Дети луны, дети солнца

– Найдешь ты на чужих берегах свою судьбу, да не ту, что желаешь. Дорогу долгую вижу, на коей каждый шаг отмечен кровью. Вьется она алой лентой сквозь снега и воды, леса и горы, да ведет к одному. Пройдет белая дева сотни дорог, повернет колесо против его оси и воротится назад, ведя за собой погибель. Ты тьма, Витарр, сестра твоя – свет. Однажды один из вас убьет другого. Тысячи дорог ведут к этому часу. Не сбежать вам, ибо нет у вас иной судьбы.

Слова эти слышал он сотни раз до того, как прозвучали они вновь. Витарр хмурится, сжимает ладони в кулаки и все смотрит на Сагу, словно бы вот-вот вельва скажет нечто иное. Но она молчит, как молчала каждый раз, едва говорила последнее слово, и продолжает покачиваться из стороны в сторону. Предсказание вельвы остается неизменным, как и то, что отказывается конунгов сын верить этим словам. Один из вас убьет другого, вот что говорит ему Сага, да только как такое возможно? После гибели Хэльварда Витарр никогда умышленно не навредит Ренэйст, и потому предсказание вельвы кажется лишь глупой шуткой. Братоубийца вздыхает, сжимает указательным и средним пальцами правой руки переносицу и низко опускает голову, отчего темные волосы падают ему на лицо. Медленно открывает Сага глаза, дышит глубоко, а знакомая слабость медленно сковывает тело. Глядит она на Витарра, глядит и видит, что все так же упрямится он, не верит ее предсказанию.

– Не лгу я тебе, Витарр, сын Ганнара, – говорит она. – Ты знаешь.

– Знаю.

Витарр встает на ноги, накидывает на плечи плащ свой, и на Сагу не смотрит. Скулы его белы, движения резки и неловки. Воин зол на богов, что, умирая, уготовили ему такую судьбу. Не может вельва ошибаться, и Витарру остается лишь тешить себя мыслью, что воля погибших богов может не исполниться. Ведь не зря же они погибли, а вместе со смертью ослабла их власть над храбрыми детьми Луны.

Женщина поднимается на ноги и берет в руки витой посох из темного дерева, что стоит у стены. Тяжело опирается об него Сага, ладонью стирая пот, проступивший на висках, глядит на Витарра. Черные губы ее крепко сжаты, взгляд колок, как иголка, когда вдруг просит она:

– Приведи сюда мою сестру.

Уже стоящий у самых дверей викинг оборачивается, глядя на вельву, что от усталости словно потеряла несколько лет. Несмотря на молодость, предсказания даются ей с трудом. Вельв больше не подпитывает божественная сила, и лишь сами себе помогают они в нелегком этом ремесле. Витарр понимает, что не смеет отказывать в ее просьбе, но все в нем болезненно сжимается, и на смену испугу приходит ярость.

– Думай, что говоришь, женщина, – цедит Витарр сквозь зубы. – Приведи, говоришь, сестру. Ты хоть представляешь, сколь сложно это будет? Конунг глаз с нее не сводит, и…

– Глупый, глупый мальчик. – Сага кривит губы, и щурит глаза, и тычет кончиком посоха в его плечо, да так сильно, что он отступает на шаг назад. – Разве я спросила, будет ли это сложно? Я сказала – приведи сюда мою сестру. А как ты ее приведешь, то уже не моя забота.

Тело его полнится гневом, мужчина рычит, ударив кулаком по стене, исписанной рунами, и выходит прочь из дома. Он выводит коня из стойла, все естество воителя пышет злобой, когда вскакивает он в седло. Сага стоит на пороге мрачного своего жилища, позвякивая серебром многочисленных браслетов, и не отводит от Витарра птичьих глаз. Тяжело опирается молодая женщина на витой посох, смотрит, да не видит ответного взгляда. Братоубийца хмур и бел, бьет пятками по бокам своего скакуна, и ретивый конь срывается в бег, вздымая копытами снег.

Вельва стоит на пороге, глядя Витарру в спину глазами мертвых богов.

Глава 9. Обман среди холодных вод

– Это и есть твой план?

Ренэйст поднимает на него недовольный взгляд, и Витарр насмешливо изгибает бровь. Вдвоем стоят они перед рядами бочек, полных еды и питья, которые поднимут на драккары перед отплытием. Она не забыла о том, что обещала помочь ему попасть на корабль, но, обращаясь за помощью, Витарр имел в виду не это. Он указывает на одну из бочек левой ладонью, едва сдерживая смех.

– Я подозревал, дорогая сестрица, что ты не любишь меня, но чтобы сравнивать с сельдью…

Она обиженно пыхтит, смотря на него, и упрямо поджимает губы. А потом делает то, чего он от нее не ожидает, – зарычав, Ренэйст валит его на спину, колотя руками и ногами. Сцепившись, они катаются по снегу, как два диких зверя, охая и смеясь. Воспоминания захлестывают его: кажется, словно вот-вот Хэльвард схватит сестру за шкирку, поднимая на вытянутой руке, а его нога в тяжелом сапоге встанет брату на грудь. От мыслей этих сладко и горько, Витарр громко охает, когда неожиданно крепкие руки хрупкой его сестры давят на плечи, опрокинув на спину. Мутным взглядом смотрит он на звездное небо над их головами, ловя ртом холодный воздух.

– Ты сам знаешь, – говорит Рена, тяжело дыша, и он переводит взгляд на нее, смотря ей в глаза, – что тебя не пустят на борт драккара, даже если я попрошу. Хочешь отравиться в набег? Залезай в бочку и сиди тихо.

– Они меня найдут, – спокойно отвечает Витарр.

– Да. Только тогда, когда мы будем уже в море.

Ренэйст встает и подает ему руку. Витарр стряхивает снег с темных волос и переводит взгляд на пристань, на которой ныне кипит жизнь. Трудно сказать, сколько времени прошло с ритуала посвящения, но теперь воины готовятся к путешествию через Недремлющее Море. Даже когда Солнце и Луна сменяли друг друга над их головами, предки луннорожденных покидали родные берега и отправлялись в дальние плаванья в охоте за богатством и славой. Что бы подумали они, узнай, что теперь от этих набегов зависят жизни их потомков?

Тяжелый вздох срывается с его губ. Сестра права, иначе никак не попасть ему на драккар. Придется прятаться, как трусливая крыса, а после разоблачения почувствовать гнев конунга на собственной шкуре. Но ведь исключительно ради того, чтобы прекратить эти гонения, так стремится он отправиться в этот набег. Быть может, увидев, на что способен живой его сын, Ганнар-конунг прекратит винить его в судьбе мертвого?

Говорят, род Волка проклят. Как иначе объяснить то, что уже третье поколение подряд гибнут первенцы, будущие наследники? Снорре, первый сын Ленне-конунга, погиб в пятнадцатую свою зиму, во время исследования близлежащих к берегу пещер попав под обвал.

Ганнар был подле брата и не смог уберечь его от гибели. Может, Покоритель настолько невзлюбил Витарра потому, что видел в нем себя?

– Думаю, – говорит он, – будет лучше, если ты пойдешь собираться. Дорога предстоит долгая, да и нас не должны видеть вместе.

Ренэйст поднимает на него взгляд и кивает головой. Она ничего не говорит, да так, наверное, и легче. Что она может сказать ему после того, как он заставил ее пойти против воли не только отца, но и конунга? Тонкая девичья рука легко касается его плеча, и Ренэйст уходит прочь, оставляя за собой лишь дорожку ровных следов на снегу. Витарр провожает сестру долгим взглядом, а после смотрит на одну из бочек, что должна стать позорным его убежищем. Стучит он по крышке костяшками пальцев и уходит прочь.

Давно уже сложен у него заветный походный мешок, только и нужно забрать его. Направляется Витарр к дому конунга, когда, проходя мимо пристани, видит женскую фигуру, идущую к нему широким шагом. Узнает он Исгерд-ярл и досадливо цокает языком; уже не сделать ли вид, что не заметил ее, ибо ловит женщина его взгляд. Витарр смотрит на нее карими глазами своего отца и силится дышать спокойно.

Вдох. Шаг. Выдох. Шаг.

Снег скрипит под ее сапогами, да так, что, должно быть, во всем Чертоге Зимы слышно. Черные волосы женщины, еще не тронутые сединой, заплетены в две плотные косы, что падают на ее плечи и скованную панцирем грудь.

– Неужели покинул свою нору? – спрашивает она. – Устал зализывать раны, как собака, и решил показаться людям?

– Пока что людей я не вижу, Исгерд-ярл, – отвечает он. – Здесь только я и вы.

Ярл Трех Сестер гневно кривит губы, но ничего не говорит. Она обходит его, кружит над ним, словно ворона, и Витарру не нравится чувствовать себя жертвой стервятника. Он не понимает, почему вдруг Исгерд-ярл завела с ним разговор, но не думает, что это обернется чем-то хорошим. Витарр стоит, держа спину прямо, и ждет, когда женщине-птице надоест кружить вокруг него.

– А ты стал остер на язык. Помню, той зимой ты мог лишь скулить, щенок.

Жестоко бьет по самому больному. Дорогого стоит воину сохранить последние толики самообладания, и он отводит взгляд, глядя на паруса кораблей, что стоят на темной воде. Исгерд-ярл оборачивается, а после вновь обращает свое лицо к нему. Лицо, искаженное надменной, ликующей, ядовитой усмешкой.

Слишком поздно он понимает, что обрек себя на новые насмешки.

– Все мыслишь о плаванье? Ни один вождь не пожелает взять тебя на борт своего драккара, Братоубийца. Никому ты не мил. Никому не люб.

– Откуда вам знать? – цедит он сквозь зубы, впивая в Исгерд гневный взгляд. – Словно бы вы любимы хоть кем-то! Собственное дитя держится от вас в стороне, а жители островов так и ждут малейшей ошибки, чтобы вздернуть вас на дыбе!

Дышит он тяжело, и дыхание его белым паром касается лица женщины, словно бы высеченного из куска льда. Исгерд щурит зеленые глаза, обрамленные короткими колючими ресницами, и поднимает руку. Пальцы ее, покрытые многолетними мозолями, грубые и тонкие, прикасаются к его щеке, и Витарр вздрагивает от неожиданности. Женщина обхватывает его лицо обеими руками, он чувствует тепло ее ладоней, когда солнцерожденная рабыня, ставшая ярлом, говорит:

– Ах, Витарр! Как бы все хотели, чтобы это ты тогда утонул. Несчастное, нелюбимое дитя.

Исгерд смеется ему прямо в лицо. Толкает ладонями в плечи, и Витарр, не устояв на ногах, падает в снег. Он смотрит на небо, слышит злой смех удаляющейся птицы и думает о том, хотел бы Хэльвард жить так, как ныне живет его брат.

Пристань полнится женщинами и детьми, что провожают воинов в долгий путь. Матери, сестры, внучки, дочери и возлюбленные просят беречь себя, а сыновья, внуки и братья, не достигшие шестнадцатой весны, сетуют, что не могут отправиться с ними. Конечно, бывало, самых одаренных детей брали в набеги даже в возрасте двенадцати зим, только подобные исключения исчезли под слоем льда. О тех временах больше не вспоминают, и мальчишкам остается только мечтать.

Ладони Йорунн мягкие и нежные, а кожа ее пахнет сладкими травами. Она нежит лицо дочери, рассматривает его, стремясь запомнить, и одними губами, бледными и тонкими, шепчет молитвы богам. Ренэйст позволяет ей это, держит руки на материнских плечах и скользит взглядом по ее лицу. Когда они смотрят друг на друга, то знают один секрет; Хэльвард продолжает смотреть на мир их голубыми глазами.

– Моя нежная дочь, – шепчет Йорунн с печальной улыбкой. – Непоседливый мой волчонок. Когда ты успела стать настолько взрослой, чтобы сбежать из-под моего крыла?

Ренэйст перехватывает ее руки и прижимается к ним губами. Глубоко вдыхает материнский запах, стискивает тонкие пальцы и думает о том, будет ли она столь прекрасно пахнуть для собственных детей.

– Это должно было случиться, мама, – хриплым голосом отвечает Ренэйст. – Я могу лишь молиться о том, чтобы ты гордилась мной.

Кюна всхлипывает и резко сковывает дочь своими объятиями. Йорунн прижимается щекой к макушке, гладит по спине, сокрытой за панцирем, и глаза ее застилают слезы. Вовсе не дочь должна провожать она в плаванье, не ее должна обнимать, благословляя в долгий путь. Должны стоять перед ней двое сыновей, но ни одного ныне нет на пристани, и поэтому во множество раз больнее разлука с ней. Ренэйст должна была вырасти нежной, как лебединое перо. Остаться подле матери, учиться быть хозяйкой в отсутствие мужа, но вместо этого берет она в руки меч.

Может, боги и в самом деле прокляли род Волка, коль каждому, в ком течет эта кровь, уготована нелегкая дорога?

– Я всегда гордилась тобой, дорогая моя девочка.

Белолунная улыбается, когда Йорунн позволяет ей высвободиться из ее рук, и поворачивает голову, заметив сбоку темную фигуру. Хакон, величественный и могучий, несущий на плечах тяжелую медвежью шкуру, склоняет темноволосую голову перед кюной, прижав кулак к груди.

– Йорунн-кюна, удача увидеть вас перед нашим отплытием.

Кюна дарит ему молчаливую улыбку и, напоследок сжав пальцы дочери своими, идет прочь от пристани. Ренэйст знает, что мать больше не в силах сдерживать слезы, а жена вождя должна быть непоколебима перед лицом своего народа. Волчица провожает ее долгим взглядом, после чего обращает свой взор на возлюбленного. Хакон смотрит в сторону безмятежных черных вод и спрашивает:

– Страшно ли тебе, Ренэйст, дочь Ганнара из рода Волка?

И она отвечает ему:

– Только не рядом с тобой.

Он улыбается самыми уголками губ, так и не глядя на нее.

Ренэйст оглядывается по сторонам. Витарра нигде не видно, и она не знает, что думать. Абсурдный план ее брату по вкусу не пришелся, потому вполне можно ожидать, что он откажется от своей затеи. А что иное могла она сделать? Велеть отцу взять Витарра на борт, несмотря на то что Покоритель и слова о сыне слышать не хочет? Дева-воин сжимает пальцами узкую переносицу и хмурит брови. О нет, каковы ни были бы ее чувства к Витарру, она не может рисковать расположением отца ради него. Ренэйст слишком ценит свободу, которую имеет, и не согласится потерять ее из-за давних распрей. Подобные мысли не делают воину чести, но слишком хорошо помнит она, сколь гневен был отец в ту зиму, когда жестокая Вар забрала Хэльварда в свои холодные объятия.

Веретено не остановить. Нить не оборвать.

Не посмотреть через плечо, не увидеть, сколько пройдено. Жить только мигом, в котором ты есть. Забыть прошлое, не убояться будущего – таков путь воина.

Но там, далеко позади, она все еще белокурое дитя. И об этом не стоит забывать даже воину. Витарр тоже был ребенком. Что мог сделать он в тот миг? Ему не хватило бы сил, чтобы вытащить Хэльварда из холодной воды. Да, Витарр сам вышел на лед, манил за собой сестру, но разве прошло недостаточно времени, чтобы забыть об этом? Сколь долго отец намеревается делать вид, что в живых осталось лишь одно его дитя?

– Рена, – звучит голос Хакона, – конунг желает видеть тебя.

От чуткого взора не укрывается, как вздрагивает она после этих слов, и крепкие ладони сжимают ее плечи. Хакон прижимается губами к макушке возлюбленной, чьи волосы заплетены во множество кос, и шепчет успокаивающие слова, пока окружающие их люди слишком заняты собой, чтобы обратить на них внимание. Тревога покидает тело Ренэйст, она прикрывает глаза и льнет спиной к груди Хакона, дыша терпким запахом. Любовь ее всепоглощающая. С ним – на фьорды, во льды и под Солнце. С ним грабить, жить, гореть, убивать, мстить, любить и тонуть. С ним все и ничего без него. Разве может смертный обладать такой властью? Разве может подчинять себе, лишать воли?

Для нее он равен богам. Единственный из асов, кто не покинул.

– Иди, – шепчет он, оставляя мимолетный поцелуй на коже у нее за ухом.

И она идет, и встреча с отцом не тревожит ее. Протискиваясь сквозь толпу воинов, что готовятся на долгое время покинуть родные края, Ренэйст выискивает знакомые лица. Вот Ове стоит подле отца своего, и Сванна плетет у виска сына тонкую косичку, украшая ее новой бусиной из бирюзы. Оставляет она легкий поцелуй между его бровей, улыбается ласково, а после поворачивается к мужу. На лице у нее ни страха, ни сомнений, чему может позавидовать любая другая женщина, кою покидают муж и сын. Вот в окружении шести своих сыновей стоит рыжевласая Нильсин, и каждый из них стремится покрепче прижать к груди пышную, цветущую свою мать. Нильсин нежит каждого, как ребенка, хотя сама выглядит девочкой на фоне семи могучих воинов, мужа и сыновей своих. Ньял, коего заботливая мать, что достает затылком до плеча младшего сына, крепко держит за руки, ловит взгляд посестры и улыбается ей, лукаво подмигнув.

Хейд и Исгерд стоят поодаль, ближе к своему кораблю, и ни о чем не разговаривают. Ярл даже не смотрит в сторону своей наследницы, а та, стоя чуть позади матери, опускает взгляд вниз. Она сера и едва заметна, и Ренэйст торопливо отводит взгляд, не желая смотреть. Хейд была подругой ее детства, недостаточно близкой, чтобы назвать ее сестрой, но, став старше, будущая правительница островов окончательно растеряла свободолюбивый свой дух. И везде, куда бы она ни пошла, следует за Хейд материнская тень.

Белолунная находит отца среди иных ярлов, отдающих последние приказы перед отплытием. Видит она, как последние бочки грузят на корабли, и думает о том, может ли быть в одной из них Витарр. Как позорно для сына конунга пробираться на драккар отца таким образом! Все веселье мгновенно покидает ее, и тонкие губы воительницы не трогает и тень улыбки, когда отец встречает ее радостным смехом.

– Вот и ты, дочь моя! – Конунг кладет тяжелую ладонь на ее плечо. – Не скоро увидим мы снова родные берега. Готова ли ты к этому?

Она лишь поднимает на него взгляд, и он все понимает. Жестом конунг велит ярлам оставить их наедине, после чего вновь обращается к дочери:

– В первое свое плаванье и я тревожился. В этом нет ничего, чего стоило бы тебе стыдиться.

– Я не стыжусь, – шепчет она, – мне лишь кажется, что я не готова. Ты назвал меня своей наследницей, но… правильно ли ты поступил? Я остаюсь женщиной даже с мечом в руках, отец. С чего бы отважным этим мужам признавать меня своим конунгом?

Ганнар-конунг обхватывает грубыми ладонями лицо дочери, вглядываясь единственным своим оком в ее глаза. Ренэйст поджимает губы, шумно дышит носом, сжимая и разжимая озябшие на морозе пальцы.

– Глупы те, – неожиданно произносит он, – кто говорит, что женщина приведет нас к беде. Не видят они того, что вижу в тебе я. Ты – глас богов, дочь моя, крылатая валькирия. Ты поведешь наш народ за собой, когда придет время. Ты поведешь их к спасению, и даже асы пойдут за тобой, Ренэйст-конунг.

От обращения этого по коже ее проходит мороз. Мягко, но уверенно убирает воительница руки Покорителя от своего лица и говорит, отступив на шаг назад:

– Там, в Великом Чертоге, во время посвящения я почувствовала себя так, словно я на своем месте. Теперь же я как никогда ясно понимаю, что занимаю чужое.

Ганнар хмурится, и оттого заметнее становится шрам, пересекающий его лицо. Именно из-за этого шрама лишился он глаза, но не это сейчас волнует Ренэйст. Она смотрит на отца, и кажется ей, словно бы все звуки затихают, погружая их в тишину.

– И чье место, по-твоему, ты занимаешь?

Ренэйст отвечает вопросом на вопрос:

– Почему ты не позволишь Витарру отправиться в набег с иными воинами?

Лицо мужчины багровеет мгновенно. Конунг впадает в ярость, но лишь тяжело дышит, прожигая дочь взглядом единственного своего глаза. Ренэйст не хочет показывать, насколько она боится этого разговора, и лишь беспокойно дергает головой, откидывая волосы, упавшие на лицо. Ганнар кладет тяжелые руки ей на плечи и с силой сжимает.

– Как, – голос его хрипит от сдерживаемой ярости, – как можешь ты спрашивать нечто подобное после того, как по вине этого пса погиб твой брат?

– Витарр такой же брат мне, как Хэльвард. Твои обвинения в его сторону…

– Он не сделал ничего, чтобы помочь ему! – Ганнар встряхивает ее за плечи, и Ренэйст торопится вырваться из хватки отцовских рук. – Позволил Хэльварду тонуть прямо у него на глазах! Или будешь говорить мне, что не пытался Витарр заманить на лед и тебя? Он желал Хэльварду смерти, Ренэйст, и если ты еще…

– Витарр был ребенком! – восклицает воительница. – Замерзшим, напуганным ребенком! Да, он совершил огромную ошибку, но ты забываешь, что именно по вине Хэльварда мы оказались в лесу той ночью!

Зло стряхивает дева отцовские руки со своих плеч, отойдя на шаг назад. Ганнар-конунг дышит, как разъяренный буйвол. Еще мгновение, и отошлет дочь, запретив ей подниматься на борт драккара. Вместо этого конунг уходит прочь, не проронив ни слова, и Ренэйст медленно выдыхает. Сердце в груди ее стучит, как молот кузнеца по наковальне.

Это правда. Именно по вине старшего брата оказались они тогда подле озера, но никто не желал помнить об этом. Что взять с мертвеца? Забивать живого, словно пса, всегда легче.

Она никогда не видела морскую воду столь близко. Ренэйст судорожно выдыхает, сильнее сжав пальцами шершавую поверхность весла, и переводит взгляд на отца, что проходит мимо длинных лавок. Оказавшись на борту, дева-воин объединяется с Ове, разделив с побратимом одно весло. Сейчас Товесон лежит под этой самой лавкой, положив свою меховую шапку на лицо и закинув руки за голову, ожидая свою очередь грести. Перед собой видит она крепкую спину Хакона, и это успокаивает ее. Девушка оглядывается через плечо, глядя на Чертог Зимы, и в этот момент в первый раз звучит удар барабана. По плечам и спине проходят мурашки, закусывает она губу и вместе с тридцатью тремя мужчинами налегает на весла. Ритм набирает силу, крепкие руки двигаются слаженно, и вот корабль трогается с места, покидая родные берега. Дети бегут вдоль пристани, размахивая руками и улюлюкая, провожая драккары в дальний путь. Невольно Ренэйст возвращается к тому времени, когда и сама была девчонкой, бегущей к горизонту, и горло ей жгло холодным воздухом. Когда все это успело остаться позади?

Все, что окружает ее, исчезает, оставляя лишь бой барабана и тяжесть весла. Кожа на ладонях становится грубой, руки болят, но чувство усталости пьянит ее. Впервые за всю свою жизнь Ренэйст ощущает себя не заменой потерянным братьям, а воином, равным другим, и она готова грести весь путь до берегов Солнца, лишь бы продлить это. Ни разу больше не оглядывается она назад, и все, что ныне вокруг нее – блеск звезд и холодная вода за бортом. Хакон начинает петь первым. Тяжелый голос его стелется над темной гладью, сплетается с ритмичным боем барабана, и вот уже вторят ему десятки голосов. Рена знает эту песню. Рена поет вместе со своими братьями по оружию, и звуки их пения поднимаются ввысь, вливаясь в уши давно мертвых богов.

Остается позади отчий дом, и впереди – лишь неизвестность, окруженная солнечным светом. Ове трогает ее за плечо уже тогда, когда силы практически покидают тело. Белолунная поднимает на побратима уставший взгляд, и он ласково улыбается ей, кивнув на весло в ее руках.

– Конунг велел сменяться, – говорит он. – Отдохни. Теперь моя очередь.

Пальцы покраснели и покрылись волдырями. Ренэйст встает со скамьи и кривится; от долгого сидения на месте ноет спина. Откинув назад белые волосы, воительница оглядывается по сторонам. Выпрямившись, ощущает она, как ходит под ногами драккар, мерно покачиваясь в такт гребле, и слегка усмехается. Необычное ощущение, никогда до этого ей неведомое, и оттого более потрясающее. Хакон, вручивший весло Ньялу и занимающий свое место под лавкой, незаметно подмигивает возлюбленной. Ей бы лечь отдыхать, но разве можно так просто уснуть, когда вокруг тебя мертвое море? Воительница запрокидывает голову вверх и находит взглядом знакомые с детства созвездия, недвижимые на черном небе.

Большая Телега. Глаза Тьяцци. Прялка Фригг.

И, вглядываясь в знакомые очертания, луннорожденная впервые видит их. Первая вспышка кажется мимолетным видением, но под ритмичный стук барабана и плеск десятка весел Ренэйст пробегает через всю палубу, чтобы вскочить на резного дракона, установленного на форштевне корабля. Гребцы, последовав ее примеру, поднимают взгляды вверх, и один из мужей восклицает в восхищении:

– Небесные Огни!

Ренэйст ахает, когда небо озаряется светом тысячи огней, совершенно не похожих на звезды. Будучи ребенком, она слышала о Небесных Огнях, но никогда их не видела. Говорят, словно бы Небесные Огни – отражения на щитах и мечах валькирий, дев-воительниц, разрывающих ночную тьму белыми крыльями. Одинокие, покинутые своим богом, скитаются воительницы по небесам в надежде, что однажды и они обретут покой.

– Это благословение! Валькирии следуют за нами!

Ритм гребли ускоряется, мужчины затягивают новую песню под бой барабана, а Белолунная, крепко обхватив руками резную голову дракона, все так же стоит на форштевне, впившись взглядом в небеса.