Убийство по-деревенски

Валерия Малахова

Убийство по-деревенски

Когда мой лучший друг, мистер Шерлок Холмс, решил (к огорчению всех честных жителей Лондона и на радость преступному миру) оставить карьеру частного сыщика, то столкнулся с серьёзной проблемой — его попросту не хотели отпускать. К нашему дому на Бейкер-стрит то и дело подъезжали крытые экипажи. Многие влиятельные люди Лондона стремились переубедить Холмса. Я не стану называть суммы, предлагаемые ему в частном порядке — это было бы недостойно джентльмена. Отмечу лишь, что мой друг оставался непоколебим в своём желании позабыть мир убийств и краж, столь занимавший его ранее.

— Дорогой друг, — как-то раз сказал он мне, — для науки криминалистики я сделал всё, что было в моих силах. И я не утаил своих познаний, изложив их в доступной даже для большинства полицейских форме. Теперь же меня влекут иные виды научных знаний.

— И что теперь вы собираетесь исследовать? — спросил я его тогда. Холмс лишь усмехнулся:

— Меня всегда интересовало, как работают организмы, непохожие на наши. Взять, к примеру, пчёл. Они уникальны, Уотсон. Единый разум, распределённый по множеству крохотных тел. Чем-то на них похожи термиты, однако сейчас я не могу позволить себе уехать в Латинскую Америку. Но пчёлы — это тоже неплохо.

В первую минуту я подумал, что Холмс шутит. Однако мой друг был не из тех, кто разбрасывается словами попусту, если речь идёт о научных исследованиях. Вскорости Шерлок Холмс покинул Лондон и затерялся в английской глубинке. Общественность была страшно разочарована, и ко мне потянулось множество просителей, убеждённых, что уж я-то знаю, куда уехал знаменитый детектив. Увы, их догадки и впрямь имели под собой реальную почву: я знал местоположение нового убежища Шерлока Холмса, хоть и отказывал в информации всем, кто жаждал помощи моего друга. Иногда сделать это было крайне непросто, ведь приходилось разбивать надежды тех, кому больше не на кого было надеяться. Тем не менее, я дал Холмсу слово и собирался его сдержать. Нынче же обстоятельства изменились, и я могу рассказать об убийстве, которое мой друг раскрыл, уже изучая своих драгоценных пчёл и издавая результаты своих исследований под вымышленным именем.

Говоря по правде, меня изрядно озадачила та глушь, которую Холмс выбрал для своего проживания. Приморская деревенька Фулворт, затерянная среди холмов возвышенности Даунз на юго-востоке Сассекса, не была знаменита ничем особенным. Несколько десятков фермерских домиков, церковь, аптека да пара лавок — вот и всё, что в ней имелось. Летом население немного увеличивалось за счёт отдыхающих, которым местные богачи Беллами сдавали напрокат прогулочные лодки, но, скажем честно, эта деревенька ни в какое сравнение не шла с известными курортами южной Англии.

В полумиле от Фулворта располагалась также достаточно известная частная школа-пансионат Гарольда Стэкхерста, где обучались немногие избранные, и педагогов было едва ли не больше, чем учеников. Холмс подружился с мистером Стэкхерстом и частенько проводил в тамошней лаборатории целые дни, щедро делясь своими огромными познаниями в разных областях науки взамен на столь ценную для него услугу. Между делом он помог разоблачить повара, воровавшего со школьной кухни продукты, и подсказал учителю математики, где особо ушлые ученики могли бы спрятать шпаргалки по его предмету. Однако, судя по редким письмам Холмса, это были чуть ли не единственные расследования, в которых он принимал участие.

Разумеется, где-то раз в полгода я навещал Холмса — вначале предпринимая всевозможные меры предосторожности, затем не столь тайно. Дружба с мистером Стэкхерстом не повлияла на наши с ним отношения, хоть они и перестали быть такими тесными, как ранее. Мы с Холмсом усаживались на террасе его просторного дома, стоящего на отшибе, пили чай, курили и я вспоминал о былых деньках, а Холмс рассказывал мне об опытах, поставленных над пчёлами, и его голос звучал увлечённо и почти восторженно. Именно так вдохновенно он когда-то говорил о Мориарти и прочих, канувших в Лету, преступниках. Жизнь в деревне почти не повлияла на характер моего друга, разве что он начал ещё снисходительней относиться к полиции. Мне странно было слышать уверения в том, что деревенский констебль Андерсон — простоватый усач, коротышка с честным круглым лицом и короткими рыжими волосами — способен охранять порядок и является чуть ли не идеальным сотрудником полиции.

Когда я однажды высказал Холмсу своё удивление, мой друг лишь спокойно улыбнулся и ответил:

— Дорогой Уотсон, ну подумайте сами — какие в Фулворте преступники? Люди здесь живут довольно ограниченные, их интересы не простираются далее рыбалки и видов на урожай. Соответственно, преступления, которые они могут совершить, крутятся вокруг материального благополучия, причём каждый трактует его в силу собственного характера. Андерсон вырос с этими людьми, и его не проведёшь на мякине. Он знает недостатки каждого из них, никому не веря на слово. Недавно констебль Андерсон — совершенно без моей помощи, уверяю вас — провёл блестящее расследование и абсолютно достоверно выяснил, кто украл поросят у вдовы фермера Гарнуэя, миссис Эйприл Гарнуэй. Даже я не смог бы раскрыть дело в столь сжатые сроки и найти столь неоспоримые доказательства вины соседа-пройдохи, мистера Бейтса.

— Холмс, — вскричал я, смеясь, — вы разыгрываете меня?

— Разве что самую малость, Уотсон. Несомненно, случись в Фулворте что-либо из ряда вон выходящее — и бедолага Андерсон получит мою всемерную помощь и поддержку. Однако я от души надеюсь, что сонное спокойствие, свойственное этой деревушке, продлится и впредь. Разве оно вам не нравится, дорогой друг? Согласитесь, Фулворт весьма контрастирует с Лондоном.

— Про контраст, пожалуй, соглашусь, — кивнул я. — Но если говорить о пристрастиях… знаете, Холмс, я уже слишком привык к суете шумного города. Ваша деревня кажется мне попросту унылым местом, где люди влачат довольно безрадостное существование.

— Ну а я, — отвечал мне Холмс, — как раз искал место, далёкое от суеты. И нашёл его.

— И снова согласен. Сложно представить себе человеческое поселение, в котором жизнь ещё более непохожа на лондонскую суматоху. Хотя если поискать где-нибудь в индийских джунглях или афганских горах…

— Нет, друг мой, — улыбнулся Холмс. — Все деревеньки мира удивительнейшим образом похожи. Если уж искать отличия, то следует либо отправиться на горные вершины Тибета, где монахи денно и нощно стремятся к просветлению, либо направиться в азиатские города. Там, разумеется, тоже царит суета, но она принципиально иная, нежели в Лондоне.

Я рассмеялся и встал:

— Да будет так. Я устал, Холмс, и хотел бы лечь пораньше, если вы не против. В конце концов, мы ещё успеем о многом поговорить — ведь больше в Фулворте заняться решительно нечем!

Этот разговор до сих пор стоит у меня перед глазами. Он — пример того, что даже такой гений, как Шерлок Холмс, способен иногда ошибаться. Мой друг сбежал в Фулворт от суеты и преступлений, но до жестокого, циничного убийства, потрясшего деревушку до основания, оставалось менее шести часов.

Та ночь выдалась достаточно тихой и светлой, хотя и безлунной. Я заснул довольно быстро, а Шерлок ещё немного поиграл на скрипке: её далёкие и бесконечно прекрасные звуки понемногу убаюкали меня.

Проснулся я на рассвете от громкого воя и скулежа. Топи, фокстерьер Холмса, словно сошёл с ума. Он лаял и кидался на входную дверь так, будто за ней находилась по крайней мере дюжина индийских тугов-душителей.

— Что здесь происходит? — из спальни внизу показалась всклокоченная голова миссис Хаузер, экономки Холмса. — На нас напали? Мне заряжать ружьё?

— Нет-нет, миссис Хаузер, в ружье нет необходимости. По крайней мере, пока, — Холмс стоял на верхних ступеньках лестницы, уже полностью одетый. Однако у него, как я заметил, карман характерно оттопыривался. Несомненно, сам хозяин дома не забыл сунуть туда револьвер.

— Как скажете. Но ружьё я на всякий случай почищу, — с этими словами экономка захлопнула дверь.

— Вы зря улыбаетесь так скептически, Уотсон, — вполголоса сказал мне Холмс. — У миссис Хаузер верная рука и острый глаз. В течение многих лет она браконьерствовала среди здешних холмов, пока я не пригласил её на работу. Однако к делу. Сами-то вы, полагаю, не выскочили без верного «бульдога»?

Я молча предъявил свой револьвер.

— Отлично. Шум доносится с пасеки. Поспешим же туда, Уотсон, и в целях безопасности давайте-ка выйдем с чёрного хода!

— Разумная идея, — одобрил я, и мы со всех ног побежали к задней двери.

— И ещё одно, — бросил Холмс. — Пчёлы наверняка встревожены и готовы защищать свои ульи до последнего вздоха. Возле пасеки есть каморка, там нам следует надеть маски и комбинезоны, которые уберегут от укусов. Конечно, это займёт некоторое время, однако не мне вам рассказывать, как опасен может быть пчелиный яд.

Я кивнул, стараясь выровнять дыхание. Разумеется, в Лондоне я не вёл жизнь праздного бездельника, однако в последние годы предпочитал крытый экипаж пешим прогулкам. Оправданий этому имелось множество: моя врачебная практика процветала, пациенты записывались ко мне заранее, и времена, когда я лечил лишь одного больного, а следовательно, мог позволить себе неспешно добираться до него через половину квартала, наслаждаясь утренней прохладой, давно прошли. Вообще, мир изменился, став суетливым, вечно куда-то спешащим… В редкие минуты отдыха я думал, что начинаю понимать Холмса, убравшегося подальше от цивилизации с её извечной торопливостью. Увы! Поселившись в глуши, мой друг не утратил прежней сноровки, а вот я растолстел и начал задыхаться, стоило мне преодолеть полсотни шагов со скоростью, хоть немного превышающей улиточью.

Рассвет в Сассексе выдался мрачным. Тёмные облака наползали со стороны иссиня-свинцового моря, грозя к полудню пролиться сильным дождём. Где-то в деревне глухо выла собака, и ей из дома отвечал истошным лаем малютка Топи.

Над пасекой висела чёрная туча, и жужжание бесчисленных пчёл сливалось в один монотонный гул. Холмс прищурился, вглядываясь в серые сумерки, пытаясь в неверном рассветном свете разглядеть подробности. Я сделал то же самое и в кои-то веки увидал нарушителя спокойствия раньше, чем мой друг. Он валялся на земле, и пчёлы облепили его жужжащим, колышущимся ковром.

— Там, рядом с поломанными ульями… Холмс, вы видите то же, что и я?

— Поторопитесь, Уотсон. Быть может, мы успеем помочь несчастному.

Мы переодевались так быстро, как только могли. Пчёлы продолжали сердито гудеть. Лицо Холмса мрачнело с каждой секундой.

Наспех заправив сетку на защитной маске, я бросился туда, где лежало тело. Позади меня Холмс тащил странного вида устройство: металлический цилиндр с конусообразной крышкой. К корпусу цилиндра были прикреплены деревянные меха. Позже Холмс объяснил мне, что захватил с собой дымарь — излюбленное средство пчеловодов для усмирения пчёл. Тогда же я просто решил доверять другу и не стал расспрашивать, с чего вдруг из конуса внезапно пошёл дым. Мне достаточно было увидеть, как пчёлы неохотно слетают с погребённого под ними человека.

— Не делайте резких движений, Уотсон, — на всякий случай предупредил меня Холмс. Но я и сам не горел желанием размахивать руками среди сердито гудящих вокруг меня насекомых. Вообще, мне хотелось лишь одного: съёжиться и куда-нибудь спрятаться. Такова естественная реакция человека на могущество живой природы, которую люди безуспешно пытаются обуздать и подчинить себе. Однако меня звал иной долг, долг врача, дело которого — противостоять любым опасностям в борьбе за жизнь пациента.

В тяжёлом комбинезоне и жёстких перчатках я мало чем смог бы помочь жертве нападения пчёл и, признаться, серьёзно переживал из-за этого. Однако с первого взгляда стало очевидно, что помощь несчастному, увы, уже не требуется.

Неизвестный мужчина лежал на боку, скрючившись, а левая нога его была неестественно вывернута. Я предположил, что вывих и послужил причиной смерти, ведь невозможно убежать от быстрых, пронырливых насекомых, когда испытываешь столь сильную боль при ходьбе. Лицо умершего ужасно распухло, и в таком же состоянии было открытое горло и руки с обломанными ногтями — очевидно, упав, бедолага царапал землю в бесплодной попытке убраться подальше от жалящих его пчёл. А на опухшем лице застыла странная, чудовищная улыбка, совершенно не вяжущаяся со всем произошедшим.

— Картина кажется мне ясной, — печально сообщил я, поднимаясь. — Налицо острое отравление пчелиным ядом, приведшее к смерти. Вы наверняка знаете тут всех, Холмс. Кто этот малый?

Вначале мне показалось, что Холмс не слышит меня: взгляд его был прикован к разорённым ульям. Но потом мой друг всё-таки повернулся ко мне лицом.

Глаза Шерлока Холмса были суровы и полны печали.

— Вы правы, Уотсон. В Фулворте я действительно знаю всех. Но этот молодой человек не из Фулворта. Взгляните — на нём форма школы мистера Стэкхерста. И обратите внимание на ладони: юноша никогда не занимался земледелием, на его руках нет характерных мозолей. Полагаю, опознать его не составит особого труда: единовременно в этой школе учится не более двадцати — двадцати пяти человек.

Я кивнул. На душе стало горько — наш погибший оказался совсем ещё ребёнком, только-только вышедшим из детской поры. Всегда невыразимо больно видеть, как прерываются юные жизни.

Тем временем Холмс бросил ещё один беглый взгляд на ульи, вокруг которых с обиженным жужжанием летали потревоженные пчёлы, и вновь обратился ко мне:

— Так вам абсолютно ясно, что здесь произошло, Уотсон?

В моём сердце появилась некоторая неуверенность, и я вновь склонился над телом. Осмотрев его ещё раз, я выпрямился и пожал плечами:

— Отравление, Холмс. Отравление пчелиным ядом. Видите, как распухли места укусов?

— Да-да, конечно. А странности, Уотсон? Вы заметили какие-нибудь странности?

— Что ж, если вам так угодно… Улыбка. Она совершенно не вяжется с произошедшим.

— Вы думаете?

Я требовательно поглядел на Холмса, показывая всем своим видом, что абсолютно не понимаю его логики.

— Мой дорогой Уотсон, — Холмс вздохнул. — Улыбку, разумеется, следует принять во внимание, хотя вот ей-то объяснение вполне может найтись, и объяснение это вполне логично… Но что юноша из частной школы-пансиона делает ранним утром на моей пасеке? Зачем он пришёл сюда? И почему пьян, как сапожник?

Последнее обстоятельство не ускользнуло и от моих глаз, а точнее — от моего носа. От убитого и впрямь разило дешёвым виски, каковое подают разве что во второсортных заведениях для наёмных работников. Скорее всего, оно и привело к страшной трагедии — пчёлы не переносят запаха алкоголя, равно как и свойственных пьяницам резких, дёрганых движений.

— Возможно, в Фулворте имеется паб, где молодой человек провёл всю ночь? — предположил я. Холмс усмехнулся:

— В Фулворте — нет. За пару миль отсюда есть другая деревушка, Вудхилл, и туда стекаются пьяницы из четырёх окрестных деревень, не считая мелкие хутора, стоящие на отшибе. Однако не думаю, что наш молодой человек побывал там. Я как-то проезжал мимо паба «Кабаньи потроха» и хорошо помню, что почва возле него глинистая, красноватая. А наш убитый, — Холмс склонился и указал на подошвы дорогих ботинок покойного, — как видите, ходил только по траве и местной дороге, ведущей от школы в Фулворт.

Я ещё раз посмотрел на несчастного молодого человека.

— Полагаете, Холмс, местный констебль не станет возражать, если я проведу вскрытие?

— О, констебль Андерсон придёт в восторг. До сих пор мертвецов осматривали лишь священник да аптекарь. И кстати, Уотсон, полагаю, самое время вызвать полицию. Попросите миссис Хаузер заняться этим, а затем возвращайтесь и постерегите тело. Я же, — лицо Холмса помрачнело, — полагаю, обязан известить мистера Стэкхерста. Заодно установим личность покойного.

* * *

Как и предполагал Холмс, констебль Андерсон с радостью принял предложенную мной помощь. Пока он рассыпался в благодарностях, я прикидывал, где лучше произвести вскрытие. По всему выходило, что сделать это уместней всего в лавке аптекаря или же в одной из трёх камер полицейского участка. Я склонялся к первому варианту, однако Холмс, вернувшийся из школы вместе с мистером Стэкхерстом, неожиданно воспротивился.

— Видите ли, — сказал он мне, — погибшего звали Леонард Глендауэр.

Я напрягся — фамилия показалась знакомой.

— Глендауэр? Случаем, он не родственник лорду Л.?

— Родной сын, второй по старшинству, — скорбно подтвердил мистер Стэкхерст.

— И поэтому, Уотсон, я настоятельно рекомендую провести вскрытие в полицейском участке, — добавил Холмс. — Давайте сделаем всё по закону.

— Понимаю… — протянул я. — А в Скотланд-Ярд уже сообщили?

— Сразу же, как только установили личность покойного, — кивнул Андерсон. Рыжий толстяк был ужасно опечален гибелью столь знатной особы на вверенной ему территории, а потому готов сделать что угодно, лишь бы отвести от себя беду.

Вот так я и остался в камере наедине с покойным Леонардом Глендауэром. Тщательно подготовил инструменты и уже готов был приступить к печальной последней обязанности врача, но отвлёкся на шум в коридоре. Незнакомый хриплый баритон вопил:

— Я осматриваю тела уже восемнадцать лет, но как только в деревню приехала столичная штучка — так ты, Андерсон, говоришь мне: «Поди прочь, Грэйди»? Что за блажь ударила тебе в голову?

Похоже, в коридоре бушевал местный аптекарь, мистер Грэйди. Ему отвечали сразу два голоса, в одном из которых я признал глухой бас констебля Андерсона. Второй же оказался женским, очень тихим, слов было не разобрать. Затем в перебранку вмешался Холмс. Его слова, очевидно, аптекарь счёл убедительными, поскольку шум затих. Я принялся за вскрытие.

На первый взгляд всё подтверждало мои предварительные выводы. Юноша явно пострадал от пчёл при жизни — посмертные укусы не повлекли бы за собой таких обширных вздутий и отёков. Расширенные зрачки я тоже счёл естественной реакцией организма на боль; впрочем, это не помешало мне добросовестно внести в отчёт все наблюдения. Я знал, что Шерлоку Холмсу важна каждая мелочь, да и перед инспектором Скотланд-Ярда не хотелось ударить в грязь лицом.

Итак, смерть наступила на пасеке, это казалось очевидным. Но что делал там юный Леонард? Увы, тело не могло ответить на мои вопросы.

Перед смертью покойный успел здорово проголодаться — его желудок был практически пуст. Последний раз Леонард ел ещё в школе. Мистер Стэкхерст охарактеризовал своего подопечного, как человека достаточно умеренного в развлечениях. «Беспечен, но в разумных пределах. До буйства и распутства никогда не доходил», — так выразился почтенный директор школы, и у меня не было оснований не доверять этому джентльмену. Что же побудило достаточно рассудительного юношу напиться до потери рассудка, да ещё и натощак?

Я внимательней осмотрел рот молодого Глендауэра. Над губами успели изрядно потрудиться пчёлы, но застывшая, похожая на улыбку, гримаса появилась до того. Нет-нет, улыбкой это выражение лица определённо не являлось.

— Мышечный спазм, — пробормотал я. — Но что его вызвало?

На самом деле я знал несколько способов вызвать у людей подобную гримасу. Только вот пчёлы в любом случае оказывались ни при чём.

Меня не удивляли повреждения на внешней стороне губ, но вот кровоподтёки внутри рта изрядно озадачили. Их было три, все — идеально круглой формы. Что-то они мне напоминали, и я напряг память.

— Бутылка! — внезапно осенило меня. — Ему силой засовывали в рот бутылку!

Говоря по правде, я почувствовал облегчение, осознав, что молодой Глендауэр и впрямь оказался таким приятным юношей, каким видел и описывал его мистер Стэкхерст. Опьянение не было вызвано пороками самого Леонарда, напротив — он сопротивлялся, когда мерзкое пойло вливали ему в рот! Следовательно, те, кто напоил молодого человека, виновны в его гибели, пускай и косвенно.

Особое внимание я также уделил ноге бедняги. Мне хотелось понять, мог ли Леонард вывихнуть сустав где-нибудь на пасеке. С одной стороны, Холмс всегда содержал свои владения в идеальном порядке, и луг, где стояли ульи, мог по степени ухоженности посоперничать с каким-нибудь полем для крикета. Кочки и рытвины там были абсолютно неуместны. С другой стороны, пьяница вполне способен пройти по доске, перекинутой над пропастью, и сломать ногу посреди паркетного зала. Подобных случаев я за годы врачебной практики навидался немало, а посему сказать что-либо конкретное не мог. Зато мог с уверенностью утверждать, что незадолго до своей трагической гибели Леонард Глендауэр с кем-то дрался. Об этом свидетельствовали стёсанные костяшки пальцев (при первом осмотре ран не было видно из-за обширных отёков) и несколько синяков на запястьях юноши — там, где его хватал неведомый мне соперник. На ноге, однако, отсутствовали видимые внешние повреждения. Стало быть, не допросив второго драчуна, я не мог сказать ничего определённого.

Таким образом, я разгадал лишь одну из тайн, окружавших смерть Леонарда Глендауэра, но к ним тут же добавилась парочка новых. Об этом я честно сообщил констеблю Андерсону, а затем отправился к Шерлоку Холмсу, который не стал ожидать результатов вскрытия и пошёл домой. Насколько я понимал, моему другу не терпелось ещё раз осмотреть место смерти молодого человека.

Сразу возле выхода из полицейского участка меня окликнула неизвестная девушка в платье горничной. Её вытянутое некрасивое лицо светилось подозрительностью, глаза смотрели мрачно, однако разговаривала она, по местным понятиям, вежливо:

— Эй, мистер, не вы ли будете другом мистера Холмса?

— Да. Меня зовут доктор Уотсон, а тебя?

Девушка передёрнула плечами, явно отказываясь называть своё имя.

— Передайте другу своему записку, — торопливо пробормотала она, всовывая мне в руку дешёвый конверт без подписи. Пока я разглядывал это странное послание, девушка шмыгнула на соседнюю улицу. Первым моим порывом было проследовать за ней, однако я отказался от этой идеи. Сведения, которые я обязан был сообщить Холмсу, казались мне важней, чем погоня за таинственной горничной.

Холмс встретил меня у ворот дома.

— Уотсон, ну наконец-то! Есть успехи?

— Не уверен. А где мистер Стэкхерст?

— Он не мог оставаться здесь надолго. Школа требует постоянного присмотра, особенно в свете последних событий. Кроме того, его обязанностью является встретить лорда Л., который уже прислал соответствующую телеграмму. Тяжёлая выпала Стэкхерсту ноша, но он с ней справится, я уверен. А теперь давайте пройдём в гостиную, и вы расскажете мне обо всём, что узнали!

Мы зашли в дом, и там я со смехом уведомил Холмса, что у него появилась загадочная поклонница среди горничных. Вручив послание, я устроился поудобней и приготовился уже дать отчёт о вскрытии, однако мой друг распечатал конверт, пробежал записку глазами и с задумчивым видом показал её мне. Я недоумённо поглядел на Холмса, а тот произнёс:

— Прочтите вслух, Уотсон.

— Хорошо… «Мистер Холмс! Я очень хотела бы встретиться с вами ближе к семи часам вечера за старой мельницей, но так, чтобы мой отец ничего об этом не знал. Речь пойдёт о погибшем Лео. С уважением, А.Г.». И как это понимать, Холмс? Непохоже, чтобы записку написала горничная!

— Вы правы, Уотсон. Но и леди, согласитесь, выбрала бы совсем иные выражения. А.Г. — это Аманда Грэйди, дочь того аптекаря, который сегодня бестактно пытался сорвать вскрытие. Записку, судя по вашему описанию, передала Мэг, служанка из дома Грэйди. Они с госпожой, насколько я знаю, достаточно дружны.

— В самом деле? Но что же дочь аптекаря может знать об убийстве юноши из знатного рода?

— Уотсон, нравы современной молодёжи стали весьма вольными, и нынче подружка сына лорда может знать о нём куда больше, нежели отец или директор школы. Впрочем, подозреваю, что так было всегда, просто мы в юности считали это само собой разумеющимся, а мораль возымела над нами власть уже с возрастом… Кстати, обратите внимание на то, как юная Аманда называет мистера Глендауэра.

Я ещё раз поглядел на записку.

— «Лео»?