Свой своему

– Так запросто дружили мальчик и девочка? – удивилась Ревекка.

– Мы были малы, чтоб стесняться, и взрослые смотрели на нас, улыбаясь. Мы срезали с яблони ветки, ставили в воду, а как появятся корешки – высаживали в землю. Растили наш собственный сад.

– Растили ваш сад… – трепетно произнесла Ревекка, а Магралит с Пниной украдкой переглянулись, улыбнувшись.

– Авигдор насобирал дощечек, веток, камней – стал строить усадьбу. Определил меня хозяйкой, а сам сказал, что пойдет на делянку – лесорубами распоряжаться, как у них в семье водится. Меламед пожаловался отцу Авигдора, дескать, мальчик опаздывает в хедер, а иной день совсем не придет.

– Покарали юную парочку? – смеясь, спросила Ревекка.

– Нет! И даже встречаться не возбранили. В праздник кущей Авигдор возвел шалаш, и мы украсили его. Он рассказывал мне, зачем строят шалаши, и почему едят мацу на пасху, и зачем читают свиток Эстер на пурим.

– Такие известные вещи втолковывал?

– Я и сама все это знала, но Авигдор любил объяснять, потому-то я любила слушать! – сказала Двора и обвела взглядом молодую аудиторию, – мы росли вместе и хоть не говорили о любви и женитьбе, но чувствовали, к какому берегу пристанем. Отцы наши, оба хасиды, но у разных цадиков, а те меж собой не ладили.

– О, это беда! – воскликнула Ревекка, желая показать осведомленность.

– Пришел день сватовства. Наша любовь помирила двух раби.

– Да разве признаёт цадик любовь, кроме любви к богу? – спросила Ревекка.

– В книгах просвещенцев цадики       лишены сердца…

– Я верю жизни, а не книгам, милая Двора!

– Настал день нашего с Авигдором счастья, и прогремело в Божине великое торжество. Дорогу от дома до синагоги устлали цветами.       Белое платье,       луна, звезды, кантор, клейзмеры, скрипки, флейты, плясуны – хасидская свадьба помнится навек!

Видят Маргалит и Пнина, как затуманила поволока прелестные глаза, как замер мечтательный взор бесконечно рассудительной Ревекки. Гостья стряхнула сладкое оцепенение и, чтоб не оставаться в долгу, приготовилась рассказать хозяйкам дома семейную легенду о первой встрече Натана и Мерав, родителей ее. Будто бы, увидав хромого юношу, заплакала девушка, а тот в мгновение ока покорил ее сердце. Мол, давным-давно он исполнил данную посланцу небес клятву, что на себя примет изъян невесты-хромоножки, свыше ему назначенной, и полюбит ее такою, о какой мечтал и какую видит теперь пред собой – белокурую, голубоглазую, легконогую.

Тут послышались шаги в сенях. Вернулись из синагоги мужчины. Ревекка не открыла рта, дабы Ицхак, полагавший, что самые бесполезные из смертных это люди сентиментальные, не причислил бы к таковыми и сестрицу, и она потеряла бы в глазах взыскательного брата реноме советницы.

Ссоры да брани

1

Известно всем: украинский город Божин славен своими хасидами – счастливейшими из людей. Какая тропа ведет сих баловней судьбы к довольству? Богатый хасид вкушает любовь небес, а бедный хасид любит небеса, дарующие в радость ему благую долю.

Человек счастлив вполне, лишь памятуя о бедах. Они отменно оттеняют блаженство, и за это он им премного благодарен: ноша тяжела – передышка мила. Во исполнение закона всесветного равновесия поселились по соседству с жизнерадостными божинскими хасидами хмурые хасидоборцы из Вильно.

Лучшей участи искали на Украине неимущие, но ученые виленские евреи. И вот, налетел топор на сук. Тяжелыми, как фолианты талмуда упреками осыпали хасидоборцы головы легкомысленных соплеменников: “Суждения ваши подобны проповедям прежних обманных мессий. Те, ослепленные, торопились царить над миром, воображая, будто слабый сильного одолеет. Власти жестоко карали иудеев за неподчинение и смуту. Горе несли народу ложные его спасители, и грех великий уподобляться им. Цадики ваши алчны и невежественны, а вы творите из них кумиров и чистую нашу веру иудейскую идолопоклонством мараете!”

В Вильно жил и учил великий ментор, главный хасидоборец. Повсюду, где благоденствовали хасиды, поверенные виленского веронаставника старались вернуть заблудших овец в стадо. Меж двумя лагерями велась война борзым пером, ядовитым языком и тяжелым кулаком. Бойкоты, доносы, клевета – ни чем не гнушались обе достойные стороны.

Пожалуй, хасиды чуть мягче, немного терпимее, малость добрее. Они искали мира, но виленский учитель неизменно отказывал в аудиенции их послам. Как-то раввин божинских хасидоборцев согласился на беседу с цадиком Айзиком и принял хасида-толстосума в убогом своем жилище.

2

– Мир тебе, ученый раби, – сказал цадик, входя в жалкое святилище.

– Мир и тебе, Айзик, и всему народу нашему, – ответил раввин.

– Аминь!

– Что привело тебя, наставник неучей?

– Избегай угловатых слов. Меж нами согласия хочу, тебе внимая.

– Кабы внимал! Не моей – божьей мудростью богатей. В книгах нет словесных углов.

– Разве хасиды к торе не прилепились?

– Боюсь, отлепились.

– Не понимаю.

– Миролюбец Айзик! Нравоучительными байками ты заместил слово творца!

– Боже сохрани! А сказки тем хороши, что и неученому понятны. И молитвы наши страстны.

– Чересчур. К всевышнему взывая, негоже кувыркаться и вопить.

– Горячая молитва – путь к праведности для простонародья.

– Авигдор, твой покровитель, не бедняк и не простак. Вместе наживаетесь.

– Моя ученость мала, твоя – горами движет, но не к тебе, ко мне идут за божьим словом.

– Дорога вниз легка, вверх – тяжела. Потакая слабости людей, ты крадешь у меня любовь их.

– Ты колешь и упрекаешь, почтенный раби. Не хочешь мира – слушай мой упрек!

– Я чист пред богом и людьми.

– Твои ищейки донесли властям на одного из цадиков. Его заключили в крепость.

– Мы ни при чем!

– О, если б так! К счастью, мудрец был признан невиновным!

– Денежные хасиды подкупили судей!

– Наши гроши лишают тебя сна!

– Гроши? Невежеству – дары, шелка, почет, а истинная ученость прозябает в скудости.

– Зависть!

– Ничуть! Не ваши – наши гроши лишают меня сна!

– Бессонный смотрит букой и в жизни не находит радость.

– Я справедливости не нахожу.

– Ты бранишь меня обиняком и напрямик. А народ почитает своего цадика непогрешимым!

– Не народ, а твои хасиды-идолопоклонники!

– Стыдись! Не только цадик свят, но и сыны его неминуемо таковы.

– Неужто?

– С семенем отца святость передается сыну в миг зачатия!

Раввин засмеялся цадику в лицо, потом отвернулся к окну. Айзик, не прощаясь, вышел. “Кто заслуживает презрения, тот и боится его!” – подумал раввин. “Не жди почета и не горюй, не получив его!” – подумал цадик, утешившись по-хасидски.

3

Хасидоборческая молодежь Божина усердствовала. С барабанами и бубнами вставали ешиботники под окнами то одного, то другого цадика и гремели оглушительно, дабы хасиды не слушали и не держали еретических речей. На последние деньги скупались хасидские писания, и сжигалась скверна.

Занемог старый виленский учитель. По всей империи единодумцы его постились и читали псалмы, молили небеса не забирать душу праведника. В праздник кущей скончался хранитель старых и зачинатель новых установлений чистотой веры, преданный недруг хасидов. В траур погрузилась община божинских хасидоборцев.

В смерти великого знатока слова божьего и радетеля общего дела хасиды узрели не утрату, а избавление. Раби Айзик желал бы удержать учеников от неправедного ликования, да где там! Зато соперник его, цадик раби Меир, ободрил своих почитателей, и те затеяли веселый праздник. Три дня обжорства, пьянства, плясок, хороводов и жарких молитв.

Портной Пинхас, коробейник Хаим, меламед Яир – все хасиды раби Меира – вдохновенно распевали на все лады: “Гоненьям конец, и радость для всех – верой простой заживем без помех!” Сочинением этим весьма гордился Берл, тоже хасид раби Меира и младший сын богатого лесоторговца Авигдора.

Иссякло терпение скорбящих хасидоборцев. Вооружившись чем попало, ведомые праведным гневом, молодые ешиботники двинулись в сторону лесной поляны, где царило нечестивое веселье. И случилось нечто такое, что достойно горького сожаления и сурового осуждения.

Жестокое побоище произошло на краю леса. Ни то, ни другое воинство не признавало права противной стороны на место под солнцем. Неумелые, непривычные к схваткам, не знающие ни силы своей, ни слабости, бойцы били и калечили друг друга. Превосходящие числом хасиды одержали позорную победу. Два бездыханных тела были сброшены в овраг, а божинская тюрьма удостоилась принять арестантов в ермолках.

4

Иудей пролил иудейскую кровь! Не остановить преступление – способствовать ему. Стыдились цадики Айзик и Меир, каялся раввин божинских хасидоборцев, все еврейство Божина искало спасения в покаянных молитвах и суровых постах. Двойная мука томила душу Авигдора – сам он хасид, а зять покойный, мир праху его, – из хасидоборцев вышел.

Ицхак и сестра его Ревекка, берлинские гости Авигдора, оба неисправимые просвещенцы, дивились, ужасались и сострадали. Ицхак сочинял повесть о хасидах, и описал прискорбные события и вставил их в книгу с прибавлением собственных размышлений и предречений.

– Я полагаю, Ревекка, несогласие хасидоборцев с хасидами не в том, как правильно бога любить. Сие есть война самолюбий, – изрек Ицхак.

– Сие есть погром. С обеих сторон еврейский. Слабый лютует пуще сильного! – заметила Ревекка.

– Что свой своему учинить готов! – поддержал Ицхак.

– Надеюсь, выйдет польза из вражды – переймут достоинства враг у врага, – сказала Ревекка.

Ицхак уважительно посмотрел на сестру, и что-то записал в тетрадь.

Трюк