Мой друг Мегрэ [изд. "Маяк"]

Жорж Сименон

МОЙ ДРУГ МЕГРЭ

Издание: Одесса, "Маяк", 1989 г.

Оригинал: Georges Simenon, "Mon ami Maigret", 1949

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЛЮБЕЗНЕЙШИЙ МСЬЕ ПАЙК

— Значит, вы стояли на пороге вашего кабачка?

— Совершенно верно, мой комиссар.

Бесполезно было его поправлять. Уже несколько раз Мегрэ пытался ему внушить, что нужно говорить «мсье комиссар». Впрочем, какое это имеет значение?

— Итак, шикарная машина серого цвета на секунду затормозила, и из нее буквально вылетел человек. Так вы сказали?

— Да, мой комиссар.

— Чтобы попасть в кафе, ему пришлось проскочить мимо вас, и он даже вас слегка задел. А над дверью висит светящаяся неоновая вывеска.

— Она фиолетовая, мой комиссар.

— Ну и что?

— Да так, ничего.

— Выходит, потому, что вывеска фиолетовая, вы не можете опознать человека, который секундой позже, раздвинув плюшевую портьеру, выстрелил в вашего бармена?

Хозяина кабачка звали Караччи или Караччини (Мегрэ путал его имя и всякий раз должен был заглядывать в дело). Он был маленького роста, на высоких каблуках, с головой корсиканца (все они немного похожи на Наполеона), а на руке носил перстень с огромным бриллиантом.

Допрос длился с восьми утра, а уже пробило одиннадцать. Вернее, началось это в полночь, так как все задержанные в кафе на улице Фонтен, где произошло убийство бармена, провели ночь в Депо[1]. Трое или четверо инспекторов, среди них Жанвье и Торранс, уже допрашивали этого Караччи, или Караччини, но ничего не смогли из него вытянуть.

Хотя был май, лил холодный дождь; лил, не переставая, уже четвертый или пятый день, лил так, что крыши, подоконники, зонтики поблескивали, как вода в Сене, которую Мегрэ мог видеть из своего кабинета всякий раз, когда наклонял голову.

Мсье Пайк не шевелился. Он по-прежнему сидел на стуле в уголке, такой чопорный, будто находился в зале ожидания, и это начинало раздражать. Он медленно переводил взгляд с комиссара на маленького корсиканца, потом снова на комиссара, и невозможно было угадать, о чем думает этот английский чиновник и думает ли вообще.

— Вы понимаете, Караччи, что ваше упорство может вам дорого обойтись, что ваше заведение могут прикрыть?

Корсиканец не испугался, он бросал на Мегрэ понимающие взгляды, улыбался, поглаживал пальцем, на котором блестел перстень, черные ниточки усов.

— Я никогда не нарушал правил, мой комиссар. Можете спросить у вашего коллеги Приоле.

Несмотря на то что речь шла об убийстве, дело это входило в компетенцию комиссара Приоле, начальника бригады нравов, поскольку произошло оно в подозрительной среде. К сожалению, Приоле уехал в Юру, на похороны какого-то родственника.

— В общем, вы отказываетесь отвечать?

— Я вовсе не отказываюсь, мой комиссар.

Мегрэ нахмурился и, тяжело ступая, направился к двери.

— Люка, поработай с ним еще немножко.

Ах, этот взгляд, устремленный на него англичанином! Хоть мистер Пайк и был самым симпатичным человеком на свете, Мегрэ иногда ловил себя на том, что ненавидит его. Точно так же было и с его шурином Мутоном. Раз в год, весною, Мутон заявлялся в Париж вместе с женой, которая приходилась родной сестрой мадам Мегрэ.

И Мутон тоже был самый симпатичный человек, он никому не причинил зла. Что же касается его жены, то она была на редкость приятная особа. Переступив порог квартиры супругов Мегрэ на бульваре Ришар-Ленуар, она сразу же требовала фартук и начинала помогать по хозяйству. Первый день все шло превосходно. Второй тоже проходил почти так же превосходно.

"Завтра мы уезжаем", — заявляли Мутоны. "Ни за что! Ни за что! — возражала мадам Мегрэ. — Почему так скоро?" "Потому что мы, в конце концов, вам надоедим". "Никогда в жизни!"

А Мегрэ убежденно вторил жене: "Никогда в жизни!"

На третий день комиссар был уже не прочь, чтобы какая-нибудь непредвиденная работа помешала ему обедать дома. Но, как на грех, с тех пор как свояченица вышла замуж за Мутона и супруги стали ежегодно приезжать в Париж, за время их пребывания ни разу не подвернулось ни одного из таких дел, которые заставляли комиссара дни и ночи проводить у себя в кабинете.

На пятый день супруги Мегрэ начинали обмениваться страдальческими взглядами, а Мутоны оставались у них больше недели, всегда милые, любезные, предупредительные, такие скромные, что приходилось укорять себя за ненависть к ним.

Точно так же было и с мсье Пайком. Правда, прошло еще только три дня с тех пор, как англичанин повсюду следовал за ним по пятам.

Однажды во время отпуска кто-то из супругов Мегрэ невзначай сказал Мутонам: "Почему бы вам весной не приехать на недельку в Париж? У нас есть комната для гостей, которая всегда пустует".

И они приехали.

Аналогичная история произошла несколько недель назад, когда префект парижской полиции нанес визит лорд-мэру Лондона. Гостю предложили посетить знаменитый Скотланд-Ярд, и префект был приятно поражен, узнав, что высшие чиновники английской полиции слышали о Мегрэ и интересовались его методами работы.

"Почему бы вам не приехать и не посмотреть, как он работает"? — предложил этот любезный человек.

И его поймали на слове. В Париж был послан инспектор Пайк, который вот уже три дня повсюду следовал за Мегрэ, скромный, незаметный до предела. Но комиссару было от этого не легче — англичанин ни на минуту не оставлял его одного.

Ему было не меньше тридцати пяти — сорока лет, но выглядел он так молодо, что легко мог сойти за серьезного студента. Англичанин, бесспорно, был умен, быть может, даже обладал острым умом. Он смотрел, слушал, размышлял. Он размышлял так, что вам казалось, будто вы слышите его размышления. И это становилось утомительным.

У Мегрэ было такое ощущение, словно к нему приставили соглядатая. Все жесты комиссара, все его слова просеивались через голову невозмутимого англичанина.

Но, как назло, за все три дня ничего интересного не подворачивалось. Сплошная рутина. Одна бумажная волокита. Скучные допросы, вроде допроса Караччи.

Пайк и Мегрэ уже стали понимать друг друга без слов. Например, в тот момент, когда хозяина ночного кабачка увели в кабинет инспектора, плотно закрыв дверь, глаза англичанина недвусмысленно вопрошали: «Небольшая „обработка“?»

Вероятно, да. С такими людьми, как Караччи, деликатностью не возьмешь. Ну что же тут такого? Это не имело никакого значения. Дело интереса не представляло. Если бармена убили, значит, он либо нечестно вел игру, либо принадлежал к соперничающей шайке. Время от времени эти молодчики сводили свои счеты, убирали кого-нибудь с дороги. Ну что ж, одним меньше!

Будет ли Караччи говорить или не даст показаний — не важно. Рано или поздно кто-нибудь попадется на удочку и выдаст сообщников А скорее всего, поможет какой-нибудь осведомитель. Интересно, есть ли в Англии осведомители?

— Алло!.. Да… Это я… Кто просит?.. Леша?.. Понятия не имею… Откуда, вы говорите, он звонит?.. Из Поркероля?.. Давайте его сюда.

Взгляд англичанина по-прежнему был устремлен на Мегрэ, как глаз Божий в легенде о Каине.

— Алло!.. Очень плохо слышу!.. Леша?.. Да… Хорошо… Это я понял… Поркероль… Это тоже понял…

Приложив трубку к уху, Мегрэ смотрел, как по оконным стеклам стекают струйки дождя, и думал, что там, на Поркероле, маленьком островке в Средиземном море на широте Йера и Тулона сейчас, наверное, сияет солнце. Он там никогда не был, но ему много рассказывали об этих краях. Люди оттуда возвращались черными как бедуины. Ему звонили с острова впервые, и он подумал, что телефонные провода, должно быть, проходит под морем.

— Да… Что вы говорите?.. Блондин… Небольшого роста… В Люсоне?.. Я что-то припоминаю…

Он познакомился с каким-то инспектором Леша очень давно, в Вандее, когда был послан на несколько месяцев в Люсон, где нужно было расследовать запутанные административные дела.

— Теперь вы служите в оперативной бригаде в Драгиньяне? Так… А звоните мне из Поркероля?

На линии не прекращался какой-то треск. Время от времени доносились голоса перекликающихся друг с другом телефонисток:

— Алло!.. Париж… Алло!.. Париж… Париж…

— Алло!.. Тулон… Вы Тулон, милая? Алло!.. Тулон…

Может быть, по другую сторону Ла-Манша телефоны действуют исправнее? Невозмутимый мсье Пайк не сводил с него глаз, не пропускал ни одного слова, а Мегрэ для приличия вертел в руках карандаш.

— Алло!.. Знаю ли я некоего Марселена?.. Какого Марселена?.. Как?.. Кто он?.. Рыбак?.. Нельзя ли пояснее, Леша. Я ничего не пойму из того, что вы мне говорите… Какой-то тип, который живет в лодке?.. Так… Дальше… Утверждает, что он мой друг?.. Что?.. Утверждал?.. Вот что! Его уже нет в живых?.. Убили прошлой ночью?.. Но ко мне это никакого отношения не имеет, милый Леша… Это не мой сектор… Он говорил обо мне весь вечер?.. И по-вашему, выходит, что из-за этого его и убили?

Мегрэ положил карандаш и свободной рукой попытался зажечь трубку.

— Я записываю, — продолжал Мегрэ. — Да… Марсель… Уже не Марселен?.. Как вам угодно. Значит, как пишется?.. "П" как Поль, "А" как Артур, "К" как кино… Да… Понял… Пако… Вы отправили отпечатки пальцев?.. Что?.. Письмо от меня?.. Вы уверены?.. Бумага с грифом?.. А какой гриф?.. Пивная на площади Терн?.. Очень возможно… Что же я ему там написал?

Если бы мсье Пайк не сидел рядом и не смотрел на него так упорно!

— Я записываю… Читайте… «Жинетта завтра уезжает в санаторий. Она вас целует. Сердечный привет». Подписано Мегрэ?.. Нет, не обязательно подлог… Я что-то начинаю припоминать… Сейчас поднимусь в картотеку… Приехать к вам? Но ведь вы же прекрасно понимаете, что это не мое дело…

Он уже собирался повесить трубку, но не мог удержаться и задал вопрос, рискуя удивить мсье Пайка:

— А у вас там солнце?.. Мистраль?.. Но все же солнечно?.. Ладно… Если что-нибудь узнаю, сообщу… Договорились…

Хотя мсье Пайк почти не задавал вопросов, но зато так смотрел на Мегрэ, что комиссару самому пришлось заговорить.

— Вы знаете остров Поркероль? — спросил он, раскурив наконец свою трубку. — Утверждают, что там очень красиво, не хуже, чем на Капри или на островах Греции. Сегодня ночью на Поркероле убит человек, но это не мой сектор. У него в лодке нашли мое письмо.

— А оно действительно от вас?

— Вероятно. Имя Жинетта мне что-то неясно напоминает. Подниметесь со мной?

Мсье Пайк знал уже все помещения Уголовной полиции. Один за другим они поднялись на чердак, где хранятся карточки всех, кто когда-либо имел дело с правосудием. Присутствие англичанина вызывало у Мегрэ комплекс неполноценности, и ему стало вдруг стыдно перед бородатым служащим, который сосал конфеты, пахнущие фиалками.

— Скажите мне, Ланглуа… Кстати, жена ваша поправилась?

— Болела у меня, мсье Мегрэ, не жена, а теща…

— Да... да... простите... Сделали ей операцию?

— Да. Вчера она уже вернулась домой.

— Не посмотрите ли вы, Ланглуа, нет ли у вас каких-нибудь сведений о некоем Марселе Пако?

Может быть, в Лондоне погода лучше? А тут дождь барабанит по крыше, стекает по желобам.

— Марсель? — переспросил служащий, взобравшись на лестницу.

— Он самый, дайте-ка мне его карточку.

Кроме отпечатков пальцев, к карточке были прикреплены две фотографии, одна анфас, другая в профиль. Снимали его без воротничка, без галстука, при резком свете, в Уголовной полиции.

«Пако, Марсель. Жозеф, Этьен. Родился в Гавре, моряк…»

Нахмурив брови, Мегрэ уставился на фотографию, пытаясь что-то припомнить. На снимках Пако было лет тридцать пять. Он был худой, выглядел плохо. Кровоподтек под правым глазом, казалось, свидетельствовал о том, что, прежде чем попасть в руки фотографов, он был подвергнут серьезному допросу.

Затем следовал довольно длинный список приводов. В Гавре, в семнадцать лет: драка и поножовщина. Год спустя — Бордо, снова драка и поножовщина, да еще пьяный дебош в общественном месте. Оказал сопротивление полиции. Снова драка и поножовщина в каком-то злачном месте в Марселе.

Мегрэ держал карточку так, чтобы ее одновременно мог читать и его английский коллега. А тот, казалось, всем своим видом говорил: «Все это есть и у нас, по ту сторону Ла-Манша».

«Бродяжничество... Со специальной целью…»

Бывало ли у них такое? Это означает, что Марсель Пако занимался сутенерством. И, как полагается, был за это послан в Африканские войска для прохождения военной службы.

«Драка и поножовщина в Нанте…»

«Драка и поножовщина в Тулоне…»

— Вот задира, — сказал Мегрэ мсье Пайку.

Дальше пошло сложнее.

«Париж. Кража с приманкой».

Тут уж англичанин поинтересовался:

— А что это означает?

Поди объясни этому джентльмену, представителю нации, которая слывет самой целомудренной во всем мире.

— Ну, как вам сказать. Это специальный вид кражи. Кража, совершенная при особых обстоятельствах. Мужчина сопровождает незнакомую женщину в более или менее подозрительный отель, а потом выясняется, что у него пропал бумажник. У девицы почти всегда есть соучастник.

— Понятно.

В досье Марселя Пако имелось три соучастия в подобных кражах, и всякий раз упоминалась девица по имени Жинетта.

Дальше дело становилось еще серьезнее. Речь уже шла о ножевой ране, которую Пако нанес какому-то строптивому господину.

— Я полагаю, это то, что вы называете темной личностью, — вставил мсье Пайк, который настолько ясно выговаривал французские слова, что они начинали принимать иронический смысл.

— Вспомнил… Точно… Я ему писал, вспоминаю, — вдруг произнес Мегрэ. — Интересно, как все это происходит у вас?