Малютка Эдгар

«Да потому, что все справляют нужду, тупица! Даже самые сильные и крутые. И никто не хочет, чтобы в это время накрыла вонючка или наемный дерьмоед подкрался и отхватил твою пиписку. По-моему, благородный обычай, не правда ли?»

Эдди задумался над словом «благородный». Раньше никто не употреблял его в подобном контексте. Но, подумав, он готов был согласиться с дядей. Что может быть хуже и унизительнее, чем сдохнуть в каком-нибудь сортире или посреди улицы, со спущенными штанами, в ореоле соответствующего запаха? И почти сразу же появилось тревожное чувство. А что он будет делать дальше, в следующий раз? Не приходилось сомневаться, что после миновавшей их смерти на этих улицах уже поджидает другая. Чем он накормит спасителя-дерьмоеда?..

Внезапно мысли об оружии вытеснили все остальные. Дядина жажда была настолько сильной, что целиком охватила и Малютку. Всерьез Эдгар думал лишь о том, где бы раздобыть оружие, причем не любое, а такое, чтобы «сопляк» с его хилыми ручками мог им воспользоваться. Добыть подходящее оружие… В этом городе просто невозможно долго оставаться безоружным и живым. Самое простое — купить. Но Эдди понятия не имел, что являлось здесь эквивалентом денег. Судя по дядиному поведению, у него не было при себе ничего, что представляло бы в глазах местных обитателей хоть какую-то ценность.

И тут он понял: оказавшись в безвыходном положении, дядя ведет его к своему старому другу. Правда, образ «друга» в сознании Эдгара не очень соответствовал этому понятию, но Малютка решил, что это издержки минувшего времени. Если верить дяде, в последний раз он видел «старого друга» сто двадцать лет назад. Эдди в свои шесть с половиной даже не мог вообразить себе такую бездну. Она казалась ему абсурдом, с которым дядя обращался весьма вольно. В частности, Эдгар добавил: «Сто двадцать земных лет, сопляк». Как будто речь могла идти еще и о каких-то «неземных» годах!

12. Анна

Впереди появилось пятно света, а сопровождавшее ее (их!) сияние погасло, словно кто-то задул свечу, ставшую ненужной. Старуха внезапно остановила ее и распорядилась: «Давай пописаем здесь, потом может быть не до того». Как раз вовремя, еще минута — и Анна намочила бы джинсы. Она присела и сделала это поспешно, испытывая неудобство, словно кто-то посторонний наблюдал за ней. Посторонний или нет, но наблюдатель имелся, и ей придется привыкать к этому.

После того как она натянула стринги, старуха заметила: «В мое время эти штуки были удобнее». В ее время? В мозгу Анны промелькнуло что-то вроде секундного отрывка из фильма — но с запахами и даже иным вкусом воздуха. Темная улица, посередине которой текли нечистоты. Угадывались также тени людей, закутанных в длинные плащи. Они брели, прижимаясь к стенам, сквозь туман, темноту и опасность, густую, как грязь, в поисках удовольствий, денег или смерти — уж как получится. Были там и женщины. Эти рисковали меньше, но их тоже иногда убивали. Анна «видела» это из окна экипажа, от которого тени шарахались и прятались в подворотнях.

Фильм оборвался, а старуха вдруг сказала: «А ну-ка потрогай себя там». Анна не сразу выполнила просьбу… да нет — приказ, и старуха коротко взвизгнула. Это напоминало лай овчарки в зимнем лесу, а сама Анна будто пыталась сбежать из лагеря смерти, в который превратился ее собственный мозг. Она сунула руку в промежность и принялась ласкать клитор средним пальцем.

Поначалу было сухо и безжизненно. Потом она вдруг почувствовала возбуждение — отстраненное и замкнутое, точно ностальгия при виде старой игрушки в стеклянном шаре. А еще возбуждение было обернуто страхом. Страх она испытывала оттого, что уже не понимала, где заканчивается ее территория и начинается чужая. Вроде бы еще один аргумент в пользу шизофрении, но не убеждает.

Старуха мечтательно произнесла: «Господи, как давно… И как хорошо… Жаль, сейчас нет времени, но когда-нибудь мы продолжим».

С ее разрешения Анна застегнула джинсы и двинулась дальше.

13. Малютка/Эдгар

Его трясло от холода, но едва ли не сильнее — от неразрешимого конфликта: необходимости что-то делать, двигаться и соображать, когда в животном страхе хотелось забиться под несуществующее одеяло, спрятать голову, зажмуриться и ничего не видеть. Может, тогда все исчезнет, как сон? Не исчезало. И неумолимый наездник внутри не исчезал. Да, конечно, — наездник. Как мог Малютка вообразить себя напарником этого невидимого существа? Для Эдгара он всего лишь скот, да и то никчемный, судя по всему…

«Обожаю эти места. Лучше многих клоак, включая ту, где ты родился. Дерьмоеды и трупоеды отлично справляются. Ты заметил, какой тут чудесный воздух?» — разглагольствовал дядя в полном противоречии с тем, как он отозвался о синем городе раньше. Впрочем, противоречие могло быть кажущимся — Эдди постепенно привыкал к тому, что Эдгар часто издевался над ним, намеренно искажая смысл того, о чем говорил. А может, приучал его ничему не верить без весомых доказательств. Иногда дядя издевался и над собой. Для Малютки это было едва ли не самым полезным уроком. Не принимать себя всерьез. Сомневаться во всем, чтобы не быть обманутым или не оказаться жертвой собственных иллюзий.

Значит, помимо дерьмоедов здесь обитали еще и трупоеды. Новость не из приятных, но он и не ожидал ничего приятного в ближайшем будущем. Очередной бесплатный урок от Эдгара. Хотя почему бесплатный? Малютка ежесекундно расплачивался с ним своей плотью. Несмотря ни на что, он все еще считал себя хозяином своего тела. Странно дело — дядя этого не оспаривал. Пока.

По пути к «другу» Эдди струхнул еще дважды. Не так сильно, как в первый раз (до поноса дело не дошло), но тем не менее. «Гляди в оба», — требовал дядя, однако Малютка, хоть и глядел в оба, даже не знал, чего и кого следует остерегаться в первую очередь. Например, Эдгар велел ему развернуться и пробираться в обход только потому, что завидел впереди какого-то нищего калеку. Тот сидел, привалившись к стене и выставив напоказ обрубки ног. На вид, совершенно безобидное создание, но в дядином «голосе» Эдди неожиданно ощутил такую дрожь, что предпочел ни о чем не спрашивать. В конце концов, это он недавно обделался.

Незаметно для Малютки происходило кое-что важное. Если раньше Эдди и Эдгар занимали каждый свою территорию и общались при помощи образов и слов, то теперь в расщепленном сознании мальчика появилась некая зона, принадлежавшая обоим в равной степени. И эта зона постепенно расширялась. Защита. Оружие. Страх. Что дальше? Продолжение последовало вскоре.

Когда с Эдди заговорили из темноты голосом его мамы, он понял, что понимает здешний язык, хотя язык знал, конечно, дядя Эдгар. «Ничему не верь», — шепнул дядя. Это не избавило Малютку от ложной надежды и всех страданий маленького потерявшегося ребенка. Мамин голос, мамин запах, под конец — мамино лицо. Вот только настоящая мама не могла появиться здесь. Никак не могла…

Это оказалось самым страшным испытанием. Дядя замолчал, предоставив ему выбирать. Эдгар сильно рисковал, потому что в какой-то момент Малютка едва не поддался ласковой тьме и не погрузился в последние объятия. Ему почти хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Влечение к смерти он обнаружил в себе слишком рано… И только чужие воспоминания о другой жизни и другой матери — дряхлой, морщинистой, умиравшей в муках и мертвой уже два столетия — заставили его отшатнуться. «Когда-нибудь расскажешь о ней, дядя?» — попросил он. Это был шантаж. Дядя Эдгар оценил это. Он сказал: «Когда-нибудь», — и потащил его дальше.

Свернув за угол, он очутился возле дома «старого друга». Похоже, «друг» держал оборону — иного, менее уважительного отношения к себе этот город не потерпел бы. Ближайшие к земле окна, узкие точно бойницы, находились на пятиметровой высоте и были забраны решетками. Поверхность двери напоминала серую шершавую броню. Примерно так Малютка представлял себе борт линкора.

С дядиного «благословения» он встал перед дверью и постучал. Казалось, с таким же успехом он мог биться головой об стену. Но его услышали. Раздалось хлопанье крыльев. Откуда-то сверху слетел ворон и уселся на перекладину, с которой свисал бронзовый фонарь. Сплетенный из потемневших полос, фонарь изображал полую человеческую голову. Внутри нее находилась бледная копия воронки, болтавшейся в небе, — черная точка, истекавшая густым ультрафиолетом.

С папиной подачи Малютка уже успел посмотреть пару фильмов об одном из тех, в честь кого его назвали Эдгаром. Он мало что понял, но вóрона, который по любому поводу орал «Никогда!», запомнил. Ему чудилось, что он влип в какую-то киношную историю с примесью старины и чертовщины. Напарник отреагировал иначе. «Анекдот, мать твою! Это судьба. Ненавижу пернатых», — простонал дядя. Тем не менее за его сарказмом Эдди ощутил тоску и несвойственное дяде смирение.

Эдгар заставил Малютку открыть рот и исторгнуть из себя некую последовательность хриплых звуков. Очень приблизительно это смахивало на «Нейдаркодваш». Слово на вороньем языке? «Да брось, — сказал себе Эдди, не осознавая, что невольно копирует Эдгара. — Это тебе не дешевая сказочка…»

Ворон долго глядел на него круглым глазом с блестящим зрачком. Потом выкрикнул:

— У тебя есть книга?

Каждый звук был резок, как удар зубила по камню.

Эдди сверился с дядей. «Откуда я знаю? — мрачно бросил Эдгар. — Это что-то новенькое».

«Что будем делать?»

«Скажи ему правду… для разнообразия. Иногда срабатывает».

— Нет, — сказал правду Эдди.

— Повтори, — произнес глухой голос из-за двери.

— Нет, — повторил Эдди. «Не то, дурак!» — рявкнул дядя.

— Повтори то, что ты сказал перед этим, — приказал ровный глухой голос.

Малютка открыл рот, и Эдгар изнутри него произнес:

— Нейдаркодваш.

Заскрипели засовы. Дверь открылась. В проеме никого не было. Длинный коридор уводил в темноту.

Ворон снялся с фонаря, подлетел к одному из окон и скрылся, протиснувшись между прутьями решетки.

Эдди шагнул в коридор. Дверь сразу же закрылась. Он успел заметить громадного человека, который, видимо, стоял за ней, потом сделалось совсем темно. Снова заскрежетали запоры. Чужие руки ощупали мальчика. Затем подтолкнули в спину.

Он пошел, прислушиваясь к шагам за спиной. С каждым шагом темнота постепенно рассеивалась, как будто здешний воздух обладал свойствами мутной воды, а Эдди всплывал с глубины. Впереди обозначился поворот. Малютка оказался в более широком коридоре. Тут висело зеркало, возле стены стоял столик с тремя предметами — лампой, древним телефонным аппаратом и морской раковиной. Эдди покосился на свое отражение в зеркале и с трудом узнал себя в маленьком, сером, настороженном человечке.

Молчаливый сопровождающий по-прежнему держался сзади. Похоже, это была проверка. Дядя уже бывал в этом доме и знал привычки хозяина. Он двинулся к двери комнаты, которая называлась библиотекой. Внутри действительно стояли шкафы, заполненные книгами. «Отфонарный» вопрос ворона уже не казался случайной звукоимитацией. Здесь было тепло, и Эдди быстро согревался. Но холод, возможно, играл и положительную роль — отвлекал от худшего.

А теперь у Малютки осталась только одна причина для дрожи.

14. Анна

Она вышла к свету, но легче ей не стало. Она даже позволила себе немного задержаться у «выхода», и старухе пришлось ее подтолкнуть. Задержка была вызвана тем, что Анна со всей очевидностью поняла: нет, она не свихнулась. Возможно, она предпочла бы свихнуться — тогда у нее хотя бы оставался шанс выздороветь и вернуться к реальности. Но свихнулся мир, а значит, никаких шансов не осталось. От нее больше ничего не зависело — ни снаружи, ни внутри. Она превратилась в марионетку, на беду свою еще сохранившую способность чувствовать.

Но даже марионетка хотела жить. И после очередного пинка она затаилась. У нее отобрали смысл существования, но не само существование. Это была ошибка. Тому, кто довел ее до такого состояния, следовало бы оставить ей либо чуточку больше, либо ничего.

Вцепившись в то малое, чем еще владела или о чем хотя бы помнила, Анна остановилась на самом краю безумия. Ее личность была ободрана, словно тело, которое проволокли по камням. Внутри себя она обильно кровоточила отчаянием; подобно кускам мяса от нее отваливалось все наносное. Привязанность к Алексу, как видно, пряталась гораздо глубже. Тоска по нему навалилась внезапно, как удар под дых. С чего она взяла, что он умер? С того, что так тосковать можно только по мертвым. Или это она умерла? Теперь не важно. Кто бы из них ни умер на самом деле, они больше никогда не встретятся. Почему она так уверена в этом? Потому что надежда отвалилась вместе с прочей шелухой. Надежда — для тех, кто лишь напуган вероятностью потери. Тому, кто уже потерял, остается боль и выбор — жить дальше или умереть. Анна осознавала, что этот выбор еще не сделан. Она прибережет его на будущее. Возможное, худшее впереди. А кроме того, на чаше весов лежала еще одна смерть — старухи. Анна не могла с ней не считаться. Она стала тупее, но не настолько, чтобы не понимать: затаившись, придется ждать своего часа очень долго, не исключено — большую часть оставшейся жизни. А то, что она так и не смогла вспомнить полностью старую пословицу, которая начиналась со слов «месть — это блюдо…», не слишком ее беспокоило. У нее были проблемы посерьезнее.

Свет впереди, казалось, состоял из колеблющихся призрачных лезвий. Вблизи обнаружилось, что «лезвия» проникают сквозь вертикальные разрезы в каком-то темном занавесе. Края разрезов шевелились, словно под действием сквозняка, но Анна никакого движения воздуха не ощущала. Присутствие старухи, по крайней мере, избавляло ее от парализующего страха перед неизвестностью.

Она не помнила, как очутилась по другую сторону занавеса. Теперь она стояла в комнате без окон и дверей, освещенной единственной голой лампочкой, свисавшей на проводе с потолка. Четверо мужчин играли в карты за большим квадратным столом. Каждый был одет в костюм строго одного цвета — черный, белый, красный, голубой. Без сомнения, именно этих игроков старуха назвала Джокерами, но на Анну они произвели гнетущее впечатление жестоких клоунов. Лицами они смахивали на стереотипных плейбоев, занявшихся наконец любимым делом после утомительных вечеринок, фитнесса, бассейна и перепихона.

15. Малютка/Эдгар

Ни одного окна. Свет давали свечи в канделябрах и пламя в камине. Дядин «друг» сидел в кресле возле стола, читал очень старую на вид книгу и курил кальян. Несмотря на халат и домашние туфли, он был похож на пожилого рок-музыканта, растратившего идеалы, но зато насквозь пропитавшегося нерастраченным ядом. Длинные седые волосы, очень бледное вытянутое лицо. Морщины и тени струились по нему, как дождь из пепла, превращая в ежесекундно меняющуюся мозаику. Взгляд был затуманен, будто пронизывал толщу времен и от увиденного растерял свой первоначальный блеск.

— Хозяин, щенок не один, — предупредил из-за Малюткиной спины обладатель глухого голоса.

— Да знаю, — поморщился «старый друг». — Лишь бы эта парочка не оказалась бинарной взрывчаткой.

Телохранитель или слуга (а может, то и другое) промолчал.

— Ладно, пусть держится на расстоянии. Если дернется — убей его.

Чужие руки легли на плечи и позволили Эдди сделать два шага от порога комнаты до края роскошного ковра. Теперь его отделяло от «друга» метров пять. Тот с наслаждением чмокнул мундштуком и отложил книгу. Брезгливо спросил:

— Кто такой?

— Эдгар. — Малютка заставил себя произнести твердую «р» на конце. Теперь он следил за языком. Очень внимательно следил — особенно тогда, когда вместо него говорил дядя.

— Эдгар, Эдгар… Чем докажешь?

— Пароля уже недостаточно?

— Чепуха эти твои пароли, — хмыкнул «старый друг». — Расскажи что-нибудь такое, что знаем только мы с Эдгаром.

Мимолетно возникшая в мозгу картинка была нечеткой и неразличимой, но то, что было связано с ней, заставило Эдди вздрогнуть. Он начал отрывисто перечислять:

— Колодец под Элизенваром. Труп лошади. Труп человека. И кое-что в колодце.

— Кое-что в колодце… — повторил «друг» задумчиво и чуть ли не мечтательно. — Ну здравствуй, Эдгар. Давненько не виделись, старый ублюдок. Хотя ты, как я вижу, немного помолодел. — Он подмигнул. — Как думаешь, та штука все еще в колодце?

— Не знаю. И не очень хотел бы узнать.

«Старый друг» рассматривал ребенка с таким видом, словно кто-то пытался всучить ему шелудивого пса.

— Чья работа?

— Меняла из Акко, будь он проклят вовеки веков!

— Не возражаю, — сказал «друг» и ухмыльнулся. — Но работа хорошая. Костюмчик не жмет?

— Еще как жмет, — мрачно ответил дядя. — Извини, я без подарка. Кто бы мог подумать, что проклятая птичка снова вытащит Хармэ…

— А тебя подарком не назовешь, — перебил «друг». — «Кто бы мог подумать, что проклятая птичка…» — продолжал он, передразнивая дядю и словно размышляя. — Все так говорят. Как будто любой другой вариант более предсказуем. Или как будто они заслуживают предсказанной судьбы… Где пропадал?

— Тебе лучше не знать.

— Обычно я сам решаю, что для меня лучше. И, как видишь, пока неплохо справляюсь. Особенно по сравнению с тобой.

— Безусловно. Я всего лишь беспокоился о твоем душевном равновесии.

— Вот и не выводи меня из себя. Хватит болтать. Зачем пришел?

— Думал, может быть ты, по старой дружбе, одолжишь мне оружие.

«Друг» приподнял бровь:

— Оружие? Согласись, это было бы глупо. Как долго ты протянешь… в таком виде? Тебе следовало бы явиться ко мне лет через пятнадцать… когда немного подрастешь.

Дядя неожиданно возбудился — как видно, для него это была больная тема.

— Я пришел бы и раньше, если бы мог! Но вынужден был ждать, пока сопляк научится хоть немного держаться на ногах. Тебе не понять, каково это. Каждый год — как десять лет. Да какие там десять! Иногда время вообще не двигается. Оно замирает внутри этого недоноска, понимаешь? Или ползет так медленно, что его вообще не замечаешь…

— А ты хотел бы, чтобы оно летело, как в старости, — причем, в основном мимо? Не глупо ли торопить то, что когда-нибудь станет неизбежностью? Тогда ведь горько пожалеешь о безвозвратно упущенном.

— Пожалею?! — взвился Эдгар. — Да я каждую проклятую секунду рискую жизнью! Щенок не в состоянии себя защищать — ни там, ни тем более здесь. Это пытка, бесконечная пытка страхом и ожиданием! Я превратился в параноика. Я забыл, когда нормально спал. Дьявол, да я наяву смотрю его дурацкие сопливые сны! И ты еще не видел папашу и мамашу! Два благодушных идиота, которые вообще ни о чем не догадываются!

— Ох, я сейчас зарыдаю. Ты все такой же, Эдгар. Слишком чувствителен по отношению к себе. Надеюсь, ты не сделался менее беспощаден к другим? Это было бы чертовски обидно.

— Нет. Конечно, нет. Именно поэтому я надеюсь, что буду тебе полезен. Не сейчас, так потом. Ты знаешь, я всегда возвращаю долги. С процентами.

— Знаю. Но кем бы я был, если бы зарабатывал на старых друзьях? Приходи позже… если уцелеешь. А пока позволь дать тебе бесплатный совет. Найди себе мамочку, которая будет кормить и защищать тебя. И держись подальше от Хармэ. У меня нет ни времени, ни желания нянчиться с тобой.

После этих слов дядя пришел в бешенство. Эдди почувствовал его ярость, как если бы проглотил свинцовый шарик и этот шарик необъяснимым образом вдруг расплавился у него внутри. Боль была жуткой, почти физической. «Падаль, проклятая падаль! — шипел у него в мозгу раскаленный добела голос Эдгара. — У него нет ни времени, ни желания нянчиться со мной! Да где бы ты был сейчас, тварь, если бы не я!!!»

Тем не менее колоссальным усилием воли дядя заставил себя подавить рвущийся наружу крик, а Малютка даже не слишком изменился в лице. Эдгар сделал еще одну отчаянную попытку найти ключ к испепеленному сердцу «старого друга». Жалкую попытку — это было ясно с самого начала.

— А ты не думал о том, чтобы найти место поспокойнее? Или даже… вернуться?

«Друг» посмотрел на него так, будто дядя переступил грань приличий.

— Куда?

— Домой.

— Разве я похож на идиота? Кем я был дома?

Дядя заткнулся. Малютка хотел было поинтересоваться у него, кем был дома «старый друг», но в этот момент хозяин, будто вспомнив о чем-то, нехорошо ухмыльнулся и пальцем поманил гостя к себе. Когда Эдди приблизился, он протянул руку и ласково потрепал его по щеке. С такой же приторной лаской заглянул в глубину глаз и сказал:

— Скажи, дружище Эдгар, тебе говорит о чем-нибудь имя Фамке?

Дядина память будто подернулась рябью. Потом Эдди вдруг «увидел» женщину в разорванном платье, с искаженным лицом и ртом, разинутым в беззвучном крике. Но он знал, что она просила о пощаде и звала на помощь. Помощи ей ждать было неоткуда. Мужские руки избивали ее. Затем сорвали одежду совсем и раздвинули ноги. Ее голова моталась из стороны в сторону. Тело обмякло, она утратила волю к сопротивлению. Плакала кровавыми слезами. Нет, это слезы смешивались с кровью. С разбитых губ стекали только нечленораздельные звуки. Он гордой красоты и игривости ничего не осталось («Так кто тут хозяин, девка?»). Эдди находился внутри мужской плоти, а часть этой плоти — внутри женщины («Наконец-то я заполучил тебя, стерва!»). Его таран в паху раздирал ее пополам, двигался в ней, словно тупой нож. Ослепительное солнце похоти выжигало мозг досуха. Осталось только движение — исступленное, как пожирание после голода… Но ему не дано было испытать насыщения. Только краткую вспышку утоления, после которой снова начнется бессмысленная и яростная гонка вожделения…

Трудное слово «изнасилование» сложилось из куда более простых и коротких слов, словно какой-то новый монстр из безобидных элементов конструктора. И еще: он понял, что не знает и сотой доли того, что скрывает дядина память. Не так уж велика их «зона пересечения». По правде сказать, она просто смехотворна. В самый раз, чтобы поразить новизной такого несмышленого щенка, как он.

«Конец нам, приятель», — отчетливо и обреченно произнес дядя.

— Вижу, ты понял, о ком речь, — продолжал «друг». — Значит, старая свинья не будет спрашивать, за что, правда? К сожалению, я не любитель мальчиков. — Пауза, долгая и зловещая. — Но вот Хард не столь разборчив. По-моему, ты ему сразу понравился. Вручаю тебя в его умелые нежные руки. Хард, дружище, убери его с моих глаз, он твой.

— Так это был ты, внутри той дешевой девственницы? — заговорил дядя изнутри мальчика таким тоном, каким говорят напоследок и произносят последние слова. — То-то я не верил ни одной ее паршивой ужимке. Бедняжка, конечно, страдала, но ты, надеюсь, получил удовольствие? Ведь я старался. Особенно когда имел тебя в задницу!

«Старый друг» не удостоил его ответом. Он взял в руки книгу, зевнул и приказал Харду:

— Постарайся залюбить его до смерти, а если оставишь себе для забавы, ослепи, иначе когда-нибудь он сбежит, вернется и убьет нас обоих. Не говори потом, что я тебя не предупреждал.

16. Анна/Фамке