Воллюсвен

ГОЛТ достал толстый конверт и вытащил пачку листов.

— Взгляните эту работу. Она еще не закончена, но представление вы можете получить.

Абернати пролистал диаграммы, графики и биографию в две колонки. Голт сказал:

— Я сравнивал свою жизнь с жизнью моего брата. Имеется странное сходство. Это еще не полный анализ, но…

— Вы конечно понимаете, что такого добра… — Абернати постучал пальцем по пачке, — я нагляделся вдоволь. Пациенты приносят разнообразные доказательства своих теорий или заблуждений.

— Я понимаю. Тут мое слабое место. Я оказался в дурацкой роли… душевнобольного.

Психиатр швырнул бумаги обратно через стол.

— Ладно. Продолжайте расследование. Если вы сможете убедить себя, что ошибаетесь в этом деле, будет отлично.

Голт вернул бумаги в конверт.

— Сегодня я получу от детективов собранные материалы. Ну и… Вас я, очевидно, не убедил, да?

Абернати молча покачал головой. Голт усмехнулся, пожал плечами и ушел. Он зашел в ближайший бар и накатил крепкую порцию ржаного виски на четыре пальца. Помогло не очень. Через некоторое время он подрулил к квартире своей сестры.

Когда он шел по тротуару к лестнице, прямо у него за спиной разбился цветочный горшок. Голт поднял глаза, и увидел голову Тима, высунувшуюся из окна тремя этажами выше.

— Берегись! — завопил Тим, и затем: — О, Голт! Мы чуть тебя не потеряли.

Голт ничего не ответил. Он стоял, запрокинув голову, облизывая губы и глядя на пухлое озабоченное лицо брата.

Исчезая в окне, Тим подмигнул. В этом не было никаких сомнений. Это хитрое, торжествующее, нелепое подмигивание — тьфу! Голту внезапно стало холодно. Тим подозревал, и — и это был его ответный, логичный шаг.

МЭРИ ЭЛЛЕН устроила вечеринку с коктейлями. Мэри была хрупкой блондинкой, неопределенного возраста, в разводе. Она терпеть не могла спиртное, но пила, потому что все вокруг пили. Квартира была полна гостей, большинство из них было незнакомо Голту. Он небрежно поцеловал сестру и спросил, где Тим.

— Вы, должно быть, только что разминулись с ним. Он вышел, буквально, минуту назад.

Голт взял напиток, который оказался не очень приятным на вкус.

— Чего он хотел?

— Ликера, я полагаю. Я спрашивала его. Я тоже тебя спрашивала — помнишь?

— Хмм.

Голту было интересно, насколько сильно человеческий облик ограничивает Тима. Сверхъестественное существо, как считалось, должно быть способно убивать чистой силой разума или, по крайней мере, разрядом лично изготовленной молнии. Но это, опять же, были путаные представления, весьма антропоморфные. Так?

— Послушай, — сказал Голт, вспомнив кое о чем. — У тебя сохранились те старые фотографии?

— Фотографии? — Мэри Эллен моргнула. — Какие именно?

— Детские фотки. Где мы все засняты. Особенно Тим.

— Ну, где-то лежат. Конечно есть. Я найду их для тебя, когда будет время.

— Сделай это сейчас, — сказал Голт. — Пожалуйста. Очень нужно.

Мэри Эллен с недовольным видом, но отвела Голта в спальню и стала рыться в ящике комода. Вскоре она откопала фотоальбом.

— Дай мне посмотреть, — предложил Голт. — А ты можешь вернуться к своим гостям.

— Ладно.

Она вышла, чтобы тут же вернуться со свежим коктейлем, который Голт с благодарностью принял. Сев на кровать, он пролистал альбом.

Там были семейные фотографии, обычного содержания, снятые на берегу моря, в парках, на лужайках, на верандах. Делал их профессиональный фотограф — как он и ожидал. На всех были пометки белыми чернилами, аккуратно подписанные под каждым изображением. Почерк принадлежал миссис Кавендиш, матери Голта, умершей восемь лет назад.

Были там и фотографии Тима разного возраста — маленьким ребенком, мальчиком, юношей и взрослым человеком. Эти фото Голт изучал особенно пристально. Если это были подделки, то весьма искусные.

Тим и Голт были очень похожи друг на друга. Они до сих пор не потеряли сходство. На одной фотографии, довольно старой, был изображен ребенок, лежащий в корзине с розами. Под ним была подпись: «Малыш Тим — два месяца».

Голт пролистал страницы и наконец нашел то, что искал. Это было очень похоже, за исключением того, что лицо младенца было немного изменено, а корзина имела другую форму и содержала хризантемы. Это могло быть связано с тщательной ретушью.

Остальные изображения Тима также имели один общий знаменатель. Ни поза, ни фон не были полностью оригинальными. Они были если не скопированы, то по крайней мере вдохновлены другими снимками в альбоме.

Голт сунул альбом под мышку и вышел, кивнув Мэри Эллен. Часы подсказывали ему, что пора встретиться с нанятым им детективом. Но в квартире его ждал сюрприз.

ТАМ уже был Тим, фальшиво подбиравший популярный мотивчик на фортепиано. Он лучезарно улыбнулся Голту.

— Привет.

— Как ты сюда попал? — спросил Голт, кладя альбом на книжную полку.

— Управляющий. Он же знает меня, не так ли? Я не мог остаться на вечеринке. У меня назначена встреча в клубе. Но я подумал, что тебе это может понадобиться. — Тим бросил Голту бумажник. — Нашел его у двери после того, как ты ушел от меня. Эти билеты в театр торчали на виду, так что я решил, что они тебе понадобятся сегодня вечером. Ну и наконец, как насчет того, чтобы пойти со мной сейчас поиграть в гольф?

Голт осторожно положил бумажник в карман.

—Я… должно быть, выронил его, — сказал он с глупым видом.

Глаза у Тима округлились.

— Вот это голова. Мне потребовался час, чтобы понять это… ну, как насчет этого?

— Чего?

Тим взмахнул воображаемой клюшкой для гольфа.

— Ну?

Прежде чем Голт успел ответить, зазвонил дверной звонок. Вошел мужчина, с напряженным нервным лицом, в руках у него был портфель. Он огляделся, увидел Тима и сказал:

— Очевидно, вы заняты, мистер Кавендиш. Я зайду попозже.

— Я как раз собирался уходить. — Тим встал. — Расскажешь мне потом, как движется шоу, Голт. Пока.— Он вышел.

Детектив спросил:

— Ваш брат, да?

Голт глубоко вздохнул.

— Да. Ну, садитесь, Харбин. Что-нибудь нашли?

— Да. Нашел ничего. Ненавижу работу во тьме.

— Я сам нахожусь в неведении. Давайте посмотрим ваш материал.

Харбин открыл портфель и разложил его содержимое на большом столе.

— Вы полагаете, что кто-то маскируется под вашего брата? Если да, то у этого кого-то нет данных, которые я мог бы выявить. Его отпечатков в деле нет. Никаких следов пластической хирургии.

— И не должно быть, — сказал Голт.

— Пусть так. Ну это все, что у меня есть.

— Подождите минуту. Я хочу, чтобы вы взглянули сюда. Вы сталкивались с поддельными фотографиями?

— Угу. Достаточно часто. Можно взглянуть?

Голт нашел альбом и указал на фотографии, которые вызвали его подозрение. Харбин внимательно изучил их. Он достал из портфеля лупу и рассмотрел снимки через линзу.

— Мне они не кажутся подделками. Не возражаете, если я тут немного поковыряю?

— Действуйте.

Харбин достал из портфеля несколько бутыльков и сделал тампон из ваты и спички. Результаты были строго отрицательными. Наконец он покачал головой.

— Некоторые фальшивки настолько хороши, что невозможно выявить что-либо неправильное. Эти, кажется, продвинулись еше выше.

— А как насчет надписей?

И опять нет доказательств. Голт поморщился. Без сомнения, Тим сделал альбом и перенес в него оригинальные фотографии и записи, добавив доказательства своего прежнего существования. Если Тим способен создавать человеческое тело, у него не возникло бы больших трудностей в изготовлении таких подделок. Может быть, он делал это до того, как принял человеческое обличье, когда его силы были безграничены. Если они ограничены сейчас…

ГОЛТ отделался от Харбина, выписав чек, и принялся изучать доказательства, которые принес детектив. В почтовом ящике лежало немного почты, и он поспешно вскрыл конверты. Большинство из них были от старых друзей и родственников, которым он писал о Тиме. Он был осторожен, чтобы не вызвать подозрений, и приложил все усилия, приводя веские причины для вопросов, которые он задавал. Таким образом, письма давали дополнительную информацию, которую он сопоставлял при помощи пишущей машинки и картотеки.

Отчет Харбина тоже оказался полезным. Он проникал в прошлое, охватывая жизнь Тима с самого рождения и далее. Результат был слишком идеальным, чтобы быть правдой.

Не было вообще ничего подозрительного — и это было важно.

Голт расположил карточки в хронологическом порядке. Это была долгая и трудная работа, и он не надеялся, что закончит ее в тот же день. Но, по крайней мере, он мог начать.

Жизнь Тима параллельна его собственной. Но никогда не была идентичной. Когда Голт в детстве перешел в 3-Б, Тим перешел в 4-А. Когда Голт завалил плоскую геометрию, Тим завалил первую алгебру. Когда Голт обручился, Тим тоже — но в другое время. Когда помолвка была разорвана…

Следовательно, Тим использовал Голта в качестве модели. Модель для своего существования, дизайн для жизни.

Голт принялся за работу над своим графиком. Отправной точкой, как для него самого, так и для Тима, было рождение. Он наметил свою собственную линию жизни, хронологически добавив необходимые факторы. Он использовал, насколько это было возможно, всю информацию, которую он получил, от незначительных заболеваний до поездок в отпуск. Затем он выбросил все, что можно было объяснить логически. Лето на побережье — не случайно и он, и Тим извлекли из этого выгоду. Но когда Тиму удалось сломать руку, Галт неделю спустя вывихнул лодыжку; обоих мальчиков забрали домой.

Примечательно, что Тим иногда опережал Голта. Едва ли это происходило за счет предвидения. Скорее, дело в мнемонике. Жизнь Тима до двухлетней давности была только записью. Записью в фотоальбоме, свидетельством о рождении (Голт это проверил) и искусственными воспоминаниями, внедренными в умы тех, кто, возможно, знал Тима в прошлом.

График, длиною в двадцать пять лет был нарисован. Голт занялся другим графиком и построил линию жизни Тима, на этот раз на полупрозрачной бумаге. Когда он закончил, он совместил две диаграммы. Линии жизни наложились точно, по крайней мере, с малыми изменениями.

Голт облизнул пересохшие губы. Некоторое время он смотрел на улики, а затем пошел выпить. Хайбол, который он смешал, был необычайно крепким.

Он тоже был отравленым.

Голт понял это как раз вовремя. Он вызвал врача и, пошатываясь, направился в ванную, где выпил много мыльной воды. Яд не остался в его желудке.

Позже, разбитый и слабый, он лежал полуодетым на своей кровати и размышлял. Он догадывался, что скажет Абернати. Люди травят себя, чтобы реализовать свою манию преследования…

Тим подозревал.

ТИМ обладал способностью внедрять искусственные воспоминания в человеческий разум. Одна конкретная цепочка воспоминаний была удалена из мозга Голта в результате сотрясения, которое он перенес. Почему же тогда Тим не повторил операцию и не вырвал клыки Голта? Почему он вместо этого пытался совершить убийство?

Голт вспомнил, что сказал Абернати. Все, чему научился мозг, он сохраняет. Независимо от того, насколько глубоко знание может быть скрыто в подсознании, его можно вытянуть с помощью гипноза или другими методами.

Ах-ах. Доказательства, спрятанные в мозгу Голта были для Тима динамитом. Возможно, их можно было бы подавить гипнотическим внушением. Но, тем не менее, существовала вероятность, что это знание вырвется на свободу — когда-нибудь, как-нибудь. Тим не мог быть уверен, что заставит Голта забыть навсегда. Перст судьбы внес запись, и, хотя книга могла быть закрыта, слова остались, постоянные, неискоренимые и каким-то образом опасные для Тима.

Но почему знание Голта опасно для него? Ведь никто не поверит…

Сейчас не поверят. А позже? После того, как Голт собрал бы неопровержимые доказательства, нашел улики. Тор когда-то выдавал себя за женщину. Если бы Великаны Вальгаллы знали, что под вуалью была борода, Тор не смог бы продолжать свой обман.

Что же тогда является сверхестественным, нечеловеческим аналогом бороды…

В Тиме должно быть нечто такое, что однозначно указывало бы, что он скрывающийся под маской неземлянин. Какие-то стигматы? Но, они вероятно таковы, что людям их распознать невозможно.

Нет, нет. Тим пытался убить Голта. Значит Голт либо знал, либо мог позже узнать что-то опасное для камуфляжа Тима.

Кем является Тим? Чего он хочет?

Может ли человеческий мозг понять мотивы нечеловеческого?

Галту стало очень холодно. Он был рад, когда явился доктор и дал снотворное.