Помоги проекту - поделись книгой:
Талбот Мэнди
Орудие богов
Из праха
Как я получил привилегию написать правдивый отчет о юности принцессы Ясмини, – слишком длинная история…
Ясмини никогда не скрывала презрения к тем, кому случалось опалить крылья в ее пламени. Принцесса уважала только тех мужчин и женщин, которые могли вступить с ней в неравную борьбу и если не одержать победу, то хотя бы приблизиться к ней.
Ясмини не делала уступок представителям сильного пола. Страсти мужчин для нее становились оружием, выкованным для ее нужд. По-настоящему Ясмини влюблялась всего дважды, и второй роман закончился для нее плачевно. Но здесь речь пойдет о первой ее любви, когда она одержала победу…
В дни краткого затмения ее политической славы, во дворце, давшем поочередно приют сотне царей, я почти ежедневно виделся с Ясмини. Мы встречались в залах, где на стенах красовались примитивные изображения древних богов и где – если бы это знали правители! – Ясмини строила планы, как снова раздуть пожар войны.
Там, среди индийских благовоний и дыма кальянов, она поведала мне свою историю, которую я записал, изведя кипу бумаги. Иной раз принцесса замолкала, о чем-то задумавшись, и тогда ее служанки под печальные звуки деревянных флейт заводили заунывную песню. Но как только мне случалось погрузиться в размышления, Ясмини вспыхивала от негодования:
– Из какой грязи ты строишь сейчас замки? Записывай мои мысли, а не свои, если эта история хоть чего-то стоит!
Ясмини рассказывала мне о своей юности, хоть к тому времени не достигла еще и зрелости. В стране, где большинство женщин увядает в ранние годы, она, прожив более тридцати лет, сияла здоровьем и красотой и выглядела куда моложе и энергичнее многих двадцатипятилетних женщин Запада. Ибо она была дитя и Востока, и Запада, наделенная очарованием и умом разных культур. Но она не признавала западной морали, а ее мудрость казалась наградой за ее невероятную добродетель.
Стоило мне углубиться в изучение ее родословной, я тут же понял, что, несомненно, Ясмини обязана красотой и способностями родителям.
По отцовской линии она происходила от раджпутов[1], и корни ее родословного древа терялись, по крайней мере, в древних легендах о Луне (кстати, согласно индийской мифологии, Луна – мужского рода). Все великие семьи раджпутов – ее родственники; все благородство и безрассудная храбрость этого царственного народа, все достоинства его героинь и героев – часть духовного наследия принцессы.
Мать Ясмини была русской, и по материнской линии в жилах Ясмини текла царская кровь, не без примеси скандинавской. Об этом мог поведать блеск ее золотых волос и цвет глаз – такое небо можно увидеть лишь над вершинами Гималаев или, иногда, – в глубокой озерной воде долин. Но глаза принцессы часто казались полными огня, а цвет их порой становился неопределимым, и потому ходила легенда, будто Ясмини по своей воле могла менять их оттенок.
Как случилось, что русская принцесса вышла замуж за индийского раджу, легко понять, припомнив стремление русского государства приблизиться к Индии и «теплому морю». Самое легкое средство изменить политику двора – послать женщину. Пример этого являла собой Далила…
Жил в Москве один князь, поведение которого в обществе огорчало его жену. Он пользовался столь дурной славой, что, когда однажды утром его нашли убитым в постели, подозрение пало на княгиню.
Ее пытали, признали виновной и приговорили к смерти. Приговор казался слишком жестоким для члена царской семьи, и его заменили на еще более страшный: пожизненную ссылку в сибирские рудники. Пока княгиня – Софья Романова – ожидала вызывающей ужас отправки по этапу, ей сделали предложение, которое она приняла без колебаний.
Соня оказалась в Париже и там познакомилась с первым лицом среди властелинов Индии, который совершал «великий тур». В то время заграничные путешествия как раз входили в моду и начали поощряться британско-индийскими властями, но до этого высокопоставленные чиновники возражали против подобных поездок, и магараджа Бубру Сингх стал первым, кто осмелился поступить по-своему. Он смело бросил вызов браминам[2], которые поддерживали британские власти, используя железные кастовые законы, – а те, помимо других жестких ограничений, запрещали пересекать море.
Как рассказывали, стоило воину бросить взгляд на княгиню, как они влюбились друг в друга с первого взгляда. Но и русская тайная полиция не спускала с женщины глаз, намекая, что только одно спасет ее от выдачи властям и сибирских рудников. Княгиня слушала речи влюбленного раджи, и ее ничуть не останавливало сознание того, что его ждет жена, хотя и миновавшая пору расцвета, но, тем не менее, являющаяся первой женой. Однако она была бездетна, и это, несомненно, подогревало чувства Бубру Сингха.
Говорят, будто княгиня настолько потеряла голову от любви, что ее вполне устроила бы условная брачная церемония Гандхарвы, воспетая многими поэтами, но план русской дипломатии требовал, чтобы княгиня стала радже законной женой, которую не смогли бы не признать британцы.
Какой была бы дальнейшая политическая игра, удалось бы русской армии вторгнуться в земли Индии благодаря интригам княгини или магарани воспользовалась бы первой же возможностью, чтобы отомстить за себя, предав русских, – известно одним богам. Ибо Бубру Сингх умер в результате несчастного случая вскоре после рождения их дочери Ясмини.
От нового магараджи, Гангадхары Сингха, явившие милость британские власти добились, чтобы он предоставил дворец русской вдове предыдущего властителя, там и воспитывалась Ясмини, причем от матери принцесса слышала рассказы об отваге и честолюбии жителей Запада, но, кроме того, она впитывала все, что относилось к ее восточному наследию. Ясмини полюбила Индию всем сердцем, а Индия отплатила ей по-своему.
Нет на земле места прекраснее крайнего севера Раджпутаны, и нет людей, хранящих в памяти больше легенд и знаний древних, чем местные жители. Есть поговорка, что каждый раджпут – царский потомок, а каждая раджпутни достойна стать женой императора. Именно в этой атмосфере Ясмини усвоила, что она должна или использовать свой мозг, или дать себя перехитрить. На Востоке женщины рано начинают утверждаться в своих талантах. Но Ясмини опередила даже их преждевременное развитие и, будучи еще и порождением Запада, деспотически не считалась ни с кем, когда это ее устраивало, приберегая уступчивость исключительно для тех, кого ей требовалось поддержать.
Всю свою жизнь она вынуждена была играть в безжалостную игру, но козыри, которые она пускала в ход, чаще всего были совершенно неожиданными. А теперь – приступим к самой истории.
Глава 1
Рассвет в холмах в начале жаркого времени года – если не самое прекрасное из всех чудес Индии (ибо ночами нет луны), – это роскошная подготовка к тому, что сейчас произойдет. Первые голоса дня рождаются из молчания, наполненного музыкой; робкие рассветные краски содержат в своих переливах все цвета, какие употребит день; свежесть и чистота воздуха намекают на то, что могло бы быть, если бы сыны человеческие стали достаточно мудрыми; и красота вокруг неправдоподобная.
Счастливы те, кто спит на крышах, на верандах и готовы встретить славный, прохладный ветерок, что движется впереди поднимающегося солнца, – его создает, как говорят, хлопанье крыльев уходящих духов ночи.
И в этом отношении шелудивые шакалы, обезьяны и чандалы (низшая каста людей, неприкасаемые) – те существа, которым можно позавидовать: ведь между ними и благословенным воздухом нет никаких удушающих ширм, нет преград.
Следующие после чандал – или, как настаивают особо праведные люди, стоящие даже ниже чандал, а возможно, и ниже шакалов, – англичане, бесстрашно разглядывающие все, чего желают их глаза, и пробующие из любопытства плод не одного запретного дерева, ничуть не охваченные удивлением. Они правят этой землей – благодаря терпимости к вещам, которые для них чужие; они называют подвластную им страну «удачей». Относительно понимая друг друга, они более безжалостны к тем, кто их оскорбляет, чем брамин к чандале: они вряд ли позволили бы своим оскорбителям остаться в живых. Среди англичан то и дело попадаются американцы, напоминающие чужеродные музыкальные ритмы: они являются в неожиданные места по необычным причинам и остаются там, потому что никто не способен им воспрепятствовать. Англичане-то всюду проникают через официальные двери и никогда не нарушают границ без разрешения властей, но американцы имеют бесцеремонную привычку самим выбирать время и место, обходя чиновников с фланга.
Так что, когда Блейны, муж и жена, прибыли в Сиалпур в Раджпутане, имея лишь одно рекомендательное письмо, никто не задирал перед ними нос. И когда они арендовали единственный свободный дом, никто особо не возражал, тем более что Блейны оказались гостеприимными.
Дом был славным, с прохладной каменной крышей, он располагался в большом саду на склоне холма, обращенным к городу. Его когда-то построил подчиненный отца Ясмини для своей любимой наложницы. Но когда отец Ясмини умер и титул магараджи унаследовал его племянник Гангадхара, он уничтожил список старых должностей и убрал со службы всех людей, их занимавших, чтобы обогатить новых друзей, так что гнездышко на холме опустело. Его владелец отправился в ссылку в соседний штат и умер там. Дом приобрел на аукционе ростовщик, который сдал его Блейнам.
Передняя веранда выходила точно на восток и поднималась над садом на восьмифутовой стене – идеальное место для сна благодаря неизменному утреннему бризу. Каждый вечер там ставили рядышком кровати, а у миссис Блейн – она была десятью годами моложе мужа – образовалась привычка по ночам вставать с постели в ночной рубашке и босиком подходить почти к краю верхней каменной ступеньки, чтобы следить за волшебством наступления утра. Она была неповторимо прекрасна, как и само утро, волосы ее развевались на ветру, а сквозь рубашку просвечивала ее юная фигура: редко когда за ней никто не наблюдал.
Садовая стена из камня достигала высоты двух с половиной человек, поставленных друг на друга, что в этой беспокойной стране означает, что через нее невозможно перескочить; но Блейны, будучи родом из деревни, где соседские собаки и куры бегают повсюду свободно, редко брали на себя труд затворять обитую железом калитку под аркой, через которую бывший владелец проходил и уходил незамеченным.
Когда в Раджпутане дом переходит в другие руки, вместе с ним передаются также крысы, кобры и мангусты-попрошайки, бывшие проклятием прежнего владельца. Обычай, до такой степени основан на древней логике, что англичане, которые ценят консерватизм, даже не пытались его изменить.
Так что, когда чей-то хриплый голос нарушил утреннюю тишину откуда-то из тени садовой стены, Тереза Блейн не обратила на него особого внимания.
– Мемсагиб! Защитница бедняков!
Она продолжала наблюдать за таинственным наступлением рассвета. Заостренные и куполообразные крыши древнего города уже заблистали бледно-золотым, а жемчужный туман заклубился и окутал торговые кварталы. За ним, точно расплавленный сапфир между невидимыми берегами, протекала река, ярдов пятьдесят шириной. По мере того, как таяли бледные звезды, тонкие лучи жидкого серебра касались поверхности озера на западе, виднеющегося сквозь просветы между пурпурными холмами. Оросительные каналы, прорытые от реки к востоку, сверкали зеленью, точно гладкие жемчужины, а к югу одновременно всеми оттенками сияла пустыня.
– Колорадо! – выдохнула женщина. – И Аризона! И Южная Калифорния! И еще что-то, чего я не могу определить!
– А еще грех, отягощенный злом! – проворчал ее муж с дальней кровати. – Вернись, Тесс, накинь на себя что-нибудь.
Она повернула голову и улыбнулась, но не сдвинулась с места. Услышав голос мужчины, из тени захрипели другие голоса, все разом, но не в лад:
– Бхиб манги шахеби! Бхиб манги шахеби! (Подайте милостыню!)
– Вижу диких лебедей, – сообщила Тереза. – Иди погляди – пять, шесть, семь – летят к озеру, ох, как высоко!
– Накинь что-нибудь, Тесс!
– Мне нисколько не холодно.
– Возможно. Но какой-то бродяжка глазеет на тебя из сада. Где твое кимоно?
Однако же рассветный ветерок был великолепен, а ночная рубашка более прилична, чем иные изделия, у которых на ценниках указано, что это платья. Кроме того, Восток привычен к обнаженности и не считает ее злом, что женщины усваивают раньше мужчин.
– Хорошо – еще минутку!
– Бьюсь об заклад, у калитки стоит наблюдатель, – буркнул Дик Блейн, подходя в пижаме и становясь рядом с женой. – Ты права, Тесс: там в самом деле лебеди, да и на этот рассвет стоит поглядеть.
Он обладал глубоким голосом, какой Восток приписывает мужественности, и мускулистым телом, какое никогда не развивается от критических рассуждений в кресле. Жена рядом с ним выглядела ребенком, хотя он вовсе не был великаном.
– Сагиб! – снова вступили голоса. – Сагиб! Защитник бедняков! – Они все еще завывали из темноты, но тень становилась все короче.
– Получше накорми их, Тесс. У человека от голода живот должен прилипнуть к позвоночнику, если он встает в такую рань, чтобы попрошайничать.
– Ерунда. Это три постоянных попрошайки, они следят за нами и охраняют нас. Они, как и мы, наслаждаются утром. Попрошайничество для них только способ здороваться с людьми.
– Им кто-то платит, чтобы они сюда приходили, – проворчал муж, помогая ей затянуть бледно-голубое кимоно.
– Разумеется! – Тесс засмеялась. – Но и мы получаем свою плату. Они отгоняют других бродяг. Я иногда с ними беседую.
– По-английски?
– Не думаю, что они хоть сколько-нибудь знают наш язык.
Настала его очередь рассмеяться:
– Знавал я человека, который на пари выучил цыганское боло. Невозможно стало отогнать этих бродяг от его порога даже с ружьем в руках. Ему это очень понравилось, но порядочные люди начали забывать приглашать его. Осторожней, Тесс! Как бы Сиалпур не вычеркнул нас из списков приглашенных на обеды!
– Да ни за что! Все просто с ума сходят, желая выучиться у меня американскому и послушать твои ковбойские байки. Мы же местные светские львы. Нечего гримасничать, Дик, один неклейменый теленок еще не все стадо.
Он решил переменить тему:
– Как зовут твоих бродяжек?
– Очень смешно: Бимбу, Умра и Пинга. Смотри, теперь они на виду: тень передвинулась. Бимбу – вон тот, без передних зубов, Умра одноглазый, а Пинга постоянно моргает. Пинга улыбается по вертикали, не по горизонтали.
– Вероятно, он с Бимбу подрался и слишком сильно его укусил – вот и изуродовал рот. Кстати, не завести ли нам большого пса посвирепее?
– Нет, нет, Дик, опасности нет. И потом – есть Чаму.
– С этим паразитом бродяги легко расправятся.
– Но я в полной безопасности. Обычно, хотя бы раз в день, заходит Том Трайп, когда тебя нет дома.
– Том хороший человек, но когда-нибудь… Лучше бы сказать Тому об этих бродягах, он их живо отвадит.
– Не надо, Дик! Говорю же я, они других прогоняют. Смотри, вот Чаму идет с чота хазри.
В громадном тюрбане, облаченный в чистый белый хлопок, появился плотный индус в сопровождении своего подмастерья, который нес привычный здесь «маленький завтрак» – плоды, печенье и неизбежный чай, повсюду преследующий всех британцев. Как только помощник расстелил скатерть и расставил чашки и тарелки, Чаму оттеснил его на задний план и стоял, готовый получать похвалы и не делить их ни с кем. Когда покончили с приветствиями, Чаму отступил с надлежащим достоинством, развернулся, погнал помощника впереди себя и начал его колотить в ту же минуту, как они скрылись из виду. Из-за угла слышался звук ударов.
– Большая собака вообще-то лучше, – задумчиво сказала Тесс. – Чаму бьет слуг и берет чаевые даже у нищих.
– А ты откуда знаешь?
– Они мне говорили.
– Хм, Бимбу и Пинге лучше держаться отсюда подальше. Нет необходимости дневать и ночевать здесь.
– Только я думаю, если мы выставим Чаму, магараджа обидится. Он оказал нам такую милость, рекомендовав верного слугу.
– Гангадхара Сингх, возможно, нечестный человек. Меня-то он во всем подозревает. Я выторговал у него хорошие условия, и теперь, если он видит, что я не на работе, он думает, что я замешан в каких-то махинациях. Если мы выставим Чаму, он решит, что я нашел золото и пытаюсь его скрыть. Скажем, если я случайно не найду золота в этих проклятых холмах…
– Ты его найдешь, Дик. Тебе всегда удается преуспеть во всем, во что ты вкладываешь душу. С твоим опытом…
– Опыт не особенно много значит, – муж подул на чай, чтобы его остудить. – Золото не то, что уголь или марганец. Золото там, где его находишь. Тут никаких правил нет.
– Так давай, ищи! Это же твоя профессия!
– Я не об этом волнуюсь. Что меня грызет, так это их страсть мстить. Если их разочаруешь, они могут отравить твою жену. Мне несколько раз приходило в голову, девочка, что надо бы тебе вернуться в Штаты и ждать меня там.
– Как это по-мужски! Иди в дом, Дик, и оденься, не то солнце поднимется высоко, а твоя команда еще не начала работу.
Она взяла его за руку, и они вошли в дом вместе. Двадцать минут спустя он скакал верхом прочь и выглядел, если такое возможно, еще более мускулистым, чем в пижаме, в рубашке с закатанными рукавами и в сапогах со шпорами. Их прощание было чисто американским, тут смешивались товарищеские чувства, привязанность и просто чистая глупость, свидетелями чему стало куда больше удивленных индийских глаз, чем они подозревали.
Внимание Чаму в тот момент было всецело поглощено воронами, чудовищными черными проказницами, которые воспользовались тем, что никто не обращал на них внимания (так как Тесс шла рядом с невысокой лошадью Дика до самых ворот), чтобы утащить остатки завтрака. Одна из них взлетела с ложкой в клюве, а остальным досталось все, что можно было съесть. Чаму швырнул подушкой в птицу, стащившую ложку, и назвал ее «балибук» – это означает поедателя пожертвований храму и является в высшей степени оскорбительным.
– Таков обычай у ворон, – негодующе объяснил он Тесс, когда она вернулась на веранду и, смеясь, подобрала подушку. – Ни стыда, ни совести.
– Вороны воруют меньше, чем иные люди, – со значением произнесла Тесс.
Чаму предпочел игнорировать ее замечание.
– Надо яд добавлять к пище и оставлять ее на видном месте, – предложил он.
– Если ты будешь говорить о ядах, я с позором отправлю тебя назад к Гангадхаре. Немедленно убери остатки завтрака.
– Это обязанность гамала[3], – с достоинством возразил он. – Магараджа сагиб знает меня как прекрасного дворецкого. Он же дал мне отличную рекомендацию. Позволит ли он другим иметь свое мнение?
Слова «мнение женщины» застряли у него на языке. Его слабые мозги озарила мысль: не слишком ли часто он выказывает презрение к людям с Запада, работающих на властелинов Востока. Он подозревал, хотя и не понимал почему, что оскорбление в адрес самого Блейна может остаться безнаказанным, но к миссис Блейн следует проявлять уважение. Чаму привел младшего слугу, который выполнил свой труд с видом приговоренного к каторге. Тесс улыбнулась слуге, чтобы приободрить его, но Чаму показал столь явную ревность, что она пожалела о своей ошибке.
– А теперь позови нищих и накорми их, – приказала Тесс.
– Накормить? Не станут они есть. Каста запрещает.
– Чушь, нет у них никакой касты. Принеси хлеба и накорми их.
– У нас нет такого хлеба, чтобы им можно было есть.
– Я хорошо понимаю, о чем ты. Если я дам им хлеба, ты ничего не урвешь для себя, но если я дам им денег, ты возьмешь с них чаевые в свою пользу. Так ведь? Поди и принеси хлеб.
Чаму решил, что одержал хотя бы маленькую победу, и отправился на кухню за объедками. Вернувшись на верхние ступени крыльца, он сделал знак бродягам, что они могут приблизиться и получить подачку, изображая, будто она им выделена по его воле. Двое в лохмотьях сейчас же подошли и ждали на нижних ступенях. Чаму с гримасой отвращения бросил им хлеб.
– А где третий? – удивилась Тесс. – Где Пинга?
Они прикинулись, будто не знают. Тесс попросила Чаму пойти и разыскать отсутствующего, он, ворча, удалился вперевалку. Пять минут спустя он вернулся один.
Поделиться книгой: