Пленник

Бранвена Ллирска

Пленник

Ветер тыкался мокрым щенячьим носом в кирпичные стены. С пыльных, прожаренных летним солнцем до хрустящей корочки крыш брусничным вареньем стекал пряный закат. По щербатому ободку фонтана вышагивала большая серая ворона и, задрав голову, ловила летящие капли разинутым клювом. Жарко. Ей тоже жарко. А уж хумов на парковую площадь сбежалось — в глазах рябит! Ишь, расселись, скамейки облепили, что твоя тля! Сидят, фонариками своими помигивают, колу попивают. Прохлаждаются.

Ровно в девять по башенным часам спящие динамики привычно чихают и принимаются мурлыкать что-то о летнем времени и том, как легка жизнь. Водяные струи раскрашиваются янтарно-желтым и нежно-бирюзовым, и гнут длинные шеи в такт музыке. Хумы отрывают глаза от своих бледных фонариков, кивают, некоторые даже чуть покачиваются, точно вода и их тянет за собой, танцуя под хрипение саксофона. Потом первая мелодия смолкает и лиловую чашу сумерек разом и до краев заливает птичий хор скрипок. Фонтан распускается чародейским цветком папоротника, переливается от аквамарина к пламенному опалу, сыплет брызгами, как дроблеными бриллиантами, сплетается в узлы.

Тави вскидывает невидимую скрипку к подбородку, опускает веки, так, что из-под белых, будто осенний иней, ресниц видно только, как дышит вода фонтана, и упоенно проводит невидимым смычком по таким же невидимым струнам. Прохладные капли летят дождем прямо на него, щедро поливают рыбий хвост бородатого каменного великана, на широком плече которого и сидит Тави, купаясь в волнах музыки. Шух-х-х! Шух-х-х-х! — Гуляет вереница струй. Хорошо гуляет. Но вот сейчас немного не в такт. Скрипка Тави начинает петь, вплетаясь в чужую мелодию — высоко, протяжно, как горное эхо. И послушная струя вытягивается на одной ножке, вьется змеей в брачном танце…

Это любимое время Тави. И любимое место. Здесь ему почти по-настоящему хорошо. Особенно когда поют скрипки, и вода танцует. Потом… Он знает, что потом в него будут тыкать пальцами и скалить зубы. «Эй, парень! Хватит дурака валять! Поучился бы чему-то на самом деле. Или поработал пошел. День-деньской пятую точку тут отсиживаешь». Они не понимают. Не слышат. Они глухие хумы. Ему нет до них дела.

Открыв глаза, Тави заметил, что на бордюре фонтана вместо прежней вороны, скрестив ноги, сидит темноволосое существо в пестрой блузке с широченными, завернутыми до локтя рукавами и промокших полосатых штанах. Обе руки от запястья до середины предплечья оплетены цветными веревочками. Сидит, и, задрав голову, таращится. Ну, сейчас начнет! Музыка затихла, тля стала понемногу покидать насиженные места, потянулась к точкам кормления с призывными картинками булок и сластей. Тави спрыгнул с плеча рыбохвостого прямо в фонтан. Окунулся с головой, вынырнул, отряхнул мокрую челку. Пестрая сложила руку в странный жест с двумя пальцами вверх, потом секунду подумала и оттопырила три: указательный, мизинец и большой. Кожа у нее была орехово-смуглая, нос немного шелушился, на щеках две ямочки от улыбки во весь рот, на подбородке пятно родинки. Чего ей надо-то?

— Круто играешь, чувак, — чуть коверкая слова на иностранный манер проговорила она.

Тави вылез из фонтана. Смеется. Все равно же не слышала.

— Тебе-то что?

— Ничего, просто понравилось. — Она бесцеремонно протянула черную от загара руку: — Я Тюнде.

Тави поморщился и не взял.

— А я Тави.

— Тави? — переспросила она. — На нашем это означает «озерный».

Он пожал плечом.

— Тут нет озера. Я живу в фонтане.

— Серьезно?

Нет, конечно, кто бы ему разрешил. Но какая ей разница?

— А твое имя что значит?

— Вроде как «фея».

Тави вытаращил на нее глаза. Нет, на фейри не похожа. Обычный хум.

— Слушай, я тут проездом, стоплю по Европе. Можешь город показать?

— Город? — Тави все еще изучал ее со всех сторон. — А что в нем смотреть-то?

— Ну, не знаю, тебе виднее. Или ты не местный?

— Я-то? Ну, местный. Уже. Наверное.

Хотя место ли фоссегриму, вольному фейри падающих вод в городе? Тави снова болезненно поморщился.

— Ну вот и покажи! Интересно же!

— Ты приехала смотреть на город?

— Угу, и на него тоже. У вас тут красивые города, такие… особенные.

— Нашла красоту. Город… Город — он…

Тави сел верхом на бордюр, поболтал в воде правой ногой. Зачем он вообще с ней говорит? Она же не поймет никогда.

— Город — это пленник, понимаешь? Знаешь такое слово? Его заковали в цепи и заставили вести себя смирно. Зачем смотреть, как кто-то страдает? Где тут красота?

Тюнде вдруг посерьезнела, прикусила губу.

— Думаешь?

— А чего тут думать? Ты почувствуй. Вода в камне, трава в камне, небо тоже в камне. Что, ему там хорошо?

— Ну-у… — Она дернула уголком рта. — Я тоже больше вольную природу люблю. Мы вчера такие места тут проезжали! Ух-х! Горы высоченные, на самом верху ледник видно! И водопады повсюду!

Сердце у Тави сжалось в комочек и прыгнуло вверх, чуть ли не под самый кадык.

— Однажды я уйду из города и стану жить там, — решительно заявил он.

Пестрая Тюнде подняла большой палец:

— Круто, чувак! Я тоже так хочу.

— Давай, что-нибудь покажу тебе здесь, — сам не зная почему, вдруг решил Тави. — Раз уж ты… город смотреть приехала.

— Погнали! — Она вскочила на ноги, сунула руки в карманы штанов. — У меня конфеты есть. Хочешь?

Тави покривился.

— Я у хумов ничего не беру.

Тюнде заливисто захохотала:

— Не гони! Мы не гуны, гунов уже нету давно. Мы другие.

«Другие?» Да кто ж она? Тави старательно прищурился, расфокусировал зрение. Ничего особенного.

— Ты фея?

— Нет, — хихикнула она, протягивая ему пригоршню мятных леденцов в шуршащих обертках. — Меня просто так зовут. Пошли?

* * *

В городе Тави жил годиков с пяти. Лет девять назад отец впервые привез его в мир смертных показать людей. Хумов, как теперь звал их Тави. Отец почему-то считал хумов довольно милыми и забавными. Говорил, что и сам Тави мог родиться хумом, если бы он заранее не позаботился, чтобы этого не произошло. Хумы Тави сразу не понравились. Слишком шумные, суетливые. Но отец сказал, у него есть для Тави сюрприз: что-то интересное. Тави так и не узнал что.

Они поселились в домике на берегу горного озера — там было неплохо, почти как дома. Пробовали хумовскую еду — она Тави тоже не нравилась, смотрели хумовские иллюзии — «кино», как сказал отец. Кино Тави совсем не понял, но было иногда занятно. Вода в озере тоже оказалась не такой: слишком терпкой и с резким запахом.

А потом…

Потом как-то в полдень, когда Тави спал (было почти так же жарко, как сейчас), пришли злые хумы в темно-серых одеждах и стали что-то кричать. Тави не понимал. Они выбили дверь и навели на отца короткие палки. Тави испугался, хотел убежать, прыгнуть в озеро, но большой хум в плоской шляпе схватил его. А отец бросил в хума ледяной шип. Хум закричал еще сильнее, а другие стали тарахтеть палками, и тоже кричать. И отец упал. И больше не поднимался. А кричащего и плачущего Тави хумы увели с собой. И потом отдали какой-то своей женщине-хуму. Которая тоже плакала. Но недолго.

Женщина говорила Тави, что она его мама. Забрала его в свой тесный дом в городе. Учила языку хумов, кормила невкусной едой, показывала кино. Кино Тави все больше не любил, как и еду хумов. Он злился, кусался, удирал, целыми днями прятался под диваном или сидел в ванной, закрывшись от чужой женщины. Она стала на него кричать, угрожала, что отдаст в приют. Тави не знал, что это такое, но не хотел, чтобы его отдали кому-то еще. Как вещь.

И однажды весной Тави сбежал от женщины-хума. Ей привезли покупки, много ненужных вещей, и она была так занята, что ничего не замечала. А дверь осталась открытой нараспашку. Тави выскользнул за порог, путаясь у больших хумов под ногами, сбежал по ступенькам — и на него обрушился шум дневного города. Он плохо помнил, как наткнулся на круглую железную дверь в земле. Она была чуть приоткрыта и Тави нырнул в проем. Там оказался длинный тоннель-нора, было темно, тихо и сыро. Это место и стало его домом.

Теперь Тави знал, что живет в канализации. Он охотился на больших мохнатых крыс и лакомился их мясом. Днем спал, а на закате шел смотреть на фонтан. Там играла музыка, и она одна скрашивала тоскливую жизнь Тави в городе. Городе-пленнике. Городе-тюрьме.

* * *

— Кру-уто-о! — восторженно протянула Тюнде, когда Тави решил, что с нее, пожалуй, хватит. — Это была самая обалденная экскурсия по городу! Как ты это все находишь?

Тави пожал плечом. Он показал ей, как на крыше высотки, свесившись, растет клен с листьями-звездами. И как из старой полуразрушенной стены потихоньку пробивается родник — кап… кап… И гадюку, что живет в дыре под бетонным забором. А в брюхе ржавого автобуса поселилась семья лис: двое взрослых и пятеро щенков с коротенькими хвостиками.

— Просто… это та часть города, которая, как и я, хочет сбежать. Не хочет быть в неволе. Понимаешь?

Тюнде серьезно кивнула. А потом неожиданно потянулась и чмокнула его прямо в губы.

— Это зачем?

Тави немного оторопел. Не то, чтобы он не знал, зачем это обычно делают: не слепой. И не маленький.

— Да так. — Тюнде улыбалась. — Ты такой потрясный!

Она весело обхватила его руками и на секунду прижалась к груди щекой.

— Слушай, а поехали со мной! Если ты все равно живешь на улице и хочешь сбежать.

— Поехали куда? — Тави почему-то испугался.

— А куда глаза глядят! Будем кататься по всему миру, спать под звездами, встречать рассветы в горах! И на всех нам будет наплевать! — Она раскинула руки и закружилась: — Свобо-о-ода-а-а!

Ее широкие рукава стали похожи на крылья мотылька, бубенчики, что она носила на лодыжках, серебристо захохотали.

— Едем? — наконец прервала первобытную пляску она. Щеки ее раскраснелись, глаза сияли темными звездочками. — Давай, озерный Тави! Пойдем завтра с утра на трассу, поймаем попутку и — фьють! Или даже прямо сейчас!

Вдалеке мелькнули чьи-то фары — желтые глаза стального зверя.

— Хочешь, я сейчас кого-то стопну? Едешь со мной?

Непривычный пьянящий восторг все больше овладевал Тави. Что это? Магия? Она колдует?

— Ты фея? — снова спросил он.

Тюнде прыснула:

— Нет. Это мое имя. Едем?

— Угу, — сам не в силах поверить в происходящее, кивнул Тави.

— Уи-и-и! — по-птичьи запищала Тюнде и снова вскинула вверх большой палец — только теперь навстречу подползающей машине.

Автомобиль остановился прямо рядом с ними. Дверца распахнулась и наружу вылез высокий широкоплечий хум с ежиком лоснящихся волос.

— Эти? — хрипловатым баском спросил он у кого-то в машине.

— А-ха, — промурлыкали оттуда.

И тут реальность Тави раскололась надвое: здесь были он и Тюнде (взрослый, почти пятнадцатилетний он) и одновременно — маленький Тави с отцом. Потому что здоровяк с ёжиком вдруг вытянул из кармана короткую палку и навел ее прямо на Тюнде. А потом перевел на Тави. И снова.

— А ну полезайте в машину. И не кричать.

Короткая палка звалась «пистолет». Теперь Тави уже знал. И она убивала.

Но знает ли это Тюнде? Она не хум, но и не фейри. Она… другая. Что, если она не знает?

Тави сглотнул и послушно залез. Здоровяк насильно запихнул следом Тюнде. Она яростно ругалась непонятными словами и дважды плюнула в здоровяка. Смелая. Или глупая.

Здоровяк влез тоже и захлопнул дверцу. С водительского сидения к ним обернулась пухлая, розовощекая женщина-хум с кокетливо подколотыми светло-рыжими локонами.

— Попались, сладенькие!

Она перекинула здоровяку какую-то катушку, похожую на рулон туалетной бумаги.

— Давай, свяжи их, Шварц, покрепче. И уматываем отсюда, пока никто не заметил.

— Да кому они нужны? — прожурчал еще один сахарный до тошноты голосок с переднего сидения. — Да еще с твоей удачей, Фора.

— На удачу надейся, а сам не плошай. А далеко твой гараж, Селфи?

— Кварталов десять. Отсюда направо.

* * *

— Заноси их, Шварц.

Здоровяк втащил связанных Тави и Тюнде в гараж. Щелкнул выключатель и Тави на несколько секунд ослеп. Почувствовал, как его швырнули на пол, услышал, как Тюнде плюхнулась рядом.

— Ну вот, теперь давай поговорим.

Фора усадила объемный зад на плюшевый диван напротив Тави. Диван при этом жалобно скрипнул.