Помоги проекту - поделись книгой:
И каким-то образом по-настоящему она отсюда так и не уехала.
Официально Сигрид, разумеется, живет в доме, что достался ей после матери, но по-прежнему много времени проводит у Карен. Приезжает всегда ненадолго, но остается допоздна, а гостевую комнату занимает по первой же своей просьбе. Как кошка, которую прогоняют, а наутро она опять сидит на крыльце.
Точь-в-точь как ты, думает Карен, поглаживая серого кота по животу, нащупывает колтун, не глядя распутывает его ногтями. Руфус тоже просто пришел и решил остаться. Лео она, правда, пригласила сама на время поездки в отпуск — присматривать за домом и за котом. Но отпуска не вышло. Однако Лео тоже не спешит уходить. Хотя, с другой стороны, выбирать ему особо не приходится.
Как же так получилось? Когда мой дом стал центром помощи бездомным? — думает она, отхлебнув глоток виски.
Сама она звонка не слышит. Марике выходила в туалет и теперь стоит в дверях кухни с мобильником Карен в руке.
— Он был в кармане твоей куртки. Наверно, тебе стоит ответить, — добавляет она, многозначительно глядя на дисплей и передавая телефон Карен.
“Юнас Смеед”, успевает прочитать Карен, прежде чем звонки смолкают. И тяжело вздыхает.
— Только не говори, что это папа, — бросает Сигрид. Карен утвердительно кивает, потом спрашивает:
— Он и тебе тоже звонил?
Сигрид достает из заднего кармана телефон, качает головой.
— Нет, у меня нет пропущенных звонков. Ну что ему теперь-то нужно? — стонет она. — Я же, черт побери, была у него и вчера, и сегодня!
— Может, он просто хочет пожелать счастливого Рождества, — спокойно вставляет Элинор.
— Вдобавок завтра он уезжает в Таиланд, — продолжает Сигрид. — Три недели приставал, уговаривал поехать с ним! Мало ему, что мы вместе отпраздновали сочельник? Я еще должна торчать на каком-то идиотском кокосовом пляже. Ну почему он такой?
Сигрид разводит руками и таращит глаза, подчеркивая, что она в самом деле сделала все, что можно требовать от дочери, желающей восстановить испорченные отношения с отцом.
Прямо одиннадцатилетний ребенок, а не почти девятнадцатилетняя девушка, думает Карен.
Со вздохом она встает, выходит на кухню. Две секунды колебаний — и она нажимает кнопку ответного вызова. Если речь не о дочери, то у шефа отдела уголовного розыска Доггерландской полиции есть лишь один повод позвонить Карен Эйкен Хорнби в первый день Рождества. Причем не для того, чтобы пожелать ей счастливого Рождества.
4
Нет, придется потерпеть, думает она двумя минутами позже. Юнас Смеед, вероятно, никогда в своей жизни смирения не испытывал. Однако голос на другом конце линии звучит слегка нерешительно и совершенно лишен начальственного тона, к которому она привыкла.
— Привет, Эйкен, спасибо, что перезвонила. Мне вправду жаль беспокоить тебя в первый день Рождества. Успела пропустить рюмочку за праздник?
— Даже две. А ты?
Юнас Смеед будто и не слышит или, может, считает, что вопрос не заслуживает ответа.
— К тому же, как я понимаю, у тебя гостят родители, — продолжает он, и теперь Карен определенно чует в голосе напряжение.
— Ну, вообще-то, — сухо роняет она, — папа давно умер, так что его здесь нет, но мама действительно у меня… со своим другом.
— Вот как. Наверно, у вас пирушка в разгаре…
Карен ждет, что он скажет что-нибудь еще, но начальник, кажется, полагает, что теперь ее черед продолжить беседу.
— Верно, — говорит она. — Но ты ведь звонишь не затем, чтобы проконтролировать, сколько я выпила и каковы мои взаимоотношения с родней, верно?
Юнас Смеед смеется. Потом откашливается и продолжает уже несколько более привычным тоном. Коротко говорит:
— Конечно, нет. У нас убийство. Вдобавок на Ноорё.
— На Ноорё. Наверно, обычное для тех мест убийство по пьяной лавочке? Так им ведь может заняться местная полиция?
— Да нет, вряд ли. Жертва — старый учитель, если я правильно понял, а произошло убийство во время рождественской утрени.
Карен выдвигает кухонный стул, тяжело садится.
— В церкви? Да как же такое могло случиться, черт побери?
— Нет-нет, не на самой службе, но в то же время. Во всяком случае, сегодня рано утром. И потом, тамошний медик что-то там заметил, и это что-то заставило его обратиться к нам. Всех подробностей я пока не знаю.
— А при чем тут я? Ты же знаешь, я пока на больничном.
Она задает этот вопрос, хотя уже догадывается, что́ услышит в ответ. Но хочет немножко его помучить. Награда — тяжелый вздох в трубке.
— Дело в том, что в отделе острая нехватка людей. Одна половина сотрудников слегла с гриппом, а вторая разъехалась на Рождество и Новый год. Сам я завтра улетаю в Таиланд. По крайней мере, планировал улететь, — безнадежно добавляет он.
Карен встает, вглядывается в потемки за кухонным окном. Словно бы слышит шорох ветвей рябины, трущихся о стекло, и думает, что надо непременно обрезать их до ближайшего шторма.
— Значит, ты хочешь, чтобы я возглавила расследование, — говорит она. — Рассчитываешь, что я раньше срока закрою больничный и покончу с праздниками.
Ничто в ее голосе не выдает облегчения, которое начинает распространяться внутри. Пусть Юнас Смеед думает, что она оказывает ему огромную услугу, на будущее пригодится. На секунду мелькает мысль, не слишком ли она затянула с ответом.
— Что ж, я просто подумал, стоит попытаться, — говорит начальник, сдержанно и без тени прежней теплоты. — Но я, конечно, пойму, если ты не…
— Без проблем, — перебивает Карен. — Я согласна.
Несколько секунд на другом конце линии царит глухое молчание.
— Правда? Ты совершенно уверена? Ведь я еще могу отменить поездку и заняться этим сам.
Ясное дело, можешь, но все-таки позвонил мне, хотя как раз меня предпочел бы ни о чем не просить. Н-да, ох и крепко же ты стосковался по коктейлям, раз готов остаться в долгу именно передо мной.
— Езжай в свой Таиланд. Я беру дело. А в отделе правда никого больше нет? Компанию мне никто не составит?
— Из дознавателей никто, но я, конечно, связался с Брудалем и Ларсеном, оба, слава богу, дома, живые-здоровые.
Карен тихонько вздыхает. И судмедэксперт, и начальник НТО наверняка не в восторге, что придется в разгар рождественских праздников тащиться на Ноорё. Особенно Кнут Брудаль, думает она. С ним будет непросто.
— Они выезжают завтра рано утром, — продолжает Смеед. — Поздновато, но сейчас так или иначе уже темно, а место преступления, по моим данным, оградили и выставили охрану. Тело отвезли в Люсвик, в местную амбулаторию, где есть холодильники. Как ни странно.
— Ты так думаешь? Почему? Это необходимо на случай, если паром не ходит, — говорит она. — В принципе их там может отрезать от мира на несколько суток.
— В принципе, да, — соглашается он, — хотя случалось такое очень давно. Кстати, у тебя там, кажется, есть родня? Ты вроде бы говорила.
— Верно, папа был родом с Ноорё, и ребенком я часто гостила там у родни, но давненько там не бывала. Не виделась с ними… словом, очень давно.
— Замечательно, что есть человек, знакомый с тамошними местами, — говорит Юнас Смеед, словно стараясь убедить себя, что вновь принял разумное решение. — Когда сможешь выехать?
— Как Кнут и Сёрен, завтра утром, не раньше. Если ты не пришлешь за мной машину. Я ведь говорила, что выпила пару рюмок.
Значит, не зря ты интересовался, пила ли я рождественский шнапс, думает она. Черт бы тебя побрал, Смеед.
— Нормально, завтра так завтра, — быстро говорит он. — До тех пор пускай местные сами держат позиции. Кстати, тебе надо связаться с Турстейном Бюле, окружным начальником ноорёской полиции. Позвони ему сегодня же, если сможешь. Тебе придется рассчитывать на Бюле и его людей, пока я не пришлю на подмогу кого-нибудь из отдела. Если, конечно, это в самом деле убийство.
— О’кей, есть еще распоряжения?
— Да, хоть я и буду в отъезде, ты непременно должна держать меня в курсе. Мобильник у меня всегда включен, звонить можно в любое время.
— Ладно, больше ничего?
Она слышит, как начальник глубоко вздыхает, потом в трубке секунду-другую царит тишина. В конце концов Карен смягчается:
— Сигрид заехала ненадолго, но уже собирается домой. Передает тебе привет.
Юнас Смеед шумно выдыхает.
— Передай ей тоже привет. И… спасибо, Эйкен, — добавляет он.
5
— Господи, неужели им больше некого послать? Тебе по их милости и без того вон как досталось! Вдобавок на Рождество!
Элинор Эйкен сидит на кровати, глядя, как дочь перекладывает стопку синих футболок из гардероба в большую сумку на кровати. Карен действует быстро и решительно, длинные темные волосы, собранные в хвост, задевают лицо всякий раз, как она поворачивается то к гардеробу, то к кровати.
— Все болеют или в отъезде — говорит она, запихивая рядом с несессером бюстгальтеры и трусики. — Сейчас доступна одна я.
— Доступна! — с досадой ворчит Элинор. — Ты недоступна, черт, ты же на больничном! Думаешь, я не вижу, что тебе по-прежнему больно?
Не закончив движение, Карен замирает, смотрит на мать. Собирается запротестовать, но та не дает ей рта открыть:
— Нет, милая, старуху-мать так легко не обманешь. Если не побережешься, заработаешь прострел, ты ведь все время опираешься на правую ногу. У меня у самой треснул диск, потому что я постоянно носила тебя маленькую на одном бедре, так что про такие вещи мне кое-что известно.
Карен садится на кровать рядом с матерью.
— Ладно, мне и правда иногда больно, но день ото дня становится лучше. И вы все равно послезавтра уезжаете, так что мы проведем вместе лишь на один день меньше.
Элинор тяжело вздыхает.
— Из-за этого я, конечно, рыдать не стану, но мне не нравится, что тебе больно. К тому же вид у тебя слишком уж довольный, — добавляет она.
Карен поворачивает голову, подняв брови, смотрит на мать:
— Слишком довольный?
— Ты прекрасно знаешь, о чем я. Тебе невтерпеж поскорее сбежать отсюда. Удрать от всех, кто о тебе беспокоится, и побыть одной, хоть в гостинице.
Карен пожимает плечами.
— Ты же знаешь, какая я есть.
— Не какая ты есть, а какой ты стала, вот что ты имеешь в виду.
— И тебе известно почему, — коротко роняет Карен.
— Да, Карен. Это мне в точности известно. Но тебе пора с этим заканчивать. Ты ведь живешь.
Да, я-то живу, думает Карен. Я-то уцелела.
Она встает, продолжает собирать вещи.
— Если уж тебе надо обязательно ехать в это богом забытое место, постарайся хоть ненадолго заглянуть к Ингеборг и Ларсу, — помолчав, говорит Элинор. — Иначе она никогда тебе не простит. Да и мне тоже.
— С каких это пор тебя волнует, что́ думает тетка Ингеборг? Помнится, ты переехала на другой конец страны, чтобы убраться подальше от папиной ноорёской родни.
— Ты прекрасно знаешь, что…
— …вы переехали в Лангевик, потому что папа унаследовал от своего деда дом и права на ловлю рыбы. Но согласись, для тебя это было облегчение!
Элинор невольно улыбается:
— Да уж, видит бог, хлебнули мы там. Как я только выдержала столько времени… Представь себе, каково это — жить под одной крышей со свекром и свекровью и всего в трехстах метрах от золовки. Куда ни плюнь, всюду Эйкены. Все скопом мелкие прохиндеи, везде словчить норовят, но хоть гори все огнем, застольную молитву непременно читали, а как же, и в церковь ходили, каждое воскресенье. Я бы, наверно, в море утопилась, если б мы не уехали из этого ужасного места.
Карен с улыбкой смотрит на мать. Элинор Эйкен, урожденная Вуд, на три четверти британка и на четверть скандинавка. Когда она, дочь провинциального врача из Равенбю, вышла за Вальтера Эйкена, ей, верно, и в голову не приходило, какие трудности ее ожидают. И все же Карен в детстве никогда не слыхала, чтобы она жаловалась на свое житье-бытье жены лангевикского рыбака. Элинор стоически чистила рыбу и чинила изъеденные солью сети. Ни осенние шторма, ни ледяная зимняя стужа, ни отсутствие улова, ни вечные денежные тревоги не вызывали у нее недовольства. Но первые годы с родней Вальтера в семейном гнезде на Ноорё явно превышали ее выносливость.
— Я обязательно передам тете Ингеборг привет от тебя и скажу, что в Испании ты будешь рада гостям, — говорит Карен с широкой ухмылкой.
— Только попробуй. Когда едешь?
Карен уминает содержимое сумки, раз и другой, потом застегивает молнию.
— Завтра с утра пораньше, еще прежде чем вы проснетесь. А сейчас пойдем к остальным, отпразднуем остаток Рождества.
Через несколько часов, когда Карен, выкурив последнюю сигарету, закрывает входную дверь и бросает взгляд на часы, она понимает, что времени на сон осталось маловато. Мама и Харри поднялись наверх почти час назад, и Карен надеется, что они уже спят. Лео, Эйрик и Коре ушли в садовый домик, и оттуда долетает тихая музыка.
Она снимает куртку, идет к мойке, выпивает стакан воды. Выключая на кухне свет, бросает взгляд в гостиную. С дивана доносится ровное дыхание вперемежку с легкими похрапываниями на два голоса. После некоторых уговоров Сигрид убедила Марике разделить с ней тесное пространство и теперь расплачивается, чувствуя на затылке пару ног с накрашенными ногтями.
Секунду Карен стоит на пороге, потом закрывает дверь. Осторожно, чтобы никого не потревожить, поднимается по скрипучей лестнице.
6
Поделиться книгой: