Помоги проекту - поделись книгой:
“Вот вам, добрые друзья, плата вперед! – сказал городской управитель и протянул каждому его долю, – это половина, как и уговаривались. Вторую половину получите по завершении суда!” При этих словах Зимри отвернул лицо от новых знакомцев своих.
Суд, если праведен, то открыт и скор. Как наказала Изевель, посадили Навота во главе народа, и двое свидетельствовали, что он проклинал Бога и царя. И удивились горожане, и ропот поднялся среди людей: “Не ждали мы от Навота мерзости! Такого царя хулить! Любимца народного! Да и против Бога зачем идти? Мы требуем кары, законом положенной!”
Обсудив дело всесторонне и приняв во внимание волю народа, судьи вынесли решение единодушно.
“Я обращаюсь к вам, честные горожане, жители Изреэля! – начал свою краткую речь городской управитель Зимри, – нас пятеро судей. И шестой судья – самый осведомленный, самый справедливый, самый просвещенный и самый милосердный – это вы, народ! Вина Навота доказана, и решение наше с вами едино: смерть богохульнику и царененавистнику! Закон требует за преступление сие побивание камнями. И быть по сему! Вы все должны явиться на казнь, и пусть каждый бросит свой камень!”
Гул одобрения взвился над площадью. Люди ринулись за городские ворота – взглянуть на правды торжество и участвовать в нем своею долею. “Легко и приятно править единомысленным народом!” – думал Зимри.
Покуда стражники выводили преступника к месту казни, Зимри вошел в комнату, где ожидали окончательной расплаты двое подходящих людишек, как он называл их, или двое подлых людей, как величала их Изевель. “Пройдемте, друзья, в хранилище городской казны!” – сказал Зимри и открыл дверь в темное помещение. Он предупредительно пропустил их впереди себя.
Свидетели провалились в черную глубину погреба. Зимри поспешно задвинул тяжелую плиту, преградившую путь наверх несчастным и их крикам. “Голодные крысы за два часа оставят от них только кости! – удовлетворенно подумал наниматель, – законность должна быть последовательна. Лжесвидетеля подвергают такой же каре, какая была уготована оклеветанному им!”
“Все готово для казни, где же свидетели?” – спросил вошедший судья, почетный горожанин и богатый купец. “Они не захотели присутствовать. Я выпустил их из города через малые ворота…” ответил Зимри и последовал за торговцем к месту торжества законности.
3
В давние времена царствования Ахава любима была восточными владыками казнь через побивание камнями. Мучительная, унизительная и медленная смерть ожидала преступника. Множество людей бросали камни, и нельзя было знать, чья рука погасила последнюю искру жизни обреченного. Убийство общее, и палач – толпа.
Израильское царство гордилось перед языческими соседями гуманным прикосновением к судьбе смертника. Ему давали выпить чашу дурманящего зелья, и он не чуял боли и не кричал. Зато нежные сердца женщин и детей, созерцающих казнь, впитывали ее благородную цель и доброе начало и не сострадали понапрасну.
Зимри велел священнику приготовить напиток и влить в рот обезумевшему от страха Навоту. Затем стражники втащили связанного и похожего на кокон смертника на городскую стену и столкнули вниз. Он пострадал жестоко, но был жив. И тогда горожане принялись швырять в него камнями и делали это усердно до тех пор, пока не умер Навот.
Пир
1
“О, Ахав! Скорее сойдем в сад! – воскликнула Изевель, вбегая к мужу, – Навот уличен, казнен, и ты, монарх, наследуешь землю!” Ахав поднялся со своего ложа, тяжело и радостно улыбнулся: “Пойдем, Изевель, вступим в законные права!”
Взявшись за руки, царственная чета обследовала новое приобретение. Изевель щебетала, рассуждала где и каким цветам расти. Казалось, ликование плещет в ее глазах. Ахав благосклонно одобрял мечты-затеи. Скоро новая война, и не дождаться ему первых бутонов, и пусть Изевель любуется красотой. Бывает, правда, что болит наследнику радость его.
“Уйду воевать, и вновь останется Изевель одна, и будет скучать без ласки и тосковать и тревожиться за меня. Как славно, что она получила вожделенное! Исполнив прихоть, примирю совесть с любовью. Безделица не заменит естества, но оставит сладкий вкус во рту. Хорошо и то, что наказан простец, на честь владыки покусившийся. Должен знать мир, что доброта монарха не убавляет от державности его. Жестокость творим не в угоду ей самой, а пользы ради!”
“Если складно все, отчего в душе темно? В царстве моем поруган закон, и душа невинная сгублена. Я хитростью подстрекнул к преступлению Изевель, ради мнимого блага ее, а, скорее, моего! Я предал возлюбленную, и по моей вине перст гнева Божьего на нее укажет. Единственно в царстве пребывает закон? В сердце нашем живет закон, он совестью называется. Царю, как немногим, о совести пристало печься, не только об имени!”
“Как будто, славно все вышло! – думала Изевель, – угождая мне, Ахав доказует любовь свою, и этим греется сердце его в бранном труде. Глупого простолюдина покарав, я не позволила пошатнуть царское достоинство и гордость монарха сберегла. Я обнажила пред Ахавом продажность слуг закона и веры его!”
“Но отчего так жирны черви, что грызут душу мою? Вижу, Ахав в смятении. На устах улыбка, а глаза потухшие, отводит их, лицо серое. Как на войну пойдет с тяжелым сердцем? Терзается преступлением своим, меня на преступление наведшим. Мы молчим о главном, и нет духу признаться. Стыдимся. Отныне тень легла меж нами. Общий грех разъединил, не сблизил! О, боги, что с любовью нашей? Опасливой, настороженной станет! Зачем мне земля Навота? Цветник к чему? Но нет возврата! Так ли? Годы не уничтожат своеручное зло, и оно замучит, возвращаясь в памяти!”
“Изевель, мы должны устроить пир, отпраздновать обретение наследия и торжество закона в моей стране!” – воскликнул Ахав. “Конечно, дорогой! Я позабочусь об угощении!” – в тон ответила Изевель. “Мы пригласим судей, что бескорыстно поддержали нас. Не поскупимся. Всех позовем, кто вместе с нами рад. Распахнем ворота дома, отворим двери кладовых с припасами, откроем запоры винных подвалов!” Изевель подумала, что соберутся те, кого недавно видала на празднике у Навота.
2
Гости расселись за щедрым столом. Царское угощение – не крестьянское! Ели и пили. Вели беседу. Каждый хвалил другого своими устами, превозносил себя устами других.
Изевель весьма благосклонна была к городскому правителю, и заключил он, что в отсутствие монарха царская жена не заметит, как и прежде не замечала, сколько воды из городского пруда орошает поле его. А священнику шепнула на ухо Изевель, не уведет, мол, прихожан его.
Ахав поздравил старейшину, что ходатайствовал о сыне, с назначением молодого воина командиром конников. А другой старейшина, тоже судья, поймал добрый взгляд Изевели. Она подмигнула ему, и догадался сластолюбец, что запоздалой и запретной страсти его ничто не грозит.
“Где же купец наш? Не вижу его среди гостей! – вскричал Ахав. “Я тут! – впопыхах воскликнул вбежавший в обеденную залу торговец. “Ты с опозданием уселся за царский стол! Ну, да ладно! Сегодня добр я. Не сержусь, и за былое – тоже!” – примирительно сказал Ахав.
Желая освободить от лишнего груза совесть, Ахав вознамерился забыть старый спор с торговцем. Увы, великодушие владыки не подкупит месть подданного. Подвластный и малоправный терпеливо дождется оказии, не грозящей ему бедой.
После суда купец решился. Пошел в Иерусалим, разыскал Эльяу и выложил ему дело. “Лжесвидетели не указали, где и когда Навот преступил закон. К несчастью, никто из народа не заметил это и не возвысил голос – ведь свидетельства такого нельзя принять!” – закончил свою речь торговец. “Возвращайся в Изреэль!” – сказал пророк, сурово взглянув на доносителя. И тот помчался на царский пир.
Через раскрытое окно донеслись до пирующих нестройные звуки бубна. Городской шут пробрался во двор к царю и распевал новый куплет:
Смутившись, судьи огладили свои белые бороды. Изевель бросила мимолетный взгляд на брызги ранней седины в голове Ахава и пожалела, что нет поблизости зеркала, хоть и уверена была в безукоризненной черноте своих волос.
Строгий царский взор вывел из замешательства Зимри. “Эй, стражник, – вскричал городской управитель, – гони прочь певца, да не щади кнута!”
Только был изгнан шут, как со страшным грохотом и свистом влетела во двор запряженная четверкой лошадей колесница. Остановилась со скрежетом. Ловко спрыгнул на землю Эльяу. И хоть ноги его были босы, а с плеч свисало ветхое рубище, но лика величавые черты возносили пророка выше монарха. Глаза горели огнем, и сила и воля светились в них.
Он ворвался к пирующим и вперил беспощадный взор в царя израильского. Трепеща, среди глубокой тишины, царь встал. “Внемли, Ахав, словам Господа: “Ты убил, а еще и наследуешь?” – воскликнул Эльяу, – Бог наведет на тебя зло и уничтожит род твой! Кто в потомстве твоем умрет в городе – того съедят псы, а кто сгинет в поле – того склюют птицы небесные! За раскаяние выйдет тебе милость, и потому кара придет после смерти твоей!”
Эльяу оборотился к Изевель и свирепым взглядом поднял с места оробевшую ненавистницу его. “О тебе вещал Господь: “Псы съедят Изевель в долине Изреэльской!” Эльяу помедлил и добавил: “Но искрою добра, что чуть тлеет в душе твоей, заслужишь послабление убиенному телу твоему!”
“Следуй за мной!” – приказал Эльяу купцу. Во дворе царского дома пророк сказал доносителю с глазу на глаз: “Велик грех твой, но благо, что не промолчал. Вижу нутро твое: в покаянии не скорбь о зле свершенном, а страх на себя зло навлечь. Десятилетнее отшельничество станет искуплением. Молитвы при солнце и при луне торгашество заместят. Забудешь палаты и яства. Жилищем будет пещера в горах, пищей – коренья, орехи да ягоды, питьем – вода из ключа!”
Эльяу взошел на колесницу, и лошади унесли его. Купец глядел вслед пыльному облаку и дивился: “Всяк, в ком хоть кроха сожаления – наказан. А записные лиходеи как будто безвинны. Иль есть запрет Небес не покушаться на вечное, пусть даже злое? Воистину, загадочны пути пророчеств!”
Эпилог
Вскоре после гневного пророчества Эльяу отправился Ахав на войну. Он возглавил союз нескольких царей против грозной ашурской армии. Ахав управлял колесницами, конными войсками, боевыми верблюдами и пехотинцами. За давностью лет и скудостью сведений никто не знает точно, сколько воинов сражалось под знаменами союза. Бой длился долго, прекращался и возобновлялся. Ахав сумел удержать свои и союзников владения, и армия завоевателей была остановлена.
В том бою сложил голову израильский монарх. Не от того ли безвременно прервался славный путь Ахава, что густая тень пророчества изгнала свет жизни из души его? Или сердце томилось болью неискупимого греха пред Навотом? Святые книги представили потомкам величие похоронного шествия. Тридцать шесть тысяч человек в разодранных одеждах провожали героя до места упокоения.
Ученики учеников Эльяу, и далее их ученики, рассудили, что Высшая сила вмешалась в судьбу царя: кольчуга монарха была тверже наконечника роковой стрелы, но волей Небес острие проникло в тело. Три великих греха они вменили в вину Ахаву: лелеял язычество, погубил Навота, взял в жены чужую.
Известно доподлинно из тех же уст, что любимому народом царю-герою нет доли в раю, ибо на Высшем суде чаша весов со злом перетянула чашу с добром. Душа его сошла в пятый отдел нижнего ада. В знак снисхождения к заслугам в суетном мире страстей, тамошний ангел зла, щадя великого постояльца, не подвергает его мукам, коими терзает прочих грешников. Но не узнал пощады царский род, и уничтожены были в нем все мочащиеся к стене.
Изевель вдовствовала недолго. За тяжкие преступления свои – упорство в язычестве и кровь Навота – наказана была по слову Эльяу. Она гордо встретила смерть и не страшилась убийц. Нам известно из Святых книг, что Изевель соблюдала заповедь привествия новобрачных: пела, плясала и била в ладоши. Посему осуществилось предреченное пророком послабление, и собаки не съели головы ее и не тронули ступни ног и кисти рук – части тела, коими исполнялась заповедь.
Эльяу посвятил себя истреблению многобожества в израильском народе. Страстен, жесток и непримирим был в борьбе. Воспитал преемников, и те преуспели. Пророк окончил земной свой путь, вознесясь на небо в огненной колеснице.
Судьба обиженного Ахавом купца не оставила следа ни в людской памяти, ни в книгах, и посему не известна нам.
Прочие судьи сберегли жизни свои, а жизнь сберегает судей таких в веках и повсеместно, ибо некому судей судить, коли своя рука владыка.
Поделиться книгой: