Помоги проекту - поделись книгой:
— Почему не копуша? — улыбнулся я, пальцами гладя висок — голова побаливала. К перемене погоды, наверное.
— Это мама у нас копуша, а папа — копун!
От Настиного щебета меня отвлекла сценка из вокзальной жизни. Вальяжный мужчина неожиданно вскочил с дивана и тревожно оглядел зал ожидания.
— Товарищи! — воскликнул он. — Чьи это вещи? Товарищи, кто забыл чемодан?
— Ой, мой это, мой! — подхватилась девушка в простенькой синтетической шубке. — Ой, спасибо!
А я шагал к дверям с табличкой «Выход в город», и улыбался.
Только в СССР все — товарищи. Ни в одной другой стране не существует той взаимовыручки, всеобщей поддержки, ставшей для нас правилом жизни. Необязательно, чтобы тебя кому-то представили, как на Западе — ты можешь спокойно подойти к любому незнакомцу и заговорить с ним, попросить о чем-то, даже о ночлеге. С самим такое приключилось однажды, в восемьдесят втором, в Москве. Пришлось двое суток ночевать на вокзале, а на третий день, где-то под вечер, я подошел к «теплой» компании, выпивавшей в скверике неподалеку от станции метро — друзья обмывали звездочки новоиспеченного майора. Парни, говорю, нельзя ли у вас переночевать? Мочи нет! Да не вопрос, отвечают. Меня приютил… как ни странно, не помню имени, знаю только, что он работал осветителем в областном театре кукол. Сначала благодетель повез меня к себе домой, но в метро передумал, и мы поехали к его любовнице. Там я и переночевал.
Не уверен, что в Москве образца 2018 года возможно подобное — вирус индивидуализма, занесенный демократизаторами, поразил «новую историческую общность — советский народ».
Я усмехнулся. Ничего, наработаем иммунитет. Вирусная инфекция долго лечится, легче бациллоносителей передавить, чтобы не портили «атмосферу социального оптимизма»!
— Ну, что, Анастасия? — бодро вылетело из меня. — По магазинам?
— По магазинам! — радостно поддержала сестричка.
[1] После «Рассвет» зачем-то перекрестили в «Энергию».
Глава 2
Арафат нервничал с самого утра, и никак не мог найти успокоения. Впрочем, тревога поселилась в нем месяцем ранее, когда в Вене ликвидировали Карлоса. Смерть Шакала прозвучала первым звоночком.
Изощренное чутье профессионального революционера дало подсказку, и Ясир ночью оставил свою квартиру, переехав в «операционную» — командный бункер ООП в квартале Фахани. Вокруг сплошь мусульмане — свои, не выдадут. А в двух шагах — лес пиний, зеленый пояс Бейрута. Уйти — легче легкого.
Но как же тут уйдешь? Как бросишь всё дело?
Тысячи и тысячи бойцов… Лагеря беженцев… Склады, забитые гранатометами, пушками, даже старыми танками из Румынии…
Арафат криво усмехнулся. Конечно, с миллиардом долларов на счетах скроешься, где угодно, но… Разве это жизнь? Пищеварить, трахаться — и знать, что израильские собаки победили? Ни. За. Что.
— Абу-Аммар![1]
Расслышав томный голос зама по военным вопросам, Ясир поморщился. В последние недели Абу-Джихад вызывал в нем приливы раздражения. Из Иордании их выперли, скоро и ливанцы попросят удалиться. Еще и Хабаш в затылок дышит, клятый «красный доктор»…[2] А о победах что-то не слыхать!
— Я здесь! — неохотно отозвался Арафат, выходя из-за толстой квадратной колонны. Бетонный потолок нависал, ощутимо давя на психику. Весь огромный подземный гараж тонул во тьме, лишь стрежневой проезд виднелся в скудном свете голых лампочек, горящих в полнакала.
Абу-Джихад Халил Ибрагим аль-Вазир, шествующий навстречу, сверкнул голливудской улыбкой. Изящного сложения, с элегантными локонами на голове, заместитель председателя ООП куда больше напоминал «ночного ковбоя», мальчика по вызову, чем сурового воина. За спиной зама сопел вечно потный Имад Лугние по прозвищу Гиена, в обнимку со своим любимым «калашниковым».
«Темные силы во тьме» — покривился Ясир.
— Пора? — буркнул вслух, принюхиваясь. Ноздри щекотал дорогой парфюм.
— Раи-ис![3] — Абу-Джихад жеманно приложил пятерню к сердцу. — Твоего слова ждут новобранцы!
— Далеко? — кисло спросил Арафат.
— Рядом!
— Поехали. Только быстро!
Все трое залезли в пыльный «Лендровер», и Гиена завел мотор. Фары мигом вымели мрак, упершись в сломанные ворота. За ними ширился еще один гараж — в цоколе торгового дома «Пикадилли», крепко сидевшего напротив улицы Хамра.
Пуская гулкие эхо по лесу обшарпанных бетонных колонн, джип выбрался к обширному хранилищу, залитому холодным светом неоновых трубок. Толпа мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, в живописных лохмотьях, но с автоматами в руках, радостно завопила, сливая тонкие голоски в волне энтузиазма:
— Абу-Аммару и Палестине мы приносим в жертву свою душу и свою кровь!
Арафат выбрался из машины, растягивая толстые губы в деланной улыбке. Заученным армейским жестом приставил ладонь к бедуинскому клетчатому куфию. Он терпеть не мог дурацкий платок, но эта деталь одежды давно уж стала частью образа. Вон, половина восторженных пацанов, потрясавших «калашами», щеголяет в «арафатках».
Набрав воздуху, Ясир прокричал:
— Наша Палестина ждет свободы и независимости! Мы никогда не согласимся жить рядом с Израилем! Палестина будет существовать вместо Израиля! И вам, молодым бойцам, освобождать палестинские земли — от Ливана до Египта!
Худущий лопоухий мальчик не сдержал ликования и выстрелил одиночным вверх. Пуля отзвенела рикошетом, а на голову ушастому осыпалась штукатурка.
— Машалла, машалла! — выдохнул Гиена, грозя пистолетом юному автоматчику. — Едем, раис. Нас ждут в Шатиле.
— Едем.
Вскинув руку на прощанье, Арафат полез на заднее сиденье. Абу-Джихад примостился рядом, нагоняя запах мужского пота и женских духов. Чувствуя возбуждение, Ясир сжал зубы.
«Иншалла…»
Минуя сломанный шлагбаум, «Лендровер» выехал на улицу по крутому пандусу. Прохладный воздух с моря задул в приоткрытый лючок, вороша локоны Абу-Джихада. Ясир длинно вздохнул, смиряясь под накатом внезапной тоски. Борьба, борьба, борьба… Вся жизнь — борьба. Деньги, деньги, деньги… Борьба за деньги? Хм… Сразу два смысла, и оба — поганые. Остановиться бы… Выйти из машины, хлопнув дверцей. И один, совершенно один, оглушенный тишиной… Упиваться покоем взахлеб…
— Кыс эммэк! — выругался Гиена, и Арафат вздрогнул, выпадая из мечтательного флёра.
Навстречу прошмыгнул старенький «Рено», а впереди неспешно катил синий фургон, заляпанный французскими и арабскими надписями, одинаково славившими шаверму от старого Юсуфа.
Нетерпеливо посигналив, Имад пошел на обгон, и тут начали происходить события. Задняя дверка фургона вскинулась кверху, и на палестинцев в упор глянуло дуло пулемета КПВТ.
Ясир Арафат очень ясно, очень четко видел все действо, как будто перед ним прокручивали кадры в замедленной съемке. Две смутные фигуры в касках, горбившиеся в тени за пулеметом, открыли огонь. Хваленое пуленепробиваемое стекло не выдержало ударов калибра 14,5 мм — лопнуло, поражая осколками. Вторая или третья пуля в очереди разворотила Абу-Джихаду грудь, а следующая снесла голову.
Изворотливый Имад почти успел выпрыгнуть из джипа — он уже распахнул дверцу, напружинился для броска… Две пули опередили Гиену, почти разорвав худое тело.
— О-о-о! — отчаянно взвыл Арафат — и захлебнулся кровью.
Короткая очередь разнесла движок, ломая и круша поршни. «Лендровер» будто подпрыгнул, валясь набок, уходя в перекат… Грохоча и скрежеща, джип врезался в ограждение, полыхнул клубом дымного пламени, но никому, ни водителю, ни пассажирам уже не было больно.
«Зима в Техасе — это что-то с чем-то!» — с удовольствием думал Степан Вакарчук. Перед рассветом покапал небольшой дождик, а уже к одиннадцати — комнатная температура!
Сняв мятый стетсон, Стив пригладил волосы. Он единственный отпустил их в рост, отчего стал похож на Иисусика. Редкая бороденка лишь добавляла ему святости. Вальцев тоже зарос неопрятной щетиной, зато пышную свою прическу сбрил наголо. Даже Чак Призрак Медведя не пожалел косу — подстригся коротко, став неотличимым от любого «мекса».
«Конспи`гация, конспи`гация и еще раз конспи`гация!»
Целый месяц они кочевали по нью-йоркским закоулкам. Хочешь спрятать желтый лист — урони его осенью в парке. Желаешь скрыться сам — пропади в лабиринтах мегаполиса, затеряйся среди миллионов себе подобных!
Выждав пару недель, сели на поезд до Чикаго. Сошли на полдороги, купили мятый «фордик» за двести баксов — и покатили «на юга». Эксфильтрация нумер два.
Зашипел кофейник, и Степан живо снял его с костерка.
— Идите есть, а то остынет!
Первым явился Максим. В разноцветной вязаной шапочке с наушниками он был неотразим. Подбросив в огонь сухих веточек меските, Вальцев погрел руки, растирая ладони, и обнадежил:
— Ничего… Скоро потеплеет. Пустыня Чихуахуа! Звучит?
— Матерно! — фыркнул Вакарчук, подтягивая сковородку со скворчащими ломтиками бекона. — Звиняйте, яишни нема. Чак!
— Я здесь, — послышался спокойный голос индейца. — Набрал две канистры бензина на заправке. Должно хватить.
Призрак Медведя уселся перед костром. Подточил палочку ножом и наколол ею горячий кусочек бекона.
Вальцев молча протянул ему сухарь. Чарли кивнул ему, со страшным хрустом разгрызая хлебец.
— Скоро доберемся до Пекоса, — заговорил он невнятно. — Это река такая. Там живет Мэнни Красное Перо. Он покажет брод и проводит до Рио-Гранде. Сведет с тамошними контрабандистами, а они уже переправят нас на тот берег. Доедайте. Мне только кофе оставьте.
Упруго поднявшись, индеец скрылся в зарослях чаппараля. Вскоре закрутился стартер, басисто взревел мотор. Царапая борта, «Форд» сильно вздрагивал, будто чуял колючки металлической облупленной кожей.
Вакарчук торопливо набил рот и плеснул кофе в кружку.
— Заварено по-ковбойски, — хмыкнул Максим. — Подкова не утонет.
— А то!
Призрак Медведя пил маленькими глоточками, жмуря обсидиановые глаза, пока не выхлебал полную чашку.
— Едем! — выдохнул он.
— А что надо сказа-ать? — напел Степан вкрадчивым голосом.
— Спасибо? — Максим неуверенно забросил ответ.
— Хау! — улыбнулся Чак.
— О!
Посуда, одеяла, припасы переместились в кузовок пикапа. Хлопнули дребезжащие дверцы. Машина заворчала и тронулась, покатила по сухому руслу-арройо, вторя затейливым изгибам.
Вспугнутая тишина помаленьку возвращалась, подтягиваясь к кострищу.
Из зарослей выглянул молодой койот. Беспокойно оглядевшись, зверёк потрусил к костерку, залитому кофейной жижей. Порыскал, скуля — и вцепился в огрызок, заглотал жадно и счастливо.
Вдали, на склоне холма, разгорелись красные стоп-сигналы, словно открылись недобрые глаза. Койот шарахнулся, поджимая хвост, но не ушел — запахи одолели страх. Вытянув мохнатую шею, он завыл — тихонько и боязливо, будто жалуясь Большому зверю на свой голод и винясь за трапезу.
Чужая страна — чужие правила. Другая жизнь. Всё иное — повседневные привычки, принятые нормы общения…
Саймон вышел у сквера Победы и проводил глазами фырчащий «Икарус». Автобус, потряхивая «гармошкой», свернул на мост, желтым коробчатым силуэтом скользя вдоль строя пирамидальных тополей. Снег почти стаял с мостовой, лишь кое-где белея наметами, зато на газонах и в парке напротив — сугробы по колено. Русская зима.
«Внедряемся!» — кивнул себе Саймон Грин.
Вытряхнув из надорванной пачки папиросу, он дунул в мундштук, не зная, зачем, но все русские так делали, закуривая. Чиркнул спичкой, втягивая вонючий дым, скосил глаза на тлеющий кончик.
«Турецкий «Кара-Дениз» покрепче будет, — подумалось ему, — но есть что-то общее. Дерет горло…»
Саймон пригляделся к блеклому рисунку на пачке, выполненному в два цвета — пологие сопки, на склонах тает снег, а надо всем — лучистое солнце.
«Колыма, однако!» — развеселился Грин, и зашагал к продснабу, поглядывая вокруг, сверяя свою манеру вести себя с поведением «вероятных противников».
Люди как люди. Озабоченно торопятся, опаздывая на работу. Тяжеловесно, устало шагают, возвращаясь со смены. Старушка, закутанная в шерстяной платок поверх уродливого черного пальто, неторопливо ковыляет, припадая на палочку. Мальчишки, толкаясь и смеясь, лупят друг друга портфелями. Жизнь как жизнь.
Решив, что русский табачок извел следы сладковатого дымка «Мальборо», Саймон одолел очищенные от снега ступени. Тяжелая дверь как раз открылась перед ним, выпуская двух капитальных дам в модных дубленках. Нелепые шапки-папахи, нахлобученные на крашеные волосы, лишь подчеркивали бальзаковский возраст работниц торговли.
— Представляешь, — охала дама в головном уборе из чернобурки, — Николай Алексеич уволил-таки Романенко!
— И правильно сделал! — агрессивно рубанула ее товарка в белой шапке из песца. — Где это видано, чтобы главбух путался в арифметике?
— Так-то оно так… — затянула чернобурка. — Но человеку год до пенсии…
— Пускай переквалифицируется в управдомы!
Грин вслушивался в разговор, понимал сказанное, но не улавливал потаённого смысла. Некое глубинное, скрытое течение, видимое обеими дамами, не давалось ему.
Нахмурившись, он миновал вестибюль и храбро ступил в гулкий коридор.
«Fucking shit!»
Как штурман без компаса и карты… Вертя головой, Саймон наткнулся-таки на искомое. «Отдел кадров».
За дверью обнаружился небольшой кабинет. Шкаф для бумаг, развесистое растение в горшке на подоконнике, внушительный, крашеный белой краской сейф, портрет Ленина на стене — и огромный письменный стол, попиравший тумбами истертый паркет.
Поделиться книгой: