Помоги проекту - поделись книгой:
Ну а Камбасерес ответил «да» на четвертый вопрос об отсрочке исполнения приговора бывшему королю.
Когда началось голосование по вопросу о смертной казни, единства среди депутатов не было, и предсказать его исход не брался никто. В результате из 721 депутата, что приняли участие в голосовании, 361 высказались за безусловную смертную казнь.
Старик Николя Раффрон дю Труйе сказал: «Смерть и немедля!»
Пьер Паганель заявил: «Смерть. Король полезен только одним — своей смертью».
Андре Фусседуар выдал: «Мне отвратительно пролитие человеческой крови, но кровь короля — это не человеческая кровь. Смерть!»
Андре Жанбон буркнул: «Народ не может быть свободен, пока жив тиран».
Луи-Шарль де Лавиконтри де Сен-Самсон провозгласил как аксиому: «Пока дышит тиран, задыхается свобода. Смерть!»
Александр-Поль де Шатонёф-Рандон дю Турнель крикнул, довольный придуманным каламбуром: «Смерть Людовику последнему!»
Голоса тех немногих, что говорили о том, что «Людовик мертвый будет опаснее для свободы, чем Людовик живой», и что «история всех народов учит нас, что смерть королей никогда не служила на пользу свободе», просто не были услышаны.
В результате из числа депутатов, принявших участие в голосовании, 361 высказались за смертную казнь, 286 — за изгнание или заточение, 46 — за смертную казнь с отсрочкой до заключения мира, 2 — за тюремное заключение в цепях…
Таким образом, большинство голосов за безусловную смертную казнь имело над меньшинством перевес лишь одного голоса (361 против 360). Чтобы избежать скандала решения участи короля большинством лишь в один голос, монтаньяры добились проверки голосования, рассчитывая склонить на свою сторону нерешительных депутатов, голосовавших за смертную казнь с известными ограничительными условиями. И они не обманулись — состоявшееся на другой день проверочное голосование дало значительный прирост большинству. Результат получился следующий: безусловно за смертную казнь — 387 голосов, прочее — 334 голоса. На следующий день, 19 января, потерпела неудачу последняя попытка той части депутатов, которые желали спасти Людовика: предложенная ими отстрочка исполнения смертного приговора была отвергнута большинством в 380 голосов против 310.
Таким образом, король Людовик XVI был приговорен к смертной казни, и приговор должен был быть приведен в исполнение в двадцать четыре часа.
Национальный Конвент… Там господствовала партия якобинцев, и главами этой партии были Робеспьер, Дан-тон и Марат. Это они потребовали казни короля, и это они с помощью буйной черни так запугали всех умеренных членов Конвента, что большинством голосов король все же был осужден на смерть.
Людовик XVI со своим обычным спокойствием и христианским смирением взошел на эшафот, и голова его упала под топором гильотины 21 января 1793 года. Впоследствии супруга его, Мария-Антуанетта, также погибла на эшафоте, а их малолетний сын умер в темнице.
Много их было в 1793 году, этих членов Конвента, и все они были личности, достойные отдельного повествования. Парижский прокурор Луи-Пьер Манюэль, Шарль Дюфриш-Валазе, Жак-Пьер Бриссо, граф де Керсэн, маркиз де Силлери, Арман Жансонне, Бернар Лидон, Марк Ласурс, Жан-Франсуа Дюкос, Жан-Батист Буайе-Фонфред, Жан Бирото, Жан-Луи Карра, Жак Буало, Жан-Франсуа Гардьен, Пьер Менвьель, Жак Лаказ, Шарль-Луи Антибуль, Пьер Верньо… Все они и многие другие были лучшими из лучших, единственными и неповторимыми, но всех их роднит одно: дата их гибели — 1793 год.
И, кстати, когда Конвент выносил смертный приговор Людовику XVI, самому Робеспьеру оставалось жить всего восемнадцать месяцев, Дантону — пятнадцать месяцев, Марату — пять месяцев и три недели…
Камбасерес — это уменьшительное от Дантона; только, в отличие от Дантона, любившего женщин, Камбасерес предавался несколько иным порокам. Как и у Дантона, у него был звучный голос; вместе с ним он 10 марта 1793 года потребовал учреждения революционного трибунала; 25 марта того же страшного года он вместе с Дантоном вступил в Комитет общественного спасения.
Отметим, что из числа депутатов Конвента, голосовавших за смерть Людовика XVI, 31 человек погиб на эшафоте и 18 человек умерли насильственной смертью до 18 брюмера. Впрочем, большинство дожило до иных времен и до иных убеждений. Так, например, двое сделались министрами при Наполеоне, четверо — сенаторами, четверо — генералами, но большая часть пристроилась к империи в качестве второстепенных чиновников.
Революционный беспредел
Вслед за Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой 6 ноября 1793 года был обезглавлен герцог Шартрский, ставший герцогом Орлеанским, но подписывавшийся как Филипп Эгалитэ (то есть Равенство). Он был высокопоставленным масоном «королевской крови» и другом Дантона. Напомним, его исповедником был дядя Камбасереса, аббат Этьенн-Франсуа де Камбасерес, и это именно он оказал Жан-Жаку неоценимую услугу, введя его в круг ближайших сподвижников и друзей странного герцога, верившего в революцию и боготворившего Прекрасную Деву Свободу.
Был казнен один из адвокатов короля Ламуаньон де Мальзерб, а Раймон де Сез, защитительная речь которого до сих пор считается образцовой, оказался в тюрьме.
Революционный беспредел достиг невиданных масштабов. Зло сделалось невыносимым, и отчаяние, наконец, воодушевило то боязливое большинство, которое до того поддерживало самых оголтелых революционеров, а потом молча соглашалось на все декреты Комитета общественного спасения. В смелых и мужественных вождях не было недостатка, и эти люди увидели теперь, что их собственная жизнь и жизнь тех, кто им дорог, находится в крайней опасности. Кроме того, уже не было более тайной, что между членами деспотического революционного правительства начались трения. На одной стороне были Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон, и они до поры до времени решали все, подавляя любое инакомыслие. Но протест рос. В одной только Ванде в результате гражданской войны погибло около 400 000 человек. В июле 1793 года один из руководителей революции Жан-Поль Марат был убит роялисткой Шарлоттой Корде в своей собственной ванной.
Затем видные революционеры стали убивать друг друга: 5 апреля 1794 года был казнен один из отцов-основателей первой французской республики Дантон, а также его сторонник Камилл Демулен.
Когда Жорж Дантон погиб на гильотине, Максимилиан Робеспьер, человек свершений (а те в периоды агонии старого общества обычно равносильны искоренению), остался фактически единоличным диктатором Франции. Но потом Конвент не вынес «неутомимой работы» Робеспьера и позволил себе уже открыто возмутиться. Когда диктатора пришли арестовывать, он попытался покончить с собой, но лишь покалечил себе челюсть выстрелом из пистолета.
По сути, это был государственный переворот. В историю он вошел как Термидорианский переворот, произошедший 27 июля 1794 года (9 термидора II года по республиканскому календарю), и это было одним из ключевых событий Великой французской революции.
У прогресса только два верных пути: образование масс или общественное coup d’état. Первый путь медленнее, но он ведет к цели прямо и бесповоротно. Мыслящее меньшинство передает свои идеи большинству. Путь общественных coup d’état [переворотов. — Авт.] болезнен, неравномерен, подвержен ошибкам и реакциям. Но он короче <…> Он свойствен наэлектризованным массам.
Уже 28 июля 1794 года на гильотину взошли Максимилиан Робеспьер и его сторонники — Кутон, Огюстен Робеспьер-младший, Сен-Жюст и мэр Парижа Флерио-Леско. Робеспьер был казнен предпоследним. Когда помощник палача сорвал повязку, которая поддерживала его раздробленную челюсть, Робеспьер закричал от боли, и этот его крик «раздался не только над Парижем, а над всей Францией, над всей Европой».
Известны, кстати, такие слова Наполеона о Робеспьере: «Будь он даже моим братом, я собственноручно заколол бы его кинжалом за попытку установить тиранию».
Как известно, не заколол… И даже сам через несколько лет стал не меньшим тираном…
Камбасерес оставался совершенно чужд движению 9 термидора, которое свергло Робеспьера. Можно даже предположить, что он был тайным сторонником свирепого диктатора.
В 1794 году погибли создатель республиканского календаря Филипп Фабр д’Эглантин, знаменитый математик маркиз де Кондорсе, Филипп Леба, Франсуа Шабо, Пьер-Николя Филиппо, Маргерит-Эли Гадэ, Жан-Батист Салль, Франсуа Ребекки, Шарль-Николя Осселен, Клод Базир, Мари-Жан Эро де Сешель и многие другие члены Конвента, ставшего, по сути, лестницей на эшафот.
Революционная гильотина продолжала работать без остановки.
Сейчас историки называют все это Термидорианской реакцией, разворотом от радикальной левой политики монтаньяров к более консервативным позициям и т. д. Однако те, кто предпочли более стабильный политический порядок, стали подавлять «левых» все той же грубой силой, в том числе и путем массовых убийств, которые почему-то романтизируют те, кто традиционно идеализирует Великую французскую революцию.
После Людовика XIV и после Робеспьера французам захотелось вздохнуть полной грудью. Террор сменился разгулом. Францией овладела радость спасшейся от гибели нации.
А что же «болотные жабы»? Они сумели пережить всех деятелей революции. После их гибели они, воспользовавшись результатами проделанной работы, утвердились во Франции в качестве ее настоящих хозяев. Они умели быть в стороне от борьбы и выжидать. Весьма показателен в этом смысле и широко известен ответ бывшего члена Конвента Эмманюэля-Жозефа Сийеса на вопрос о том, что он делал в то бурное время. «Я выжил», — ответил бывший аббат.
Выжил и Камбасерес, и перед ним открылись возможности успешной политической карьеры. И все потому, что он не просто выжил, но и на какое-то время оказался избранным председателем Конвента. Он им был с 7 октября по 22 октября 1794 года, сменив на этом посту Андре Дюмона.
И тут следует отметить, что Камбасерес не был трусом. В те времена, когда большинство, находясь под гнетом страха, уступало и поддавалось все более и более, превращаясь в безмолвных статистов, Камбасерес принадлежал к тем немногим, которые лавировали, но не молчали. По поводу короля он сказал, что Людовик заслужил наказания, но следует отложить казнь до прекращения военных действий. По тем временам, даже такое было невиданной смелостью.
А еще он представил Конвенту адрес, где подвергались осуждению ультра-патриоты, «говорящие так много об эшафотах», где заявлялось, что эти ультра-патриоты «держали в своих руках всё» и что «можно бы потребовать отчета у этих обогатившихся патриотов». Затем этим адресом Камбасерес провозглашал, что собственность священна. Он писал: «Прочь от нас эти системы безнравственности, лени, умаляющие ужас воровства и возводящие его в доктрину». А разве это не смелость?
Да, Камбасересу приходилось лавировать. Да, он играл роль «нейтрала» и вел себя так, что было трудно понять, за кого он. Да, он до поры до времени держался в стороне от активной политики и примкнул к врагам Робеспьера только после того, как их победа стала очевидной. Но у него по любому вопросу имелось свое мнение. Например, когда после казни короля и королевы из-за границы поступило требование освободить «тампльских узников» (их арестованных детей), именно Камбасерес поставил вопрос о детях Людовика XVI и сказал:
— Продолжение заключения членов семейства Капетов не может быть опасным. Высылка же тиранов почти всегда подготовляла их возвращение, и если бы Рим оставил у себя Тарквиниев, ему не пришлось бы бороться против них.
Слова эти можно трактовать двояко. С одной стороны, Камбасерес высказался за продолжение заключения несчастных детей. Но, с другой стороны, это была попытка спасти им жизнь. У короля и королевы было двое детей — Мария-Тереза и Луи-Шарль. Юный дофин до июля 1793 года содержался с матерью в довольно сносных условиях, в распоряжении узников была ванная комната и хорошая пища. После казни матери он был психологически подавлен. Плюс у него обострился туберкулез (наследственное заболевание в семье), и 8 июня 1795 года, в возрасте десяти лет, несчастный ребенок умер на руках охранявших его людей. А вот судьба сестры дофина оказалась не столь печальной: Марию-Терезу обменяли на французских пленных, томившихся в австрийском плену. И ее отправили в Вену. И она дожила до 1851 года.
Высказывался Камбасерес и по другим поводам. Например, когда открылись прения по поводу трактата с Тосканой, он заявил, что подобные переговоры требуют быстроты и тайны. Он совершенно справедливо отметил, что если будут гласно обсуждать условия мира, то «остальные державы станут враждебно относиться к той, которая будет искать сближения с нами, все соединяться против нее».
Камбасерес не просто высказывался. После крушения Робеспьера он три срока был председателем влиятельного Комитета общественного спасения, следившего за работой министров и отвечавшего за национальную безопасность во всех смыслах этого слова — с 7 ноября 1794 года по 30 октября 1795 года.
9 октября 1794 года Камбасерес, только что ставший председателем Конвента, обратился к французам с такой речью:
— Французы, среди триумфов поразмышляем и о наших потерях. Отдельные извращенцы хотели бы выкопать во Франции могилу для свободы. Наследники преступлений Робеспьера и все заговорщики, которых вы уничтожили, встревожены. Отвергайте тех, кто постоянно говорит о крови и эшафоте, отвергайте так называемых исключительных патриотов и людей, обогатившихся за счет революции, которые теперь боятся действий правосудия и надеются найти свое спасение в смуте и анархии. Ищите и возвышайте трудолюбивых и скромных людей, добрых и чистых, которые беспрекословно следуют за республиканскими добродетелями. Пришло время победить твердостью и рассудительностью. Настало время спокойствию, наконец, сменить бушевавшие грозы. Корабль республики, столько раз поврежденный штормами, пришвартовался к берегу, так не отталкивайте его и остерегайтесь приготовленных для вас ловушек.
Это ли не есть проявление высшей мудрости и заботы о своей родной стране?
Конституция 1795 года
Когда с революционным беспределом было покончено, и летом 1795 года Конвент занимался обсуждением проекта новой конституции, едва ли не наибольшее количество разногласий вызвал вопрос о структуре будущей исполнительной власти. В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание тот факт, что на протяжении почти трех последних лет Конвент фактически сосредотачивал в своих руках и исполнительную, и законодательную власть страны.
Согласно подготовленному проекту, исполнительная власть должна была быть вручена так называемой Директории, состав которой планировался в пять человек, из которых один ежегодно выбывал и заменялся новым. Председателем Директории на трехмесячный срок должен был избираться один из директоров. Директории вручалась безопасность Республики, она должна была отдавать приказания по армиям, но ее члены не могли занимать должности генералов. Она должна была назначать министров, комиссаров, генералов и большую часть государственных чиновников.
Ключевым стал вопрос о том, как именно следует избирать эту самую Директорию. Идея избрания исполнительной власти Законодательным корпусом практически не вызывала возражений, ведь доверить это дело народу было слишком опасным, тот «по недомыслию» вообще вполне мог выбрать Бурбонов. Решено было, что членов Директории будет выбирать Совет старейшин из списка, предоставляемого Советом пятисот.
Еще одна проблема, которая неоднократно обсуждалась депутатами в ходе дискуссии по новой конституции, была связана с возрастным цензом для директоров. С официальной точки зрения, депутаты опасались, что люди в слишком пожилом возрасте могут оказаться мало привязаны к делу Революции, молодежь же, напротив, слишком амбициозна, чтобы обеспечить стабильность страны. Разумеется, не последнюю роль здесь играли и честолюбивые устремления самих членов Конвента, хотя сразу оговоримся, что средний возраст депутатов, участвовавших в дискуссии по новой конституции, составлял 42 года и был вполне достаточным для занятия любой должности.
В итоге было решено установить минимальный возрастной ценз для членов Директории в 40 лет, а также специально отметить, что они могут избираться только из бывших депутатов законодательного корпуса или из министров. Это положение вызвало ряд возражений. Говорили, что такой подход дает повод для клеветы, что этим непременно воспользуются враги, чтобы обвинить депутатов в том, что оно специально принято лишь для того, чтобы в Директорию могли войти члены Конвента.
На самом деле так оно и было, но ответное слово взял Камбасерес, подчеркнувший, что предмет дискуссии слишком незначителен, чтобы на нем стоило останавливаться, что надо не отвлекаться на мелочи, а думать только о благе Республики. В завершении своей речи Камбасерес сказал:
— Но на каком основании надо лишать возможности служить народу тех, кто его устраивает? Разве эти коллеги не разделяли наши труды и опасности? Разве не основывали они вместе с нами Республику? Было бы смешно допускать в Директорию только членов Конвента, но аполитично и несправедливо вообще исключать их всех.
После принятия новой конституции Конвент должен был самораспуститься. Фактически он «перетекал» в новую законодательную власть, то есть в Совет пятисот, члены которого должны были быть не моложе тридцати лет, и в Совет старейшин, состоящий из двухсот пятидесяти человек в возрасте не меньше сорока лет. Совет старейшин должен был принимать или отвергать законы, внесенные в него Советом пятисот.
Вновь избранное Законодательное собрание впервые собралось 27 октября 1795 года (5 брюмера IV года). На следующий день депутаты были разделены на две палаты — Совет старейшин и Совет пятисот. В связи с тем, что депутатов в возрасте свыше сорока лет было более двухсот пятидесяти, то членов Совета старейшин пришлось избирать по жребию.
Председателем Совета пятисот был избран Пьер Дону, бывший член Конвента, в свое время голосовавший против смертной казни короля, председателем же Совета старейшин — также бывший член Конвента Луи-Мари Ляревелльер-Лепо.
30 октября Совет пятисот представил Совету старейшин список из пятидесяти кандидатов, из которых тот, согласно новой конституции, должен был избрать пять директоров. Имя Камбасереса значилось в самом конце этого списка.
Небезынтересно посмотреть, кто имел наибольшие шансы быть избранным в Директорию. Чаще всего упоминались имена Буасси д’Англа, Камбасереса, Ле Дульсе де Понтекулана, Ланжюине, Сийеса, Барраса и Ляревелльера-Лепо. Впрочем, из многих названных политиков «не угадали» никого, кроме двух последних.
С Сийесом вышла довольно странная история: сначала он попал в число пяти директоров, но затем сам отказался от этого назначения, мотивируя это тем, что «его жизнь и его деятельность принадлежат законодательству».
Для замены Сийеса Совет старейшин представил новый список, в котором хорошо известными были лишь имена Карно и Камбасереса. 4 ноября на должность директора был избран бывший член Комитета общественного спасения Карно.
Поль-Франсуа Баррас оказался самым младшим среди директоров (в момент избрания ему исполнилось всего сорок лет). Он был высоким, прекрасно сложенным мужчиной с благородными чертами лица. При этом он был полон гордыни, мрачен и редко улыбался, у него были дурные привычки, и ему явно недоставало изящества. Долгое время Баррас был офицером, участвовал в североамериканской освободительной войне и вел образ жизни типичного авантюриста. Революция застала его, выходца из старинной дворянской семьи, без всяких средств к существованию. Поэтому он тотчас же бросился в ее объятия и принял участие во взятии Бастилии. Затем он примкнул к партии Дантона и пробился в Конвент. По словам историка Фридриха Кирхейзена, «в действительности же ему было очень мало дела до блага своих соотечественников, и он не старался заботиться об их интересах». Фридриху Кирхейзеру вторит и Вильям Миллиган Слоон, утверждающий, что у Барраса вряд ли имелись «какие-либо искренние стремления, кроме пламенного желания держаться на поверхности и не упускать из рук пирога, до которого ему удалось дорваться».
Луи-Мари Ляревелльер-Лепо был родом из Вандеи. Он страстно ненавидел священников и мечтал вообще упразднить католицизм, заменив его некоей религией разума и гуманности. Вначале он избрал карьеру юриста, затем посвятил себя науке, затем — политике. Он приобрел много познаний, но ни в чем так и не стал специалистом. По словам Фридриха Кирхейзена, «он был всем понемногу: и писателем, и философом, и ученым, только не государственным мужем».
В состав Директории вошел также Жан-Батист Ребелль — бывший юрист из Эльзаса, искренний и преданный делу революции демократ. В качестве государственного деятеля он обладал большими способностями и познаниями, нежели его коллега Ляревелльер-Лепо: «прежде всего он был энергичным, трудолюбивым, хотя и корыстным человеком».
Четвертым членом Директории стал Лазар-Николя Карно. Он начал свою карьеру инженерным офицером и к началу Революции был капитаном. Во время революционного террора он, будучи членом Комитета общественного спасения, лично подписал целый ряд смертных приговоров. Между тем Республика была многим обязана Карно в области организации армии.
Карно в умственном отношении значительно превосходил всех своих коллег. Он был неутомимым работником. Его практический ум и умеренные взгляды принесли большую пользу внутренней и внешней политике Директории. Его открытый характер был несимпатичен его коллегам. К интригам он относился с отвращением. У него не было ни алчности Барраса, ни высокомерной заносчивости Ребелля, ни жестокости и ханжества Ляревелльера-Лепо. Ввиду этого он скоро вступил в конфликт с другими членами Директории.
Пятым членом Директории стал Этьенн-Франсуа Летурнёр — бывший капитан инженерных войск. Он был самым незначительным из всех своих коллег. Не имея собственных убеждений, он сразу же примкнул к Карно и по большей части голосовал так же, как и он. Летурнёр не пользовался особо большим уважением, не отличался выдающимся умом и какими-то особыми способностями. Его избрание удивило очень многих. 19 мая 1797 года он по жребию первым должен был уйти из Директории.
Комитет общественного спасения практически прекратил свою деятельность в день роспуска Конвента — 26 октября 1795 года. Соответственно, Директория начала работать в ноябре 1795 года. Пять директоров разделили между собой дела в соответствии со своими склонностями и способностями: Ляревелльер-Лепо занялся народным просвещением, науками и искусствами, Ребелль — организацией финансов и дипломатией, Летурнёр — морским ведомством и колониями, Баррас взял на себя заботы о полиции и внешнем представительстве, а Карно посвятил себя военному делу.
К удивлению многих, Камбасерес в состав Директории не вошел. Ему это просто было не нужно. То, что два директора всегда были в оппозиции к трем другим, говорило о том, что ни о каком единстве исполнительной власти не могло идти речи.
Директория не была диктатурой, предназначенной для спасения отечества, как та, которая оказала столько услуг революционной Франции. Законодательная и исполнительная власти находились по отношению друг к другу в положении, почти неизбежно вызывавшем между ними антагонизм.
Это было на руку Камбасересу. Он рассуждал так: с одной стороны, Директория должна была быть эффективной, с другой, — она не должна была стать слишком сильной. Нетрудно заметить, что последняя идея во многом превалировала над первой: исполнительная власть была фактически подчинена законодательной.
Таким образом, Камбасерес, до конца октября 1795 года бывший председателем Комитета общественного спасения, а уже в октябре 1796 года ставший председателем Совета пятисот, остался во главе реальной власти во Франции. Заметим, что возглавить Совет старейшин (высшую и более престижную палату Парламента) Камбасерес не мог по определению: ему не позволял это сделать его статус холостяка.
Члены же Директории, получившей ужасное наследство в виде огромных государственных долгов, послевоенной разрухи, голода и враждебности прессы, приобрели на свою голову лишь одни неразрешимые проблемы.
Государственный переворот 18 фрюктидора
Как известно, в мае 1797 года на место Летурнёра был избран французский посланник в Швейцарии бывший маркиз Франсуа де Бартелеми. Позиции оставшегося в одиночестве Карно резко ослабли.
18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) стремившийся к верховной власти в стране Баррас, опираясь на десять тысяч штыков генерала Ожеро, разогнал Совет старейшин и Совет пятисот, приказал арестовать большинство их депутатов, а заодно и своих противников в Директории Карно и Бартелеми. Бартелеми был схвачен и отправлен в ссылку, а Карно воспользовался случаем и, выпрыгнув из окна своей квартиры, тайно бежал в Женеву.
Солдаты Ожеро действовали решительно и четко: за несколько часов были аннулированы выборы в 49 департаментах, 177 депутатов отстранено от выполнения своих обязанностей, закрыты 42 оппозиционные газеты. Баррас торжествовал. На два освободившихся места в Директорию были избраны новые директоры — ничего особо собой не представлявшие Франсуа де Нёфшато и Антуан Мерлен.
Фактически это был государственный переворот, но Камбасереса он удивительным образом не коснулся. Свой председательский пост в Совете пятисот он оставил за три месяца до переворота (27 мая 1797 года), уступив свое место генералу Пишегрю.
Вот что пишет по этому поводу историк Жак-Оливье Будон: «Он проиграл на выборах и вынужден был отойти от политической жизни, чтобы вернуться в нее в июле 1799 года в качестве министра юстиции».
Но это выглядит слишком просто — «проиграл на выборах». На самом деле Камбасересом будто бы управляли какие-то высшие силы, и он всегда уходил со сцены в самый подходящий для этого момент. Ведь что последовало за этим? Подвластная Баррасу Директория фактически объявила войну законодательной власти, причем войну не на жизнь, а на смерть. А преждевременная смерть никак не входила в планы Камбасереса.
Что стало с генералом Пишегрю и многими другими депутатами, хорошо известно. Кто-то из них бежал из страны, кто-то был арестован и сослан на верную погибель в малярийные болота Гвианы. По данным Фридриха Кирхейзена, «из 209 лиц, осужденных на ссылку, 35 погибли от болотной лихорадки, а 85 тяжело заболели».
Пишегрю чудом удалось бежать, но его конец в тюремной камере в 1804 году был предопределен.
Камбасерес же действительно временно отошел от публичной политической деятельности, чтобы переждать все эти драматические события и через два года спокойно вернуться.
Чем же занимался Камбасерес эти два года?
Известно, что в сентябре 1796 года он основал свою фирму, как бы сейчас сказали, юридического консалтинга. Будучи прекрасным юристом, Камбасерес консультировал крупные предприятия и богатых финансовых воротил типа банкира Габриэля Уврара и поставщиков армии братьев Мишель.
В своих «Мемуарах» Камбасерес писал об этом периоде своей жизни: «Мое существование было прекрасным, а результаты моей работы позволяли мне поддерживать семью».
Действительно, доходы юридической фирмы Камбасереса были весьма значительными: за VI год, например, то есть с сентября 1797 года по сентябрь 1798 года, они составили почти 21 000 ливров. Для сравнения: годовой доход слуги в те времена составлял порядка 500 ливров, а рабочего — около 1000 ливров.
При этом Камбасерес, как бы сейчас сказали, активно занижал доходность своего предприятия. Известно, например, что он осуществлял юридическое обслуживание «Индийской компании» (Companie des Indes). Официально объявленные доходы Камбасереса от этой деятельности (например, 30 ливров в VI году и 204 ливра в VII году) явно входили в противоречие с масштабами оказанных услуг, зафиксированных в архивах компании. «Общество шахт Анзена» (Société des mines d’Anzin) также в своих отчетах указывало на то, что заплатило Камбасересу годовой гонорар в 2400 ливров, сам же Камбасерес включил в свой отчет лишь 1200 ливров.
То, чем занимался Камбасерес, вполне можно назвать стратегическим консультированием. По оценкам, его состояние на сентябрь 1799 года составляло примерно полмиллиона ливров.
Министр юстиции
К маю 1799 года в составе Директории из первоначальных пяти членов остался лишь один Баррас. Компанию ему на сей раз составляли Луи-Жером Гойе, Эмманюэль-Жозеф Сийес, Пьер Роже-Дюко и Жан-Франсуа Мулен. Новая Директория, в которой царил все такой же разлад, как и за четыре года до этого, активно принялась за перемены в составе министерств и главнейших администраций. Каждый, естественно, старался «протащить» в руководство своих людей.
20 июля 1799 года при поддержке Сийеса, главного конкурента самоуверенного Барраса, Камбасерес получил портфель министра юстиции. По словам Альбера Вандаля, в нем «Сийес оценил зрелый, сложившийся ум, словно самой судьбою предназначенный к трудам по переустройству государства».
В своих «Мемуарах» Камбасерес написал, что он не задал Сийесу ни одного вопроса, но нам представляется сомнительным, что он вот так «вслепую» взялся за новое дело.
Заняв пост министра, Камбасерес нашел в своем департаменте форменный хаос. Все было буквально завалено петициями о привлечении к ответственности экс-директоров Ребелля, Трейльяра, Мерлена и Ляревелльера-Лепо. Компромата (в большинстве своем ложного) было набрано предостаточно, однако процедура отдачи под суд была очень медленной и сложной, поэтому дальше кулуарных сплетен дела не шли. Что касается настоящей работы министерства юстиции, то фактически Камбасересу пришлось все начинать сначала.
Сийесу, явно превосходившему других членов Директории, не удалось установить полный контроль над правительством. Поддерживали Сийеса лишь Роже-Дюко, Камбасерес и еще два министра.
Несмотря на это, Сийес, подняв знамя порядка, открыто объявил войну окопавшимся во власти якобинцам, самым опасным из которых был занимавший ключевую должность военного министра Бернадотт. Активно помогал ему в этом Камбасерес: по собственному почину он убирал из списков подведомственных судей и присяжных самых отчаянных ультра-революционеров.
Бернадотта планировалось «убрать» по-тихому. Историк Альбер Вандаль пишет об этом следующее: «Камбасересу, к которому вообще охотно прибегали, как к человеку находчивому и умному, советчику, без всяких прелиминарий предложили взять на себя временное управление военным министерством и самому добиться отставки Бернадотта; оба поручения он отклонил».
В конечном итоге Бернадотта в сентябре 1799 года все же «ушли» в отставку, а на его место назначили ничего собой не представлявшего Дюбуа-Крансе, которого, к тому же, не оказалось в Париже. В его отсутствие временно исполняющим обязанности поставили генерала Миле-Мюро.
Пока директор Сийес вел свою подготовительную работу, его главный конкурент Баррас занимался своим любимым делом — интригами, а Гойе повсюду видел заговорщиков и тратил время исключительно на изучение полицейских донесений. Один Мулен ничего не делал, он лишь читал газеты и страшно комплексовал по поводу своей второстепенности и ненужности. Однажды Камбасерес явился к нему, чтобы засвидетельствовать свое почтение и заручиться его благосклонностью. Мулен несказанно обрадовался и заявил:
— Что вы! Это я прошу вашей дружбы сейчас и покровительства на будущее время. Я не обманываюсь относительно вашего настоящего положения и того, которое вас ждет впереди.
Поделиться книгой: