Помоги проекту - поделись книгой:
Пропала. Ха. Без вести. Ха. Ха.
— С ней некоторые проблемы.
— Хоть кто-то у тебя имеется без проблем?
Не понимая смысла этого допроса, я растерянно смотрю на Мухлади. Он секунды две ждёт ответа, затем отводит взгляд.
— Без представителя не положено.
— Я достаточно взрослый.
— Так предъяви документы! — раздражённо повторяет Мухлади. — Потому что я вижу школяра, которому ни курить нельзя, ни пить, ни…
— В интернете каждый день выкладывают ролики, где человек сам себе отпиливает ногу. Младенцев вешают на крюки, людям отрывают головы, конечности, сиськи-письки и всю эту кровь-кишки-кости размазывают по экрану. Чем ВЫ меня удивите?
К концу фразы в моём голосе проступает столько раздражения, что лицо Мухлади вытягивается. Он оступается и хватается рукой за стену, будто на миг потерял равновесие. Глаза его расширяются. Некоторое время Мухлади приходит в себя от неожиданной качки, затем спрашивает:
— Как твоя пропавшая выглядит?
— Рыжая. Длинные волосы. Дылда.
Я говорю это, и внутри всё замирает. Хоть бы ТА, другая, оказалась светлее оттенком. Хоть бы…
Глаза Мухлади открываются, пугающе-внимательно осматривают меня, и с заметной неохотой он кивает идти следом. Мой страх возвращается — разом, ледяным копьём в живот. Голову ведёт в сторону, горло обжигает горечь рвоты, которая вот-вот выплеснется наружу.
— Когда видел последний раз?
Когда?
— Ну… О-ох… — на миг я теряюсь, затем вспоминаю: — С м-месяц назад, на шестьдесят пятом!
— На мосту?
— Да-да! На мосту. То есть, не совсем! Я был на мосту, а она… она…
Передо мной, как мясной холодец, трясётся коридор из одинаковых бежевых дверей, сворачивает, уходит на лестничный пролёт. Чтобы унять головокружение, я замолкаю и смотрю только на ботинки Мухлади, с которых комьями отваливается бурая грязь. До меня вдруг доходит, где я видел участкового: пару часов назад, на пустыре. На камне, с папкой.
— Откуда её знаешь?
— Она с нами жила. Несколько лет. Мы, как бы… дружили.
— Почему думаешь, что пропала?
Почему так думаю? Хороший вопрос. Даже отличный. По… тому?..
— Не отвечает. И дома… дома нет её. Мама пропала. Её мама, то есть. И долги. Коллекторы!
— А нечего кредиты набирать. Привыкли жить красиво… — Он замолкает на секунду и затем тихо, зло спрашивает: — Что ж ты месяц ждал? «Друг».
Меня охватывает жар стыда.
За плечами Мухлади мелькает кабинет с цифрами 105. Лязгает замок, дверь уходит внутрь. Мухлади протягивает руку вбок, щёлкает выключателем, и над нами хлопает-перегорает лампа. Я цепенею от страха, от неожиданности, но мой спутник будто и не замечает аварии.
— Что при себе имеет?
Вспоминается лишь барахло из детства: стёклышки, жвачки, магнит.
— Ты меня слышишь?
— Сигареты! — выпаливаю я. — Она курит, вроде… стала курить.
— Ещё.
Мухлади щёлкает туда-сюда выключателем, пока не понимает, что свет не загорится. С чертыханьем садится, запускает компьютер.
— Когда пропала? Месяц назад?
— Не знаю. Мы давно… я давно не…
Меня заглушает рёв машины. Блики от фар лижут потолок кабинета и пропадают.
— Приметы… — Мухлади лезет в металлическую тумбочку и на ощупь, словно по шрифту Брайля, перебирает папки.
— Приметы?
— Родимые пятна, шрамы, веснушки. Травмы.
— Н-ну…
Мысли закручиваются каруселью, но сосредоточиться я не могу: только мычу и смотрю, как компьютер загружается. Его синеватый свет озаряет Мухлади и стену за ним. С детского рисунка смотрит рыжий котик, с иконки — Алексий Стрелецкий, он глядит печально, скорбно, будто знает тяжкую ношу каждого гостя этого кабинета. Между святым и кошаком — карта города, ощетинившаяся флажками и покоробившаяся от перепадов температур.
Мухлади с лязгом задвигает ящик и скармливает голубую флешку компьютеру. Долго и неудачно авторизуется, наконец, отыскивает логин и пароль на стикере, приклеенном к монитору, входит в систему. С минуту кликает по папкам, затем поворачивает ко мне экран.
— Узнаёшь?
Плохо соображая, я разглядываю отрывной билет на автобус и сто рублей, сложенные в виде оригами-журавля. Старый-старый календарик, где четыре кирпичных куба венчают мост-плотину над полноводной рекой. Оранжевый пакет из «Поморских аптек».
Оранжевый и рыжий — это одно и то же?
Может, не девушка рыжая, а только пакет?
— Ну? — торопит Мухлади.
— Нет… В-вроде.
— Нет или вроде?
— Сейчас…
Я судорожно достаю телефон и нахожу снимок Дианы. Мухлади закатывает глаза.
— На хер мне её фото?
Меня неприятно обжигает от этой грубости.
— Можно без мата?
— Учить будешь, как говорить?
— Ну я же не матерюсь.
Мухлади нервно дёргает нижней челюстью.
— Лица — нет. Точка!
— То есть? Я…
— Приметы назовёшь? — Он с досадой перебивает меня. — Твоя подруга или моя?
Тухлый комок подкатывает к самому горлу. Я сдерживаю резкие слова одной-единственной мыслью: наверное, Мухлади пьян. Пахнет же от него перегаром? Вот он и грубит — ибо напился не настолько, чтобы лыка не вязать, но уже осмелел, уже говорит всё прямо, наотмашь, нараспашку. Ибо море по колено и чихать на людей.
— Рыжая, — глухо отвечаю я. — Шрам на животе. От аппендицита. Вроде. Шрам на шее. Её собака в детстве погрызла. Вроде…
— «Вроде»… Всё у тебя, смотрю, «вроде».
Я стискиваю зубы. Он с досадой поворачивает монитор к себе, минут пять клацает мышкой. Металлически хрюкает принтер, гудит, давит из себя стопку фотографий. Мухлади перебирает их и протягивает мне одну.
Сперва я вижу что-то тестообразное, в оттенках старой овсянки. Лишь пару секунд спустя мозг распознаёт плечи, шею, туловище. Колтуны рыжих волос. Рыжую прошлогоднюю траву в земле. Рыжую поросль между ног погибшей.
Косой шрам на животе.
Мне делается страшно, неловко и мерзко. Я смотрю на обнажённое туловище мёртвой девушки, которой явно вырезали аппендицит, и не понимаю, вижу ли рубец на её шее или вижу грязь, тени и потёки чернил принтера.
Почему она вообще голая?
Почему она голой валяется на земле?
— Н-не знаю.
— Блядь, — тихо ругается Мухлади и выдёргивает снимок из моей руки. — Ещё приметы назовёшь?
До меня доходит, что фото сделали на пустыре. На том пустыре, где я видел труп, где чёрный пакет угрюмо хлопал на ветру.
Нутро обдаёт холодом.
— Веснушки? — предлагает Мухлади. — Родинки? Хоть одну вещь ты помнишь?
— Ей два коренных удаляли!
— Я счастлив.
— Это не поможет?
— Это поможет, когда проснётся и опохмелится наш судмедэксперт. Я не биолог и не зоолог, чтобы лазить ей в рот. Внешние приметы!
— А может… может, всё-таки лицо?
— Ты тупой?
Мухлади поворачивается и смотрит глаза в глаза. Я обиженно молчу, пока не соображаю:
— Ну я, пф-ф-ф… на сгибе локтя! Правого. Там, как бы, созвездие.
— «Созвездие»! — с презрением повторяет Мухлади и снова перебирает фото, и снова отправляет на печать.
Кабинет заполняют ароматы горячего пластика и чернил. Из принтера медленно вылезает сгиб руки, на котором темнеет россыпь пятнышек — не то грязи, не то… родинок? Белые пальцы, очень длинные, тонкие пальцы. Чуть поодаль, обрезанная кадром, чернеет рукоятка пистолета.
Живот у меня скручивает.
Откуда у Дианы пистолет?
Ну откуда?
Грязь. Точно грязь. Капли её похожие на созвездие — ну и что? Машина проехала по луже и обдала девушку фонтаном из лужи. Вот и объяснение.
— Покажите лицо! — не выдерживаю я. — Прошу вас. Чё есть. Н-не могу так.
Мухлади раздражённо морщится. Перебирает снимки, снова лезет в металлическую тумбочку, тут же с грохотом заталкивает ящик обратно.
— Шестнадцать исполнилось?
— Ей? Или…
— Блядь!
— Исполнилось мне шестнадцать. Можете сказать, исполнилось.
— Кому сказать? — Мухлади резко поворачивается. — Кому?! Послушай меня внимательно: у неё вместо лица… раздавленный арбуз. Эта дура в голову себе выстрелила. В голову! — Он лупит себя по виску. — Видел ты такое в своих роликах? Хорошо понимаешь, что это значит? Потому что я не хочу иметь проблем, если ты потом начнёшь ссаться в простыню или бросаться под поезд. Понимаешь? — Мухлади горячится, повышает голос. — Я не хочу, чтобы твои родители, друзья, девки, — на каждое слово он тычет пальцем в сторону дверного проёма, будто там застыл невидимый призрак и не уходит который день, который год, — ко мне ходили и обвиняли, что я тебе психику, сука, сломал, что я тебе жизнь испортил, душу твою юную… искалечил.
Мне делается дурно, жарко, но я нахожу силы фальшиво улыбнуться.
— Нет-нет. Всё будет хорошо. Покажите лицо. П-прошу.
Мухлади с минуту смотрит на меня так, словно вот-вот придушит. С оттяжкой хлопает ладонью по столу и отворачивается. Несколько томительных секунд мы наблюдаем, как по железнодорожной насыпи за пакгаузами беззвучно уносится серо-стальная пуля экспресса. Когда поезд исчезает в вечерней мгле, Мухлади вздыхает и, разыскав на компьютере снимок, отправляет его на печать.
Я зажмуриваюсь.
Есть термин, который называется «ошибка игрока». Обычно люди думают, что будущее зависит от прошлого, что существует вселенский баланс между хорошими и плохими событиями. Что, если вы проигрываете в казино раз за разом, то шансы сорвать куш растут.
Поделиться книгой: