Поцелуй меня, когда проснешься

В душ образовалась длинная очередь. Я пятнадцатая, и то только потому, что Мария заняла мне место. Чины стали не важны. Все – члены одной команды. Люди, только что хватающие друг друга за все возможные места, не хотят, однако, теперь видеть то, что удалось нащупать их пальцам. Игра закончилась. А потому две ванные комнаты определены как мужская и женская. И несмотря на то, что в каждой комнате по три душа, мужчины и женщины заходят в комнаты по одному. Но мне даже на руку такое торжество пуританства. Мое тело болит и, кажется, кое-где даже сломалось. Мне плохо удавалось скрывать свои чувства, когда кто-то хватал меня за руки и за ноги, подталкивал в спину и обнимал за плечи. Каждое прикосновение – боль. Она разливалась по всему организму, и вместе с ней в кровь выплескивались вещества ее притупляющие. На моем лице одновременно отражались страдание и опиатное блаженство – верные спутники неразделенной любви. Пол-офиса теперь думает, что я в них втрескалась по уши. Никто из них никогда не видел моих чувств. Сидя в кожаных креслах офиса, контролировать эмоции гораздо легче.

Вот, например, Юрий. В одном из заданий нам нужно было вместе протиснуться между плотно прижатыми друг к другу стенами. Он раздвинул их руками, и мы оба вошли в освободившееся пространство. Он уперся спиной в одну стену, я – в другую. Преодолевая давление стен, мы семенили ногами и постепенно продвигались к свету в противоположной стороне созданного нами коридора. Где-то на середине пути Юрий наступил за развязавшийся шнурок своих кед. Он ослабил давление на стены всего на миг, но этого хватило, чтобы они тут же сомкнулись, громко чавкнув. От их удара я враз ощутила каждый синяк на своем теле, каждую ссадину, каждый порез и его глубину. Я подавила истерику улыбкой. Я улыбалась, а моя рука была плотна прижата к его яйцам. Что он мог подумать? И вот теперь он стоит в очереди в душ и улыбается, глядя на меня. А мне все равно придется возвращаться в город с ним, потому что выбраться с этого лесного полигона можно только на машине. Потому что Леонид отобрал мобильники, и я не могу вызвать такси. Потому что я не могу ночевать в одном номере с секретарем босса Эллой. Мне нужно сбежать, даже если это грозит увольнением.

Его машина долго стояла на солнце, и духота плотнее прижимала мои джинсы и рукава к коже. На Юрии были поло и шорты. Он что-то говорил. Кажется комплименты. Что-то о других сотрудниках. И я все ждала. Когда же он задаст вопрос? Когда же он засунет руку мне под кофту?

– У моей бабушки юбилей. 80 лет. Представляешь? Сегодня вечером у нас ужин в кругу семьи. Не могу пропустить. Ну а ты? Почему не осталась? – смотрит на меня, хотя должен на дорогу.

– У меня встреча. С человеком, – придумываю я на ходу, а он смотрит еще пристальнее. Дорога, водитель, дорога! – Я не могла отменить. Он очень важен для меня. Точнее, она. Встреча. Очень.

Я уже вся покрылась испариной, хотя кондиционер пашет во всю. Но эти длинные рукава, эти джинсы по щиколотку!

– Кхм, парень? – и он наконец-то смотрит на дорогу. – Так и знал, что у Мари ни единого шанса!

Какого…?!

– Ну хоть ставка сыграла.

Вместо вопроса я втыкаю в него взгляд.

– Ну да! С каждого по сотне. Это выходит… ээээ… – он усердно подсчитывает, а мне хочется выбить разом все его 32 белых зуба.

– Ты, кстати, знаешь, что у Люды с Игорем свадьба 8 июня? – Юрий внезапно меняет тему.

– Нет. А что, они хотели меня пригласить?

Он очень внимательно смотрит на меня – я не выдерживаю и рукой поворачиваю его лицо по направлению к дороге. Правый уголок его губ чуть ползет вверх: «Забавно, что ты вообще знаешь, кто это такие». И он продолжает: «Знаешь, я тоже такой. Ну, закрытый что ли, – я знаю год рождения твоей бабушки, какая уж тут закрытость? – Мы еще делали ставки на то, какого именно светлого цвета у тебя стены в квартире. Мария была уверена, что белого».

О, любящая, зачем ты так со мной?

– Здесь направо, – и я надеюсь, что тема закроется сама собой.

Он поворачивает, и мы уже в 5 км от моего дома. Он скоро узнает, где я живу. Разве этого недостаточно?

– Знаешь, на самом деле у меня было преимущество, – я уже не удивляюсь и не задаю вопросов, а только жду, когда это насилие закончится. – Я видел твоего парня. Видел, как вы встречаетесь на трамвайной остановке. Я не сразу понял: он тебя лишь однажды взял за локоть, когда ты поскользнулась на ступеньке. Но этого было достаточно. Так что я знал. Надеюсь, ты меня не выдашь? – от его зубов отражается солнце, и оно меня слепит.

И еще 4 км молчания. Громкого, такого громкого, что у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки.

– Здесь останови.

Он зачем-то глушит мотор, и тишина становится просто нестерпимой.

– А на какой цвет ты ставил?

– Желтый.

– Фисташковый.

И я выхожу из машины даже не хлопнув дверью.

Я дома. По пути в ванну сбрасываю одежду. Как листья капусты. Перед зеркалом я стою голая. Цвет моей кожи практически синий. Синий с красным – там где синяки и ссадины еще свежие. Все мое тело болит. И эта постоянная боль, которую я чувствую, когда сажусь в кресло или ложусь в постель, позволяет мне не забывать, что я еще жива. Что где-то внутри меня бьется сердце. И оно бьется сильнее, когда он сжимает мои руки и бедра. Когда режет ножом кожу. Когда сдавливает щиколотки. Я чувствую, как жизнь разливается по мне, когда он бьет меня ладонями наотмашь. Сильно, как только может. И после одновременного оргазма, он смазывает мои раны водкой и прикладывает лед к кровоподтекам. И я чувствую, как будто весь мир становится передо мной на колени, смиренный и покорный. Перед тем как мы засыпаем, я шепчу ему на ухо: «Поцелуй меня, когда проснешься». И он целует. Целует мои пересохшие губы, проводит по ним языком. А я не помню этого. Каждое утро. Не помню ласки и нежности. Не хочу помнить. Все, что у меня остается, эта боль. Напоминание о том, что ночью я дышала жадно и жила в ожидании каждого следующего мгновения.

Я выхожу из ванны сухая и все еще голая. Он только что разулся. Оторвал взгляд от ботинок и смотрит на меня. На мое красно-синее тело в лучах заходящего солнца.

– О боже, что они с тобой сделали? – улыбается, обнажая зубы. Подходит и тычет своим длинным пальцем куда-то под грудь. – Это точно не моих рук дело.

– Что ты здесь делаешь?

– Я звонил тебе на мобильник, а ты не брала трубку. Мне нужно где-то перекантоваться, пока полы в квартире перестилают. Ты ведь должна была только завтра вечером вернуться, кажется?

– Мой телефон в лесу остался. А я сбежала. Оттуда.

– В смысле, ты его потеряла?

– Босс отобрал. Чтобы не отвлекаться от корпоративного единения.

Он смеется. И я пытаюсь вспомнить, смеялся ли он при мне раньше? Я смотрю очень внимательно в его синие глаза. На его взъерошенные волосы. На родинку на щеке. Я видела ее раньше?

– Тебе ведь все это противно, да? Я больна. Я очень больна. И мне нужна помощь. Зачем ты делаешь все это?

Он берет мою руку в свою и говорит, перебирая мои пальцы, словно четки.

– Но ты ведь хочешь этого? Да, я каждое утро ухожу, боясь, что ты больше не позвонишь. Что ты увидишь себя в зеркало и то, что я сделал. Что я сделал с тобой. И возненавидишь. Но раз ты не способна на другое. Пока не способна. Я буду делать так, как ты хочешь. Чтобы быть рядом. Возможно, нам обоим нужна помощь.

Я понимаю, как родился этот мир. Из маленькой точки. Из маленькой жаркой точки, у которой не было ничего снаружи, у которой было только внутри. И в этом бесконечно малом, бесконечно жарком «внутри» назревало что-то огромное, что-то необъяснимое, готовое взорваться и расширяться до бесконечности.

Он осторожно берет меня и несет в постель. Там все еще простынь с кровавой полосой. Он медленно раздевается и двигается внутри меня так же медленно. Не знает, куда деть руки. Обычно у них много дел, но не сегодня, не сейчас. И он целует меня в тот самый момент, когда моя вселенная взрывается и уносится во все уголки спальни, и за ее пределы, в спальни соседей, и соседей соседей. И я просыпаюсь от долгого сна, длившегося миллионы, а может миллиарды лет. Когда впервые удар понравился мне больше, чем нежное прикосновение. Я не знаю, почему я стала такой. У меня хорошие родители. Добрый и отзывчивый брат. Никаких потрясений. Ни одних похорон. Поэтому я не знаю почему. Я, правда, не знаю. Но сейчас, когда я чувствую тяжесть его тела и от боли и усталости я провалюсь в сон через 2 или 3 минуты, я знаю, что он поцелует меня, когда проснется. И в этот раз я запомню его поцелуй. И впервые посмотрю в его глаза при утреннем свете. И мы будем пить кофе и болтать о всякой ерунде. Как будто встретились только что, а не 2 года назад. Как будто у нас нет будущего, а есть только здесь и сейчас. А потом я спрошу его: «Может, пригласишь меня в гости?»