Помоги проекту - поделись книгой:
Драться? Пока не забьём друг друга до смерти?
Я — за Диану, а он? За зарплату? За чужие долги?
Ноги дрожат от напряжения и, кажется, вот-вот надломятся. Завывают сквозняки, над головой поскрипывают ржавые петли. Легкие горят без воздуха.
Раздаются неуверенные шаги. Грязные кеды пересекают линию тени — вытаскивают из хмари подворотни тонкие ноги, обтянутые дырявыми рейтузами. Полощется на ветру рубашка в красную клетку. Косая чёлка вьётся чёрными прядями и то закрывает, то открывает уголёк глаза.
Это, блин, не парень. Это перепуганная девушка, которую обстригли под мальчика, и вместо ножа она стиснула топор.
Что-то… в груди ёкает, как будто летишь вниз на качелях. Сквозь адреналиновые волны я рассматриваю бледное лицо напротив и отступаю ещё на шаг.
Топор… осколки триплекса… разбитое окно…
Сердце раз за разом пропускает удары, будто внутри него разверзается холодная могила. Грудь полыхает огнём, в глазах темнеет, а я всё не дышу — знаю, что надо, но боюсь пошевелиться.
Если обрезать и выкрасить чёрным волосы, если добавить приступы лунатизма, пропавшую маму и разбитую до крови губу, и месяцы невзгод, где каждый день считается, как у собаки…
Забыв обо всём, я шагаю вперёд и обнимаю её. Топор с грохотом падает на асфальт.
Диана.
Господи, это Диана.
Книга вторая
Птицы во мгле
Сон первый
Цветы лучше пуль
Слушайте, вы же знаете выражение «олень в свете фар»? Если не знаете, суть такая: по ночному лесу едет машина, к ней на дорогу выходит рогач, попадает в свет фар и застывает, как… как холодец. Ага, наверное, это не лучшее сравнение для подобной ситуации, но оно неплохо изображает консистенцию животного после свидания с бампером.
Шансов выжить — ноль.
Вы решите, что парнокопытное тупит, раз не убирается с дороги. Но по факту оно:
а) ослепло от света,
б) думает.
В самом деле думает: бежать или нет? Крупная угроза или маленькая? Быстрая или медленная?
Ни черта не понятно, и два белых шара с рёвом надвигаются из темноты.
Сейчас Диана смотрит на меня как этот самый олень, и я отвечаю тем же. Челюсть трясёт, в ушах звенит, в голове пусто. Вакуум. Шаром покати. Столько времени, эмоций и сил кануло на поиски, что мне необходима перезагрузка, как компьютеру.
Пряди смоляной чёлки Дианы подрагивают от ветра и то закрывают, то открывают лицо. В ранке на нижней губе собирается багровая капля, соскальзывает вниз по подбородку и падает в лужу под ногами.
Хлоп.
Хлоп.
Чёрные, нефтяные глаза Дианы расширяются, рот приоткрывается.
— Губку-Боба зарезали, — чистым, звонким голосом говорит она.
— Эф-ф… Че?
Смысл и звук слов доходит издалека, как из-под воды. Я медленно опускаю взгляд и осознаю, что до сих пор обнимаю Диану. Нет, не обнимаю — стиснул её плечи, будто держу над пропастью, почти вдавил в лоскуты от балахона Губки — Боба, красные, мокрые, тяжёлые от крови.
Руки мои разжимаются, опускаются, как чужие, как не по своей воле. Рана на рёбрах болезненно расходится, и переулок муторно ведёт в сторону.
Диана смотрит на топор, который утоп в луже, на разбитое окно автомобиля. Снова на меня — так, будто осознала, что натворила.
— Блядь. Блядь. Чел… — Диана протягивает руку, но я машинально отступаю. — Чел! Блядь! Я же не… я не!..
Она в отчаянии хватает топор — тот скребёт по дну лужи — и достаёт зажигалку. Вспыхивает язычок пламени, облизывает ржавое острие, но он бессилен испарить потёки грязи.
— Я знаю, мы прижжём рану. П-прижжём, и все будет заебись.
Мне вновь, как в полиции, становится смешно. Нижняя челюсть трясётся, и я говорю сквозь зубы, сквозь бешеную пляску лица:
— Ус-спокойся. Ребра н-не режутся. Не говоря, что теплоемкость топора шестьсот с лишним…
Тут химические выкладки в в моей голове заменяет мясной цех с рядами тушек: они движутся по конвейеру, работники в фартуках деловито ходят следом.
Там-то рёбра наверняка режут. Или пилят?
Или рубят?!
А если рубят, то чем?
Топором?
Нет, ну не перебила же Диана мои рёбра?..
Диана приоткрывает тонкие губы, словно услышала эту мысль, и замирает. Рыжее пламя гаснет, раздаётся очередное «блядь», и зажигалка с переворотом падает в ту же лужу. Отражение фонаря идёт волнами. Диана дует на место ожога, дёргает рукой.
— Н-надо, не знаю, в-в аптеку? — От напряжения, от шока мою челюсть уже не трясёт — сводит, и слова даются с трудом. — Д-да?
Я оглядываюсь по сторонам, будто знаю местность как свои пять пальцев. Увы: и округа, и мои мысли — всё растворяется в молочном пару, которым дышат канализационные решётки.
— Аптека? — Диана прижимает место ожога к губам. — Оки. Аптека… Чел, тебе никак!
Я без понимания смотрю на Диану, и она торопливо объясняет:
— Ты весь в крови! Весь блядский Губка-Боб в блядской крови! Тебя начнут спрашивать, и… Я сама сбегаю. Оки? Сама! Ты подожди. Оки? Я молнией. — Диана растопыривает пальцы, и это выглядит до странного мило, будто малыш показывает ладошку. — Пять минут.
— Чё?
— Стой здесь, чел, я быстро. — Диана вертит головой. — Супербыстро.
— Диана!
— Сверхбыстро!
Она шагает через лужу, и меня прорывает криком:
— Я не хочу тут стоять!
Диана замирает, оглядывается. Облизывает окровавленную губу.
— Чел, я… Тебя там увидят! Вопросы, полиция…
— Блеск! — Я нервно хихикаю и показываю на автомобиль. — А если меня ТУТ увидят? Ты машину взяла на абордаж!
Диана прикладывает пальцы ко лбу и замедленно моргает.
— Зайди сюда. — Она показывает на тупик.
— Ты издеваешься?
— Пожалуйста-пожалуйста! Чел!.. Пять минут. Сюда никто не заглянет! Пожалуйста! Ты можешь хоть сейчас не быть собой?
Мы выжидательно смотрим друг на друга.
Олени. Два тупых оленя.
— Верни, чё взяла.
— Ч-чего?
Я показываю на левый карман Дианы, который бугрится от содержимого.
— Ты вернёшь ту… чё взяла из машины? Фиолетово на эту «Башню», но не надо…
На лице Диана отражается удивление. Она запихивает руку в карман, ощупывает своё сокровище и снова переводит взгляд на меня. Я осознаю, что у неё в голове, может и не всерьёз, но мелькает мысль: «А не добить ли Артура Александровича?». Наверное, не без причин. Наверное, у человека, который вышибает стекла топором, для всего отыщутся причины.
— Блядь. — Диана с отчаянием взмахивает рукой, точно не находит слов, опускает лицо к асфальту и рычит: — БЛЯ-А-А-АДЬ!..
Она надолго замирает, затем поднимает взгляд.
— Знаю, звучит, как полная херня, но у меня… Я без… Нет с собой денег. Мне даже не на что купить тебе в аптеке… я…
Диана неопределённо взмахивает топором. Вид у неё потерянный, жалкий.
— Пожалуйста-пожалуйста, — тихо добавляет она.
Ничего не понимая, я смотрю на Диану. Мысли бестолково толкутся в голове, как машины в пробке.
Зачем нам деньги?
Какого лешего мы тут делаем?
Не соображаю.
Вообще не соображаю.
Пауза затягивается. Непослушными пальцами я достаю кошелёк. Мою руку трясёт, тело колотит, как в припадке.
— Возьми. Только верни, чё украла.
Диана выглядит так, будто вот-вот провалится сквозь асфальт от стыда. Наконец берет кошелёк — её прохладные пальцы слегка касаются моих, — шепчет «с-спасибки» и направляется к машине. Я понимаю, что всё это время сдерживал дыхание, и с облегчением набираю воздух. Диана отталкивает воздушные шарики, привязанные к антенне, залезает в салон, шебуршится там. С трудом выковыривается обратно.
— Чел… — Она смущённо проводит рукой по чёлке и зажмуривается. — Чел, я совсем этого не хотела. Пожалуйста-пожалуйста, думай об этом, пока стоишь тут в темноте и истекаешь кровью. — Диана робко улыбается, и её лицо странно освещается этой полуулыбкой, как солнцем, которое выглядывает из-за туч. — Сверхбыстро!
Она вертит головой, топором показывает себе дорогу и растворяется в клубах грязно-белого пара.
Проходит пять минут. Десять. Меня ещё колотит, вокруг раны пульсирует глухая боль. Я замираю в тупичке, боясь услышать шаги, боясь лишний раз вдохнуть, будто малейшее движение вытрясет из грудной клетки все кишки или что там хранится… Лёгкие? Печень? Селезёнку?
Порывы ветра обдают холодом; капает вода, поскрипывают водостоки.
Секунды ожидания вытягиваются из меня жилы, и все чаще мелькает в голове, что Диана привиделась, что её здесь не было. Слишком нереальной кажется Диана с причёской под мальчика, Диана, которая матерится, как сапожник, и штурмует коллекторские машины.
Это не Диана, а тёмный двойник. Доппельгенгер. Странный плод воображения и чувства вины, что никогда мы с Дианой больше не встретимся.
На душе тяжелеет. С сухим шорохом начинается дождь, и коготки холода забираются под балахон.
От нечего делать я читаю надписи на стене.
СДОХНИ
МОДНИК
ДЕТИ ЦВЕТЫ ЖИЗНИ
НА ТВОЕЙ МОГИЛЕ ЦВЕТЫ ЛУЧШЕ ПУЛЬ
НАРКОТИКИ ЛУЧШЕ СЕКСА КАРАВАДЖО
БЫЛ ПИДОРОМ
ВЫ НАЧИНАЕТЕ
ЧИТАТЬ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
КОТОРОЕ ЗАКАНЧИВАЕТЕ ЧИТАТЬ
Никто не придёт.
Я приподнимаю лоскуты Губки-Боба, чтобы осмотреть порез, и тут же замираю в ужасе — кожа вокруг раны расходится, и оголённую плоть обжигает холодный воздух.
Не надо.
Не трогай.
Поделиться книгой: