Пленница зверя

Пролог

Алекс

Ее тело пульсировало от дикого, животного напряжения и била дрожь, которая отзывалась везде: внутри меня, вокруг меня.

После того, как я напомнил ей о том, кто она, между нами рассыпались искры злости, как от костра, в который плеснули бензин.

У меня чесались руки — так хотелось свернуть ей шею, чтобы, наконец, покончить с этим тупым планом и избавиться от нее, от мыслей о ней раз и навсегда. А после этого сделать самое главное — всадить себе пулю в лоб, выпустить мозги, закипающие от одного присутствия рядом.

И обрести, наконец, покой.

Но вместо этого я целовал ее.

Не просто целовал. Я наслаждался.

Наслаждался борьбой между нашими телами.

Вкушая ее аромат.

Слизывая наслаждение и находя сладостное спасение в ее поцелуях, которые она обрушила на меня в ответ.

Ее вкусный морозный аромат свежих фруктов обосновался в моем сознании, проникнув в ноздри — вода, шипящая в пламени внутри меня, испаряющаяся в мой разум.

Она шире открыла рот, всосала мою губу между зубами и прикусила ее.

Агрессия прокатилась по моему телу и затрещала клеткой чего-то темного внутри.

Я хотел большего.

Мне было необходимо больше боли. Больше ярости. Я хотел врываться в нее, проклиная ее имя. Очистить себя от ненависти, из которой я полностью состоял, пока она не иссякнет.

— Да я, бл*дь, ненавижу тебя.

Яд слов брызгал из ее горла, пока она пялилась на меня в ответ, а золотистые глаза искрились настоящим животным бешенством.

Облизнул губы, опуская взгляд на ее мягкую грудь, что ходила ходуном от взволнованного дыхания, и улыбнулся.

Сжимая ее запястья в ловушке одной рукой, я запустил вторую под свой собственный худи.

Ее веки отяжелели, а опьянелые глаза опустились на мои губы.

— Скажи мне, как сильно ты меня ненавидишь.

Алекс

За три дня до этого

Я стою возле кромки леса и смотрю на большой темный дом, который возвышается мутной громадой за железным забором. Ветер завывает в ветках деревьев, гоняет последние желтые листья и пробирается под кожу. Прячу замерзшие ладони в карман худи на животе и жду.

До часа икс остаётся совсем немного времени — совсем скоро ОН появится здесь. Знаю точно: не может отказаться от своих привычек, иногда они выше него.

Рано темнеет, но для меня это не помеха. Я достаточно долго ждал, когда смогу подобраться к своему врагу, и, когда этот день настает, от свершения личного правосудия меня не остановит уже ничто.

Мысленно прикидываю время. Уже около десяти. Думаю, через несколько минут он появится. Клауд любит этот час. Когда уже достаточно темно, чтобы никто не заметил, как из его огромного дома в сторону леса бегут волки, и довольно рано для того, чтобы порядочные горожане нежились в постелях, уткнувшись носами в планшеты и телефоны.

Ему нравится щекотать себе нервы. Нравится уходить безнаказанным после совершенного злодеяния, но ещё больше ему нравится кровь.

Он нуждается в ней чтобы накормить своих внутренних демонов, отдать им дань и просить милости у дьяволов.

Как и я сейчас.

Вдруг раздаётся резкий звук, который практически простреливает мое напряженное, нервное тело.

Хлоп.

Все.

Время пришло.

Окна в маленьком доме гаснут: он выходит во двор. Несмотря на то, что сегодня Ночь

Справедливости, и никто в здравом уме не выйдет за пределы охраняемого периметра, Клауд не может пропустить свое ОСОБОЕ время, и это мне только на руку.

Резко стягиваю худи через верх, и прохладный осенний ветер ударяется о голую грудь. В ответ на ней тут же проступает щетина, которая растет каждую миллисекунду — адреналин подталкивает к быстрой регенерации клеток, и я тоже превращаюсь в зверя.

Холода нет, как нет и всей окружающей действительности. Здесь есть только я и ОН. Мой личный враг.

Скорее чую, чем вижу: специально для него выгнали из загона лося. В честь праздника тот, кого я жду, видимо, решает вкусить крови и мяса более крупного животного, чем обычно. И бежит не один, а с женой — белой волчицей.

Охраны нет: она остается в доме, приглядывать за гостями, которые прячутся, как крысы, от преследователей в Ночь Справедливости, чтобы никто не догадался, что их главарь, известный член общества, прилизанный советник мэра, обыкновенный садист и извращенец.

Темнота играет мне на руку. Запах животного, которого специально ранили, чтобы раззадорить запахом струящейся крови, наполняет легкие. Но я не отвлекаюсь. Мой зверь подчинен другой цели, и я четко следую ей.

Смотрю на следы, еле заметные на земле и примятой пожухлой траве, читаю историю, что разворачивается передо мной.

Сначала волки бегут друг за другом, но вот что-то происходит, и он запрыгивает ей на спину, прижимает к земле. Всеми фибрами чувствую здесь запах его дикого возбуждения. Он опьянен охотой, запахом крови, которым наполнился лес. Волк знает, что добыча от него не ускользнет, потому позволяет себе сексуальные игры. Но волчица вырывается и бежит. Хаотично, бросово, кидается из стороны в сторону.

Теплый след в земле говорит мне о том, что он снова ее настигает, подчинив себе силой, прикусив в холке. Волчица сопротивляется, и от того он сильно сжимает клыки, пустив кровь. Тут же валяются клочья белой шерсти, заляпанные бурой кровью. Похоже, добыча Клауда сильно наказана.

Но слышу шорох чуть дальше, и спешу в ту сторону. Бегу, отталкиваясь лапами от стылой земли что есть мочи. Знаю, что мой враг будет уязвим, и именно сейчас я смогу отомстить ему. Клыки чешутся в предвкушении. Кровь кипит, легкие будто хотят выпрыгнуть из грудины.

Миную последнее препятствие — перепрыгиваю через поваленное бревно — и вижу ИХ.

Волчица стала женщиной, и он тоже перевоплотился в человека. Их белые нагие тела опасно блестят при несмелом свете луны, пробивающемся сквозь ветки мрачных деревьев.

Он держит ее перед собой, практически лицом ко мне. Одной рукой наматывает на кулак ее длинные темные волосы, второй держит под животом. Она дрожит и ее полные груди колышутся от его движений, а рот изогнут в немом крике.

На поляне стоит убийственный коктейль запахов: страсть, похоть, страх, кровь.

Неожиданно Клауд резко толкает женщину, от чего она сгибается пополам и входит в нее, начиная резко долбиться сзади своим разъярённым членом. Она практически подскакивает в такт с ним, а он наслаждается господством: тянет кулак с волосами вверх, как у марионетки, и она выгибается, как кобра, открывая шею, по которой течет ее собственная кровь.

Она не может кричать: видно, что боль разрывает до безумия сильно: глаза вращаются как сумасшедшие. Он рычит от удовольствия, и от того, что делает ей больнее, испытывает еще большее наслаждение. В какой-то момент даже закатывает глаза, протаранив ее нутро со всего размаха и ощутив вибрации ее ужаса.

Черт знает, как долго он будет так ее трахать, мне в любом случае нужно спешить. Обхожу их на волчьих лапах по кругу, целюсь, чтобы прыгнуть на него со спины и прокусить сонную артерию.

Но вдруг Клауд рычит на весь лес, запрокинув голову:

— Ты моя, моя! Моя! Ты принадлежишь мне! Да? Отвечай: да?

— Ддда, — хрипит она, полузадушенная его усилиями.

— Навсегда! Ты только моя! Мо… — он чуть отодвигает зад назад и тут же мощным рывком снова впечатывается в нее, поймав стон боли. — я! Моя! Никому не отдам тебя! Ни — ко — му!

Мышцы спины гуляют в бешенном ритме, и он будто похож на молнию посередине леса — такой же порывистый и грозный, цельный и страшный.

Но не для меня.

Я разбегаюсь, чтобы ударить со спины, и вдруг происходит то, чего не ожидаю, увлеченный только Клаудом: загнанный олень с другой стороны со всего размаха сбивает меня с ног. Скорость, с которой бежало животное, оправдывает себя: мощное тело зверя будто выбивает из меня дух на всем скаку.

Черт.

Клауд резко кончает, рычит, и я вижу снизу, как он оборачивается волком, все еще нависая над нагой женщиной. Олень подрывается и бежит в другую сторону, Клауд — за ним, а я недвижимо лежу, глядя, как та ревет, запрокинув голову вверх. В ее стоне — страх, боль, ярость, поруганная честь и достоинство, и еще очень много всего.

Но мне срать на нее. Клауд ушел.

Нужно достать его любой ценой. Уничтожить морально также, как он уничтожил меня.

И, глядя на ту, кого он так страстно трахал, понимаю, ЧТО мне нужно сделать. Забрать то дорогое, что есть у него и отомстить тем же способом, каким он разрушил мою жизнь.

Амалия

Необычный, странный запах тревожит и волнует. Не сразу, но я чувствую чужое присутствие и реагирую быстро и четко, несмотря на только что пережитое насилие. Очередное насилие. И потому даже не втягиваю носом воздух, а думаю только о том, как мне избежать встречи с неприятелем.

Внутри все болит и плавится, каждое движение причиняет невыносимое мучение, и я стараюсь скорее перевоплотиться в волчицу. Мне удается это сделать почти сразу же. И как только кончики ушей покрываются последней шерстью, подпрыгиваю в воздухе и несусь со скоростью света вперед, в дом, туда, где есть охрана. Неведомый зверь гонится за мной, но я хитрее: знаю этот лес как свои пять пальцев, и, если он бежит не разбирая дороги, я бегу прицельно, четко, аккуратно.

Темно, хоть глаз выколи. Но мне это на руку. Бегу, а в голове пульсирует мысль: неужели Клауд решил от меня избавиться и отдал меня еще большему зверю, чем он сам? От этой догадки холодеет спина и выпускаются когти. Поджимаю от страха хвост, но решаю: не время оплакивать свою судьбу.

Может быть, погоня за мной возбудит самца, и он решит отыграться на мне с большей жестокостью, поэтому я старательно ускоряюсь. В доме хотя бы на несколько минут меня ждет укрытие, а там я что-нибудь придумаю. Всегда придумывала. Потому до сих пор жива, несмотря на все старания Клауда.

Вдалеке слышен вой: муж расправляется с загнанным оленем. Благодарю бога, что тот выскочил так вовремя на поляну и отвлек его внимание на себя. Пока Клауд бежит за добычей, я могу восстановиться в образе волка. Несмотря на погоню неизвестного зверя, ухмыляюсь. Пронесло. Обычно Клауд любит заниматься сексом во время расправления над животным. Страшное и кровавое зрелище. Он чертов псих, помешанный на крови придурок, которому место в ветеринарке или психушке.

Но ничего. Придет время…

Жму лапой на тайник в траве и ворота открываются. Отлично. У меня есть ровно три секунды, чтобы прошмыгнуть в охраняемую зону. И этого времени мне хватает.

Раз — добегаю до ворот, по которым пущено электричество.

Два — делаю шаг вовнутрь.

Три — слышу, как они резко с лязгом закрываются за мной, чуть не задев кончик хвоста.

Четыре — уже на человеческих ногах шагаю к гостевому домику, где меня ждет душ и вечернее платье. Выбранное, конечно же, Клаудом.

Стряхиваю с себя липкое чувство пережитого унижения, включаю воду в кране такой же горячей, как содержимое котла в аду, и встаю под струи кипятка. Вода обжигает кожу, и я тру гелем для душа руки, грудь, шею с едва заметным затягивающимся шрамом, чтобы смыть с себя этот ужас ночи — последствия любви моего дикого мужа.

Запрещаю себе плакать, потому что красные глаза его еще больше раззадорят, и он снова начнет издеваться, куражась над моей слабостью.

Смываю с себя унижение, грязь, боль и ужас, страх и ненависть.

И вдруг слышу, как щелкает замок в двери. О нет. Клауд расправился с оленем быстрее, чем я ожидала, и он снова здесь, и мы слова наедине. Торопливо поднимаю ногу из-за бортика душевой кабины, тянусь за полотенцем, но застываю в немыслимо неудобной позе.

Клауд, обнаженный, грязный, весь в крови и земле, довольно ухмыляется.

— О, милая моя. Я рад, что ты решила меня дождаться. Ты знала, что мне нужно угощение.

Он будто бы мурлычет, но глаза его опасно блестят. Хватаю пушистое белоснежное полотенце и прижимаю к груди, чтобы хоть как-то прикрыть наготу, его возбуждающую. Но ему все равно.

Он берет меня за руку, отводит ее в сторону, нажимает на местечко под ладонью и пальцы сами собой разжимаются, отпустив полотенце. Ткань падает на пол, к его черным от земли ногам.

— Пойдем, — нежно приказывает он мне и я не могу ослушаться. Он снова включает воду, одной рукой регулирует температуру, встает в душевую кабину, и тянет меня за собой. Я перетекаю за ним, как ртуть, молчаливая и покорная — если он поставит мне сейчас от злости синяки, их не прикрыть платьем, настолько оно открытое.

— Милая моя, — шепчет он мне в волосы, вспенивая в руках гель для душа. — Ты ведь знаешь, как я тебя хочу?

Опускаю глаза. Вода, смывая с его тела налипшую грязь, освобождает его тренированное тело, но внизу становится серой. Намыленной рукой он оглаживает свою грудь — бицепсы играют под белой пеной — а второй проводит по поднявшемуся члену. Вперед — назад. Головка ныряет, пропадая в кулаке, и снова показывается, а я не могу поднять глаза на него, потому что боюсь, что он прочтет всю ненависть, которую я к нему питаю.

— Всегда хочу, — мурлычет он, дотрагиваясь до меня, пробуя на вес сначала правую грудь, потом левую. — Только тебя.

Его движения чуть ускоряются, и я молю Луну, чтобы на этом все и закончилось. Но нет. Не в этот раз. Он встает под струи душа, и вода мягко скользит по его поджарому телу, скользя по каждому изгибу, каждому шраму, каждой напряженной мышце.

Он берет меня за руку, сжимает вместе с моей ладонью свою на своем члене и задает ритм движения. Вперед — назад.

— Медленнее, малышка, — шепчет в ухо, придвигаясь ближе, ближе, до тех пор, пока наши тела не впечатываются друг в друга. Как только мои соски скользят по его торсу, он резко выдыхает сквозь зубы от напряжения. Облизывает пальцы второй руки и медленно вводит в мое лоно, растягивая.

Другой рукой начинает оглаживать тело, уделяя особое внимание груди- большой размер его фетиш. Немного скручивает соски, наблюдая, как они выпрямляются под его руками, после чего наклоняется и начинает выцеловывать мою влажную от воды шею, плечи, ключицы, а потом поднимается и начинает терзать мои губы поцелуем. Резким, жадным, напористым. Его пальцы все еще во мне, и вот он медленно вынимает их, отстраняется и облизывает, глядя огромными глазами, практически без зрачков, на меня. Ухмыляется, а потом медленно приподнимает над полом, заводит мои ноги себе на поясницу и медленно опускает на свой эрегированный член.

Входит медленно и осторожно, ловя каждое движение, каждый вздох из моих уст. Нежными поцелуями покрывает лицо, губы, и двигается настолько медленно, насколько позволяет его несдержанная натура.

А потом запрокидывает голову, взметнув короткими волосами брызги вокруг себя, и рычит, резко и до конца насадив меня на себя. Кончая, он не чувствует своей силы: пальцы на бедрах оставят синяки, за которые, знаю, он снова поднимет на меня руку.

Вдруг опускает голову. Целует, улыбаясь. Ставит меня на пол.

— Твое платье ждет тебя, поторопись, — говорит уже без тени похоти или только что пережитой страсти. Выходит из душевой комнаты, вытирая на ходу мощное тело.

А я действительно тороплюсь, чтобы не прогневить его: снова включаю обжигающе — горячий душ и быстрыми движениями смываю с себя следы его страсти. Его звериной страсти.