всего им хорошего от лица земляных крепостей». Ты только подумай, в пустоте, видишь ли, да еще задешево!.. А дальше и того хлеще: «пасмурный оспенный и приниженный гений могил». Это он про Матушку-то! Ну поучили его уму-разуму, да поздно было, стишки-то разошлись, запомнились… Вот мы и рассудили, что такие проколы случаются из-за того, что оторвались мы в своих заботах от нынешнего народа. Ну и решили позвать в аудиторы кого-нибудь еще пока живого и с душой». Иван в ужасе смотрел на своего собеседника: «Так что же, я всех их… предал?» Уруслан Залазарович усмехнулся: «Страшно стало? Но ты не бойся, глотку тебе глиной забивать не стану. Ты и так ничего никому не скажешь. А если начнешь молоть про подземный Кремль, да Матушку Сыру Землю, то мигом в дурку загремишь, охнуть не успеешь. А на счет того, что ты кого-то предал, то уж извини, что использовал тебя втемную. Мы ведь только так и работаем и великое наше дело такое темное, что темнее и не бывает. Уразумел?». Иван встал: «Я могу идти?» Уруслан Залазарович махнул рукой: «Иди, Иван, да оглядывайся – хмыкнул он – Да ладно, я пошутил». Иван вышел на улицу и побрел в темноте к своему временному жилищу. Моросил дождь, редкие фонари живописно отражались в широких лужах, а со стороны великой реки порывами задувал холодный ветер. Иван шел, бормоча вслух стихи своего любимого поэта, осмелившегося помешать возведению страшного подземного Кремля: «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, за смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда…»

16.

Петр Петрович выполнил Марусину просьбу, подарив ей темно-зеленый минивэн «Фольксваген». Это был очень дорогой подарок, но Маруся не протестовала, оценив прозорливость отца и живо представив себе возню своих будущих детей в уютном салоне этой красивой машины. Отправляясь по утрам на работу, они сперва подъезжали к «Дому быта», в котором всю жизнь проработала и которым теперь заведовала Василиса Прокофьевна, а потом ехали на завод. Водила Маруся прекрасно, а дорога была недальняя и удобная, но тем утром Маруся была сама не своя.

– Маруся, ну что с тобой такое? – спросила чуткая Василиса Прокофьевна.

– Нет, но это же просто бред какой-то! – Маруся хлопнула ладонями по рулю – Каждый же день! Вот буквально каждый же день, понимаете? Вот еду и думаю, что за ерунда случится на этот раз.

– А что такое должно случиться? – удивилась и забеспокоилась Василиса Прокофьевна.

Маруся не ответила, но когда они доехали до «Дома быта» и остановились, она повернулась к Василисе Прокофьевне:

– У нас каждый день ЧП. Всякая ерунда, но каждый Божий день. То ворота заклинит, то пожарная тревога сработает. Позавчера кран в душевой сорвало, так целый потоп случился. И так всю неделю, понимаете? Все, конечно, по мелочи, но каждый-прекаждый же день, прямо как-то страшно становится. Вчера вот «Доска почета» упала. Лет сто, наверное, висела, а вчера бабах, да и сорвалась со стены. Представляете?

– Может хулиганит кто-нибудь? – задумалась Василиса Прокофьевна – Но вообще ты права, это странно.

– Вот именно, что странно – кивнула Маруся – Но когда странно каждый день, то потом становится уже как-то жутковато. Я вот сижу и думаю: а что сегодня стрясется?

– У нас в бригаде двое в столовой отравились – вступил в разговор Иванушка, сидевший на заднем сиденье – Салат какой-то поели за обедом, а к концу дня их и скрутило. Скандалили они потом в столовке, да их и слушать никто не стал. Руки, говорят, мойте чаще. А я этих ребят знаю, они опрятные.

– Ну вот, я же говорю! – сказала Маруся расстроенно – Всякая ерунда, но непременно каждый день.

– И в самом деле странно – повторила Василиса Прокофьевна, прислушиваясь к своему материнскому чувству, которое, впрочем, помалкивало, и это ее успокоило.

– Ну вы уж там поосторожнее – сказала она на всякий случай и открыла дверь, собираясь выйти из машины.

– Сердится на что-то дедушка – неожиданно произнес Иванушка.

– Какой дедушка? – в один голос спросили обе женщины и повернулись к нему.

– Ну завод наш. Он же старенький, наверное, вот я и говорю, что дедушка. Обидел его кто-то, вот он и чудит потихоньку.

Маруся и Василиса Прокофьевна переглянулись.

– А давно ты наш завод дедушкой считаешь – спросила Маруся.

– Не знаю – пожал плечами Иванушка – не помню уже. С самого детства, наверное. Смотрю маленьким на завод в окно, как он дымит, и думаю, вот дедушка курильщик какой. А как стал там работать, узнал его хорошенько, так и подавно увидел, что он самый настоящий дедушка. То пошутит, то подарит что-нибудь, а то осерчает, да и поучит, кого следует.

– А что же ты мне об этом никогда не говорил? – спросила Маруся, не зная как к Иванушкиным словам относиться.

– И мне тоже не говорил – без тени улыбки сказала Василиса Прокофьевна – Почему, Иванушка?

Маруся посмотрела на Василису Прокофьевну, удивленная серьезностью ее тона.

– Так я думал, что все так думают – растерялся Иванушка – Вон он какой старый, а за всеми приглядывает, деньги нам дает…

– А ведь Иванушка в общем-то прав, а, Маруся, что скажешь? – задумчиво произнесла Василиса Прокофьевна.

Василису Прокофьевну Маруся очень уважала и внимательно прислушивалась ко всему, что та говорила. Вот и теперь слова свекрови мигом решили ее сомнения относительно того, как отнестись к фантазиям простодушного Иванушки.

– Согласна – решительно кивнула она – Надо все это обдумать хорошенько и кое-что выяснить.

Что она в тот же день и сделала, немало удивившись своему открытию. Оказалось, что в прошлом месяце их заводу исполнилось ровно двести лет. Совершенно непонятно, почему об этом все забыли, но факт был налицо. Так, размышляла Маруся, что же нам теперь нужно делать? Рассказывать Иванушкину сказку про обиженного «дедушку» было как-то неловко, но это был самый короткий путь к тому, чтобы начальство немедленно занялось организацией празднования славного юбилея, и «немедленно» в данном случае было ключевым словом. Поразмыслив некоторое время, Маруся все-таки решилась рубить с плеча, выбрав для этого самый рискованный, но в случае успеха и самый эффективный способ. День прошел спокойно, если не считать того, что неизвестно почему в столовой опрокинулся лоток с грязной посудой, в результате чего все до единой тарелки оказались разбитыми вдребезги. Это нелепое происшествие укрепило Марусю в намерении действовать, чего бы это ни стоило. После работы она собралась с духом и постучалась в кабинет Зинаиды Константиновны, зная, что та всегда засиживается допоздна, отпуская секретаря.

– Что случилось? – спросила Зинаида Константиновна, очень недовольная тем, что ей помешали.

– Мне нужно пять минут – выдохнула Маруся и, не дожидаясь разрешения, выпалила заготовленную заранее тираду, уложившись в три минуты и двадцать секунд.

– Дедушка, значит? Ну-ну… – протянула Зинаида Константиновна с интонацией, смысл которой Маруся не поняла.

Она стояла, опустив глаза, с ужасом осознавая, что несла какую-то несусветную чушь, да еще и в «застенке». Выгонит, думала Маруся, да еще и запустит чем-нибудь потяжелее. Эх, какая же я дура…

– Спасибо, Мария Петровна, что напомнили – услышала Маруся и подняла глаза.

Зинаида Константиновна улыбалась. Потом она сняла телефонную трубку:

– Вы еще на месте? Тогда я зайду прямо сейчас. Нет, Владимир Сергеевич, ничего не случилось, но кое-что нужно немедленно обсудить. Так – обратилась она к Марусе – я сейчас к директору, а вы передайте, пожалуйста, от меня привет Ивану Емельяновичу.

На следующий день всем без исключения работникам завода была выписана премия. Еще через день на заводском дворе расположился большой военный оркестр и в течение нескольких часов исполнял попурри из самых что ни наесть популярных мелодий и маршей, а в конце дня состоялся торжественный митинг, на котором выступил министр, два генерала и известный писатель. Писатель выдал что-то вроде эссе, в котором три раза был упомянут Дедушка-Завод, и ему долго и весело аплодировали. Под конец директор завода зачитал приветственную телеграмму от Президента и длинный список заводчан, представляемых к правительственным наградам. И с тех пор мелкие неприятности прекратились.

17.

Ближайший скорый поезд, делавший трехминутную остановку на городском вокзальчике, приходил ранним утром. Поэтому Иван решил не ложиться, а подремать в неудобном скрипучем кресле, изготовленном где-то в конце шестидесятых годов. Он почему-то очень устал, и боялся, что если ляжет, то может проспать поезд. Разговор с Урусланом Залазаровичем произвел на Ивана тяжелое впечатление. Он ни на минуту не усомнился в правдивости своего собеседника и теперь, восстанавливая в памяти детали сказанного, все больше проникался ощущением того, что оказался в непривычной для современного человека близости к чему-то непредставимо громадному, невероятно древнему и абсолютно бесчеловечному. Тысячелетиями люди жили в этой близости, все свои силы напрягая, чтобы оградить себя от не замечающей их стихии, от ее то медленных, то молниеносных конвульсий. Они пытались умилостивить бесчеловечную природу кровавыми жертвами или олицетворить ее подобными себе существами. Они поклонялись ей, одновременно учась понимать ее прежде непостижимые законы. Люди накапливали мудрость, творя уже свой собственный хрупкий мирок. Они учились прятаться за стенами своих домов, наполняя глину и камень своим разумом, согревая и украшая их своим талантом. Они придумали имена стихиям, самыми страшными из которых были ад и смерть. Люди учились принимать и любить смерть, наполняя ад смыслом и даже поэзией. Но вновь и вновь убеждались, что древний ужас не отступает ни на шаг, что он по-прежнему рядом и адская пасть не закрывается ни на минуту. И так продолжалось до тех пор, пока человек не научился, наконец, слушать голос, звучащий внутри него самого, а услышав этот голос, не постиг, что есть сила более могущественная, чем смерть и ад. И для этой животворящей силы есть лишь один собеседник – человек. Древний ужас перед равнодушной и неодушевленной природой отступил, мир преобразился, наполнился смыслом и красотой, а непрерывная цепь событий человеческого бытия, прежде сохраняемая в памяти человечества как череда мифов, утратила свою циклическую замкнутость, превратившись в отрезки громадного пути, имеющего свое начало и стремящегося к своему концу – реальному воплощению замысла Автора. Этот мистериальный путь и получил название истории. Иван вспомнил прочитанную когда-то книгу русского философа под названием «Смысл истории», вспомнил, какое сильное впечатление произвела на него эта маленькая книжка. Именно тогда он впервые по-настоящему задумался о том, чем на самом деле было явление Христа. Иван тогда вновь перечитал Евангелие и сам поразился тому, как по-детски легко поверил каждому слову. Ему показалось, что он начал чувствовать, наконец, подлинный смысл истории, обозначенный другим философом, как поиск пути, истины и жизни. Но для того, чтобы сокрушить две самых страшных и могущественных стихии, называемых смертью и адом, у человечества сил недоставало, тем более что сами люди тысячелетиями питали их ненасытность собою, своим непрерывным и непреодолимым страхом. И тогда Господь сам вошел в мир людей, родился в нем и возмужал. На протяжении всей жизни он все свое могущество употреблял лишь на милость, уча, исцеляя, утешая и даже воскрешая людей, имевших искреннюю веру. Но этого было мало, он должен был победить смерть и ад, не разрушая при этом всего творения и не прерывая пути человечества до срока. И он прошел все ступени, ведущие в недра преисподней – отчаяние, поругание, зверскую пытку и, наконец, позорную и мучительную смерть. Ибо только таким мог быть путь к вратам ада, к тому узилищу, которое с самого начала творения копило и уродовало души отчаявшихся в смертной муке людей. Обманутые своей жадностью, смерть и ад торжествовали, ведь им казалось, что истерзанный Сын человеческий становится их легкой добычей. Никто не знает, насколько страшным было сражение одинокого Христа с могучими древними стихиями и их бесчисленными человекоподобными воплощениями, ведь весь смысл этой победоносной для Спасителя битвы был именно в ее сокровенности. Господь хотел оставить людям их свободу, их историю, возможность продолжить их путь. Но как мало благодарности и верности Христос получил от людей, то предающих его, то проклинающих, то отрекающихся, а то и вовсе забывающих о нем! Чья здесь вина? Лицемерных священников, честолюбивых правителей, ученых, подгоняемых своим ненасытным любопытством, или отягощенных злобой дня миллионов простых людей? На этот вопрос ответа Иван не знал.

А природа, тем временем, эволюционировала. Иван не верил во всеобщую теорию эволюции, полагая, что эволюционировать может лишь бесчеловечное, а человечество живет совсем по другому закону и совсем в другом ритме. Его не убеждали доводы генетиков и антропологов, опровержение которых он постоянно находил, вглядываясь в лица людей, живших тысячи лет назад, читая их сочинения и созерцая их творения. А вот с природой дело обстояло совершенно иначе. Она менялась прямо на глазах, и эти изменения носили именно эволюционный характер, чему активно способствовали те самые люди, ради которых Христос совершил свой величественный подвиг. Сложилась своего рода новая религия, обозначенная словом «прогресс». Появилось даже словосочетание «вера в прогресс». Но «прогресс» в современном понимании связан с непрерывно возрастающей ролью машин, ибо только на них, лишенных сострадания, совести и милосердия, уповают его ревнители, считая весь путь, пройденный ранее человечеством, включая и подвиг самого Христа, лишь подготовкой всеобщего довольства и счастья, которые только благодаря прогрессу и могут быть достигнуты. Господи, думал Иван, да с какой же стати довольство может быть признано незаменимым условием счастья? Да и в чем, собственно, состоит само это счастье? Можно ли обретение этого невразумительного счастья, основанного на переизбытке материального достатка, считать целью и итогом нашего пути? Забывая Христа, человечество как бы заново припадает к земле, не замечая, что своими усилиями, своей работой кормит ту самую мертвую и бездушную стихию, на преодоление ужаса перед которой оно потратило столько сил. И одно из кошмарных порождений эволюционировавшей природы, это усмехающийся в лицо Ивану Уруслан Залазарович, которому «не жалко стало своей души» при виде страшного подземного Кремля. Бесчеловечное готовит бунт, обожгла Ивана догадка, неслыханный, невообразимый богоборческий переворот, цель которого порабощение, озверение, а затем и полное уничтожение образа Божьего на Земле, сводящее на нет весь замысел Господа, всё его терпение и любовь. Потрясенный сбивчивым, отрывистым и беспорядочным ходом своих мыслей, Иван вдруг стал истово молиться, беззвучно шевеля губами. Господи, молил Иван, прости нас, не отворачивайся от нас, возьми меня себе в помощники, научи меня быть стражем твоего светлого и живого мира, дай мне увидеть воочию твоего врага, как бы ужасен он ни был, так как верю, что, увидев его, я содрогнусь душой, но уже никогда не забуду его жуткого образа, не соблазнюсь его земными соблазнами, ибо буду помнить его истинное обличие…

……………………………………………………………………………

Иван стоял на дне как бы громадного чрева, вогнутые стены которого слева и справа тянулись дальше, чем хватало зрения, а его неизмеримо высокие своды не смыкались вверху, теряясь в огненно-дымном кипящем вареве, льющим на все окружающее пространство красно-оранжевый свет. Оттуда же сверху дышало таким жаром, что ничто живое не смогло бы его перенести. Посреди дна этого чрева Иван увидел, как бы громадную горную гряду. «Это лишь стены и башни подземного Кремля» – услышал Иван чей-то голос, но откуда этот голос доносился, он не понял. В этот миг на одной из стенок чрева взбух громадный волдырь. Послышался треск, волдырь прорвался и к Кремлю покатился бесформенно-округлый тяжелый предмет, состоящий как бы из спекшихся между собой ферм чугунного моста, торчащие углы которых грохотали по каменному днищу чрева. С жуткой силой этот предмет ударился в стену Кремля, мгновенно слившись с нею. Волдыри вздувались один за другим, выбрасывая все новые и новые сгустки разного размера и формы, состава которых Иван не мог определить. Один за другим они врезались в как бы заглатывающую их стену. Приблизившись к Кремлю, он увидел ряд гигантских ступенчатых башен, соединенных стенами с причудливой формы зубцами, издали похожими на зубцы стен Московского Кремля. Ни в одной из башен не было ворот, и их основания были как бы единым монолитом. Вдруг какая-то сила забросила Ивана на стену, и он поразился форме ближайшего к нему зубца. Это была изготовившаяся к прыжку крылатая горгулья с лицом прекрасной женщины, но с глумливо оскаленным ртом, а ее распростертые крылья то сдвигались, то раздвигались. Другой ближний к нему зубец имел форму крылатого льва, но с тем же женским лицом и так же оскаленным ртом. За стеной клокотал бурный водный поток, от которого поднимались облака горячего пара. Неведомая сила несла Ивана дальше, и он увидел, что за первой стеной оказалась еще одна, за которой поток был из вулканической лавы, за ней третья, четвертая и так до девяти. Каждая стена имела зубцы самого причудливого вида, но все они имели одно лицо, все то же женское и так же оскаленное. Что же касается башен, то они все были одинаковые – ступенчатые и остроконечные. Шпиль каждой из них венчала сверкающая красным золотом пентаграмма в виде сломанного у основания четырехконечного креста. В башнях не было ни окон, ни бойниц и они казались вытесанными из единого камня. Иван подумал, а для чего нужна эта жуткая крепость? И тотчас услышал ответ: «Для того, чтобы, когда начнется ее мятеж и подземный Кремль вывернется на поверхность, ибо сейчас он своими вершинами обращен к огненному жерлу центра планеты, слуги Сырой Земли могли здесь укрыться от людей, не захотевших принять ее закона». За последней стеной он увидел множество разнообразных построек, уступами уходящих вверх к подножию огромной черной храмины со странными, спиралью завернутыми высокими башнями по ее сторонам. Всего этих уступов было шесть и каждый из них был как бы отдельным городом. Спустившись за стену, Иван оказался в нижнем городе. Этот город был из серого камня. Его многоэтажные дома были совершенно одинаковые с одинаковыми квадратными окнами, в каждом из которых, как в топке печи горел оранжево-красный огонь, а его узкие улицы образовывали безумный и бесконечный лабиринт. Протяженность города равнялась протяженности внутренней стены, а глубина до следующей ступени со следующим городом была не меньше десяти километров. «Здесь Сыра Земля лепит из глины и обжигает своих солдат, караульщиков, мытарей и мелких чиновников, чтобы вершить свою волю, когда скрытое станет страшным» – услышал Иван все тот же голос. Узкие улицы города были пусты и напоминали непомерной глубины каменные траншеи какого-то исполинского укрепрайона, а сами дома живо напомнили ночной вид городских новостроек, окна которых в зависимости от настроения ассоциировались у Ивана, то с иллюминаторами океанского лайнера, пересекающего ночной океан, то с топками крематория, которые он видел, впрочем, только в кино. Оказавшись на следующей ступени, Иван попал в город из железа и стены его безобразно бесформенных домов без окон и дверей были раскалены почти до красна. Но жара Иван не почувствовал и вдруг испугался, а не умер ли он уже. Невидимый аудиогид межу тем сказал: «Здесь Сыра Земля выплавляет, кует и хранит свой арсенал, те орудия, которыми она хочет не только лишать людей жизни, но и сечь, уродовать и пытать их души. И орудий этих тебе видеть не надо, столь они страшны и странны. И не бойся, Иван, ты не умер, а лишь в предсмертном забытьи». «Но я…» – начал было Иван, но не договорил, так как оказался в третьем городе, который был из червленого серебра и поражал изяществом и гармонией своей архитектуры. По красивым небольшим площадям и плавно изгибающимся улицам серебряного города ходили мужчины и женщины, одетые, кто пошикарнее, кто попроще, но вполне современно. Вообще вся эта публика напомнила Ивану зал ожидания большого аэропорта. Одни разговаривали между собой, другие прогуливались в одиночестве, и на всех лицах было выражение спокойного и благородного достоинства. Голос сказал: «Этот город выстроен для философов, ученых, поэтов, артистов и художников, обменявших свою истинную жизнь на обещанные Сырой Землей славу и почет. Им предстоит проповедовать и прославлять ее закон, лишая людей веры и надежды, а самым великим из них предназначено побуждать людей к желанию самовольно лишать себя и других их жизни». Ивану стало любопытно, и он тоже стал расхаживать по улице, стараясь попасть в ритм движений остальных фланеров и прислушиваясь к их беседам. Но к своему удивлению, ничего интересного он не услышал. Более того, обрывки фраз, которые до него доносились показались ему очень и очень знакомыми. Дома Иван давно уже не смотрел телевизор, но, бывая в разных общественных местах, то и дело натыкался на экран с какой-нибудь говорящей головой. Так вот, обитатели серебряного города со значительными лицами мололи ту же чушь, которую транслировали телеканалы. «Я как профессиональный историк совершенно определенно могу заявить… – услышал Иван хорошо поставленный голос из небольшой группы горожан, собравшейся вокруг оратора. Ну-ка, ну-ка, что что он может заявить, заинтересовался любящий историю Иван и подошел поближе – …Что прошлую войну мы все-таки не довоевали до конца. Я и студентам своим это говорю: не-до-во-е-вали, ребятушки, не дожали до полной победы. А в итоге что? Разорительная гонка вооружений! Да не было бы никакой гонки, если бы не за кем стало гоняться. Расцвела бы страна, еще как бы расцвела!» В небольшой толпе слушателей послышались негромкие одобрительные возгласы. «Позвольте спросить – не выдержал Иван – а во сколько жизней должно было бы обойтись это ваше недовоевали?» Оратор удивленно на него посмотрел: «А при чем здесь счет? Это же дилетантский, даже какой-то, извините, местечковый подход. Вы, молодой человек, забываете о стратегии, о принципах глубокого исторического планирования. В этих вопросах какие-то два-три миллиона погоды не делают. Тут планетарный масштаб, счастье всего, поймите, всего человечества!» «Так мы можем же повторить! – раздался чей-то молодой голос, и все повернулись к нему – Я даже песню про это сочинил, жаль гитары нет, а то бы я вам спел». «Что повторить?! – взвился Иван – Гекатомбы новые? Да мы еще убитых в той войне не всех посчитали и не похоронили по-человечески!» «Вот такие доброхоты, абстрактные, мать их, гуманисты и предали наше великое дело! – провозгласил оратор и вдруг, как бы одумавшись, по-отечески на Ивана посмотрел и погрозил пальцем – Понимаю, понимаю, перчика решили добавить, обострить, так сказать, дискуссию. Это неплохо, это умно, это освежает, заставляет подточить аргументацию, фактуры добавить. Спасибо, голубчик, умница вы наш. Правильно, доверяй, но проверяй! Учту вашу критику, поработаю над узкими, так сказать, местами, не сомневайтесь». Иван растерялся: «Вы что, вы подумали, что я это… – он никак не мог подобрать нужного слова – Что я из этих, как их?..» «Понимаю, все понимаю – серьезно отозвался оратор – и критику вашу учту, так и доложите». «Чего?» обалдел Иван и… оказался в следующем городе. Четвертый город был золотым. «Здесь обитают в ожидании своего часа властители людей, отрекшиеся от своей души ради восторга перед могуществом Матери Сырой Земли. Им надлежит вести народы на войну друг с другом, вершить неправедный суд и преследовать непокорных за проповедь слова Божьего – сказал голос – Вглядись и ты многих узнаешь в лицо, но имен их не произноси, ибо время обличения еще не настало». Иван осторожно огляделся по сторонам. Народу на площади, где он стоял, было немного. Никто не толпился и громко не говорил. Одеты обитатели четвертого города были кто в деловые костюмы, кто в полувоенную или военную форму без знаков различия, а многие были в рясах, что очень Ивана удивило. И все были чем-то заняты. Одни читали, сидя в разнообразных креслах, вынесенных, видимо, из домов, другие прохаживались и, приостановившись, что-то записывали в блокноты. Те, что были в рясах, либо стояли совершенно неподвижно, закрыв глаза и перебирая четки, либо тихо переговаривались. Лица многих и в самом деле были Ивану знакомы, что немало его расстроило. Да уж, эти наворотят, подумал Иван, такого наворотят… Он оглядывался, надеясь найти собеседника, хотя общение с насельниками третьего города оставило довольно мерзкий осадок. К площади, на которой стоял Иван, примыкал небольшой бульвар, уставленный чем-то вроде деревьев, искусно отлитых из золота и похожих на декорацию к опере «Руслан и Людмила». Между деревьев виднелась ажурная беседка. Ну вот, усмехнулся про себя Иван, теперь не хватает только Людмилы и Черномора с его шайкой. Но в беседке вместо Людмилы он разглядел какого-то старичка, одиноко сидевшего, опершись на трость. Старичок ничем вроде бы занят не был, и Иван решился подойти: «Здравствуйте. Позволите присесть?» Старик на него взглянул и спросил неприязненно: «Из н-новых что ли? – Иван неопределенно кивнул – Одеваются черт-те как» – проворчал старик. Сам он был в белоснежном летнем костюме и при галстуке, тоже белом с крупным красным камнем в заколке. «А вы, э-э, отдыхаете?» – начал Иван. Старик поморщился, блеснув стеклышками пенсне и погладил свои аккуратно подстриженные седые усы: «Да нет, как видишь, р-работаю. Вызвали зачем-то». «Вот как?» – изобразил вежливое недоумение Иван. «Да вот так – проворчал старик – Всех собирают, даже тех, к-кого сожгли. Переплетчик командует, не п-поспоришь». «А-а, тогда понятно – сказал ничего не понявший Иван – Раз так, то дело важное». «Еще бы, к-конечно важное, да что-то тянут долго, не п-просрать бы нужный момент…» «Думаете?» Старик слабо отмахнулся: «Я практик, и я за п-практику». «А что вы предлагаете конкретно?» «Т-террор, что ж еще! Людям это понравится, я-то знаю». Вот упырь, подумал Иван, сидит в золотой беседке и рассуждает, сволочь. Но вслух сказал: «Так ведь было уже такое. Сколько народу положили за просто так, а потом что? Лопнул пузырь-то, да еще как лопнул». Старик насупился: «Миндальничали много, жалели, вот до корня и не добрались, не успели… – он сокрушенно покачал головой – Да и перегнули кое-где со своими. Только время п-потеряли, завозились, з-зад-дискутировались. Думали, что умней самой Матушки, мыслители херовы. Вот и сидим теперь в своей к-картошке, да червей п-пасем». «А с кого бы вы начали?» Старик усмехнулся и погладил усы: «Я бы начал со всех этих донкихотиков, змеенышей н-недорезанных. Знаю, что н-не по теории, знаю. Но ведь на виду они, бесстрашие с-свое показывают. Вот их бы первых и того, к Матушке. А п-потом можно и пошире взяться. А свои кадры у нас есть, только и ж-ждут команды. Так всех бы по-тихому и подменить бы». «По-тихому?» «Да как получится, это не важно – отмахнулся старик и, помолчав, спросил – А ты сам давно оттуда?» он постучал тростью о пол беседки. Иван вспомнил, что здесь все перевернуто и бодро кивнул: «Недавно, вот только что». «Ну и как там, много понастроили?» «Чего именно?» «Да церквей же, чего еще. Много?» «Много, по-моему – удивленно протянул Иван – А что?» «Вот! – возбудился старик – Я об этом им и говорил. От п-попов всего можно ждать. Они уж раз нам свинью подложили. Не все, конечно, но нашлись поганцы. Попрятались по пещеркам, да п-по деревенькам и давай воду мутить, работу п-портить. А я говорил, что уж если атеизм, так до донышка, да сверху извёсточкой посыпать». «Да ладно – легкомысленно отозвался Иван – там ваших хватает…» и осекся. «Каких это ваших? – напрягся старик – Ты кто такой?.. – но вдруг он прервался, мигом забыв про Ивана – Ох, Переплетчик там…» Он с беспокойством глядел в сторону площади, к которой Иван сидел спиной. Иван обернулся и увидел небольшую группу людей вокруг высокого худого человека. Старик, между тем, подхватил свою трость подмышку и рысцой затрусил в сторону площади. «Тебе пора убираться» – услышал Иван голос и оказался в пятом городе. Этот город был сложен из драгоценных камней, мерцавших и переливающихся тусклой радугой в красно-оранжевом свете, непрерывно лившемся сверху, ибо подземный Кремль не знал различия дня и ночи, а его обитатели не ведали сна. Голос сказал: «Здесь место отдыха любимейших и самых доверенных слуг Сырой Земли, тех, кого она уже сейчас дерзает посылать к людям, наделяя всей своей черной магией, всем своим богомерзким искусством. Их усилиями строятся и подземный Кремль, и иные крепости Сырой Земли, которых уже немало. В этом городе они отдыхают и совершают соития с Сырой Землей, принимающей для них разные обличья. И сюда тебе с твоим длинным языком соваться не стоит». Иван почувствовал, что взлетает, но успел разглядеть, что на каждой площади этого города стояла громадная фигура прекрасной собой женщины с лицом, таким же, как у горгулий на стенах подземного Кремля, но только вместо глумливого и хищного оскала, ее губы были сложены в нежную материнскую улыбку. В шестом и последнем городе домов не было вовсе. Это было непролазное сплетение громадных черных корней каких-то неведомых исполинских деревьев, кроны которых выходили, наверное, где-то очень и очень далеко на поверхность. В этом необозримом и непроходимо густом лесу, как бы росшем корнями вверх, происходило непрерывное и лихорадочное движение и возня каких-то существ, разглядеть которых Иван не мог. Порой из зарослей доносились то надрывный вой, то рычание, то грубый как бы лающий хохот, то пронзительный визг. Но изредка в самую гущу черной чащи из клубящегося высоко вверху варева магмы с шипением врывалась раскаленная капля. Она вонзалась в корневой город, вызывая мгновенный всплеск багрового пламени, и тогда все оглашалось многоголосым радостным воплем. Ступить здесь было некуда, поэтому Иван неподвижно парил, в изумлении глядя на зловещие шевелящиеся заросли и слушая голос, который говорил: «Здесь обитают заклятые самим Господом темные демоны, родные сыновья и дочери Матери Сырой Земли. Их заклятие таково, что они не могут выносить никакого Божьего света, ни солнечного, ни лунного, ни даже звездного мерцания. Господь смилостивился, заточив их в духоту раскаленных газов середины планеты, а не в мертвую толщу льда, и даже даровал им обитель из древесных корней, но ты видишь сам, что ярость их по-прежнему велика». Потом Иван оказался у основания исполинской храмины, как бы высеченной из единого черного камня величиной с кавказскую гору, венчающей подземный Кремль. «Соберись с духом – сказал голос – ибо сейчас ты увидишь бесовское служение над зловонными святынями Матери Сырой Земли». С этими словами он втолкнул Ивана внутрь со словами: «Здесь ты будешь скарабеем. Но не шевелись и не смей ничего пожирать». Иван оказался в дальнем углу громадного многоугольного зала с куполом, подобным своду ночного неба, лишенного звезд. Посреди зала стояла огромная каменная купель, а вокруг нее в беспорядке были расставлены открытые каменные саркофаги, доверху набитые человеческими костями, в которых копошились необычайных размеров жуки-скарабеи. Все верхнее пространство этого зала наполняли летающие рои совершенно неописуемых в своей мерзости существ. Они были много больше человеческого роста, но в фантастических размеров зале эти существа казались скопищем беспорядочно роящихся жирных черных мух. Некоторые из них имели какие-то подобия коротких крыльев, другие были с хвостами, спины третьих были утыканы не то гребнями, не то шипами. Одни лоснились, как черная змеиная кожа, другие были покрыты коротким ворсом и походили на насекомых. Существа с визгом и свистом метались под сводами и всему пространству храмины, то свиваясь в клубки, то разлетаясь, подобно брызгам. И при этом они непрерывно и прямо налету совокуплялись. Сразу после совокупления из чресл самок вылетали комки бледных продолговатых яиц, которые почти сразу лопались, выпуская наружу потомство, которое тут же налету пожирали другие существа. Иногда кто-нибудь камнем обрушивался в стоявшую посредине купель, выбрасывая вверх фонтан нечистот, которыми она была заполнена. Страшное зловоние, которым был пропитан зал, от каждого такого падения становилось еще сильнее. Носящиеся же в беспорядке существа как бы пьянели от этого невыносимого запаха, ускоряя свой полет. Летающие твари не только совокуплялись и жрали, но еще и испражнялись. На их испражнения тут же набрасывались скарабеи, скрежеща друг о друга своими панцирями. Куча зловонного кала шлепнулась прямо перед Иваном, и он едва сдержался, чтобы не наброситься на нее. Но, сделав над собой усилие, он отполз подальше в угол. «А чьи это кости навалены в каменных гробах?» – прошептал Иван. И голос ответил: «Это кости прогневивших Бога допотопных насельников земли. Сыра Земля собирает их повсюду и повсюду устраивает подземные капища, заставляя подвластную ей нечисть проводить над ними служения, подобные этому». «Я больше не могу этого выносить» – застонал Иван и оказался на самой вершине купола храмины у подножия закрепленного на нем громадного знака сломленного креста. Отсюда он видел все восемь странных спиралевидных башен, на равных расстояниях обступающих храмину со всех сторон, и весь подземный Кремль со смутно

темнеющими где-то очень и очень далеко оборонительными монолитами. Внезапно одна из восьми башен пришла в движение, ее спираль зазмеилась, медленно наливаясь жаром, как это происходит с металлом, погруженным в кузнечный горн. И тут верхний свет померк, заслоненный огромной тенью. Но это была не тень, а темное женское лицо с горящими зеленым огнем глазами. И это было то самое лицо, которое Иван видел у горгулий на стенах и статуях на площадях пятого города. Лицо приблизилось к раскаленной уже добела башне, озарившись её белым отсветом. Стало видно, как это лицо прекрасно. Женщина мягко, даже нежно улыбнулась и, обхватив ниоткуда выросшей восьмипалой кистью раскаленную спираль, внезапно и страшно оскалилась, а потом глубоко погрузила ее себе в глотку. Было видно, как пульсирует между пальцами медленно остывающая башня. Женщина пила этот жар до тех пор, пока башня не остыла и снова не стала черной. Оторвавшись от башни и отведя куда-то руку, она вдруг в упор на Ивана посмотрела. «Она меня видит!» – воскликнул он в ужасе. И голос ответил: «Да, она тебя видит. И она хочет, чтобы ты ее полюбил, чтобы затосковал по ней и захотел увидеть снова». Лицо женщины становилось все прекраснее, а ее улыбка все нежнее. Иван оцепенел, а голос возле него умолк. И вдруг он вспомнил слова Уруслана Залазаровича про то, как при виде подземного Кремля не жалко ему стало его души, а еще он вспомнил нервного болезненного человека, сменившего лишь на мгновение мелькнувшего перед ним былинного витязя, и громко сказал: «Я все увидел и ничего не забуду. Никогда».

Иван смотрел на самого себя, вытянувшегося в неудобном уродливом кресле. Остекленевшие глаза сидящего были открыты, а рядом гудела невесть откуда взявшаяся большая муха. Этот человек умер, спокойно подумал Иван, но почему он так прямо сидит? Он прикоснулся к плечу сидящего и очнулся.

………………………………………………………………………….

За окном поезда замелькали беспорядочные пригородные строения – ангары, гаражи, какие-то еще низкорослые уродцы непонятного назначения, утыканные трубами… Ну вот и слава Богу, подумал Иван, через какой-нибудь час я уже буду дома. Но какой все-таки чудесный был этот голос…

18.

Два заброшенных участка, справа и слева примыкавших к дому покойного Дмитрия Ивановича, были выкуплены Серафимой Сергеевной в тот же год, когда Маруся и Иванушка поженились. На одном, том, что слева, решено было разбить сад с маленьким прудом посередине. А на том, что справа, Серафима Сергеевна задумала построить дачу для себя и Петра Петровича. И для внуков с правнуками, сказала она самой себе, решив, что уж если вить гнездо, то пусть все будет по максимуму. Вскоре на крытом грузовике с военными номерами приехали семеро молодых ребят в совершенно одинаковых новеньких спецовках (Серафима Сергеевна, боясь Марусиной разборчивости, строго-настрого наказала прапорщику, который отвечал за строительство, чтобы никто, включая его самого, не смел показываться на стройке в военной форме, и дала денег на спецодежду), и работа закипела. В будние дни, когда все обитатели старого дома были на работе, строительством занимались ребята в спецовках, а по выходным их сменяли Емельян Иванович и Иванушка, коэффициент полезного действия которых равнялся, а то и превышал аналогичный показатель подневольных стройбатовцев. Садом же занимался Лавр Ильич Михайлов, заслуженный агроном РСФСР, которого Серафиме Сергеевне порекомендовала ее старая знакомая, генеральша Ася Даниловна Кузьмина, на даче которой Лавр Ильич «буквально сотворил чудо». Слово «чудо» с некоторых пор оказывало на Серафиму Сергеевну неотразимое воздействие и в Лавра Ильича она вцепилась мертвой хваткой. Ехать из Москвы очень уже пожилой Лавр Ильич никуда не хотел, но Серафима Сергеевна спланировала и осуществила блестящую стратегическую операцию, подключив к ней сына Лавра Ильича, все никак не могущего наладить работу своего маленького издательства, а так же его младшую внучку, уже третий год заваливавшую экзамены на биофак МГУ. Последним ударом, окончательно лишившим Лавра Ильича способности к сопротивлению, была аккордная постройка в углу полностью расчищенного садового участка в двадцать соток миниатюрного двухкомнатного, оснащенного водой и отоплением коттеджа, который предоставлялся заслуженному агроному на время его работы, сроки которой никак не были ограничены. «Да хоть навсегда – заявила Серафима Сергеевна – лишь бы сад цвел. Вы согласны?». И Лавр Ильич сдался, о чем ни разу не пожалел до самой своей скоропостижной кончины ровно через пятнадцать лет. Первые две недели Лавр Ильич посвятил детальному изучению почвы своего будущего поля боя. Своим конфидентом он избрал только что вышедшего на пенсию Емельяна Ивановича, который, увлекшись стройкой, как-то незаметно прекратил свои регулярные медитации, сделав их нерегулярными. Исследования Лавр Ильич проводил по всем правилам науки позавчерашнего дня. Он исползал на четвереньках и, как крот, перерыл каждый метр вверенного ему пространства. В конце концов он ткнул палкой в самом дальнем углу участка и велел Емельяну Ивановичу копать. Примерно на глубине двух метров тот наткнулся на воду, которая как будто только того и ждала, чтобы вырваться на волю. Лавр Ильич победно стукнул своей палкой оземь и заявил, что пруд будет здесь. Узнав, что Лавр Ильич чудом нашел родник, Серафима Сергеевна необыкновенно быстро смирилась с тем, что прудик будет не в середине сада, а в его углу, окончательно утвердившись в мнении, что Лавр Ильич и в самом деле чудотворец. Была уже середина августа и Лавр Ильич заторопился, чтобы успеть насадить плодовые деревья до заморозков. Затребовав в свое полное распоряжение Емельяна Ивановича и Иванушку, он предпринял целых три экспедиции в различные сады и питомники, выбирая не только молодые, но и уже вполне сформировавшиеся яблони, груши, вишни и сливы. Риск того, что они не приживутся на новом месте, был очень велик, но заслуженный агроном Михайлов был упорен и отважен. Подвластные ему богатыри поднимали вместе с корнями целые деревья, не обращая внимания на сыпавшиеся на них плоды, и грузили их на очередной военный грузовик. В результате к началу сентября будущий таинственный сад был полностью укомплектован. Был вырыт и полутораметровой глубины пруд восьми метров в диаметре, быстро заполнившийся родниковой водой. Нужно заметить, что Лавр Ильич, тщательно исследовав флору вокруг старого дома, со свойственной ему категоричностью заявил, что здесь ничего менять нельзя, так как, по его словам, вся эта растительность имеет к самому дому непосредственное отношение, а посему любое радикальное вторжение может повредить не только дому, но и его обитателям. «Да вы, оказывается поэт, дорогой Лавр Миртович! – восхитилась тирадой агронома Маруся – Ой, миллион извинений, Лавр Ильич, как-то само вырвалось!» Лавр Ильич, между тем, нисколько на Марусину оговорку не обиделся, что и привело к тому, что за глаза иначе, как Лавром Миртовичем, его никто больше не называл. Пришедшая в свое время зима оказалась снежной, но теплой, и весной, любовно и тщательно обогретый, подкормленный и окопанный заслуженным агрономом сад зацвел. Приехавшая погостить и полюбоваться на растущий Марусин живот Серафима Сергеевна глазам своим не поверила. Она осторожно трогала цветки яблонь, как будто сомневаясь, не сон ли это, изредка оглядываясь на Лавра Ильича, бубнившего что-то о каких-то удобрениях. Да, думала Серафима Сергеевна, прав, тысячу раз прав был ее любимый писатель, утверждавший, что чудесам, как известно, стоит только начаться, а потом их уже ничем не остановишь. В оригинале, правда, вместо чудес было упомянуто колдовство, но Серафима Сергеевна не придавала этому нюансу особого значения.

19.

Возвращаясь вечером домой, прямо под фонарем на скамейке

скверика, через который Иван проходил, он увидел одетого в черный подрясник согнувшегося и спрятавшего лицо в ладонях пожилого лысоватого человека с густой и совершенно седой бородой. Рядом с ним, крутился и кривлялся неряшливо одетый тощий мальчишка на вид лет шести или семи. Мальчишка то вспрыгивал с ногами на скамейку, то садился на нее, болтая ногами, то начинал прыгать перед стариком, размахивая руками и корча рожи. В конце концов мальчишка запрыгнул старику на плечи, принялся шлепать его по лысине и колотить пятками. Иван остановился, собираясь как-то урезонить мелкого хулигана, но старик сам, как бы очнувшись, распрямился, стащил мальчишку со своих плеч и дал ему звонкий подзатыльник.

– А-а – завизжал мальчишка – дерешься, хрен старый! А я есть хочу, девку хочу, водку хочу!

Иван обомлел от этих слов и остановился. А старик полез в карман и вытащил оттуда конфету:

– На тебе, гаденыш.

Мальчишка схватил конфету и, не разворачивая, вцепился в нее зубами.

– Да ты разверни ее, дурак.

– Не учи ученого, старый козел – огрызнулся мальчишка и запихнул конфету целиком в рот. Потом он сморщился и начал отплевываться, выковыривая изо рта ошметки фольги.

– Говорил же тебе, бесовское отродье, чтобы развернул – устало вымолвил старик.

– Подшунул фмефто фокошата хатошть! – завыл мальчишка с набитым ртом.

– Выплюнь, дурак, я тебе другую дам.

Мальчишка выплюнул под ноги старику полупережеванный шматок шоколада вперемешку с оберткой.

– Давай другую, гад!

Иван не верил своим ушам и все стоял на месте метрах в трех от странной парочки. Старик его заметил и грустно усмехнулся, вынимая из кармана подрясника новую конфету. Мальчишка кинулся к ней, но старик оттолкнул его и быстро снял с конфеты обертку:

– На, собачий сын.

Мальчишка схватил конфету, сунул в рот и уселся рядом со стариком, громко чавкая.

– Жутко, да? – обратился старик к Ивану. Иван обалдело на него посмотрел и не нашелся, что ответить.

– Вот так и хожу с этим бесенком целыми днями.

– А почему вы его все время ругаете? – спросил Иван.

– Да кто ж его ругает? – удивился старик – Это все так и есть. Это ж настоящий бес, только маленький.

– А ты хер старый – беззлобно отозвался мальчишка, вытирая рукавом губы.

– Вот я тебя! – не особенно сердясь, сказал старик.

– Как это бес? – не понял Иван – Откуда?

Старик хлопнул себя по затылку:

– Отсюда! Выскочил, мерзавец, да и привязался.

– Дурак ты, батя, ой дурак – захихикал мальчишка – Сам же меня вытащил, а теперь ноешь.

– Это верно – с неожиданным спокойствием подтвердил старик и покивал головой – Да кто ж знал, что он так прицепится?

– А куда ж мне было идти, старая ты калоша? А? На кладбище побираться, да? А там знаешь какие покойники бывают страшные? Того и гляди, что сожрут! Нет, я уж лучше тебя пасти буду.

Старик усмехнулся:

– Я третьего дня хоронил, так этот поганец за мной увязался. Ну и напугался от чего-то.

– Рваная ты шляпа – насупился мальчишка – не знаешь, а говоришь.

– Но вы ведь служите в храме, наверное? – спросил Иван.