Кентерберийская сказочка

– В самом деле? – Мистер Холланд улыбнулся мне. – И много ли парней из вашей школы претендуют на стипендию?

– В этом году – только Келвин. Это опять-таки отец.

– Единственный из всей школы, – подхватила матушка.

Холланды понимающе переглянулись. А катитесь вы куда подальше.

– Ну, и что у вас за школа? Тристрам – ты его, конечно, не знаешь, он вдвое меньше тебя, – мой сын.

– Наш сын, – вставила его жена.

– …наш сын туда только перешел. Для него это нелегкое испытание – привыкать после Лондона, – и он нам мало что рассказывает. Но он освоится, это точно. Ты ведь его не знаешь?

– Там сотни мальчиков учатся. – Это матушка.

– Пусть парень сам ответит. – Это отец.

Я знаю Тристрама, мистер Холланд. Знаю вашего мальчика. Знаю каждую складочку на его розовой шейке. Хотел бы узнать его поближе.

– Блондин? – спросил я.

– Он самый.

– Мы вместе ходим на физкультуру. Сегодня я проводил с их классом тренировку по футболу.

– Как чудесно. – Это уже мать Тристрама. Бедняга Тристрам. Родители, похоже, рвут его на части. – По-моему, в играх с мячом он не силен, да? – спросила она, и мне показалось, что ее муж снова мне подмигнул.

– Не хуже других. Многие из них вообще в первый раз футбольный мяч потрогали. – А уж о моих шариках и говорить нечего. Ладно, хватит умничать. Поскорее, что ли, отпустил бы меня с миром.

Но они продержали меня еще целый час, выпытывая насчет школы, моих успехов, пели про будущие успехи Тристрама и про то, какой здесь чудесный уголок Кентербери. Вообще-то весь Кентербери – просто чудо, но этот его уголок особенно прекрасен. Да, конечно, жилье здесь дорогое, зато двух одинаковых домов не сыщешь, и от одного до другого никак не меньше пятидесяти ярдов. В один голос они сообщили, что около каждого дома стоят две машины, а возле некоторых – даже три. Здесь самое место для синих рубашек, синих костюмов и галстуков, а также брючных костюмов из бархата. А если я установлю на крыше платформу и поставлю на нее телескоп, я, вполне возможно, буду видеть и тот дом, и другой, и ту спальню, и другую. Так что, Холланды, поселяйтесь на нашей Малберри-роу. На прощанье я пожал им руки: одно рукопожатие – слабое и влажное, другое – крепкое и по-приятельски мужское.

Выйдя из гостиной, я попрыгал на первой ступеньке лестницы, чтобы они услышали – я ушел спать. Сам же подкрался к их двери, опустился на колени и прислушался. Разговор велся негромко, и я улавливал лишь отдельные слова, но все равно стоял на коленях и вслушивался – очень хотелось узнать, что же они обо мне говорят. До моего слуха донеслось «воспитанный», «приятный»… это что же, черт подери, обо мне? Да о чем угодно. Вот мерзавцы, хоть бы одно предложение произнесли громко… наверняка это все обо мне, о том, какой я обаятельный и зрелый человек. «Воспитанный». «Приятный».

Я пошел спать, и волны сна понесли меня Бог знает куда: я стал всезнающим гуру Малберри-роу, и мир сидит у моих ног и внимает моей мудрости. Отец отрастил висячие усы, а мать побрилась наголо. По бокам от меня устроились Тристрам и Дженни, они преданно смотрят мне в глаза и поглаживают мои ноги. Самое заветное их желание – дождаться моей улыбки. Они ждут ее неделями, и когда, наконец, лицо мое расплывается в улыбке, вместе со мной расплывается весь мир, и вокруг его глаз вспыхивают лучики морщинок. Руки Тристрама и Дженни тянутся выше, к Большому Джону, он величественно покачивается между ними, они по очереди его целуют. Окаменевшие ступни слегка поистерлись от пылких прикосновений паломников, но Большой Джон неизменно силен и крепок. Моя рука стискивает его. Увы, всего лишь моя.

На следующее утро я проснулся поздно – мама суетилась вокруг меня, отец же возражал: иногда человеку невредно и отоспаться, а в школу он меня подвезет. Мама: так я совсем разленюсь, отец – ничего, я это заслужил. Интересно, чем же? И за что?

Когда мы забрались в машину, отец сунул мне пятерку и похлопал по колену.

– Ты их заслужил сполна.

– За что? То есть спасибо.

– Можно не благодарить, а за что – разве не ясно. Этих Холландов ты смел, как ураган. Мало того, что они переезжают в дом девятнадцать, все свои юридические дела она будут вести через мою фирму – и только через нее. А это – немалый фронт работы. Верно?

– Ну, отлично.

– Вот видишь. Что посеешь, то пожнешь.

– В смысле?

– Любое дело нужно готовить. А значит – оказать дополнительную услугу. Расположить людей к себе.

– Понял.

– То-то же. Посеешь семя – оно обязательно прорастет.

Во время ланча в школе вопрос переезда Холландов на Малберри-роу вдруг встал с новой остротой. Я был дежурным по столовой и, в частности, обслуживал стол, за которым сидел Тристрам. Какой-то обормот умыкнул у него из-под носа порцию гороха, и Тристрам сидел, тоскливо озираясь по сторонам глазами подстреленного оленя. Но вот увидел, что обжора напротив навалил себе гороха столько, что едва помещалось в тарелке. Тристрам дернулся всем телом, и на лице обжоры вспыхнула мучительная боль. В следующую секунду половина его гороха перекочевала к Тристраму.

– Тебе это так не пройдет, – пригрозил обжора.

Я был готов прийти на помощь, совершить обряд жертвоприношения. Закричать, что, если хоть один волос упадет с прекрасной головы Тристрама, большой обжора превратится в двух маленьких.

– Сам будешь бить или компанию соберешь, толстопузый? – окрысился на него Тристрам.

– Да ты…

– Что я, толстопузый?

– Ну, погоди. Я тебе сделаю.

– Неужели?

– Посмотришь.

Они умолкли и уткнулись в свои тарелки, у меня же совершенно пропал аппетит. Я взглянул на кучку дерьма, дымившуюся передо мной, потом на Тристрама… аппетит пропал начисто. Ненасытные зверьки подталкивали мне свои тарелки за добавкой… ничего, поберегите желудки. Все три оставшиеся куска мяса – даже не разрезанные пополам – я с улыбкой положил ему, он чуть вспыхнул, а остальные застонали над своими тарелками. Что я, совсем очумел? Я и сам слега вспыхнул.

После короткой молитвы я отловил его у выхода из столовой.

– Я вчера с твоими родителями познакомился.

– Да?

«И что дальше?» – прочитал я в его взгляде.

– Ты, наверное, переедешь на нашу улицу – через дом от меня.

– Да. Я знаю.

Его слова означали «Это все?», а мне хотелось притиснуть его к груди и воскликнуть: «Нет, не все, сладкий мальчик с шелковой кожей. Далеко не все». Увы, мало ли чего кому хочется. Но я на него не обиделся. К тому же, парень явно смутился. Как же, первогодок разговаривает с самим школьным старостой! На его губах обозначилась легкая улыбка, и он убежал по коридору… какой стройненький… просто загляденье…

ГЛАВА 5

В хорошие дни обязательно происходит что-то хорошее. Во всяком случае, должно. А вдруг не произойдет? Наступила суббота, тот самый день. Мне восемнадцать лет. Мальчик, сынок, малыш, в ночь с пятницы на субботу я почти не сомкнул глаз.

– Келвин. Выйди, посмотри, что на улице. Родители с сияющими лицами стояли на тротуаре. Я посмотрел вдоль улицы. Возле дома через один от нас стоял грузовой фургон. Это переезжают они… переезжает он! Я вздохнул, потом вздохнул уже по другому поводу. Откуда родителям известно, что переезд Холландов меня так обрадует?

– Нравится, сынок?

Нравится? Что? Это замечательно, но мне что с того? Неуклюжему толстяку?

– Он даже не может слов найти от счастья. Они все знают? Но откуда?

– И цвет – лучше не придумаешь, правда?

Цвет? С ума они, что ли, соскочили? Ну, розовенький, дальше что? Может, мне все это снится? Бред какой-то.

– Ну, скажи что-нибудь.

Я взглянул на родителей, их глаза метнулись от меня на дорогу, потом снова на меня. Я перевел взгляд на дорогу. Вот оно что! За деревьями я не увидел леса. Перед домом стояла голубая легковушка, мини. Подарок на день рождения! В крыше небольшое выдвижное отверстие, и из него торчит телескоп – большой, белый, свеженький, нацеленный в небо. Машина! Читай «свобода»! Какое подспорье тому, кто ищет вожделения и власти! Колесить по этому благонравному городишку. Ездить в эту благонравную школу. Возить в нее Тристрама. И телескоп – смотришь вверх. Смотришь вниз. В чужие сады. В чужие комнаты. В спальни. В грузовые фургоны. Здорово! Как здорово! Лицо мое расплылось в улыбке, даже ноги задрожали. Родители взволнованно вглядываются в меня, наши глаза встречаются, и я вижу их радостные улыбки.

– Вы такие добрые.

– Ты нас не подведешь, сынок, мы знаем.

Отец вытянул руку из-за спины – он держал номерные знаки.

– Я буду тебя учить – в выходные, по вечерам. Садись в машину.

Он протянул мне ключи, я отпер дверцу и залез внутрь. Вот оно, пьянящее чувство собственника! Я нажал ногой сцепление, стиснул руль. Рука потянулась к переключателю передач, я взглянул в зеркальце. В нем виднелся край тротуара, ноги мамы… Эдипова комплекса у меня нет, к маминой юбке не привязан, могу ехать куда угодно. Я чуть повернул зеркальце, чтобы видеть дорогу… фургон, а возле него – Тристрам в джинсах и футболке. Раньше я видел его только в форме или в спортивной одежде на поле. Сейчас он выглядел старше, чем в школе. Отец через крышу положил мне руку на плечо. Я смотрю на Тристрама – и ко мне прикасается чья-то рука.

– Прокатимся вокруг квартала?

Шеренга тутовых деревьев. Поворот направо, еще раз направо – круг по кварталу. Из фургона грузчики выносят стулья. Современные, полукруглые. Тристрама и остальных Холландов не видно, ушли в дом. Ничего, теперь есть телескоп, от меня не скроешься.

А машинка что надо… я предавался фантазиям, а отец сидел за рулем, мы объехали квартал дважды.

– На первый раз хватит, верно? Займемся телескопом.

Мы подняли его на крышу, и я принялся изучать инструкцию: как вести наблюдение и все такое, но отец велел мне не беспокоиться и не спеша собрал телескоп сам. Огромный! Длинный, белый, на трех алюминиевых ножках. Я посмотрел через него на небо. Глаз уперся в облако.

– Не смотри на солнце. Ослепнешь.

Про это я уже знал и круто повернул телескоп в сторону дороги, к дому Дженни, который отстоял от нашего на пятьдесят ярдов. Виден даже раствор между кирпичной кладкой, если хочешь, считай трещины. А вот и окно в ванную… видна каждая щетинка на зубной щетке… кружка и зубная щетка заполнили весь окуляр телескопа. Я подрегулировал линзы. Изображение укрупнилось, но стало более расплывчатым. А человеческое тело можно расчленить на части, по шесть дюймов. Рука, грудь, коленка – все само по себе, как отрубленное. Только четко настроить линзы…

– На что ты смотришь?

– На зубную щетку.

День рождения мы отпраздновали в старом баре-ресторане, и я едва не умер от скуки – спасибо, за соседним столом сидела девушка. Не сказать, что хорошенькая, но молодая, с густой копной блестящих волос. Изредка она поглядывала на меня, и ей было ясно: меня вывели в свет мамочка и папочка – чтобы вывести их сам, я еще недостаточно взрослый. Впрочем, она тоже обедала с родителями, и чем она, спрашивается, в таком случае лучше меня? Я даже хотел ей улыбнуться как товарищу по несчастью, но воздержался – в ответ на мою улыбку она бы только фыркнула.

Дома отец задремал в гостиной, а мама поцеловала меня в щеку.

– Может, сходишь к Холландам, узнаешь, не нужно ли чем-нибудь помочь?

– У меня уроков полно.

– Сегодня твой день рождения. Можно и передохнуть.

Я вышел из дому и неспешно побрел по улице. Будто бы просто иду мимо, вижу, что люди переезжают, облокачиваюсь на их калитку, улыбаюсь приятной улыбкой.

Я остановился у калитки, улыбка наготове. На горизонте – никого. Я все равно улыбнулся, для пробы. Постоял минуту-другую. А что, если просто открыть калитку, пройти по дорожке, постучать в дверь и улыбнуться, когда в проеме появится вопрошающее лицо? Неудобно как-то. Удобно или нет – давай, друг, топай по дорожке. Я снова напялил улыбку. Кажется, не очень-то получилось. Я скорчил гримасу, и в эту секунду открылась дверь.

– Мы тебя заметили из окна. Ты к нам?

Так. Покраснел до корней волос. Хоть сквозь землю проваливайся. Значит, я стою тут в тоске, мнусь, а они за мной наблюдают.

– Да, – каркнул я и попытался открыть калитку. Mиссис Холланд стояла в дверях и смотрела на меня, и Бог знает еще сколько Холландов подглядывали из-за занавесок – бедняга, не может справиться с калиткой, даже вспотел.

Калитка открылась. Но мне уже не до улыбки. Лучше бы домой.

– Помощь не требуется? – спросил я.

– Очень мило с твоей стороны, но мы как раз сделали перерыв, попить кофе.

Жестом хозяйка пригласила меня войти, я споткнулся о ступеньку и, чтобы не упасть, схватился за то, что подвернулось под руку. Миссис Холланд вскрикнула, потому что я цапнул ее за бедро, тут же в испуге отпустил руку и все-таки упал.

– Ой, извините ради Бога…

– На какой-то жуткий миг, Келвин, мне показалось…

– Правда, извините.

– Ничего страшного. Бывает.

– Извините.

– Пустяки.

– Что там такое, мама? – Это появился Тристрам.

– Дорогой, у тебя все знакомые нападают на матерей твоих приятелей?

Очень остроумно.

Он посмотрел на меня.

– Я споткнулся. Чуть на твою маму не упал, – объяснил я извиняющимся тоном.

– «Чуть»! – не удержалась она.

– Ерунда. С ней все так поступают.

– Тристрам! Как не стыдно!

– Извини. Это шутка.

– Тут все только и делают, что извиняются, – сердито заявила она ему, и он пожал плечами. Что-то мне в этой женщине не нравилось, как она выражается, вообще все.