Он осторожно выглянул из-под ивы и, убедившись, что солдаты уже далеко, бросился бежать.
– Стойте… – прошептала я. – Вы не ответили. На кого я похожа?
Он убежал, не оглядываясь. Я кинулась вслед за ним, но он исчез. Я даже не поняла, в какой стороне он скрылся.
Вздохнув, я вернулась под иву. Испачканные подушки и одеяло я аккуратно сложила у ствола. Когда приедет Рэй, нужно будет принести новые, а эти незаметно вернуть в дом, чтобы их постирали. Проведя ладонью по прохладным наволочкам, я почти почувствовала касания Рэя, его взволнованное дыхание на моей шее. Год назад мы стояли вместе под этой ивой, как никогда счастливые, но вместе с тем испуганные. «Ты уверена?» – шептал он в миллиметре от моего лица. Его руки непроизвольно сжали мои плечи. Я безумно переживала, что он передумает, но, услышав еле сдерживаемую панику в его голосе, успокоилась. Я видела, как сильно он боялся того же, что и я. «Я люблю тебя», – сказала я. «А когда люди любят друг друга, они…». Рэй кивнул. Его губы почти касались моих. Сердце колотилось как бешеное. Я не могла поверить в то, что делаю. «Ты сумасшедшая», – твердил Рэй, и мне нравилось, какими глазами он смотрел на меня. Я смеялась и говорила всякую ерунду. «Ты знаешь меня столько лет, и только сейчас это понял?» Удивительно, как долго нам удавалось скрывать друг от друга свои чувства. Я качала головой, вспоминая, скольких усилий мне стоило притворяться, ругать себя… Я думала, что моя любовь разрушит нашу дружбу, не догадываясь, что он думал так же о себе. В тот день впервые за долгое время мы стали по-настоящему свободны.
В груди заныло, как бывало каждый раз, когда я думала о нем. Я шумно вздохнула и села на то же место, где недавно сидел незнакомец. Кто был этот человек? Откуда он знал меня? И самое главное…
– На кого… – пробормотала я. – На кого я похожа?
Рэй был похож на Вульфуса. Одинаковые карие глаза, одинаковые пшеничные волосы. У них даже походка была одинаковая. Наверное, это нормально. Наверное, это правильно, чтобы сын походил на отца. Но я не могла представить, что когда-нибудь Рэй станет таким, как Вульфус.
А я? На маму я не была похожа. Совсем.
Взгляд упал на книгу, которой я пыталась защититься и которую беспомощно обронила. Ярко-красный твердый переплет, плотные гладкие страницы, название, вышитое золотыми нитками – «История Совета». Любимая книга Рэя.
Я потянулась, охнув от тяжести, – удивительно, с какой легкостью я держала ее мгновение назад, – положила ее себе на колени и неуверенно раскрыла. Если я на кого-то и похожа, то это может быть лишь один человек, и его портрет должен быть в этой книге.
Ива опустила тонкую ветвь мне на голову. Ее крона раздвинулась словно занавес, открывая мне садящееся солнце. Я недовольно простонала. Почему в этом лесу время идет так быстро? Немного пораздумав, я взяла книгу под мышку и вышла из убежища.
Я бежала как могла. Книга своей тяжестью будто приковывала меня к земле. Я больше не летала, а еле ползла. Каждое дерево на моем пути подгоняло меня, нетерпеливо подталкивая. В лесу вдруг стало непроглядно темно, и если бы деревья не успевали убраться с моего пути, я бы непременно спотыкалась об их корни или врезалась в стволы.
Впереди желтела ограда. Я нырнула в подкоп и, чуть выглянув из-под листьев, следила за часовыми. Никогда еще я не возвращалась так поздно: скорее всего, они делали свой последний обход. У меня был только один шанс.
Прижав к груди книгу, я бросилась к кустам. Горло горело, ноги непослушно скользили, еле волочась по земле. Часовой показался из-за угла раньше, чем я успела добежать до сирени, и я, сильно оттолкнувшись, прыгнула под ее ветки. Дышать было больно. Готовая расплакаться, я опустила книгу на землю, размяла пальцы и снова схватила ее. Я глубоко вдохнула и приготовилась. Если не успею добежать до сосны и забраться в окно… Перекошенное от гнева лицо Вульфуса сверкнуло перед глазами.
Часовой шел медленно, лениво. Он уже не смотрел по сторонам: наверное, все его мысли были заняты сладким предвкушением ужина и отдыха в теплой постели. Еще несколько шагов. Он почти скрылся. Три… Два… Я ринулась сквозь сад. Желтые, белые, красные головы цветов поворачивались мне вслед, подбадривали своими нежными голосами. Добежать бы, успеть бы…
Сосна склонилась ко мне, готовая в любую секунду подставить свои крепкие ветви. Я закинула ногу, вскочила на нее на бегу, ухватилась пальцами, но… моя ладонь соскользнула с ветки. Сосна поднялась выше, а я уронила книгу и упала вслед за ней.
Тихо, очень тихо хрустнуло мое бедро.
Боль ослепила и оглушила меня. Ничего не видя, я пыталась расслышать шаги часового сквозь звон в ушах. Я отыскала книгу на ощупь и спряталась с ней за стволом сосны. Бедро пульсировало, дышать стало еще тяжелее. Я сидела неподвижно и крепко сжимала зубы, боясь пискнуть. Постепенно темнота перед глазами начала рассеиваться, открывая темноту опустившейся ночи. Часовые менялись.
Нужно скорее забраться на сосну, нужно встать, но почему так трудно шевелиться? Ночные часовые не упустят меня. Вульфус не дурак, он знает, что ночью особняк нужно охранять еще сильней. Живот неприятно скрутило, и к горлу подступила тошнота. Я сделала глубокий вдох и, уцепившись за сосновую ветку, попыталась встать.
Сосна усадила меня обратно. Поздно. Ленивые часовые были уже в особняке, а им на смену пришли бдительные ночные, которые ни на секунду не упускали сад из вида. Пятеро солдат охраняли территорию, и один из них был где-то очень близко. Я старалась сидеть как можно тише, но, казалось, даже моя кровь скакала по венам с бушующим ливневым шумом.
Я закрыла глаза. Знакомое видение затягивало. Его глаза блестели в темноте. Лицо Рэя окутано полумраком. Свеча освещала только одну сторону, а на вторую падала голубоватая тень.
«Что с того, Лия? Что с того?»
Искалеченное бедро будто парализовало меня. Я не могла пошевелиться. Я плакала и жмурилась от боли и несправедливости, мысленно кричала молитвы, клялась, что если спасусь, больше никогда, никогда не сбегу. Только бы Вульфус меня не поймал, только бы мама ни о чем не узнала. Они заберут книгу, заколотят окно, а когда Рэй приедет…
Когда Рэй приедет, я его не увижу.
Глава 2
Наверное, я потеряла сознание. Не знаю, сколько времени прошло – на доли секунды, а может быть, на целую вечность я словно выпала из жизни, перестала существовать и ни о чем не думала, совсем. А потом мое тело как будто ударилось о землю, я пришла в себя и поняла, что сижу под той же сосной, и моя нога все так же болит. Было непривычно, как если бы я очнулась от страшного сна, и поняла, что это вовсе не сон.
Часовые выстроились в струнку перед ним, а я медленно, морщась от каждого движения, встала на ноги. Встала на ногу – вторая еле касалась земли.
– В город.
Вульфус не терпит нерасторопности. Карета, запряженная четырьмя элатрами, – две спереди и две сзади – была готова в одно мгновение.
На меня никто не смотрел. Хвоя щекотала плечо. Не в силах взобраться на дерево, я просто легла на одну из веток, и моя милая сосна, моя верная соучастница сама подняла меня и аккуратно протолкнула в окно.
– Книга… – пробормотала я и только тогда почувствовала ее тяжесть в своих руках. Я не просто не упустила ее, но сжимала так крепко, что обескровленные пальцы страшно белели в полумраке.
Я разжала ладони, и книга, с грохотом упав на пол, раскрылась на полусогнутых страницах. Они помнутся, останутся следы… Любимая книга Рэя… Я обязательно подниму ее, обязательно. Только немного передохну.
Я присела под окном и закрыла глаза. Умом я понимала, что нога болит, но все мое тело онемело. Я ничего не чувствовала.
Я снова была маленькой девочкой в далеком-далеком прошлом, где не было Вульфуса, не было этой комнаты, и мама приходила в детскую, наклонялась над моей белой резной колыбелью, а я тянулась к ней, гладила ее чуть влажные щеки, скользила пальчиками по длинным ресницам, а ее сухие теплые губы целовали мои ладошки. Она обнимала меня, убаюкивала легким ароматом духов, и я могла часами играть с пушистыми завитушками ее волос, заправляя их за ее нежные уши.
Она уходила и снова возвращалась. Когда в доме бывали гости, она укладывала меня раньше, целовала в макушку, приговаривая: «Спи, моя малышка. Спи сладко, спи спокойно, а когда ты проснешься, мама будет рядом». И она была. Почти всегда.
Мне было четыре. Я проснулась и впервые не застала ее. До моей комнаты доносились чьи-то крики, и, казалось, их слышала только я. Кто-то в саду злился и ругался, а мне было любопытно. Я перелезла через стенку кроватки и, забравшись на подоконник, дотронулась до стекла. Окно поддалось и сразу открылось.
– Куда подевались чертовы слуги?
Мужчина в черном с прямыми длинными волосами ходил по саду, ведя за собой высокую крылатую лошадь. Я ахнула.
Я вспомнила яркие картинки из книжки – длинные узкие шеи, большие янтарные глаза, и крылья, крылья… как узор из взбитых сливок. Только вживую она была в тысячу раз прекрасней. Ее шерсть походила на перистые облака – воздушные, невесомые, такие нежные, что могли бы растаять от любого прикосновения. Элатра. Живая и так близко… И, кажется, еще совсем юная.
Как я любила эти стишки про элатр-близнецов. Мама читала их так часто, что я знала каждое слово, но все равно просила еще и еще. Сначала она читала мне из книжки, а потом у нее появился альбом с десятками красочных изображений элатр – парящих, плавающих, скачущих, спящих… Я могла часами их рассматривать. Шерсть элатр на этих рисунках была голубой, а не белой, как в жизни или в других книгах, и я никак не могла понять почему. Мама отчего-то грустила, когда я спрашивала ее об этом. Она говорила, что альбом очень старый, что в те времена еще не было белой краски. «И потом, будь они белыми, как бы мы увидели их на фоне бумаги?» – говорила она. Я чувствовала, что дело в другом. Мне казалось, что в альбоме нарисован их настоящий образ, – голубые, словно небо, они отражали то, что любили больше всего, что было частью их самих.
Элатры всегда завораживали меня. В ту ночь, встретившись с одной из них, я словно открыла дверь к чему-то важному, о чем раньше не догадывалась. Мне хотелось потрогать ее крылья. Я стояла на подоконнике во весь рост, а подо мной была пропасть с далекими бусинками росы на остриженной траве, но я совсем не боялась. Я что-то кричала элатре, радостно смеялась.
«Лови меня…»
Я сделала шаг вперед.
Она была очень мягкой, но под густой шерстью чувствовалась сила. Ее шея, вовсе не такая тонкая, как рисовали в книжках, вселяла в меня уверенность, хоть я едва ли могла обвить ее своими короткими ручонками. Я держалась за ее вытянутые уши и смеялась, кружа над садом. Кажется, ей нравилось катать меня. Мы как будто понимали друг друга.
Элатра сделала еще один круг и медленно опустилась, приподняв крылья, чтобы я не соскользнула на бок. Приземлившись, она убедилась, что я сижу крепко, и опустила крылья. Мне было так весело и удобно. Я не хотела слезать.
Чьи-то холодные руки подняли меня. Они держали под мышками – сильно, так, что остались синяки.
Он ничего не сказал. Просто смотрел на меня, и в этом взгляде было все: любопытство, триумф, боль и что-то очень колючее, что не давало пошевелиться.
От его цепких пальцев ныла кожа. Он схватил меня и уверенно внес в дом, широко шагая туда, где в длинном сиреневом платье стояла моя мама. Он нес меня перед собой на вытянутых руках, как уличную кошку или не стираную одежду. Мама бросилась к нам и забрала меня из его рук. Я сразу оживилась, радуясь, что она рядом, а безопаснее ее объятий – ничего нет. Но ее пальцы в моих волосах чуть подрагивали, а тело окаменело. Я чувствовала, какими твердыми сделались ее плечи. И тогда, в тот самый миг, мне стало по-настоящему страшно, потому что мама… Мама боялась.
В то утро, когда я, устав от долгой прогулки, легла на скамейку в саду, когда задремала, положив голову на мягкие мамины колени, я видела ее сжатые до белизны губы и мне хотелось к ним прикоснуться, хотелось, чтобы она поцеловала мою ладонь и улыбнулась. Но рука все не поднималась, а веки сонно опускались, и очень близко, над самым ухом, я услышала ее тяжелый вздох.
Больше я не видела ни тот дом, ни сад, ни скамейку.
Мое тело затекло. Хотелось пить. Какое-то время я ничего не понимала: голова гудела, как будто где-то рядом прошел строй барабанщиков. Я хотела встать, но резкая боль в бедре вернула меня в реальность, и я, тяжело дыша, вновь прислонилась к стене.
– Лия.
Я смотрела перед собой, ничего не видя и не понимая, пока, наконец, не смогла сфокусировать взгляд на женской фигуре, сидящей на моей кровати.
– Мама? Когда ты пришла?
Вместо ответа она лишь покачала головой и косо посмотрела на мои босые, покрытые засохшей землей, ноги.
Я снова попыталась встать, но, охнув, села на место.
– Сиди, тебе нельзя двигаться, – сказала мама.
Она подошла, подложила подушку мне под спину и помогла сесть удобнее. Она вздохнула и, несмотря на мой запоздалый протест, приподняла мое платье, открыв огромный лиловый синяк, начинавшийся чуть ниже талии и заканчивавшийся на середине бедра. Мама охнула и принялась тонким слоем наносить какую-ту мазь. Наверное, я просидела так всю ночь – в комнате царил предрассветный полумрак.
– Мама, – позвала я, но она не ответила. Кажется, она сердилась. – Мам… А чай…
Мама прикрыла мое больное бедро платьем и вопросительно взглянула на меня. Не прошло и секунды, как в ее глазах мелькнула догадка.
– Пить? – сказала она. – Сейчас.
Поднос стоял на тумбочке возле кровати. Она подхватила его и положила на пол. Огонек свечки, подогревавший стеклянный чайник, чуть дрогнул, уменьшился, но не погас, а с новой силой осветил заварившийся до красноты чай.
Мама наполнила чашку и хотела сама меня напоить, но я не дала.
– Руки-то у меня целы.
Я попыталась улыбнуться, но именно в этот момент боль в бедре снова дала о себе знать и вызвала на моем лице гримасу. Мамины брови дрогнули, а между ними появилась небольшая морщинка – знак того, что шутить не стоило. Я быстро глотнула чай. Черный, с еле уловимым пряным вкусом гвоздики. Мой любимый.
Вечернее чаепитие стало нашей традицией с тех пор, как мы переехали в этот дом. Мама старалась проводить как можно больше времени в моей комнате, правда, из-за Вульфуса это у нее получалось редко. Даже в самые сумасшедшие дни, когда дом полнился гостями из Совета, мама все равно находила минутку, чтобы принести мне чай и что-нибудь вкусненькое. Наверное, она не хотела, чтобы я чувствовала себя одинокой, и на эти недолгие минуты ей это удавалось. Но стоило ей выйти, и я снова оставалась одна в невесомости, будто падая в бесконечную пропасть.
Раньше, когда мне позволяли хоть ненадолго выходить из комнаты и общаться с Рэем, все было не так плохо. Вульфусу это никогда не нравилось: он хотел бы отправить меня куда-нибудь далеко и больше не видеть. Я не знала, за что он ненавидел меня, но чувствовала эту ненависть так отчетливо, что в его присутствии боялась произнести и слово. Когда он смотрел на меня, я без малейших сомнений понимала – он мог бы меня убить. Убил бы, если бы не мама.
Мама просила за меня. «Она всего лишь ребенок. Пускай хоть иногда выходит погулять. Что может случиться?» Вульфус вздыхал и нехотя давал добро. Эти годы я жила почти нормальной жизнью. Мне не нужно было ломать ноги, прыгая из окна, чтобы просто погулять в саду. У меня был друг. Лучший друг. Лучший человек. Часто приходилось прятаться от гостей, от любого чужака, который мог бы меня увидеть, но у меня была какая-то свобода, был Рэй.
Я лишилась всего в одно мгновение и стала бесправной узницей. Мне запретили выходить из комнаты. Совсем. Даже мама оказалась бессильна. Она старалась как могла, чтобы мне было не так плохо. Начала экспериментировать с чаем. Каждый раз приносила разный: из лепестков жасмина или розы, из колючих семян розмарина, из цветков ромашки (который очень полюбился ей, но совсем не понравился мне) или чуть горьковатый черный чай; начала добавлять в него гвоздику – пара-тройка стебельков сушеной приправы придавали чаю особый пряный вкус. С тех пор мы пили только его. А однажды она, как обычно, принесла поднос с чайником и двумя чашками, но теперь чайник стоял на небольшой подставке, а снизу его подогревала маленькая свечка. В те дни, когда она могла оставаться со мной подольше, мы много говорили, совсем забывая о чае, а когда вспоминали – он был еще горячим; а в те дни, когда она уходила, едва навестив меня, маленький огненный шарик не давал мне провалиться в бездну.
Синее перышко пламени, обрамленное золотом, подрагивало под стеклянным чайником. Я чуть ли не залпом выпила чай, обжигающе горячий.
– Не торопись, – сказала мама и налила мне еще.
Пока я пила вторую чашку, она прошла в ванную. Я услышала шум воды и шуршание бумажных пакетов. Мама вернулась, осторожно ступая и неся огромный медный тазик. Поставив его на пол, она опустила в него мои ноги. Горячая вода чуть покалывала кожу, но вскоре я привыкла. Мама высыпала в тазик морскую соль и поставила рядом несколько приятно пахнущих баночек.
– Как хорошо, – простонала я.
Мама усмехнулась и покачала головой.
– Это не шутки. Тебе повезло, что никто…
В дверь настойчиво постучали. Три громких резких стука.
– Я скоро буду, – закричала мама и начала быстро смывать грязь с моих ступней. Убедившись, что следов земли не осталось, она осторожно вынула мои ноги и укутала полотенцем. Затем она отнесла тазик обратно в ванную и слила воду.
– Мне нужно идти, – сказала она, вернувшись. Она чуть опустила взгляд и глядела мне в живот. – Если бедро будет болеть, нанеси одну из мазей, хорошо? Я попрошу Присциллу принести тебе завтрак – что-нибудь, что ты любишь. Поешь обязательно.
Я кивнула. Она уже стояла в дверях.
– Сегодня собрание Совета? В доме как-то шумно, – спросила я.
В доме действительно было шумно. Судя по доносившимся звукам, слуги много готовили и наводили чистоту.
– Нет… Не совсем.
Мама внимательно посмотрела на меня, а потом покачала головой, как будто отмахиваясь от неприятной мысли.
– Постарайся не двигаться. Я приду, как смогу.