В горах Тянь-Шаня

Соленая гора и горячие озера

Мы поднялись на перевал. Перед нами открылась обширная равнина, окруженная горами. На горизонте к югу виднелся хребет Терскей-Алатау («Теневые пестрые горы») с заснеженными вершинами. К западу находился Иссык-Куль. Равнина золотилась созревавшими хлебами. Между ними темными пятнами выделялись курганы. Их было немало. С древнейших времен эта местность, расположенная на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря, привлекала человека: тучные пастбища, здоровый горный климат без слепней, комаров и мошкары, горные ручьи с прозрачной студеной водой.

Местами на лугах виднелись точечки скирд сена. Меж селениями над ленточками проселочных дорог кое-где висели облачка пыли, поднятой машинами.

— Ну вот! — разочарованно цедил Николай. — Попали в типичный сельскохозяйственный район, и здесь мы вряд ли увидим что-либо интересное.

— Не огорчайся, Коля, — утешаю я своего спутника. — Вокруг равнины расположены горы, а в них часты и неожиданны интересные находки.

Вскоре мы спустились с перевала, пересекли районное село Кеген, повернули на дорогу, ведущую к озеру Иссык-Куль, проехали село Каракемир. Далее путь к озеру шел через речку Каркара, нам же следовало повернуть к востоку. Где-то здесь нам надо было ехать по правому берегу маленького почти пересохшего ручейка. Ручеек вскоре нашелся, проехали по нему около восьми километров, но того, что искали, не было и в помине. День кончался, я утешал себя тем, что рядом с дорогой высились округлые горы, поросшие густыми травами, — привлекательный уголок для любителей природы. И вдруг за холмом показался большой белый холм, будто сложенный из чистого снега. Но снега в начале августа здесь быть не могло. Мы нашли одно из чудес природы — соляную гору!

Она сверкала такой чистой и ослепительной белизной, что выглядела необыкновенно. В ее центре что-то подобное большому пьедесталу. Снаружи гора была прикрыта белым и слегка пушистым порошком. Под ним находились кристаллы солей самой различной величины и формы. В нескольких местах виднелись отверстия, и там в небольших полостях мы увидели крупные и причудливые кристаллы соли. В этих полостях, судя по всему, еще недавно текла вода.

Я внимательно пригляделся к соленой горе. Ее породил ручей, вытекающий из-под горы. Видимо, где-то в глубинах земли он омывал отложения солей, протачивал в них пещеры, насыщался ими и выносил наружу. Здесь вода испарялась, а соли отлагались. Мне рассказывали, что после весенних дождей и таяния снегов из соленой горы иногда вырывались фонтанчики воды, напоминая гейзеры. В книге «Россия — полное географическое описание нашего отечества», изданной в 1963 году, в 18 томе, посвященном Киргизскому краю, рассказывается о том, что вблизи селения Каркары местные жители из соленого источника вываривают соль. Вероятно, это упоминание относится к нашему месту. Когда же добыча была прекращена, здесь выросла соленая гора.

Походили по соленой горе, посмотрели на кристаллы. Они недолговечные, надавишь на них пальцем — распадаются, оставляя влагу, быстро разрушаются на воздухе, теряя воду, и превращаются в порошок. Кристаллы безвкусны. Впрочем, белый поверхностный порошок слегка солоноват.

Недалеко от соляного купола горы нашлось чудесное место для бивака среди зарослей богородской травки, пижмы, душицы, русского василька и многих других цветущих растений. Было это место к тому же и необычным; множество мелких и крутых холмов на своей вершине венчались ямами с крутыми стенками, будто здесь когда-то очень давно кто-то нарыл вертикальные шахты, теперь засыпанные ветрами и потоками воды. И тогда я начинаю догадываться: ручей размывал соли, образовывал пустоты в земле, над ними земля и провалилась. И здесь лисы и барсуки понарыли свои катакомбы.

На ночлег остановились поздно, после захода солнца за горы. Вокруг холмы и молчаливые курганы, застывшие в извечном покое. На вершине одного из них на фоне угасающей зорьки виднелся высокий черный камень. Уж не каменное ли там изваяние? Спустился в обширный лог, поднялся по его противоположному склону и направился к кургану с камнем. Теперь от цели моего пути разделяла небольшая ложбинка. Я пересек ее, поднялся и… не поверил своим глазам. Никакого камня на кургане не было.

Только тогда я догадался: на курган, скорее всего, забрался волк или лиса и, застыв в неподвижности, наблюдал за нами. Ночь выдалась ясная и тихая и после жаркого дня казалась холодной. Среди ночи долго и хрипло тявкала лисица, очевидно, выражая негодование появлению в ее исконной обители человека, а фокстерьер волновался и ворчал. Утром температура упала до девяти градусов, и нам не хотелось выбираться из теплой постели. Но вот из-за горы показалось солнце и на бивак упали его теплые лучи.

Прошло много лет после моего путешествия недалеко от этих мест — в горах хребта Терскей-Алатау. Там на русском васильке я нашел много красноголовых муравьев формика трункорум. Они рьяно охраняли цветки от прожорливых бронзовок. Не случайно, конечно. На растении находились капельки сладкого сока, то есть между муравьями и растением существовало что-то подобное симбиозу. Теперь я вновь встретился с этим растением. Васильков было много. И здесь они были в большом почете у муравьев, но только других. Всюду виднелись на них черные муравьи формика фуска, и значительно меньших размеров — лазиус нигер. На одном васильке я нашел дружную компанию крошечных, едва ли не более одного миллиметра, светло-коричневых муравьев лептотораксов. Все они были очень заняты: кто слизывал сладкие выделения или соскребывал с растения их загустевшие остатки, а кто по-хозяйски прогуливался по цветку, защищая его от возможных домогателей. У муравьев охрана «дойных коровушек» соблюдалась строго и неукоснительно. Одного формика фуску я застал за настойчивой охотой за крошечными, едва различимыми глазом, трипсами — любителями цветков, нередко приносящими им урон. Другой перегонял с места на место маленькую юркую мушку-пестрокрылку, а та ловко увертывалась от своего преследователя. Пестрокрылки откладывают яички в завязи цветков, в них и развивается потомство. Каждый вид пестрокрылки приспособился жить только в строго определенном виде растений.

Муравьиная опека, судя по всему, оказывала благотворное влияние на цветки-прокормители: на тех васильках, где их почему-либо не было, кишели черненькие трипсы, свободно разгуливали пестрокрылки.

На противоположном склоне ущелья среди зарослей караганы от куста к кусту крадется какой-то зверь. В бинокль я узнаю сурка. Обычно, завидев человека, он оповещает своих собратьев о грозящей опасности громким и хриплым криком, разносящимся далеко по горам. Теперь же остались самые осторожные, молчаливые зверьки. Один охотовед, с которым я поделился опасениями о чрезмерном истреблении сурков, рассказывал, что как только бригада охотников покидает места их обитания, там вновь появляются сурки.

— Откуда же они берутся? — спросил я.

— Кто их знает! Наверное, понимают опасность, отсиживаются в своих норках. Зверь-то смышленый.

— Куда же нам ехать дальше! — стал допытываться как всегда нетерпеливый Николай.

— Потерпите немного. Сейчас поедем обратно в Каракемир, где должно быть еще одно интересное место.

Мы едем по неторной дороге мимо цветущих холмов, затем сворачиваем в ущелье, проезжаем пасеку, за ней пустующую зимовку скота, и вот перед нами с зеркалом примерно в четверть гектара появляется первое горячее озеро Арашан и рядом с ним — несколько палаток и юрта. Не без труда проезжаем мимо второго озерка, еще меньшего размера. За ним находим среди высоких трав ровную площадку, на которой и располагаемся.

Оба озерка окружены илистыми засоленными берегами, поросшими красной солянкой — солеросом. Густо пахнет сероводородом. У берегов озерка вода в ярко-красных пятнах и какие-то странные водоросли, похожие на кораллы. Я приглядываюсь к красным пятнам и вижу, что это скопления ярко окрашенных рачков. Они забавны. Их туловища с боков вооружены множеством энергично пульсирующих ножек, а заканчивается небольшим шаровидным резервуаром с крошечными яичками и длинным острым хвостом. Спереди на голове — два черных глаза.

Рачки в беспрерывном движении, усиленно работают ножками, снуют из стороны в сторону. Что-то они делают, чем-то заняты в густом скоплении, какие-то у них, наверное, между собой особые отношения, сигналы и уж главное — стремление в густые слаженные скопища, пусть даже примитивные, но своеобразные общества. Но почему они состоят только из одних самок? Где же вторая половина их общества — самцы? Или, быть может, все население этих странных созданий, насчитывающих в одном только этом озерке не менее нескольких миллионов, размножаются без участия самцов, как говорят ученые, — партеногенетически.

Самое интересное озерко, как нам сообщают, третье. Оно выше и дальше первых двух. К нему по склону горы тянется очень торная тропинка. Здесь мы застаем несколько человек, лечащих свои недуги. На одном его крае сверкает небольшое пятно ярко-белой соли. На поверхности воды плавает множество насекомых-неудачников, попавших в водяной плен. С гор к озеру опускается, порхая, бабочка-сатир. Подлетев к воде, она, очевидно, обманутая своим изображением, попадает в воду. Бедняжка отчаянно машет крыльями, стараясь освободиться из водяного плена, но глупая, плывет не к берегу, а от него, и я уже не могу дотянуться до нее палочкой. Стремление к своему отображению в воде мне не раз приходилось наблюдать над бабочками-белянками.

Еще в озере масса самых разнообразных личинок насекомых, червей-полихет и еще каких-то совсем непонятных для меня созданий.

Вода сильно насыщена солями, и рука, опущенная в нее, после высыхания становится белой. На поверхности вода имеет комнатную температуру, на полуметровой глубине — тепла, даже слегка горяча, еще глубже — совсем горячая.

Над озерком протянуты две проволоки. Они предназначены для тех, кто не умеет плавать. Озерко глубокое и, несмотря на то, что в длину около двухсот метров, в ширину — около тридцати-сорока, до его дна около восьми метров.

Все живое в озерке может жить только в верхнем слое воды: достаточно баночку с рачками опустить вглубь, как они моментально гибнут.

Возле озерка на большой глинистой оплывине стоит гул от множества работающих крыльев, а вся ее поверхность усеяна маленькими шариками земли. В ложбинках, куда они скатились от ветра, образовался слой в десяток сантиметров. Здесь, оказывается, обосновалась большая колония маленьких пчелок-мегахилл. Вся почва изрешечена их круглыми норками. Маленькие труженицы без конца таскают в свои обители то пыльцу, упакованную на нижней поверхности брюшка, то аккуратно вырезанные кругляшками кусочки зеленых листьев, предназначенных для сооружения ячеек для деток.

Среди высоких трав виднелись большие холмики земли, поросшие редкой и коротенькой травкой. Я сразу узнал в них жилища муравья лазиуса флавуса, того самого, который закрепляет овраги. Это насекомое, избегая ожесточенной конкуренции, царящей среди муравьев, избрало строго подземный образ жизни, за ненадобностью потеряло окраску и стало светло-желтым с мягкими нежными покровами. Каким-то образом муравьи умеют выращивать на своих холмиках растения так, что они редки, коротки и не заслоняют солнце. В тепле же муравьи очень нуждаются: оно необходимо для развития яичек, личинок и куколок.

Нрав у желтого лазиуса тихий, мирный и боязливый, за что ему и достается от недругов.

На одном из холмиков желтых лазиусов я застал разнопородных муравьев-захватчиков. Почти голый, отлично прогреваемый холмик среди густых трав, затеняющих землю, — ценнейшая находка для других муравьев, и они с боем занимают верхние этажи, охотятся на хозяев. А добыв таким путем стол и кров, постепенно становятся полноправными владельцами добротного дома. Были среди них и черный формика фуска, и рыжий формика куникулярия, и отчаянный вояка тетрамориум цеспитум, и черный лазиус нигер. Желтым лазиусам жилось здесь несладко.

Впрочем, как я убедился, просмотрев с несколько десятков холмиков, муравьям-захватчикам рано или поздно приходилось расставаться с чужим жилищем. Через несколько лет оно, лишенное заботливого ухода, покрывалось высокими травами, затенялось солнцем и становилось негодным.

К вечеру собрались к биваку. Легкий ветерок колыхал густые травы. Издалека доносились крики воронов.

Солнце зашло за гору, на наш бивак легла тень и сразу стало прохладно. Сказывалась высота в две тысячи метров. С надеждой мы поглядывали на противоположный склон ущелья, который нам казался таким приветливым и теплым. Но вскоре и он стал гаснуть. И вдруг Николай зашептал:

— Смотрите, смотрите! Внизу у большого куста лиса и еще кто-то серый!

Действительно, по дну ущелья неторопливо пробиралась лиса. Ее хвост, большой и пушистый, был вытянут в одну линию с туловищем. А впереди в полуметре от нее (ну, кто может этому поверить!), слегка сутулясь и опустив голову, семенил барсук. Оба животных скрылись за кустарником, но через несколько секунд их силуэты мелькнули в просвете между растениями. Затем странное и неторопливое шествие двух зверей показалось в другом месте. Дальше шли густые заросли.

Лиса, идущая вслед за барсуком, — пара таких не похожих друг на друга животных, да еще шествовавших в содружестве, — все это было так необыкновенно. Ничего подобного мне ранее видеть не приходилось. Впрочем, один из зоологов в Казахстане наблюдал совместную охоту на большую песчанку лисицы и хорька-перевязки. Выгода для обоих хищников была явная: перевязка забиралась в нору, и грызун, спасаясь от преследования, выскакивал наверх и попадал в зубы лисице. Потом я узнал, что в Северной Америке вместе с барсуками охотятся койоты. Видимо, не случайно лисица брела за барсуком. С наступлением сумерек оба животных отправились на промысел. Между ними существовало какое-то явное содружество. Удастся ли когда-нибудь узнать его подробности зоологам? Нам же впервые посчастливилось видеть это очень интересное явление.

На следующий день, пока мои помощники сворачивали бивак и загружали машину, я стал переворачивать камни. На нижней их поверхности, особенно тех, которые неплотно прилегали к земле, нашел прочно прикрепленных, крошечных, землистого цвета улиточек. Неопытный глаз не обратил бы на них внимания: до того они были невзрачны. Между тем, это были чехлики очень интересной крошечной бабочки-улитки, с которой мне пришлось детально познакомиться на озере Иссык-Куль более двадцати лет назад.

Ее научное название — аптерона специес. Слово специес дается тогда, когда видовое название неизвестно. История бабочки-улитки такова. В 1895 году, то есть около ста лет назад, в Иссык-Кульской котловине русские поселенцы-земледельцы были неожиданно озадачены нашествием крошечного вредителя, таскавшего на себе чехлик в виде улитки. Появление этого насекомого обеспокоило местное начальство. Был сделан запрос в Москву в Департамент земледелия. На следующий год для обследования посевов и нового, невиданного вредителя был командирован энтомолог Ингеницкий, который и подтвердил массовое нашествие бабочки-улитки. В следующие годы жители со страхом ожидали появления неведомого насекомого, но оно более не показывалось и не вредило. Никогда до самых наших дней.

Попав впервые на Иссык-Куль, я также обратил внимание на бабочку-улитку. Ее гусенички в чехлике жили на сорных растениях и были, в общем, малочисленны. Цикл развития ее оказался удивительным. Как только гусеница становилась взрослой, она прикрепляла свой чехлик к растению или камню, поворачивалась в обратную сторону внутри своего тесного походного жилища и превращалась в куколку. Но ни из одной не вывелось бабочки, хотя гусениц было сотни. В теле куколки сразу же развивались крохотные гусенички. Они покидали оставшуюся после матери-куколки оболочку и сами становились такими же гусеничками в чехлике-улитке. Таким образом, развитие этого вида шло без оплодотворения и заканчивалось в детском возрасте, то есть, как ученые говорят, было педогенетическим. Подобный случай был обнаружен среди отряда бабочек впервые.

Может быть, из чехликов иногда и вылетают крошечные бабочки, но только самцы. Самки же, останавливаясь в развитии на стадии куколок, выходили из чехлика в виде червячков, то есть были рудиментарными. Свои наблюдения я опубликовал в местном журнале, но они фактически остались неизвестными энтомологам.

В нашей стране обитают несколько бабочек-улиток. Размножаются они обычным путем. Я потому рассказал о бабочке-улитке, что моя находка здесь была несколько необычная. Дело в том, что гусенички бабочки-улитки, прежде чем окуклиться, прикреплялись к растениям, а чаще к большим камням. На них новорожденные гусенички в куколке-матери пережидали остаток лета, зиму и выползали из них только весной. Здесь же я нашел их только под камнями. Дело, видимо, заключалось в том, что четыре предыдущих года была засуха; она и заставила изменить поведение гусеничек этого насекомого: под камнями было не так сухо и жарко, как на растениях.

Кроме нас троих, в машине ехали собака и в маленькой клеточке несколько белых мышек, которые были большим соблазном, для фокстерьера. Вначале, не умея обуздать свой охотничий пыл, он пытался раздавить клетку и добраться до желанной добычи. Потом, после строгого словесного внушения, часами сидел над клеточкой, изучая эти создания, будто зачарованный. Наконец, постепенно привык и потерял к ним всякий интерес.

Грызуны нам были нужны для опытов. К изолированной мышке мы подсаживаем скорпиона и тот, возбужденный, размахивая своим сильным хвостом, на конце которого находится иголочка с ядовитой железой, ударяет ей в ножку, потом в мордочку. Мышка быстро-быстро передними лапками чешет мордочку, облизывает ножку, но вскоре забывает о своем злоключении. Не действует яд скорпиона смертельно на мышку, сколько не повторяй опыт.

Фаланга не имеет ядовитых желез, и народная молва, приписывающая этому животному славу ядовитого, необоснованна. Впрочем, поговаривают, будто укус мощных челюстей фаланги небезопасен, так как на них могут оказаться вызывающие заражение крови бактерии.

Фаланга удивительно смела, зла и бесцеремонна. В пылу защиты ей ничего не стоит погнаться за человеком. Один знакомый рассказывал мне, с какой поспешностью ему однажды пришлось убегать от большой фаланги, к которой он вздумал притронуться палочкой.

Подсаженная к мышке фаланга бросается на нее и кусает. Тихое и мирное животное безропотно переносит страдания, но все это длится до определенного момента. Вначале она будто не обращает внимания на агрессию своего неожиданного партнера по клетке, но потом начинает обороняться и кусает фалангу. Из прокушенного ее брюшка появляется крупная капля желтой, полупрозрачной крови. Получив отпор, дерзкая фаланга мгновенно меняет тактику, усмиряет свой нрав и забивается в угол. Укусы фаланги мышки переносят без всяких последствий.

После опытов мы отпускаем невольниц на свободу в какой-нибудь уютной долинке. На юге нашей страны домовые мыши, к виду которых принадлежат и лабораторные альбиносы, свободно живут в природе.

Обычно мы выпускали наших подопытных грызунов, снимаясь с ночлега. Сегодня же им дали свободу днем метрах в ста от бивака. К вечеру одна из них пришла в палатку, другая, как потом оказалось, устроилась под полом палатки, вырыв там маленькую норку, третья же нашла для себя место под колесом машины. И только четвертая не вернулась к нашему месту отдыха. Крошечные, красноглазые мышки как-то осознали таящую в дикой природе опасность и необходимость опеки над собой человеком. Наши сердца были покорены. Мышки возвращены, водворены обратно в клеточку и поехали с нами дальше.

Путешествие на Кегенское плоскогорье закончилось. Пора ехать дальше. Немного жаль прощаться с такими интересными местами и хотелось бы еще постранствовать. Но время не терпит: нас ждет другой маршрут.

Озеро красной лягушки

Один мой знакомый — большой любитель природы и путешествий — рассказал о красных лягушках; живут они, якобы, у высокогорного озера Тюзкуль[2] и их организмы обладают целебными свойствами. Рассказ меня удивил, так как во время многолетних экспедиций по Казахстану я о них никогда не слышал. Это меня заинтересовало. Вспомнил об известном семиреченском тритоне, издавна применяемом в тибетской медицине. Но тритон обитает только на небольшом участке Джунгарского Алатау и более нигде. К тому же, он с хвостом, окрашен в темный цвет, никаких красных пятен не имеет. Да и озеро Тюзкуль находится в другой стороне, между хребтами Кетмень и Терскей, и к системе Джунгарского Алатау не относится. Про лечебную красную лягушку я расспрашивал зоологов, медиков, но никто не мог мне сообщить что-либо определенное. Я не имел оснований не доверять моему знакомому и поэтому, склонный думать, что многое в природе еще не известно ученым, записал в свою книжечку предстоящих путешествий задание побывать на этом озере.

Прошел почти год. И вот, наконец, мой «газик» карабкается на перевал, ведущий к далекому горному селению Сарыджас. У селения Сарыджас мы сворачиваем с шоссе на гравийный тракт. Дорога идет по обширной равнине между горами. Она тоже занята посевами хлебов. На ней кое-где сохранились кусочки горной степи. Равнина безлюдна, лишь далеко под горами видны два селения. Здесь очень красиво: с севера высятся серые громады хребта Шалхуди, с юга — пологие горы Сарыджас с редкими темными куртинами еловых лесов.

Мы увлеклись разговором и не заметили, что близко от нашего пути тянется большое озеро. Все получилось как-то неожиданно: сухие, почти голые горы и вдруг среди них — прелестное озеро. В форме подковы, полуразделенное мыском, окруженное со всех сторон горами, оно сияло в красных, зеленых и синеватых берегах.

Несколько минут мы рассматривали неожиданно открывшуюся перед нами картину удивительного сочетания простора, синего неба, воды, степи и гор. Отсюда, с гор, хорошо видно, что озеро обязано своему существованию впадине, не имеющей стока. Чаша, на дне которой оно покоилось, питалась талыми и дождевыми водами, стекавшими с гор. С севера оно ограничивалось хребетиком Ылайли, с юга — Байпаккезень, с запада подходил хребет Сарыджас. Мы свернули с дороги и по холмам, а затем по зеленому лугу поехали к озеру. До воды оставалось еще далеко, как путь нам перегородила широкая полоса топкого солончака, окаймленная ярко-красными солянками. Рядом, возле скалистой горочки, по камням струился мелкий родничок в обрамлении зеленого хвоща и розового щавеля. Зеленый луг был расцвечен цветущим клевером, светло-лиловыми цветками герани, и всюду в траве красовались колючие розетки бодяга съедобного со светло-розовыми цветками. Распластав в стороны листья, они, подобно звездочкам с лучами, раздвигали в стороны густую траву, освобождая для себя место под солнцем в неугасимой борьбе за свет среди растений. Еще всюду светились пушистые головки каких-то мелких одуванчиков вместе с цветками.

После длительной езды в машине особенно отчетливо почувствовалась царящая над озером тишина. Лишь иногда налетал легкий ветер, колыхал траву и покрывал озеро синей рябью.

Недалеко от нас, у самой кромки воды, на илистой и топкой почве берег озера покрыт какими-то красными и черно-белыми камнями. Вдруг они ожили, и в воздух поднялась большая стая пегих уток, уток огарей и засверкала крыльями. В этом безлюдии наше появление нарушило птичий покой. Время воспитания потомства у этих крупных полууток, полугусей закончилось, и они собрались в стаи. Еще снялись с воды забавные длинноногие и длинноклювые ходулочники и с криками стали носиться над озером.

Утки улетели, ходулочники угомонились и вновь наступила тишина. Но ненадолго. Раздалось знакомое и очень далекое курлыканье журавлей. С противоположного берега, обеспокоенная поднятой тревогой, поднялась большая стая этих крупных птиц и медленно стала завиваться спиралью в небо. Вскоре она исчезла за горами в направлении Иссык-Куля.

Озеро опустело. Лишь стремительные стрижи сосредоточенно носились в воздухе, да откуда-то издалека с гор прилетели три ворона и прозвенели флейтовыми голосами. Потом один из них, играя в воздухе, будто невзначай помчался за нашей машиной, ловко перевернулся боком, почти спиною книзу и, выпрямившись, исчез.

Вечерело. С запада поползли серые тучи, подул ветер, заметно похолодало, по озеру побежали мелкие волны. Набегая на низкий берег, они оставляли на нем большой валик белой пены. Всю ночь ветер трепал палатку, изредка накрапывал дождик.

Утро встретило нас хмурым небом, холодом и непогодой. Тучи шли вереницей, друг за другом, цепляясь за вершины гор, громоздились по ущельям, низко опускаясь, застывали на месте. Иногда накрапывал редкий дождик. Здесь, на высоте в две тысячи метров над уровнем моря, было холодно и неуютно и как-то не верилось, что, судя по прогнозу погоды, переданному по радио, сейчас в низинах царит жара до 35 градусов.

Скучно сидеть в палатке без дела и я, надев на себя теплую одежду, отправляюсь бродить вокруг озера. Первое, что я вижу, это следы старинной, давно заросшей растениями и покрытой дерном, дороги. Она широка для каравана, но и узка для автомашин. Края ее округлены и она походит на широкий овальный желоб. Дорога идет вдоль северного берега озера и вдали от него, в одном месте прерывается заливом. Еще меня удивил валик, возвышающийся по краям дороги. Он типичен для дорог, покрытых глубокой пылью. Поднимаемая в воздух при движении, она оседает сбоку. Нельзя ли эту дорогу считать немым свидетелем когда-то засушливого периода климата, когда и озеро было меньше, чем сейчас? И куда шел этот древний путь? Быть может, в далекий Восточный Туркестан, в Кашгарию, куда под видом торговца путешествовал первый казахский ученый Чокан Валиханов.

Я забираюсь на скалистую горку. Отсюда особенно хорошо видна дорога. Огибая озеро, она уходит к востоку. На горке высятся несколько старинных курганов, сложенных из крупных камней. Озеро окружено топким солончаком. От него исходит тяжелый запах сероводорода. Затем идет полоска растений пионеров — красной солянки, потом зеленые луга, украшенные цветами и, наконец, вдали и повыше тянется сухая степь, поросшая куртинками чия. Здесь же, на горке, южный склон покрыт серой полынью, и полуобнаженная земля так похожа на жаркую пустыню.

Иду вдоль озера то по степи, то по лугу, то по топкому солончаку. В одном месте вдали от берегов виден остров. Он совсем голый, без единого кустика. Возможно, ранней весной после таяния снегов он покрывается водой, наверное, весной и летом птицы на нем выводят потомство.

Тучи разошлись. Временами проглядывает солнце, но ненадолго. Заметно потеплело. Пробудились насекомые.

На зеленом лугу множество норок тарантулов. В темных их жилищах поблескивают искорками и переливаются цветами радуги большие глаза их обитателей. Ранее мне нигде не встречалось такое изобилие этих самых крупных в нашей стране пауков. Влажная однородная почва, множество насекомых способствуют их размножению. Тарантул мало ядовит, его укус слабее ужаления домашней пчелы. Тем не менее этого паука очень боятся, чему, видимо, способствует его внушительная внешность и крупные размеры.

Самки все сидят по норкам. Но самцы тихо перебегают с места на место. Они хорошо отличаются от самок поджарым брюшком. Чаще всего незадачливые бродяги встречают решительный отпор от своих неблагосклонных подруг, почему-либо не подготовленных к приему ухажеров. Им достается и от ядоносных челюстей. Но предусмотрительная природа наделила самцов иммунитетом к яду своенравной половины своего рода.

С травинки на травинку перелетает черная с широкой ярко-красной каймой на брюшке, оса-аноплиус — заклятый враг тарантула. Парализуя пауков, она откладывает на них яички. На них и развиваются ее детки.

Местами на лугах видны скопления белых маленьких бабочек. Взлетая, они вспыхивают светлым пятнышком, а сев, походят на серые незаметные палочки. Бабочки держатся скоплениями. Так, видимо, полагается в брачный период. Немало на лугу и разных кобылочек, но сегодня прохладно и им не до песен. Иногда раздается громкое гудение шмеля. Над озером гул его крыльев кажется особенно громким.

На красных солянках сидят такие же красные гусеницы какой-то бабочки-совки. Им нельзя в другой одежде жить на этом растении, сразу же заметят птицы. Даже крошечный клопик нарядился в красный цвет. Если прилечь на землю и присмотреться, то немало увидишь всяких, тоже красных, насекомых, связавших свою жизнь с этой прибрежной солянкой необычной окраски.

В мелких заливчиках и лужицах все черно от мушек-береговушек. С легким шумом крыльев они взлетают, напуганные моим приближением, и тут же садятся. Представляю, сколько птиц кормит эта орава насекомых!

Опять скрылось за тучами солнце и похолодало, упали редкие капли дождя. Над лугом собрались ласточки-береговушки. В такую погоду им нелегко, вся пожива сидит в траве, и птицы без устали летают над самой землей, трепещут крылышками, слегка задевая ими за верхушки растений и сгоняя с них мелких насекомых. Иногда появляются серенькие скальные ласточки. Они прилетели с гор, видимо, там тоже нечего есть в такую погоду.

Я пересекаю крошечные ручейки, бегущие с гор в озеро. Вода в них пресная, не то что в озере. Та настолько солона, что обжигает рот. Многие ручейки высохли, оставив после себя заметные ложбинки. Рады пресной воде голуби, каменки-плясуньи. Стайки уток, чибисов, куличков и журавлей садятся на берег озера в те места, куда впадают пресные источники.

Возле ручейков земля заболочена и образовалось множество невысоких кочек. А один из них, не найдя стока, образовал болотце с заросшими травой топкими берегами.

Иногда зеленый луг покрывается светло-зелеными пятнами, слегка возвышающимися над поверхностью. Копни такое пятно-бугорок, и наружу мгновенно выскакивает ватага обеспокоенных черных муравьев лазиус алиепус. Этот вид живет в разнообразной обстановке, но любит влажную землю. Здесь же, в земляных холмиках, он образовал настоящее государство из отдельных семей. Слегка бугристая поверхность луга отчасти объясняется многовековой деятельностью этих крохотных тружеников, без устали возводящих свои сооружения. Сейчас в холмиках появились крылатые воспитанники — маленькие юркие самцы и крупные солидные самки. Скоро покинут родительский дом и отправятся в брачный полет.

Разорвались облака, засияло солнце и застрекотали кобылки, от травинки к травинке помчался небольшой, почти совершенно черный жук-скакун. На такой высоте в прохладном климате черная одежда кстати, в ней скорее согреешься на солнце. Жуки-скакуны — хищники, они подвижны, быстры, взлетают в воздух мгновенно, подобно мухам. Вскоре я нахожу и жилище личинок этого жука. Обычно они строят строго вертикальные норки, в которых каждая личинка поджидает добычу. Здесь же потомство черного скакуна применяет своеобразное строительство дома-ловушки. Вначале они роют широкую яму диаметром около двух сантиметров, слегка наклонную на юго-восток, а потом уже с ее дна ведут обычную норку, но слегка изогнутую в первой ее трети. Мне кажется, эта особенность строительства вызвана тем, чтобы легче прогревалась поверхность ловушки.

С появлением солнца ласточки перестали летать над травой и сгонять с нее трепетанием крыльев насекомых, а дружно поднялись высоко в небо. Оживились и стайки мушек-береговушек, зашелестели тысячами крыльев, перелетая с места на место. Илистые берега озера нагрелись, пробудились кишащие в них бактерии, начали разлагаться органические вещества — и повисли над озером тяжелые испарения. Дышать становилось трудно, и я прибавляю шаг, чтобы уйти поскорее с подветренной стороны.

Но что за белый и круглый предмет у самой воды? А дальше еще такой же. Слегка проваливаясь в грязи, подбираюсь к ним. Оказывается, это крупные, как куриные, яйца, оброненные утками-огарями.

На сухих участках берега, поросших кустиками чия, я встречаю типичного жителя жаркой пустыни — муравья-бегунка. Живется ему здесь не особенно привольно: семьи маленькие. Кое-где вижу и небольшие колонии какой-то мелкой полевки. Зато слепушонка благоденствует на лугах: холмики выброшенной им наружу земли виднеются повсюду.

У основания скалистого мыска, вдающегося в озеро, я вижу старый курган из больших камней. Кто-то выкопал часть из них и сложил типичную охотничью засидку. Рассматриваю ее и на сердце становится больно. Здесь были браконьеры. Они убивали пролетающих птиц. Их незаконная охота, видимо, была успешной (в Казахстане уже много лет запрещена весенняя охота на водоплавающую дичь), так как вокруг валяется множество бумажных гильз от охотничьего ружья и медных — от малокалиберной винтовки. Озеро среди гор — редкое и замечательное место для отдыха и кормежки птиц, летящих на родину из далеких стран.

Продолжая обходить водоем, на скалистом мыске я вижу необычное: на берегу лежит железная, изъеденная солью, дырявая, как решето, бочка. Рядом с ней стоит другая, наполненная водой, и под ней горит костер. В недоумении я оглядываюсь вокруг: озеро дикое, безлюдное, не видно здесь ни человека, ни домашних животных. Лишь далеко под горами белеет несколько ныне пустующих зимовок скота, да одна юрта виднеется маленькой темной точкой. Пока я раздумываю, из-за бугра появляются два человека. Это им, наверное, принадлежит бочка, они зачем-то греют в ней воду. Мне неловко стоять возле чужого сооружения, и я поспешно иду навстречу незнакомцам.

Оказывается, здесь местное население лечится от ревматизма. Сегодня выдалась холодная погода. Поэтому приходится после приема грязевых ванн забираться в бочку с водой. Вода в ней озерная и очень полезная. В июле в самую жару сюда в отдельные годы съезжается много людей.

— Вот видишь этот берег, — показывает широким жестом мой собеседник, — это место называется Тогузбулак. Самое хорошее место! Люди приезжают, палатки ставят, юрты ставят. Вчера был один даже из Семипалатинска.

Потом осторожно осведомился о цели моего посещения. Да, о красных лягушках он знает, слышал. Лечатся ими от тяжелых болезней. Где их искать? Надо спросить стариков. Они знают!

Красные лягушки мне кажутся небылицей. Сколько не пытался я искать, нет их негде. Может быть, они были, но их уничтожили почитатели народной медицины. Один ручеек вытекает будто из глубокой норы. Я засовываю в нее палку и ворочаю там. Вдруг оттуда выскакивает небольшая лягушка.

Так вот ты какая, красная лягушка! Она мне кажется очень миловидной. Большие и черные глаза смотрят хотя и печально, но невозмутимо и спокойно, подбородок ритмично и тихо пульсирует в такт дыханию. На желтовато-зеленом теле темные полосы, а нижняя часть тела и задних ног сплошь ярко-красные. Да это она, бурая лягушка рана ченсинензис, широко распространенная в Азии, только очень красная с нижней стороны тела. Может быть, на этом высокогорном соленом и прохладном озере водится особая форма или подвид этого животного и обладает особенными целебными свойствами.

В Китае и Японии этот вид лягушки издавна употребляют в народной медицине. Китайцы особенно ценят так называемый «жир лягушек», то есть разбухшие яйцеводы. Японцы из сушеных лягушек готовят препараты против опухолей.

Лет пятнадцать назад сотрудники Уральского педагогического института в Западном Казахстане в одном кургане с сарматским захоронением II–IV веков нашей эры в бронзовом котле нашли вместе с остатками сухих растений жуков-чернотелок рода бляпс и засушенных бурых лягушек. Материал этот прислали мне на определение. В кургане было явное захоронение какого-то лекаря.

Видимо, не напрасно это животное издавна ценилось человеком — мне кажется, что эту лягушку следовало бы проверить фармакологам, биохимикам, клиницистам. Вдруг подтвердится народная молва, и это милое, совершенно безобидное создание станет служить человеку. Если это только так, то красную лягушку следует оградить от возможного полного уничтожения. А что ее сейчас не так уж и много — сомневаться не приходится, подтверждением тому — мои трудные и долгие поиски.

К вечеру небо на западе очистилось от туч, солнце отразилось золотистым закатом в соленом озере и опустилось за причудливые серые скалистые горы. В наступивших сумерках села на воду стая огарей. Ночь была тихой, холодной, яркие звезды сверкали на небе, отражаясь в воде. Едва слышно переговаривались между собой утки, где-то на далеком конце озера раздавались приглушенные крики журавлей.

Утро выдалось ясным, чистым, и далеко за горами показались снежные вершины хребтов, а над ними — острая, как пирамида, гора Хан-Тенгри.

Пробудились журавли и потянулись вереницами в горы. Поднялись и стаи огарей, пеганок, покружились в воздухе и, будто завершив утреннюю разминку, расселись по голым берегам и замерли.

Солнце быстро разогрело землю, затих ветер, озеро успокоилось и, как в зеркале, отразило окружающие его горы. В траве застрекотали кобылки, запорхали цветастые бабочки. Наступил какой-то удивительно умиротворяющий покой. Озеро в разноцветных берегах и цветах, глядящие в него горы, белые кучевые облака над ними застыли в глубокой тишине, и будто остановилось время.

Да, этот чудесный уголок природы давно следовало бы сделать заповедником, а на берегу озера, и такое возможно, построить здравницу.

В ущельях Турайгыра

Обширную Сюгатинскую равнину пересекает поперек, направляясь к горам, телеграфная линия. Рядом идет заброшенная гравийная автомобильная дорога. Когда-то по ней ходили машины через хребет Турайгыр в Джаланашскую долину. Теперь отличный асфальтированный тракт проведен значительно восточнее, старую дорогу забросили. По ней подъехали к хребту, затем свернули с нее. Неторная дорога вскоре нас привела, к соседнему ущелью. Перед входом в него мы увидели мощный конус давнего селевого выноса из множества камней, а на нем целый некрополь старинных курганов. Здесь же были и холмики недавних могилок скотоводов и полуразрушенные глиняные стенки мулушек. Кое-где из камней сложены гряды, круги, прямоугольники. Кто и зачем их сделал?

Жаркое солнце иссушило землю и травы. Но в ложбинке сиреневой полоской вьется богородская травка и над ней крутятся пчелы, осы, мухи. Благодаря этому растению множество насекомых живут в этой, давно высохшей от зноя, пустыне.

Многочисленные курганы говорили о том, что в ущелье жили люди и должна быть вода. Дорога круто поднимается. Вот и начало ущелья. Вокруг зазеленела трава, появились кустики таволги, барбариса, кое-где замелькали синие головки дикого лука и, наконец, на полянке среди угрюмых черных скал заблестел крохотный ручеек. Вытянув шеи и с испугом поглядывая на нас, от ручейка кверху помчалась горная куропатка, а за ней около тридцати крошечных цыплят.