Борьба за огонь

Тучи почернели. Пурпуровая бездна залегла в глубине пространства, один за другим появлялись маленькие, сверкающие камешки звезд. Повеяло дыханием ночи.

Нао, привыкший к сторожевым кострам, к этому светлому барьеру, ограждающему людей от моря мрака, теперь острее почувствовал свою слабость и беспомощность. Каждое мгновение мог появиться серый медведь или леопард, тигр или лев, хотя они и редко проникали в глубь саванны; стадо зубров могло растоптать слабое человеческое тело; многочисленность придавала волкам силу крупных хищников, голод вооружал их храбростью.

Воины поели сырого мяса. Это была печальная трапеза; они предпочитали запах жареной пищи. Нао первым стал на стражу. Он всем своим существом вдыхал ночь. Он воспринимал ее тончайшие, неуловимые оттенки. Его зрение улавливало свечение предметов, их бледные формы, перемещение теней. Его слух различал шелест ветерка, треск растений, полет насекомых и хищных птиц, шаги и ползание животных. Он издали узнавал визг шакала, смех гиены, вой волков, крик орла; в его ноздри проникало дыхание влюбленного цветка, приятный запах трав, вонь хищников, приторный запах пресмыкающихся. Его кожа воспринимала тысячи впечатлений, получаемых от холода и тепла, от сырости и сухости, от малейшей перемены ветра. Его жизнь сливалась с жизнью природы.

Эта жизнь была полна опасностей. Созидание сопровождалось разрушением; жизнь покупалась только силой, хитростью, неутомимой борьбой. В каждом кусте Нао подстерегала опасность: зубы, которые могли его перегрызть, когти, которые могли его разорвать. Огненные глаза хищника грозили ему из мрака ночи.

Однако большинство зверей, считая человека сильным животным, проходили мимо него. Прошли гиены; их пасти были страшнее львиных, но гиены избегали нападать на живых людей, они искали мертвечины; остановилась стая волков, но волки не тронули людей, так как не были очень голодны и, предпочитая более легкую добычу, двинулись по следам антилоп; появились похожие на волков собаки, долго выли вокруг кургана. Иногда одна или две из них подкрадывались совсем близко к становищу людей, но страх перед двуногими удерживал их от нападения.

Было время, когда они в большом количестве бродили вокруг лагеря уламров, пожирая отбросы, принимая участие в охоте. Старый Гун подружился с двумя собаками, он кормил их внутренностями и костями животных. Обе они погибли в схватке с кабаном. Приручить других не удалось, так как Фаум, ставши вождем, приказал убивать всех собак. Нао нравилась дружба с собаками, она делала человека более сильным и уверенным. Но здесь, в саванне, он считал встречу с ними опасной, — собак была целая стая, а людей всего трое.

Между тем собаки теснее обступили курган; они перестали лаять, учащенно дышали. Нао забеспокоился. Он взял камень и бросил в самую дерзкую из стаи.

— У нас есть рогатины и палицы, они могут уничтожить медведя, зубра и льва! — крикнул он. Камень попал собаке в голову. Испуганная ударом и звуком человеческого голоса, собака скрылась в темноте. Остальные собрались в кучу. Казалось, они о чем-то совещались. Нао снова бросил в них камнем.

— Где вам сражаться с уламрами! Подите, охотьтесь за сайгой и волками. Посмейте только подойти, я выпущу вам кишки!

Разбуженные голосом своего вождя, Нам и Гав вскочили на ноги; появление новых противников заставило собак отступить.

Семь дней шел Нао. До сих пор ему благополучно удавалось избегать опасностей; число их увеличивалось по мере приближения к лесу. Хотя лес и находился еще в нескольких днях ходьбы, но уже стали появляться его первые предвестники: островки деревьев, крупные хищники. Уламры уже встретили тигра и большую пантеру. Ночи становились все опаснее. Уламрам приходилось с вечера искать себе убежище; они укрывались в расщелинах скал, среди кустарников, ночевать на деревьях они не решались. На восьмой и девятый день их стала мучить жажда. Ни ручейка, ни болотца, кругом выжженная пустыня; иссохшие пресмыкающиеся светились среди камней; насекомые наполняли воздух беспокойным трепетанием, они летали, вычерчивая медные, нефритовые, перламутровые спирали, они впивались в кожу воинов и кололи их своими острыми хоботками.

На девятый день земля стала свежей и мягче, с холмов спускался аромат вод; уламры увидели стадо зубров, направляющееся к югу. Тогда Нао сказал своим товарищам:

— Мы утолим жажду еще до захода солнца! Зубры идут на водопой.

Нам, сын Тополя, и Гав, сын Сайги, выпрямили свои истомленные жаждой тела. Это были ловкие юноши, но им не хватало решимости, в них нужно было воспитать мужество, веру в себя, выносливость. Зато они были покорны, склонны к радости, легко забывали страдания. Предоставленные самим себе, они легко приходили в замешательство перед любой опасностью, поэтому они предпочитали не разъединяться. Нао ощущал в них продолжение своей собственной силы. Их руки были проворны, ноги гибки, глаза зорки, слух остер. Они были верными слугами и легко покорялись мужеству и воле вождя. За девять дней пути они крепко привязались к Нао. Он был для них представителем рода, воплощением силы, защитником и покровителем. И когда Нао шел впереди них, опьяненный утром, радуясь своему сильному телу, они всем существом тянулись к нему, как дерево тянется к свету.

Нао это скорее чувствовал, чем понимал, это ощущение поднимало его в собственных глазах и вселяло в него уверенность в победе.

От деревьев легли длинные тени, травы всласть напились земного сока. Закатное солнце, большое и желтое, освещало стадо зубров, похожее издали на мутный поток воды.

Последние сомнения Нао рассеялись: по ту сторону холмов была вода — это подсказывал ему инстинкт, об этом свидетельствовали пробиравшиеся следом за зубрами многочисленные животные. Подобно Нао, его спутники учуяли в воздухе прохладную влажность.

— Надо опередить зубров, — сказал Нао.

Он боялся, что водоем окажется слишком мал и зубры займут его берега. Воины ускорили шаг.

Зубры двигались медленно — старые быки были осторожны, молодые устали. Уламры быстро достигли вершины холма. Другие животные тоже спешили, им тоже хотелось быть первыми у водопоя. Торопливо бежали легкие сайги, муфлоны, джигетаи, наперерез им несся табун лошадей. Многие из них уже перевалили через холм. Нао опередил зубров: можно будет пить не торопясь. Когда люди достигли перевала, зубры были еще у его подножия. Нам и Гав еще больше ускорили шаг; жажда их усиливалась; они перевалили через холм и увидели воду. Она была матерью, творцом, более благотворным и менее жестоким, чем огонь. Их глазам открылось озеро, вытянутое у подножия скал, перерезанное островками, справа питавшееся потоками реки, слева падавшее в бездну. К нему можно было пройти тремя путями: по реке, тем перевалом, что миновали уламры, и еще другим, между скал. В остальных местах озеро было окружено базальтовыми стенами.

Воины радостными возгласами приветствовали воду, оранжевую от заходящего солнца. У водопоя уже теснились сухопарые сайги, маленькие коренастые лошадки, дикие ослы с тонкими копытами, муфлоны с бородатыми мордами, несколько козочек, хрупких, как осенние листья; отдельно от них стоял старый олень, на лбу которого росло как будто целое дерево. Но из них один только кабан утолял свою жажду, не торопясь, без страха, остальные животные пили, навострив уши, готовые каждую секунду пуститься в бегство. «Слабые должны жить в постоянном страхе» — так гласил закон первобытной жизни.

Вдруг головы животных повернулись в одну сторону. Это произошло быстро и вызвало замешательство. Через мгновенье лошади, олени, дикие козы, муфлоны уже бежали на запад под ливнем алых лучей. Один только кабан остался на месте; он стоял, вращая своими кровавыми маленькими глазами в шелковистых ресницах. Появилась стая крупных волков, на высоких ногах, с большою пастью, с близко посаженными желтыми глазами. Уламры схватились за рогатины и дротики. Кабан оскалил свои искривленные клыки и неистово заревел. Волки своими острыми глазами и тонкими ноздрями измерили силу врага и, сочтя его опасным, бросились в погоню за убегавшими животными.

Их уход принес успокоение, и уламры, утолив жажду, стали совещаться. Надвигались сумерки; солнце опускалось за скалы, продолжать путь было уже поздно. Где же искать ночлега?

— Зубры подходят! — сказал Нао. Он посмотрел на западный перевал. Все трое прислушались, затем легли на землю.

— Это не зубры! — прошептал Гав.

— Это мамонты! — сказал Нао.

Уламры поспешно обследовали местность. Между базальтовым холмом и стеной из красного порфира с довольно широким выступом, по которому легко мог пройти крупный зверь, протекала река. Уламры взобрались на гору. Во мраке каменной бездны бурлила вода; над пропастью горизонтально вытянулись деревья, сломанные обвалами или собственной тяжестью, иные из них поднимались из глубины ущелья, очень тонкие и высокие. Вся энергия их ушла на то, чтобы дотянуть пучок листьев к бледному свету; обросшие мохом, обвитые лианами, изъеденные грибками, они выказывали ненарушимое долготерпение побежденных.

Нам первый увидел пещеру. Низкая, не очень глубокая, неправильной формы. Уламры сначала долго и пристально ее разглядывали. Затем Нао, пригнув голову к земле, расширив ноздри, вошел в нее, опередив своих товарищей. В пещере валялись скелеты с кусками кожи, рога, челюсти. Очевидно, хозяин пещеры был сильный и грозный охотник. Нао старался уловить его запах.

— Это пещера серого медведя, — заявил он. — Прошло больше одного новолуния, как она опустела.

Нам и Гав еще не знали этого чудовищного животного — уламры кочевали в местах, где водились тигры, львы, зубры, даже мамонты, но серый медведь попадался редко. Нао встречал его во время своих дальних странствий, он знал его слепую, как у носорога, жестокость и силу, почти равную силе льва-великана, его чудовищную неустрашимость. Возможно, что медведь покинул пещеру совсем или переселился лишь на короткое время, быть может, с ним приключилось какое-нибудь несчастье. Уверенный, что животное не придет этой ночью, Нао решил занять его жилище. В это время ужасный рев потряс скалы и пронесся по реке: пришли зубры! Их могучие голоса отдавались эхом в этом странном месте.

Нао не без волнения прислушивался к реву этих огромных животных. Человек редко охотился на зубров. Быки обладали таким ростом, такой силой и ловкостью, которых потомки их уже не знали; они чувствовали свою силу и не боялись даже самых крупных хищников.

Уламры вышли из пещеры. Они были взволнованы необычайным зрелищем, их темный ум улавливал без мысли, без слов ту мужественную красоту, что таилась в глубине их собственного существа; они предчувствовали ту тревогу, что через сотни веков породит поэзию великих варваров.

Едва только уламры вышли из пещеры, как снова раздался рев, менее сильный, менее ритмичный, не похожий на рев зубров; тем не менее он возвещал о приближении животных, наиболее могучих из всех, что бродили в ту пору по земле.

В те времена мамонт был непобедим. Его появление обращало в бегство льва и тигра, лишало храбрости серого медведя. Прошли тысячелетия, прежде чем человек рискнул напасть на него. И только один носорог, слепой и глупый, осмеливался вступать с ним в бой. Мамонт был ловок, проворен, неутомим, легко лазил по горам, обладал устойчивой памятью. Его хобот схватывал и измерял предметы, его клыки рыли землю, в его жилах текла ярко-красная кровь; без сомнения, он обладал более ясным сознанием, чем, скажем, наши ручные слоны, сознание которых притуплено длительной неволей.

Вожаки зубров и мамонтов подошли к воде одновременно. Мамонты, привыкшие к тому, что им все уступают дорогу, пожелали напиться первыми. Обычно это не встречало противодействия ни со стороны бизонов, ни со стороны зубров. Однако на этот раз зубры заупрямились.

Ими предводительствовали быки, которые еще плохо знали мамонтов. Быки-предводители были гигантских размеров — самый крупный был ростом с носорога. Томимые сильной жаждой, они неудержимо стремились к воде. Завидев, что мамонты хотят пройти первыми, они пронзительно заревели, задрав кверху морды и раздувая шеи. Мамонты преградили им дорогу. Пять старых самцов выстроились в ряд, их тела возвышались, как холмы. Клыки длиною не меньше десяти локтей способны были проткнуть дуб, их хоботы казались черными питонами, головы — скалами, их толстая кожа походила на кору старых вязов. За ними следовало огромное стадо. Устремив свои маленькие проворные глазки на быков, мамонты рассматривали их с невозмутимым спокойствием.

Восемь зубров с неподвижными зрачками, с буграми на спине, с курчавыми, бородатыми головами, дугообразными, расходящимися рогами встряхивали густыми гривами, тяжелыми и грязными; инстинктивно они чувствовали силу врага, но рев стада возбуждал в них воинственный задор. Самый сильный из них — вожак вожаков, наклонив свои сверкающие рога, кинулся на мамонта, который стоял к нему ближе других. Мамонт, пораженный в плечо, упал на колени. Зубр продолжал бой с упорством, свойственным его роду. Преимущество было на его стороне, он крепко стоял на ногах, его острые рога были неотразимы, мамонт же мог защищаться только хоботом. Зубр был грозен своей яростью, сквозившей во всем, — в его затуманенных глазах, в дрожащем затылке, в пене на морде, в уверенных и быстрых движениях. Он стремился опрокинуть противника и распороть ему живот. Тогда победа останется за ним.

Мамонт сознавал это, он всячески старался не дать повалить себя на бок. Опасность вернула ему хладнокровие. Он ждал, чтобы зубр замедлил свои удары и тем самым дал ему подняться на ноги.

Это неожиданное нападение озадачило остальных вожаков. Четыре мамонта и семь зубров застыли в зловещем ожидании. Никто из них не решался вмешаться, они чувствовали, что им тоже угрожает опасность. Мамонты первые выказали признаки нетерпения. Самый крупный из них подошел ближе к бойцам. Тяжело дыша, он зашевелил своими перепончатыми ушами, похожими на крылья гигантских летучих мышей. В этот момент мамонт, который сражался с быком, сильно ударил хоботом по ногам противника. Зубр покачнулся. Воспользовавшись этим, мамонт поднялся с земли. Огромные животные стояли теперь друг против друга. Ярость вихрем крутилась в мозгу мамонта; громко затрубив, он поднял свой хобот и повел наступление. Его кривые клыки с такой силой отбросили зубра в сторону, что у того треснул костяк. С возрастающей яростью мамонт вспорол ему клыками живот и растоптал его внутренности, погрузив в кровь свои чудовищные ноги.

Вопль побежденного растворился в общем шуме; сражение между вожаками началось. Семь зубров и четыре мамонта ринулись друг на друга. Волнение вожаков передалось их стадам. Глухое мычание зубров смешивалось с пронзительными голосами мамонтов; ярость вздыбила огромные волны их тел. Головы, рога, хоботы и клыки смешались в общей свалке.

Вожаки целиком отдались битве. Это была огромная толчея тел, месиво из ярости и боли. При первом столкновении численное превосходство дало преимущество зубрам. Один из мамонтов был повален на землю тремя быками, второй упал замертво при обороне; но зато два других одержали быструю победу. Набросившись на противника, они стали потрошить его клыками, топтать и душить. Заметив опасность, грозящую товарищам, мамонты бросились им на помощь. Три зубра, терзавшие упавшего мамонта, были застигнуты врасплох. В один миг они были опрокинуты, двое раздавлены тяжелыми ступнями, третий обратился в бегство. Его побег увлек за собой остальных быков. Паника овладела всем стадом. Сперва это была тишина, странная неподвижность, затем стадо дрогнуло, послышался топот, похожий на шум дождя, через мгновение отступление превратилось в бегство. Зажатые в узком проходе животные бросались друг на друга, сильные опрокидывали слабых, более ловкие взбирались на спину упавших. Их кости трещали, как деревья, поваленные циклоном.

Мамонты и не думали о преследовании. Они только лишний раз доказали степень своей мощи, свое право считать себя хозяевами земли. Колонна гигантов глиняного цвета, с длинной жесткой шерстью, с жесткими гривами направилась к водопою. Они пили с такой жадностью, что уровень воды в маленьких бухтах быстро понизился.

Обитатели леса, напуганные борьбой, смотрели со склонов холмов, как пьют мамонты. Уламры тоже созерцали их в почтительном оцепенении.

Нао сравнивал хрупкие руки, тонкие ноги, узкие торсы своих товарищей с ногами мамонтов, крепкими, как дуб, с их телами, похожими на скалы. Каким ничтожным и слабым казался ему теперь человек, всю свою жизнь блуждающий в саванне!

Он думал также о желтых львах, о львах-великанах, о тиграх, которые могли ему встретиться и под когтями которых человек слаб и беспомощен, как пташка в когтях орла.

Глава III

В пещере

Это было после полуночи. Как цветок вьюнка, плыла вдоль облака белая луна; она катила свои волны по реке, по безмолвным скалам, тени которых падали на озеро. Мамонты ушли. Было тихо. Лишь изредка проползало какое-нибудь пресмыкающееся или бесшумно пролетала ночная сова.

Гав дежурил у входа в пещеру — была его очередь сторожить. Он дремал от усталости, его внимание пробуждалось лишь при каких-нибудь внезапных шумах, при новых или усиливающихся запахах, при порывах ветра. Им овладело оцепенение, поглотившее все, кроме чувства опасности. Пробежала сайга — это заставило его поднять голову и оглядеться: вдали показался чей-то массивный силуэт, который двигался, покачиваясь. Тяжелые и в то же время гибкие конечности, крупная голова, заостренная книзу, какое-то странное очертание туловища, схожее с человеком. Это медведь. Гав знал пещерного медведя, великана с выпуклым лбом, который мирно жил в своей берлоге, пасся на своих пастбищах и питался растительной пищей. Только сильный голод мог принудить его к нападению на животных. Но тот, что приближался, не походил на пещерного медведя. Гав окончательно убедился в этом, когда увидел его, освещенного луной: сплюснутая голова сероватой масти, в походке чувствовалась уверенность, жестокость и хитрость плотоядных животных: это был серый медведь, соперник крупных хищников. Гав вспомнил рассказы своих соплеменников, бывавших в горах. Серый медведь справляется с зубром и буйволом и перетаскивает их с такой же легкостью, как леопард антилопу. Его когти одним ударом могут распороть грудь и живот человека; он может задушить лошадь и не боится ни тигра, ни рыжего льва. Старый Гун полагает, что серый медведь уступает только льву-великану, мамонту и носорогу. Однако сын Сайги не испытал того внезапного страха, который внушал ему обычно тигр. Встречаясь неоднократно с пещерным медведем, он считал всех медведей добродушными и бесхитростными. Это воспоминание успокоило молодого воина, но вскоре поведение приближавшегося зверя внушило ему подозрение. Гав подбежал к вождю. Ему стоило только коснуться его руки, и высокая фигура Нао появилась из мрака пещеры.

— Чего хочет Гав? — спросил Нао.

Гав протянул руку по направлению к вершине холма. Лицо вождя выразило изумление:

— Серый медведь!

Нао обвел взглядом пещеру. Поблизости было несколько валунов, которыми можно было загородить в нее вход. Нао подумал о бегстве, но отступление было возможно только в сторону водоема, где медведь легко мог их настигнуть. Оставалось единственное средство — взобраться на дерево. Серый медведь не лазает по деревьям, но зато он способен караулить под деревом бесконечно долго, да к тому же поблизости не было деревьев с толстыми ветками.

Заметил ли зверь Гава, присевшего на корточки, или он просто возвращался в свое логово после длительного путешествия? Но пока Нао размышлял об этом, медведь уже спускался по крутому откосу холма. Здесь он поднял голову, понюхал влажный воздух и пустился бежать рысью. Воины подумали было, что он удаляется от них, но зверь остановился как раз у того места, где скала была более доступной. Отступление было отрезано. У верховьев реки выступ обрывался, скала становилась неприступной; в низовьях пришлось бы бежать на виду у медведя: он успеет перейти узкую речку и загородить дорогу беглецам. Оставалось только ждать, пока зверь уйдет или нападет на пещеру.

Нао разбудил Нама, и все трое принялись загромождать вход в пещеру валунами.

После некоторого колебания медведь решил переплыть реку. Он не спеша достиг берега и взобрался на выступ скалы. По мере того как он приближался, все отчетливее вырисовывалась его мускулистая туша; иногда при свете луны сверкали его зубы. Нам и Гав дрожали от страха. Любовь к жизни наполняла их сердца; сознание своей слабости затрудняло дыхание. Нао тоже был встревожен. Он знал силу противника и понимал, что медведю понадобится немного времени, чтобы умертвить трех человек; его толстая кожа, кости, подобные граниту, были почти неуязвимы для дротика, топора и рогатины.

Вскоре перед входом в пещеру выросла стена из валунов, осталось незакрытым лишь небольшое отверстие в рост человека. Когда медведь подошел близко, он, рыча, наклонил голову и удивленно оглянулся. Он давно уже почуял людей и услышал шум, производимый их работой, но он никак не ожидал найти закрытым вход в свою берлогу, где он провел столько лет. Он смутно уловил связь между появлением препятствия и теми, кто занял его обиталище. Почуяв запах слабых животных, которыми он рассчитывал полакомиться, он не выказал им ни малейшей осторожности. Он потягивался, освещенный луной, расправлял серебристую грудь, покачивал остроконечной мордой. Затем вдруг беспричинно и зловеще зарычал. В беспокойстве встал на задние лапы — в этой позе он казался огромным волосатым человеком, только с чересчур короткими ногами и чрезмерно развитым торсом — и двинулся к пещере.

Нам и Гав, скрывшиеся в темноте пещеры, держали наготове топоры; сын Леопарда поднял свою палицу: они ждали, что животное просунет в отверстие передние лапы, и тогда их можно будет отрубить. Но вместо лап показалась огромная голова, заросшая свалянной шерстью, лоб, слюнявые губы, острые белые зубы. Нам и Гав с силой опустили свои топоры. Нао взмахнул палицей, но низкий потолок помешал нанести удар. Медведь зарычал и отступил. Он не был даже ранен, на морде не выступило ни единой капли крови, только движение челюстей и вспыхнувшие зрачки говорили о негодовании оскорбленной силы. Однако он не пренебрег уроком и тотчас же изменил тактику. Обладая утонченной способностью распознавать опасности, зверь отлично знал, что иногда лучше обойти препятствие, нежели идти напролом. Он толкнул стену, она дрогнула под его тяжестью. Медведь с удвоенной силой заработал лапами, плечом, головой, то напирая на стену, то вцепляясь в нее своими когтями. Отыскав слабое место, он налег на него всей своей тяжестью. Люди не могли достать его здесь своими короткими руками. Они и не пытались больше нападать на него. Нао и Гав подпирали стену, успешно оберегая ее от сотрясений, в то время как Нам через отверстие наблюдал за животным, нацеливаясь дротиком в его глаз.

Вскоре нападающий понял, что стена перестала шататься. Такое открытие, опрокидывавшее весь многолетний опыт животного, крайне удивило его и привело в отчаяние. Медведь остановился, присел на задние лапы и стал обнюхивать стену, наклонив голову с недоверчивым видом. Наконец, решив, что он ошибся, медведь снова принялся штурмовать препятствие лапами, плечом и всем корпусом. Но препятствие не поддавалось. Медведь пришел в ярость и забыл всякую осторожность. Его привлекало к себе отверстие, оставшееся свободным, оно казалось единственным удобным проходом в пещеру, и, обезумев от гнева, медведь бросился в него. Брошенный дротик попал ему в самое веко, но это не приостановило нападения, которое стало непреодолимым. Ярость клокотала в этой массе тела, кровь бурлила в ней потоками — животное удвоило усилия. Стена рухнула.

Нао и Гав отскочили в глубь пещеры; Нам очутился в объятиях чудовищных лап. Он и не думал защищаться; он походил на антилопу, схваченную пантерой, на лошадь, поваленную львом. Опустив руки, широко раскрыв рот, он ждал смерти в приступе какого-то оцепенения. Но Нао, вначале растерявшийся, быстро обрел тот воинственный пыл, что порождает героев. Он отбросил топор, считая его бесполезным, и схватил обеими руками дубовую, суковатую палицу. Заметив Нао, медведь бросил свою слабую, трепещущую в его лапах добычу и двинулся на более опасного противника. Но не успел он пустить в дело свои лапы и зубы, уламр занес над ним палицу.

Оружие опередило. Удар пришелся по челюсти медведя, задев его ноздри. От боли зверь заревел и осел на задние лапы; второй удар, нанесенный Нао, пришелся по несокрушимому черепу. Но огромное животное уже оправилось и бросилось вперед. Уламр едва успел спрятаться за выступ скалы, медведь с размаху ударился о камень. Воспользовавшись оплошностью зверя, Нао выскочил из засады и с воинственным криком ударил дубиной по длинному позвоночнику медведя, позвоночник треснул, зверь, уже ослабевший от ушиба о скалу, покачнулся и упал. Нао, опьяненный своей силой, дробил ему лапы, челюсти, в то время как Нам и Гав вспарывали живот ударами топоров. Когда, наконец, вся эта масса перестала трепыхаться, воины молча переглянулись. Это была торжественная минута. Итак, Нао — самый неустрашимый, самый грозный из уламров, ибо никому — ни Фауму, ни Го, сыну Тигра, ни даже одному из тех легендарных воинов, о которых рассказывал Гун Сухие Кости, — не удавалось еще убить серого медведя ударом палицы. Этот подвиг запечатлелся навсегда в мозгу молодых воинов: он окрылил их надежды, они передадут его потомству, если только Нам, Гав и Нао не погибнут в борьбе за огонь.

Глава IV

Лев-великан и тигрица

Прошло одно новолуние. Давно уже Нао миновал саванну, продвигаясь все время на юг. Теперь он проходил через лес. Лес казался бесконечным. Изредка попадались поляны, озера, болота и скалы. Лес то опускался в ложбины, то вновь поднимался на холмы, порождая все виды растений, все разновидности животных. В нем можно было встретить тигра, желтого льва, леопарда, лесного человека, который жил уединенно с несколькими самками, более сильный, чем обыкновенные люди. В лесу водились гиены, волки, кабаны, лани, козы, муфлоны, носороги в тяжелом панцире и даже львы-великаны, встречающиеся все реже и реже; вымирание этой породы началось уже сотни веков тому назад. Встречался там и мамонт, губитель деревьев; пребывание его в лесу было более опустошительным, нежели циклоны и наводнения.

В этом страшном месте уламры обнаружили изобилие пищи; но они знали прекрасно, что и сами они представляют собою лакомую добычу для плотоядных животных. Поэтому они продвигались с большой осторожностью, треугольником, чтобы владеть возможно большим пространством. Днем обостренные чувства предохраняли их от опасностей, к тому же наиболее страшные враги охотились лишь с наступлением темноты. При дневном свете глаза хищника видят хуже, чем глаза человека, но зато обонянием люди уступали волкам. К счастью, в лесу, обильном добычей, волкам не было надобности охотиться за такими сильными животными, как люди. Могущественный пещерный медведь почти никогда не нападал на животных, разве только когда был очень голоден; будучи травоядным, он находил, чем утолить мирно, без борьбы, свою прожорливость. Серого же медведя, который только случайно попадался за пределами холодной полосы, можно было видеть лишь издали.

Тем не менее дни уламров были полны тревог, ночи — опасностей. Они с большой осторожностью выбирали места для ночлега; располагались в убежище задолго до захода солнца, часто ночевали в пещерах, иной раз укрывались среди пней или в глубоких ямах, закрывая доступ к своему ночлегу множеством преград.

Больше всего они страдали от отсутствия огня. В безлунные ночи им казалось, что они навсегда погрузились во мрак, который наваливался на них огромною тяжестью и поглощал их целиком. По ночам они подолгу всматривались в чащу леса, словно надеясь увидеть в его клетке пламя, пожирающее сухие ветки, но они видели лишь мигающие, далекие огоньки звезд или глаза животных. И тогда их охватывало чувство беспомощности и одиночества.

Быть может, они меньше страдали бы в своей орде, среди толпы, шумящей вокруг них, но это полное, беспредельное одиночество заставляло сжиматься их сердца.

Наконец, лес расступился. Страна деревьев осталась на западе, на востоке же раскинулась равнина с зарослями, с островками деревьев. Трава защищала свои владения от больших растений с помощью зубров, оленей, лошадей, джигетаев, которые ощипывали молодые побеги деревьев. По равнине протекала река, обрамленная серебристыми тополями, ивами, осинами, ольхой и тростником; несколько валунов, оставшихся от ледникового периода, громоздились в ней рыжеватой массой. Хотя день еще был в разгаре, длинные тени пересекали равнину.

Уламры с недоверием рассматривали местность, она была небезопасна: по вечерам сюда на водопой должны были стекаться многочисленные хищники. Поэтому они поспешили напиться. Затем занялись поисками безопасного ночлега. Разбросанные кое-где камни не могли им служить достаточным убежищем. Правда, некоторые из них лежали грудами, но их пришлось бы долго укреплять. Молодых воинов охватило отчаяние, и они уже решили было вернуться в лес, как вдруг Нам увидел огромные валуны, лежащие очень близко друг от друга: два из них соприкасались верхушками, образуя внутри пещеру с четырьмя отверстиями. Через три из этих отверстий могли проникнуть только мелкие животные: волк, собака, пантера, через четвертое мог пролезть человек; но оно было недоступно для крупных хищников, вроде медведей, львов и тигров.

Итак, уламры обрели убежище более надежное, чем все те, что встречались им до сих пор, ибо камни были так тяжелы и так крепко сложены, что целое стадо мамонтов не смогло бы их сдвинуть с места. В пещере смело могли укрыться десять человек.

Уламры были рады этой находке. Впервые за все время их пути они могли спокойно провести ночь, не опасаясь нападения. Подкрепившись сырым мясом молодого оленя и орехами, набранными в лесу, они занялись осмотром местности. Несколько ланей и коз прошли на водопой; с воинственным криком взлетали вороны; в облаках парил орел; прыгнула рысь в погоне за чирком; в ивняке неслышно крался леопард. Вскоре тень покрыла саванну; солнце гасло за деревьями, как огромный круглый костер; близилось время, когда хищники выходят на добычу. Но пока их еще не было видно.

Слышался неясный шум — это в одиночку или стайками пели птицы, они пели радостный гимн солнцу и гимн страха и печали зловещей ночи.

Из лесу вышел бизон. Куда он направляется?! Почему один? Спешил ли он к стаду или бежал куда попало, преследуемый врагами? Уламрам это было безразлично; их охватила жажда добычи. Охотники их племени никогда не нападали на стадо бизонов, они выслеживали одиночек — слабых и раненых.

Нао с глухим ворчанием поднялся с земли. Победа над бизоном была не менее славной, чем над любым крупным хищником. В Нао проснулся инстинкт охотника. Его пыл возрастал по мере приближения зверя. Но в это же время в нем заговорил другой инстинкт, который требовал не уничтожать без надобности запасы пищи: ведь свежее мясо было у них уже в изобилии. Вспомнив о своей победе над медведем, Нао решил, что уж не так велика заслуга победить бизона. Он опустил дротик, отказавшись от охоты, на которой он мог только испортить свое оружие. И бизон медленно прошел мимо него к реке.

Вдруг воины подняли головы: они почуяли приближение опасности. Сомнение длилось недолго; Нам и Гав по знаку вождя скользнули под камни, Нао последовал за ними. Из леса появился большерогий олень (Megaceros). Животное мчалось с головокружительной быстротой. Его голова с большими рогами была закинута назад, с губ капала пена, смешанная с кровью, ноги сгибались, как ветви в бурю. Следом за оленем из лесу выскочил тигр. Сильный, с гибкой спиной, он двигался огромными прыжками до двадцати локтей каждый. Казалось, что он не бежит, а скользит в воздухе. Касаясь земли, он весь сжимался, сосредоточивая силы для нового взлета. Было видно, что хищник скоро догонит оленя. Тот мчался безостановочно, делая короткие, все убыстряющиеся скачки. Он бежал издалека и был утомлен, в то время как тигр только что вышел на охоту со свежими силами.

— Тигр схватит большого оленя! — сказал Нам дрожащим от волнения голосом.

Нао, с азартом следивший за этой погоней, ответил:

— Большой олень неутомим!

Неподалеку от реки олень на мгновение приостановился, но затем, напрягши все силы, снова пустился в бегство. Оба животных бежали теперь с одинаковой быстротой, но вскоре прыжки тигра сократились. Он, несомненно, отказался бы от преследований, если бы не близость реки. Он надеялся во время переправы догнать оленя, который был от него на расстоянии пятидесяти локтей. Тигр бросился в воду и быстро поплыл. Однако олень не уступал ему в скорости. Это был решительный момент. Река была неширока, и олень быстро ее переплыл. Перед ним был крутой берег. Пока он будет на него взбираться, тигр его настигнет и схватит. Олень это понял и повернул в сторону, по направлению к пологой отмели мыса. На это ушло несколько лишних мгновений, во время которых тигр успел сократить разделявшее их расстояние. Олень не успел отбежать и двадцати локтей, как тигр, в свою очередь, достиг берега и сделал первый прыжок.

Однако он слишком поторопился, споткнулся и упал. Это спасло оленя. Дальнейшая погоня была бесполезна. Тигр это понял. Он вспомнил о промелькнувшем перед его глазами бизоне и, бросившись в воду, поплыл обратно. Бизон был еще виден…

Во время погони бизон отступил к лесу. Увидев, что тигр его не преследует, а, наоборот, от него удаляется, он в замешательстве замедлил свой бег. В это время бизон почувствовал какой-то новый опасный запах. Он вытянул шею и в испуге заметался, отыскивая наиболее безопасный путь. Таким образом, он очутился неподалеку от валунов, где укрывались уламры; запах человеческих испарений напомнил ему о столкновении, когда он, еще молодой и неокрепший, был ранен камнем; бизон решил свернуть и с этого пути.

Теперь он бежал рысцой по направлению к лесу, который был уже совсем близко, и вдруг остановился как вкопанный: огромными прыжками к нему приближался тигр. Хищник знал, что бизон не убежит от него, но предшествующая неудача сделала его нетерпеливым. Опасность вывела бизона из нерешительности. Не рассчитывая на скорость своих ног, он приготовился к бою и, яростно роя копытами землю, низко опустил голову. Он был неплохим бойцом — крепыш с широкой рыжей грудью, с глазами, в которых светились фиолетовые огоньки. Бешенство заглушило в нем страх; кровь, стучавшая в его сердце, стала кровью борьбы, инстинкт самосохранения перевоплотился в храбрость.

Тигр оценил силу противника. Он не решился напасть на него сразу; стал лавировать, ползая, как пресмыкающееся, подкарауливая каждое поспешное или неловкое движение врага, которое позволило бы ему вскочить противнику на круп, сломать ему позвоночник или перегрызть горло. Но бизон, внимательный ко всем движениям нападающего, все время подставлял ему свой лоб и заостренные рога.

Вдруг хищник застыл на месте. Он съежился, его большие желтые свирепые глаза устремились в ту точку, откуда приближалось какое-то новое огромное животное. Ростом и сложением оно походило на тигра, гривой, грудью и величественной походкой напоминало льва. Зверь приближался, не останавливаясь. В его величавых движениях чувствовалась, однако, некоторая неуверенность охотника, попавшего в незнакомую для него местность. Тигр же был у себя дома. В течение десяти сезонов он владел этими местами; леопард, пантера, гиена жили здесь под его защитой, любая добыча становилась его собственностью, стоило только ему пожелать; ни одно живое существо не осмеливалось восстать против него. Серый медведь проходил иногда по его владениям, но лишь в холодное время; другие тигры жили на севере, а львы в местах, где есть вода; здесь не было никого, кто мог бы оспаривать его могущество. Он сторонился только неуязвимых носорогов и мамонтов с их массивными ногами, считая победу над ними слишком трудной. Странное существо, которое только что появилось, было ему незнакомо, поэтому чувства его пришли в смятение.

Это было очень редкое животное, животное древних времен, род которого уже вымирал. Инстинктивно тигр почувствовал, что враг сильнее его, лучше вооружен и так же ловок, как и он сам. Помня о своих победах, он всячески противился страху. И все же он колебался.

По мере приближения врага он не отступал, но старался спрятаться от него, сохраняя, однако, боевое положение.

Когда расстояние между ними достаточно сократилось, лев-великан расправил свою могучую грудь и зарычал. Затем, вытянувшись, сделал первый прыжок, прыжок в двадцать пять локтей. Тигр отскочил назад. При втором прыжке он повернулся, чтобы отступить еще дальше, но движение это было лишь подготовкой к нападению; охватившая ярость заставила его вернуться, его желтые глаза позеленели, он принял битву, тем более что он был теперь не один: из зарослей появилась тигрица; она бежала, стремительная, великолепная, на помощь своему самцу.

Лев-великан, в свою очередь, заколебался, он усомнился в своей силе. Быть может, он и отступил бы, оставив тиграм их владения, если бы противник, возбужденный мяуканьем приближающейся тигрицы, не перешел в наступление. Противников разделяло теперь расстояние одного прыжка. Лев легко покрыл это расстояние, но промахнулся. Враг схитрил и повел нападение сбоку. Лев остановился, готовый к обороне. Смешались когти и морды, послышалось щелканье зубов и страшный хрип. Тигр был ниже ростом, поэтому он стремился схватить противника за горло, и это ему почти удалось. Но могучая лапа льва подмяла его под себя, острые когти вонзились в живот, вспарывая внутренности, алая кровь обагрила траву, невероятный рев потряс саванну. В этот момент подоспела тигрица. Колеблясь, она вдыхала запах теплого мяса, мяса своего самца, и призывно мяукала.

Услышав ее голос, тигр встал, волна новой отваги захлестнула его мозг, он хотел броситься на противника, но волочащиеся внутренности помешали ему. И он остался на месте, силы покинули его, и только в глазах еще горела жизнь. Тигрица инстинктом поняла, как мало осталось жизни в том, кто так долго разделял с ней добычу, охранял молодое потомство, защищал их род от многочисленных напастей. Она вспомнила общность их борьбы, радостей, страданий, и смутная нежность поколебала ее крепкие нервы. Но инстинкт самосохранения взял верх: убедившись, что перед ней было животное, более сильное, чем тигр, она, бросив прощальный взгляд на своего самца, с глухим стоном убежала в лес. Лев-великан не преследовал ее, он уже испробовал превосходство своих мускулов; теперь он спокойно вдыхал ночной воздух, воздух приключений, любви и добычи. Тигр больше его не беспокоил; он не спешил прикончить его, ибо был осторожен, и, даже будучи победителем, боялся ненужных ранений.

Настал час заката; красный, медлительный и коварный свет пронизывал глубину лесов. Дневные животные замолкали. Изредка слышался вой волков, лай собак, смех гиен, вздох хищника, волнующий зов лягушек. Солнце умирало за океаном деревьев. На востоке поднялась огромная луна. Бизон исчез во время борьбы; лев-великан остался в одиночестве. Бесчисленная добыча наполняла заросли и долины, и, тем не менее, ему всегда угрожал голод. Присущий ему запах выдавал его больше, чем его шаги, дрожание земли, листвы и трав. Острый и зловещий, этот запах был ощутим всюду, даже на поверхности воды; он был ужасом слабых. Учуяв его, животные мгновенно прятались и убегали. Земля становилась пустынной, добыча исчезала, казалось, будто лев был один в целом мире.

С приближением ночи лев почувствовал голод. Изгнанный из своих владений наводнением, он немало переплыл рек и потоков, бродя по незнакомым местам. И вот новая победа — над тигром. Он расширил ноздри, стремясь уловить в ветерке запах местных обитателей. Но вблизи никого не было. Всего только несколько мелких животных, спрятавшихся в траве, несколько воробьиных гнезд да две цапли на осокорях, но птицы были начеку и поймать их было трудно, даже если бы он взобрался на дерево. К тому же после нескольких неудачных падений он теперь взбирался только на деревья с толстыми ветвями.

Голод заставил его повернуться в сторону того теплого запаха, который шел из внутренностей побежденного тигра; он подошел к жертве, обнюхал ее: она была отвратительна, как отрава. С внезапной свирепостью он прыгнул на тигра, сломал ему позвоночник и, бросив труп, пошел дальше в саванну.

Очертания камней, в которых спрятались уламры, привлекли его внимание. Но камни находились против ветра, и лев, не обладая острым чутьем, не догадывался о присутствии людей. И только подойдя ближе, он понял, что в камнях скрывается добыча. От жадности у него захватило дыхание.

Уламры уже давно с трепетом следили за могучим зверем. Они видели все, что произошло после бегства оленя, и вот теперь страшный хищник бродил около их убежища; его морда тыкалась во все щели; его глаза метали зеленые искры, все его существо дышало прожорливостью. Найдя отверстие, через которое пролезали люди, лев наклонился, пытаясь просунуть в него голову и плечи. Напор был так силен, что уламры усомнились в прочности убежища. При каждом новом толчке Нам и Гав съеживались со вздохом отчаяния. Гнев охватил Нао, гнев разумного существа против слепого инстинкта и его чрезмерного могущества. Нао еще больше рассвирепел, когда увидел, что зверь начал рыть землю. Хотя лев-великан и не был из породы землероек, все же он умел рыть ямы и опрокидывать препятствия. Нао присел на корточки и ударил зверя рогатиной по голове; лев дико заревел и отошел от входа. Его глаза, хорошо видящие в темноте, ясно различали людей. Они были совсем близко, и это обстоятельство еще сильнее раздражало голодного зверя.

Он еще раз обошел камни, пробуя входы, и опять вернулся к тому, через который пролезали люди. И снова принялся рыть землю. Новый удар рогатиной прервал это занятие и заставил его отойти. Он осознал, что вход в убежище недоступен, но все же решил не терять из виду добычу, надеясь, что, будучи близко, она все равно никуда от него не уйдет. Он бросил последний взгляд на камни, понюхал воздух и, казалось, совсем позабыв о существовании людей, направился к лесу.

Радость охватила уламров: их убежище оказалось неприступным! Они в упоении вдыхали ночь; это был один из тех моментов, когда чувства особенно обостряются и в мускулы вливается непобедимая сила.

Столько чувств порождала первобытная красота в этих темных сердцах! Не умея выразить словами своих ощущений, не подозревая даже о том, что ими можно поделиться, они просто смеялись, глядя друг на друга, — заразительная веселость, освещающая только человеческие лица. Уламры не сомневались, что лев-великан еще вернется, но, не имея точного понятия о времени, они ощущали настоящее во всей его полноте. Промежуток между сумерками и рассветом казался им бесконечным.

Нао, как всегда, первым стал на стражу. Ему не спалось. В его сознании, возбужденном зрелищем схватки между тигром и львом-великаном, слагался новый опыт, возникали новые понятия и образы. Уламры уже многое знали о мире. Они знали о круговращении солнца и луны, о чередовании темноты и света, о последовательности холодных и теплых времен, о течении рек и потоков. Знали, что человек рождается, стареет и умирает. Они различали наружность, привычки и силу бесчисленных животных, наблюдали, как растут деревья и травы. Умели делать палицу, топор, скребок и дротик и знали, как надо ими пользоваться; знали о направлении ветров и движении облаков, о причудах дождя и жестокости молний. Наконец, они знали огонь — самое страшное и самое приятное во всем мире. Огонь, который один мог победить саванну и лес со всеми их мамонтами, носорогами, львами, зубрами и бизонами.