Красавица и генералы

- Тю, сдурел? - воскликнула бабка, воинственно хлопнув себя по бедрам. - Чтоб короста тебя взяла, чертяка! Кто дозволил тебе?

Дед повертел удостоверение, потрогал фотокарточку, проверяя, прочно ли она приклеена, и насмешливо произнес:

- Императорский Всероссийский аэроклуб!

Старики не поверили, что Макарий летал, и думали, что он все набрехал, испорченный петербургской жизнью.

Ни отца, ни матери, ни младшего брата дома не было. Еще некому было объяснить деду и бабке, как это можно - летать. И Макарий чувствовал, что в его возвращении домой произошла странная задержка. Хотя он находился в знакомой полутемной комнате с закрытыми от солнца ставнями, где стеклянные дверцы книжного шкафа отражали солнечную полоску и отбрасывали ее на домотканую дорожку, и видел вокруг знакомую обстановку, он еще не был окончательно дома.

3

Родион Герасимович, дед Макария, был поражен самоволием внука. Он готов был ударить его, но сдержался только из-за поломанных ног Макария, пожалев его как уже побитого.

Когда-то Родион Герасимович пришел в Донскую область, в каменноугольный бассейн, мечтая заработать на лошадь. Он опустился под землю в первобытную шахту - дудку, где можно было в жидкой грязи и духоте обрести раньше времени могилу. При выплате артельщик давал стакан водки, а дальше начинался безудержный загул и не прекращался до тех пор, пока не пропивалась даже рубаха. Натруженное тело требовало передышки. Так он и сгинул бы. А то, что не сгинул, вылез из могилы и стал человеком, выделило его. Родион Герасимович к старости стал суровым родовым богом.

Старуха была ему под стать, такая же нравная. К тому же унаследовала от матери-хохлушки властность и неуступчивость и еще смолоду заставила Родиона Герасимовича считаться с собой.

Внуку трудно было бы выяснить, как проходили у них баталии. Возможно, бабка летала по горнице, трепеща всеми юбками и лентами. Не исключено, что и дед отлетал от нее, ибо, как однажды проговорилась мать Макария, бабке в молодости ничего не стоило схватиться за рогач, а то и шашку.

Макарий прошел к двери в детскую. Конец палочки попал в щель, он неловко ступил в сторону и обеими руками схватился за валик дивана. Палочка упала и покатилась.

- Еще не окрепли ноги, - улыбнулся Макарий и пошел поднимать палочку.

Дед не сдвинулся с места, чтобы помочь. Макарий вошел в детскую, закрыл дверь. "Что за люди!" - подумал он. Потом вспомнил, как летел над полем и лопались нервюры. То, что старики отнеслись к нему худо, - было ему вполне понятно. Да он сам хорош, расчувствовался! Не надо было. Для стариков Макарий был ослушником: бросил учебу и чуть не угробился, по-дурному распорядившись тем, что почти и не принадлежало ему, жизнью.

Макарий оглядел комнату, в ней мало что переменилось, лишь убрали вторую кровать, на которой спал младший брат. Единственная кровать стояла в нише за шкафом, застланная голубоватым нитяным покрывалом. С пышной подушки спадали жесткие складки кружевной накидки. Было видно, что здесь не живут.

И ему не хотелось жить в этой комнате, становиться самым младшим в семье. Не считая, конечно, брата. Но у того уже начались занятия в гимназии, и он перебрался в пансион.

А на что Макарий надеялся? Что примут как героя? Про героя здесь знать не желали.

Работница Павла принесла чемоданы и сказала, что хозяйка велела жарить яечню.

Павла постарела лицом, но по-прежнему была стройна. Макарий помнил ее почти совсем молодой, когда она впервые появилась у них на хуторе после взрыва на Рыковских копях.

- Покалечился? - спросила она укоризненно. - Ну ничего, серденько, очухаешься, еще коником скакать будешь! Хочешь, Миколу сгоняю за Анной Дионисовной?

- Не надо, - сказал он.

Анна Дионисовна была мать Макария. С того дня, как Александр Радионович женился, жизнь на хуторе пошла в борьбе старой и молодой хозяйки, казачки и дворянки. Анна Дионисовна была из бедных дворян, характер имела твердый. Только благодаря ее настойчивости Макарий смог поехать в Петербург учиться в горном институте. Старики и даже отец возражали, говорили, что достаточно и штейгерской школы.

Анна Дионисовна выросла в русской уездной провинции, где было сильно земство. Ее отец заведовал опытным агрономическим полем, распространял по крестьянским хозяйствам лучшие семена и пропагандировал многополье взамен дедовской трехполки. Мать занималась земскими школами, устраивала громкие чтения, показывала "туманные картинки". Хотя родители были далеки от политики, к ним относились с подозрением и уездный начальник, и становой пристав, и даже торговцы, чьи низкосортные семена, к примеру, не стало смысла брать, ибо семена, машины, даже лопаты на складе земства были лучше и дешевле.

Анна Дионисовна всегда была самостоятельной женщиной.

Макарий спросил об отце.

Павла повела плечом, выразительно поглядела большими желтоватыми глазами, словно сказала, что все по-прежнему.

Старший штейгер Игнатенков любил веселые компании и карты.

- Я побегу, - сказала работница. - Зараз приходи.

Макарий не стал спрашивать о матери. Что спрашивать? Вот его не было два года, и ему с первого шага трудно приспособиться, а каково ей двадцать лет прожить на хуторе?

Павла ушла. Он переоделся в рубаху и шаровары, обул мягкие чувяки и вышел во двор.

Над трубой кухни-летовки поднимался дым. Присев на корточки перед топкой, Павла запихивала туда расколотые чурки. На припечке чернела чугунная сковорода.

Макарий обошел двор, заглянул в колодец, покачал журавель. На сложенной из желтоватого плитняка гараже сидела маленькая длиннохвостая птичка, полевой конек. Макарий присвистнул, она, подпрыгнув, взлетела и, поднявшись, просвистела:

- Цирлюй-цирлюй!

Кроме полевого конька, никто больше в жару не пел. Макарий посмотрел ему вслед и представил, что видит птаха сверху. Наверное, курень, баз с огромными курятниками, леваду. Дальше - шахты, породные отвалы, шахтерские балаганы, каменные дома. Еще дальше - камыши на берегу Кальмиуса, а за ним завод Новороссийского общества.

Павла позвала к столу, но не успел Макарий присесть под навесом - сразу появилась бабка, сердито закричала на нее:

- Куды внука сажаешь, короста! В курене накрой, в прохладном!

- Ну да, барин приехал! - огрызнулась Павла. - Тута яечню стрескает.

Она подхватила дымящуюся сковороду и побежала в дом, шлепая босыми ступнями по крыльцу. Старуха грозно таращилась на нее.

- Та дайте ж пройтить! - воскликнула Павла.

Макарию накрыли на большом столе возле печки-грубки. Павла еще принесла хлеба и помидоров и ушла.

Бабка, ни слова не говоря, оглядела стол, отвернулась, словно ей тяжело было смотреть на внука.

Макарий знал, что как только он поест, она насядет на него. Марфа Федоровна Игнатенкова, или, как все звали ее, Хведоровна, прощать не умела.

В горницу заглянул чем-то озабоченный Родион Герасимович, взял синюю фуражку с красным околышем и буркнул:

- Жалеешь негодника!

- Кто там жалеет! - задорно сказала Хведоровна - Может, давай голодом его заморим, нехай, кобелюка, ноги вытянет?

- Поеду в Дмитриевский, - вымолвил Родион Герасимович. Он обошел вокруг стола, заглянул за занавеску. - Лимонов купить? - спросил совсем мирно.

- Купи, купи! - ответила Хведоровна.

- Не тебя спрашивают! - усмехнулся Родион Герасимович - Макарий, тебе для костей лимоны - как?

- Лимоны хорошо, - сказал Макарий. - Но сейчас где возьмешь?

- У нас круглый год. Стал бы инженером, как сыр в масле катался б, Родион Герасимович сел напротив и стал доказывать, какую глупость совершил внук.

- А як ты летал? - требовательно спросила Хведоровна. - Чи то правда, чи сбрехал?

Она хотела услышать о неведомом, и ее любопытство было сильнее злости. "Что ж, - казалось, так говорила Хведоровна, - Глупость ты сделал, но ради чего?"

- Летал на аэроплане, - ответил Макарий.

Хведоровна недоверчиво смотрела на него. Она не понимала, о чем он сказал, словно между ними стояла гора. Старуха поняла скорее бы, если бы Макарий сказал, что вернулся из Болгарии из-под Плевны, с русско-турецкой войны, что была сорок лет назад.

- А як на том черте летают? - спросила она. Загадка летательного аппарата оборачивалась загадкой Макария. И Хведоровна скрестила на столешнице коричневые корявые кисти, приготовилась внимать внуку, представив, должно быть, страшную высоту полета. Она чем-то напоминала гимназистку приготовительных классов, во всяком случае Макарий ощутил, что, несмотря на разделявшую их гору, все-таки существует между ними связь. Хведоровна, выросшая и закаменевшая на степном хуторе, сейчас перестала бороться с чужой и враждебной жизнью, той, которая дала ей сноху, взяла в оборот обоих внуков и загубила сына.

Но зато Макария потянуло спуститься с петербургской выси к родной земле. Обида на стариков стала проходить, он увидел в деде с бабкой таких же любопытных людей, какие наблюдали за полетами и махали руками.

4

Корреспондент "Приазовского края", тучный господин в пенсне, расспрашивал Макария про воздухоплавание и особенно нажимал на вопрос, как можно воевать на аэропланах. Выговор у него был казацкий, на пиджаке синел университетский ромбик с белым эмалевым мальтийским крестиком и золоченым орлом.

- Мы, Макарий Александрович, - говорил он, - не только в царей можем бомбы кидать, или сочинять русские романы, или балет танцевать! Дайте нам время - и такие, как вы, поднимут Россию!

Ему рассказал о пилоте-авиаторе Игнатенкове офицер-попутчик и настойчиво советовал его разыскать.

- Мы строили и свои аппараты, - сказал Макарий.

- Страна на подъеме, - подхватил корреспондент. - Все эти Европы и Германии косятся на нас. - И неожиданно стал ругать правительство, низкую урожайность в крестьянских хозяйствах, дворянское самодовольство.

Затем Макарий рассказал о том, как в воздухе загорелся мотор и из карбюратора тек горящий бензин. Тучный господин цокал языком и переспрашивал:

- Карбюратор? Так... какой пояс не расстегивался?.. А вы видели фильму "Драма авиатора"? Это похоже?

Макарий отвечал, что в фильме пилот разбивается от взрыва бака с бензином, а у него бензин не взорвался, а загорелся.

Корреспондент еще осмотрел курятники с орловскими и польскими белохвостыми курами и остался обедать и поражал Родиона Герасимовича и Хведоровну, восхищаясь их внуком.

Старик ради гостя нарядился в синюю шелковую рубаху. Ему тоже хотелось похвалить Макария, и для этого он поведал всю свою историю: как он пришел на шахты и выбился в люди.

- Казаки - тупые хозяева! К простору привыкли, - заявил Родион Герасимович, потом настороженно спросил: - Извиняйте, вы, может, из казацкого сословия?

- Казацкого, - усмехнулся гость.

- Да как же так! - Хведоровна в сердцах ударила ладонью по столу. - Ты чего казаков зацепляешь? - Ради гостя она накинула на плечи нарядный платок, по-старинному называемый торкич.

- А и разные бывают казаки, - сказал Родион Герасимович. - Вот твой внучок Макарка, он ведь тоже казакам не чужой. Так что рта не затыкай, тупые твои казаки хозяева. Молотилку чи лобогрейку у их в хозяйстве чудом найдешь, старине сильно привержены. Чтобы о прибытке подумать - куда там!

Корреспондент поддержал Родиона Герасимовича, поинтересовался его курами и, отодвинув тарелку, принялся записывать в книжечку: о ведении дедом авиатора культурного хозяйства.

- Чтобы летать, - волнуясь, сказал Родион Герасимович, - нужно, чтобы кто-то и того... я правильно говорю?.. Чтобы мы тут сидели! А то сманивают у меня работников. Поденная плата на шахтах летом до двух рублев доходит, для дурней дюже соблазнительно. Они думают, коль за два рубля четыре курицы купить можно, то лучшей доли уже не надо.

Корреспондент закрыл книжечку. Макарий собрался возражать деду, но не знал, как это деликатнее сделать.

- Да! - произнес гость. - Дайте время! Мы покажем всем недругам такой русский роман, который они не ждали.

Родион Герасимович не понял.

- Каймачку покушайте, - предложила Хведоровна. - Жирный, духовитый... Никаких недругов у нас нет, хто вам такое сказал?

- Есть недруги, хозяйка! Молите Бога, чтоб Макарию Александровичу не пришлось идти на войну.

- С кем война? С англичанкой? - Родион Герасимович чуть ли не обрадовался и принялся ругать иностранцев, которых понаехало во множестве и англичан, и французов, и бельгийцев. Он вспомнил, как вооруженные железными цепями английские мастера разогнали огромную толпу бастующих шахтеров и заводских. До сей поры он испытывал оскорбление национального чувства: почему кучка невозмутимых Джеков смогла побить православных? Почему иностранцы кругом засели - в "Юнионе", в Новороссийском обществе и вообще всюду? Война бы их повытрясла из русских щелей!

Родион Герасимович рассуждал с вполне определенным патриотизмом, но без всякого размышления.

Услышав его сердитую речь, корреспондент понял, что перед ним не образцовый культурный хозяин, а малограмотный мужик-куркуль. Корреспондент разгорячился, заявил, что плохо нас учили, что только слепой не замечает, какая Россия дикая и малокультурная страна и что с татарского ига до отечественного ига помещиков-крепостников не было в ней большой жизни. Война, продолжал он, это не одно пушечное мясо, но прежде всего культура и дисциплина. Вот если в сельском хозяйстве большинство достигло бы такого порядка, как здесь у Игнатенковых, тогда бы иностранцы полетели с нашей земли как полова с ветра.

- А порядок у вас потому, - сказал корреспондент, - потому, что вы производите для продажи, а не для себя. Ежели для себя - нет нужды в усовершенствованиях, глядели бы на небо да чухались. А так вы тот же иностранец, даром что русак.

- Каймачку! Каймачку! - повторила Хведоровна.

Гость взял горшок с широким горлом, именуемый глечиком, и стал есть каймак деревянной ложкой.

Родион Герасимович встал из-за стола, сказал жене:

- Покажешь им, ежели пожелают, все хозяйство. Чтоб Павла корзинку яиц и курчонка приготовила. - И, не прощаясь, вышел из горницы.

5

В газете появилась статья обо всех Игнатенковых: деде, отце и внуке, причем там говорилось, что не надо задаваться вопросом, почему так они разнятся, а надо приветствовать среди суровых условий, где думают либо о наживе, либо о карьере, либо уже ко всему остыли и "пишут бесконечную пульку", рождение этого юного порыва летать на аэроплане. Хотя фамилия Игнатенковых не называлась (написано было так: "господа И-вы"), ни у кого не вызвало сомнений, о ком идет речь. Во всей Донской области вряд ли была вторая семья, где бы дед занимался птицеводством, сын служил старшим штейгером на русско-бельгийских шахтах, а внук сбежал из Петербургского горного института на авиастроительный завод. И вдобавок, где бы мать юноши занималась народным образованием.

Автор статьи философствовал: пока мы созерцали звезды, упражнялись в словесности и искали нравственность в мужике, действительность выдвинула совсем неожиданного героя - он лишен предрассудков сельского хозяина, не привязан ни к какому месту, и оторванность его от стихийной природы делает его умственно более гибким и свободным.

Макарию было стыдно это читать. Зато дед был доволен: корреспондент отметил изумительный вкус свежих яиц.

- Бог не без милости, казак не без счастьям, - посмеивался он и выхвалялся перед Хведоровной своей оборотистостью.

Родители отнеслись к статье равнодушно. Они уже настолько остыли друг к другу, что идея рода и семьи, которая сквозила между строк, не доходила до них. Возвращение сына мало что могло изменить в отношениях Александра Родионовича и Анны Дионисовны.

В субботу, когда Александр Родионович привозил младшего сына Виктора, они чуть-чуть оттаивали. Тринадцатилетний мальчик жил в пансионе, который содержал директор частной гимназии.

Хведоровна нет-нет да и посылала по адресу "дворянки" всяких чертей. Тогда Виктор натягивался, краснел и просил бабку замолчать.

- У, "пся кров" в тебе говорыть! - усмехалась Хведоровна, но на время оставляла "дворянку" в покое.

Летом Виктор жил на хуторе и работал по хозяйству, во- зил в поселок яйца и кур, ездил верхом, караулил коршунов. Сын Павлы Миколка был Виктору верным Санчо Пансой.

6

В воскресенье Анна Дионисовна распорядилась накрывать стол в саду под грушей. Стояла жара, в доме было душно.

Она надела кремовое платье с открытым воротом и рукавами, едва закрывавшими локти, и попросила сыновей одеться понаряднее.

Виктор оделся в белую рубаху и синие шаровары с красными лампасами, превратился в настоящего казачонка.

- Вылитый чиг! - сказал Макарий, с удовольствием оглядывая его.