Фуга с огнём

Константин Бояндин

Фуга с огнём

Экспозиция

1

Менее всего я чаял встретить графа Толстого, Льва Николаевича. Так бы и внимания не обратил: прогулки по «Пентагону» не доставляют особого удовольствия, но — порой приходится появляться в этом логове чиновников. Шёл по коридору, за очередной подписью, да и прошёл мимо кабинета. И заметил — боковым зрением.

Вздрогнул даже. Граф словно сошёл со страниц хрестоматии. Не в суконной-посконной одежде, нет: в элегантном сером шалоновом сюртуке и строгом галстуке, но всё прочее — как в учебнике. Длинная борода, лучащиеся участием глаза, с затаившейся в них искоркой мудрости.

Мать честная!

Я посмотрел на табличку. Та самая дверь, сюда мне и нужно. И что тут делает этот ряженый? Готовится к конкурсу двойников исторических личностей?

Слух словно включили. Граф всё это время говорил по телефону. И телефон старинный, как в фильмах про революцию! То есть, под старину — видно, как тяжела трубка, и как приятно держать её; аппарат для господ, сразу показывает: с хозяином надо считаться.

— …И проверю лично! — повысил граф голос. — Делайте, что хотите, но чтобы студию вернули владельцу! — Он аккуратно положил трубку и пригладил бороду. И отечески улыбнулся. — Вы ко мне? Садитесь, садитесь, голубчик, сейчас всё решим. Господин Бирюков только что звонил, я в курсе вашего дела. У вас ведь литературная ассамблея?

— Конвент, господин граф. — Вырвалось само собой. Что за чёрт! — Литературный конвент. В этом году мы остались без спонсоров.

— Без титулов, — он вновь отечески улыбнулся. — Просто «Лев Николаевич», а ежели вам угодно формально, то «господин Толстой». Да, так вот, ассамблея. Доброе, доброе дело. Губернатор поможет, а как же. Я лично ему доложу, что нужно поддержать. Сибирь богата талантами, верно, господин Ерёмин?

— Очень богата. Можно просто Константин Николаевич. — Вновь сказалось как бы само собой. Граф наложил резолюцию на бумаги, и поднялся, протягивая руку.

— С преогромнейшим удовольствием, — отозвался он. — Вот моя карточка — звоните, ежели будут чинить препоны. Доброго дня.

Я вышел из «Пентагона» в полном расстройстве чувств, и направился, сам не зная почему, в «Странник». Кофейня, недавно открывшаяся на перекрёстке. Было чувство, что я только что спятил.

* * *

По дороге домой я заглянул в книжный. Специально прошёл туда, где классика, захотелось посмотреть на «Войну и мир». Просто посмотреть. Может, я что-то упустил, и сейчас юбилей? Но почему он так спокойно отнёсся к своему титулу? Разыгрывает?

И ведь верно: меня направили за резолюцией в департамент культуры и образования, к Л.Н.Толстому. Даже мысли не возникло!

Взгляд споткнулся о название книги — на стеллаже для новинок — а следом споткнулся и я сам.

«Подвижник», значилось там. На обложке: человек, стоящий на трибуне, и, похоже, это Ульянов-Ленин. Автор: граф Лев Николаевич Толстой. Новинка и бестселлер этого сезона, две тысячи десятого года, то есть. Я взял книгу, пролистал. Точно, тот самый человек! И в предисловии есть вставка лично от губернатора, где он восхищается тем, что оплот литературы, меценат и борец за могущество русского языка избрал поприщем своим работу в администрации — ибо поддержка талантов…

Я захлопнул книгу. Ощущение, что сошёл с ума, стало отчётливым. Сам не зная, почему, я купил том и побрёл домой. Лето, солнце, а мне было зябко и холодно.

2

Дома сразу же нашлись дела — сходить в магазин, например. Впрочем, Мария сразу же заметила, что со мной что-то не так — едва я уселся за компьютер, перевести дух и собраться с мыслями.

— Что такое? — Она выпроводила близнецов в их комнату — пусть посмотрят свои мультики — и прикрыла дверь в спальню. — Что случилось, Костя? На тебе лица нет.

— Вот. — Я положил на стол бумаги. — Сегодня добрался, наконец, до Пентагона.

— Умница! — Она поцеловала меня в макушку, и лицо её посветлело. — Я же говорила, что граф заступится!

Так.

— Тебя не удивляет, что граф Толстой, автор «Войны и мира», сегодня поручился за наш семинар, и будет лично выбивать средства на конвент?

Она удивилась. На самом деле удивилась, неподдельно.

— А что такого? Это очень образованный и культурный человек. Ну да, со странностями — ну и что?

— Маша, когда жил граф Толстой?

Она присела, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Сиди. — Ушла на кухню и принесла стакан минералки. Вот всегда знает, что нужно, не отнять! А потом стащила с полки том энциклопедии.

Если бы я уже не сидел, точно бы упал. Родился девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят первого года… Мама дорогая! Что происходит?!

— Костя, ты перетрудился! — Она снова поцеловала меня в макушку. — Ну нельзя дни напролёт бегать по чиновникам! У тебя я и дети, между прочим! А завтра суббота, и ты обещал, что поедешь с нами!

— Поеду, — подтвердил я, и захлопнул том. — Ты права.

И постарался забыть о графе и его резолюции хотя бы до завтрашнего утра. Тем более, что главный успел набросать материалов — ознакомиться, отобрать, сопроводить рецензией. Так что время прошло в привычных трудах, и светлый образ графа-чиновника стал мало-помалу блекнуть. Вечером мы всей семьёй сходили в кино, и настроение стало преотличнейшим. Правда, на витрины «Книжного Ряда», мимо которых шли в кинотеатр, я всё равно предпочитал не смотреть.

Приснилось мне, уже под утро, что я, вместе с графом Толстым, Владимиром Ульяновым-Лениным и отчего-то Степаном Разиным пробираюсь по низким тёмным катакомбам. Помню только, что мы должны были доставить крупную сумму денег своим товарищам по революционной борьбе. И всё. Проснулся я, едва впереди прохода забрезжил свет, и донеслись бодрые голоса с одесским выговором.

— Чёрт, приснится же такое! — пробормотал я по пути в ванную. Давешней книги, «Подвижника», на столе уже не было, что обрадовало меня — не передать словами. Должно быть, я действительно перетрудился.

Суббота — лучший день недели. Во-первых, завтра всё ещё выходной. Во-вторых, и сегодня всё рутинно рабочее можно отправить подальше. В субботу я работаю, если можно так сказать, на себя. Пишу и выверяю не чьё-то, а своё.

Детям было обещано кино — туда мы и отправились. Пешком, естественно, и так слишком много ездим. Близнецы обожают кататься в машине, но в это раз единодушно поддержали идею прогуляться — выйти на полчаса раньше. Так мы и шли: Мария поглядывала, чтобы вовремя пресечь чрезмерное озорство, держала меня за руку и улыбалась.

Мы прошли возле давешнего книжного, и я подавил желание отвести взгляд. Наоборот, внимательно посмотрел на витрину — ничего особенного. Ничего такого, что вызвало бы возражение рассудка.

На обратном пути было почти то же самое, за тем исключением, что теперь близнецы восторженно обсуждали фильм и уже играли отдельные сцены из него — те, что с погонями и перестрелками. Мы совсем немного не дошли до книжного — Мария легонько потянула меня за руку — стой — и позвала близнецов.

— Вадим! Максим! Хотите сюда?

«Сюда» — это в детский городок. Приятнейшее место, хотя и не из самых дешёвых. Близнецам дай волю — здесь бы и жили. Ну конечно, они согласились, но обязательно подождали — что папа скажет? Папа не возражал. Если честно, папа просто не понял, что это вдруг мама так расщедрилась: последнюю неделю близнецы вели себя несносно, и уже лишились многих увеселений. В порядке воспитательного воздействия.

Мария посмотрела мне в глаза — и глазами же указала мне за спину.

— Я позвоню, — произнесла едва слышно. Так, чтобы только я услышал. — Не скучай!

Я повернул взгляд в сторону, в которую она указала, и остолбенел. Натурально, почти на минуту. Хорошо, что Мария с детьми уже успела уйти с улицы.

За одним из столиков летнего кафе, его всегда открывают прямо у витрины книжного, расположились двое — и оживлённо разговаривали. Один сидел ко мне спиной, и его я не мог узнать. Вторым был граф Толстой. Всё в том же шалоновом сюртуке, при галстуке и прочем.

— Господин Ерёмин! — он помахал мне рукой. — А мы только что о вашей ассамблее говорили. Идёмте, идёмте к нам!

Его собеседник повернулся ко мне лицом, и я едва не остолбенел повторно.

Это был Ульянов-Ленин. Герой книги «Подвижник», которую я так и не прочитал. Вождь мирового пролетариата.

3

То, что граф Толстой и господин Ульянов — старинные друзья, меня уже не очень удивило. Мир вокруг сходил с ума, и принять это как данность помогало сохранить хотя бы свой рассудок. Ладно, пусть, раз идёт такая странная игра — пусть играют. А дома я всё-таки возьму энциклопедию и восстановлю торжество истины в одной, отдельно взятой, голове.

Господин Ульянов говорил знакомо, так озвучивали Ленина в стародавних фильмах. Я один раз ущипнул себя за руку под столом — не помогло. Так и сидели оба, не пропадали.

Поначалу они, похоже, продолжали старый спор между собой. И вновь удивился: говорили хлёстко, употребляли отнюдь не парламентские выражения, но при том не ругались — не злились друг на друга. Однако! Мало-помалу, из обрывков их разговора, я начал понимать особенности того, как именно свихнулся окружающий мир.

Господин Ульянов, приверженец крайне либеральных взглядов, таинственным образом объединял смелость мышления о новом с защитой многих традиционных ценностей. В круг его попечительства, в пределах Новосибирской губернии, входила и культура. И стало понятно, отчего граф назвал собеседника подвижником: господин Ульянов радел за повторное приучение народонаселения к грамоте и любви к печатному слову. При том, что практически по всем прочим пунктам согласия у них не намечалось.

— Да-с, так вот! — посреди шумной полемики граф неожиданно взял меня за руку и энергично пожал. — Мы совсем забыли о нашем молодом собеседнике. Рекомендую: господин Ерёмин. Третий год уже занимается организацией и проведением литературной ассамблеи. У нас, у нас.

— Рад знакомству, господин Ерёмин! — рукопожатие Ульянова оказалось не менее крепким. — Так вот, значит, кто этим занимается!

— Вообще-то нас много, — я слегка смутился. Так ведь и есть — проведением конвента занимается множество людей. То, что я всё это координирую, не означает, что все лавры непременно мои.

— Не стоит скромничать, — добродушно прогудел граф. — В таком сложном деле как никогда нужны подвижники. — Ульянов вздохнул и выразительно развёл руками. — Полноте, батенька, и вам нет нужды скромничать. Лучше посоветуйте молодому человеку, к кому обратиться на сей раз. Я помогу, чем смогу, но инициатива должна исходить от народа. Власти должны увидеть, что культура сама пробивает себе дорогу!

— Охотно, охотно, — покивал Ульянов и добыл портсигар. — Курите? Нет? Замечательно. А я вот не смог пока отвыкнуть. Ну так вот, начну с тех, к кому вам ни за что не следует обращаться за помощью…

* * *

— Ты у меня молодец! — Мария сияла. Близнецы шумно и весело играли у себя с двумя дворовыми друзьями. — Теперь не только граф, но и сам Ульянов будет содействовать! Теперь точно всё получится!

— Получится, — согласился я. Была у меня мысль поинтересоваться у Марии, кто такой Ульянов-Ленин, когда жил и чем знаменит. Но вовремя пришла в голову идея этого не делать. Улучив момент, я добыл том энциклопедии… и да, значился там господин Ульянов. И всё, что я сегодня узнал, превосходно согласовывалось с написанным. Я, на всякий случай, решил не уточнять дела давно минувших дней — если честно, боялся новых неожиданных открытий. Графа Толстого и Владимира Ульянова пока было более, чем достаточно. Про революцию 1917 года я потом как-нибудь узнаю.

Так что это, сон? Или явь? Судя по тому, что я проснулся именно там, где заснул — рядом с улыбающейся во сне Марией — это был не сон.

Повод, сказал граф. Нужен веский повод. Что-то такое, что является символом культурного величия Сибири. Кандидатов много; в конце концов, есть множество выдающихся деятелей: писатели, художники, скульпторы. Однако нужно нечто особенное — такое, чего не было нигде.

Разработка

4

— Костя, так нельзя! — Мария протянула руку и выключила монитор. Ведь знает, что ничто не может разозлить меня сильнее. — Всё. Всё, я сказала! Сейчас же встань!

— Встал, — сердиться отчего-то не получалось. — Что дальше?

Она расплакалась, прижавшись ко мне. Вот этого я никак не ожидал. Мне стало неловко — не передать словами.

— Слушай, — она не сразу отпустила меня. — Ты изводишь себя. Знаю, знаю, что этот ваш конвент всего через три месяца. Ты хоть заметил, что иногда всю ночь сидишь за компьютером, а днём спишь у себя в офисе? А я? Я уже не нужна? А дети?

Вот как. И снова стало неловко — ещё труднее передать, чем пару минут назад. Я отступил, и неловко опустился на стул.

— Не извиняйся. — она шагнула ко мне и обняла за плечи. — Не умеешь. Тебя что-то тревожит, Костя. И… с того дня, как граф подписал тебе бумаги, ты по-другому ко мне относишься. Что случилось?

И я рассказал. Сам не знаю: близнецы были у бабушки с дедом, строили очередной звездолёт, чтобы лететь на нём в далёкую галактику. Мы дома одни, не считая кошки Заразы.

Мария внимательно всё выслушала. Не смеялась, не смотрела, как на полного идиота. А я рассказал всё, что знаю о графе Толстом, об Ульянове-Ленине, о Петре Столыпине и ещё десяти исторических персонах, которым здесь было нечего делать — но которые жили здесь, в двадцать первом веке, и самозабвенно трудились на благо России. Вот такие пирожки с котятами.

— Вот, — мы с ней уже были на кухне. — Хочешь — верь, хочешь — не верь, но для меня всё именно так.

— Потрясающе, — она смотрела мне в глаза. — Я верю, Костя. Мы же восемнадцать лет знаем друг друга. Ты знаешь, когда я привираю, я знаю — когда врёшь ты. Ты не врал. Ты считаешь, что говоришь правду.

Ну да, а что она ещё может сказать?

— Слушай. — Она сжала мою ладонь. — Смотри, все эти люди имеют отношение к конвенту, верно? Может, это просто переутомление? Ты так много над этим работаешь, больше остальных, вместе взятых! Не спорь! Может, это знак такой?

— К-к-какой знак? — я не заикался с семи лет. А до семи заикался так, что от сверстников спасения не было.

— Что это действительно очень важно. Смотри, мы во всех энциклопедиях смотрели! В Интернете всё отыскали, что могли. Все эти люди, которых, как ты думаешь, не могут здесь быть, на самом деле здесь. У тебя одного другая версия, верно?

Похоже, что так.

— Костя, — она села мне на колени. — Мы с тобой оба хороши. Я тебя иногда не замечаю, ты — тоже. Уже себя не переделать. Но я хочу тебе помочь.

— Как именно?

— Просто помочь, и всё, — она улыбнулась и поцеловала в макушку. — Ты ведь часто говорил, что мало людей, на которых можно положиться. На меня можно положиться.

— А как же… — Мария дизайнер. И чёрта лысого её так просто отпустят с работы: по её словам, она там тоже за пятерых пашет.

— А никак. Зачем такая жизнь, где мы друг друга только по утрам и замечаем? За меня не бойся. Берёшь в помощницы?

Такого взгляда я давно не помнил. Раза три или четыре в жизни она так смотрела. И становилось ясно: впереди испытания, но мы прорвёмся. И всегда прорывались. С боями, но прорывались.

— Беру, — согласился я и был награждён её счастливым смехом. Раньше бы, возможно, отчасти и обиделся бы. Но не сейчас.

— У нас ещё два часа, — она смотрела мне в глаза. — И если ты попробуешь сказать, что не думаешь о том же, о чём и я, я тебя покусаю!

5

Много чего случилось после того разговора. Главное: мы стали действительно замечать друг друга. Близнецам, в эту пору их жизни, родители — всё больше докука и элемент ненужной строгости. Им со сверстниками сейчас куда интереснее.

А вот мы стали замечать друг друга. И не только в смысле близости — она тоже как бы естественно покидала уже нашу жизнь, хотя ничего естественного в том не было. Просто научились замечать друг друга. Казалось бы, просто спросить — не нужно ли чего? А спросишь, и сразу чувствуешь: и тебе приятно, и тому, кого спрашиваешь. И как такое могло забыться?

Мария работала, наверное, ещё больше меня. Мы вынули второй компьютер, «складной», как его называла Мария. Ноутбук она брала с собой в командировки — и то всё больше почитать книги и посмотреть фильмы в дороге. А вот теперь и ему нашлось применение. И мы искали, искали, искали…

Конвент под скромным названием «Terra Incognita» основала группа студентов, помешанных на фантастике, а впоследствии к ним примкнул, и стал вдохновителем мало кому известный, кроме академических кругов, прозаик Бирюков. Сергей Федорович. А теперь эстафету подхватил его сын, Борис. Который, правда, не пишет под своим именем, только под псевдонимом. То, что Сибирь во многом ещё неизвестная земля, не спорил никто, но как найти повод, эмблему? Бирюков-старший давно уже отошёл в лучший мир, да и мало кому известен. При всём уважении, его знают и могут оценить его труды очень немногие. Кто тогда?

…И именно Мария отыскала кандидатуру: Пётр Шилов.

На первый взгляд, дело было безнадёжным. О Шилове известно примерно столько же, сколько о Гераклите: есть портрет, известно несколько интересных мыслей, да название фундаментального труда этого философа, «Основ», который никто никогда не читал: в ту пору, когда Шилов завершал его, в России началась вначале война, потом пришла революция, за ней много других потрясений. Так и сгинули «Основы». По версии, которую озвучил один преподаватель из Университета, пошли те основы на самокрутки. Это если повезло: могли и в туалете на гвоздике оказаться.

Я, помнится, не удержался от иронической улыбки, едва расслышал имя. Но Мария, как ни странно, ни посмотрела уничтожающе, ни укусила (насчёт укусов она не шутит), ни даже не ответила в том же стиле. Просто добавила:

— А ты у графа спроси.