Александр Прибылов
Сказка про монаха
Глава 1
Тракт был старый. Настолько, что дорожные столбы, отмерявшие некогда каждые тысячу шагов пути, спрятались в траву и землю по самые макушки. Края полотна в одних местах вздыбились и оплыли, в других же были подгрызены пропастью или оказались под тяжелыми камнями давно заросшей осыпи. Уже не разминулись бы на дороге две повозки, да и одной было бы тесно. Но для одинокого путника с рассвета шагавшего через горы не было лучше тропы, ибо не приходилось бить ноги о корни, скакать через промоины или проламываться сквозь буйные заросли цепкой горной зелени. Так что путешественник вполне был доволен жизнью — во всяком случае, об этом ясно говорили улыбка на круглом подвижном лице, веселые складочки в уголках глаз и свободная отмашка левой руки на каждом шагу. Солнечные лучики, пробивавшиеся сквозь крышу листвы, скакали по короткой щетине покрывавшей не только щеки и подбородок мужчины, но и его круглый затылок, по куртке из плотной ткани когда-то рыжего цвета, по скатке одеяла из некрашеной шерсти, по стертому до гладкого блеска древку чен-дао, лежавшему на крутом плече, неосторожно пробегали по обнаженному лезвию и, порезавшись, обиженно вспыхивали. Иногда особо дерзкие заглядывали в маленькие глаза человека, заставляя его морщиться (отчего комично шевелился уплощенный, похожий на утиный клюв, нос) и заслоняться широкой ладонью с толстыми короткими пальцами. А крепкие ноги в толстых обмотках, меж тем, продолжали мерно трамбовать землю деревянными подошвами башмаков, неся своего хозяина к известной ему цели.
За утро путешественнику встретился лишь один висячий мост — настил из упругих, прокаленных солнцем, дощечек. О веревочных ограждениях или даже канате, за который можно было бы держаться рукой, если они когда-то и были, даже вспоминать не стоило. Внизу, в крутом каменном ложе, мирно журчал ручеек. А в просвете между облепившей берега зеленью открылись скругленные зарослями гряды гор — пара безымянных отрогов хребта Вэньшань, пересекающего северную часть Срединной надвое, подобно позвоночнику буйвола.
Горы эти изобиловали лесами и пещерами, но не плодородием земли, что делало их привлекательными для мудрецов, святых отшельников и разбойников, но малопригодными для выращивания плодов земных. Немногочисленное население жило в небольших долинах одинокими семейными усадьбами или малыми деревушками, старательно возделывая разбросанные по склонам клочки огородиков и полей. И судя по тому, что подвесной мост не сгнил еще, одно из таких селений было не очень далеко — кто-то пользовался дорогой и поддерживал ее в порядке.
Обычно, если селяне не голодали, то не отказывали путешествующим монахам — а именно монахом, был наш герой — в пожертвовании. По крайности, легко можно было подрядиться на простую работу за еду и ночлег. Это было особенно важно для путешественника, который прошлым вечером потратил последние деньги на ужин и бочку горячей воды для купания.
Человек раздумчиво поскреб через ткань объемный живот и резво зашагал вперед, ловко удерживая равновесие на качающемся мосту…
Он прошел еще не мало по старой дороге, когда, услышал за очередным поворотом неясный рык.
— Опа…
Чень-дао — «длинный нож» — мгновенно переместился с плеча в руки. Сноровка, с которой это было сделано, иному наблюдателю сказала бы многое. А уверенный хват и стойка досказали бы остальное.
Рык вдруг смолк и сменился неясными, но явно досадливыми криками. Еще через десяток шагов стала слышна безыскусная ругань, переполненная даже не гневом, но отчаянной и беспомощной обидой. А потом монах увидел хозяина этого голоса — крупного мосластого мужчину в коротком крестьянском платье. Тот бестолково топтался около пары бочонков стоящих на тропе, хлопал себя по бедрам крупными ладонями. И изливал душу, не замечая появления зрителя. Причина этого безобразия — веревочная сбруя, удерживавшая бочонки, видимо, перетерлась и теперь лежала мертвыми змеями на земле.
Монах вздохнул, потоптался выискивая место поудобнее, неторопливо снял скатку и котомку, пристроил в развилке веток оружие и наконец сел, подставив солнышку лицо. За это время он успел услышать всю историю многострадальной сбруи — случилось это горе не впервые, веревки рвались уже не раз, но если до этого удавалось их починить, то в этот раз…
«Во дурак,» — подумал про себя путник, — «Давно бы поменял веревку».
Между тем, потерпевший, успокоился, замолк и только вздыхал тяжко, рассматривая свое испорченное имущество. Пока не заметил случайно зрителя, взирающего на происходящее с радостной ухмылкой.
— Смешно, да? А-а… — обиделся взрослый мужик, рукой махнул досадливо и собрался отвернуться, но тот, кому адресованы были эти слова, шмыгнул носом, покрутил в ноздре пальцем, выковыривая корку, стрельнул ею в кусты:
— А че не смеяться-то?
Крестьянин насупился.
— Следуешь ли ты путями Будды, человече? — брякнул монах без перехода.
— Чего? Ты это чего?
— Тогда ответь, как ты воспринял такое в твоей жизни событие, как нашу встречу на этой дороге? — копируя манеру монастырского наставника, продолжил монах.
Мужик не понял.
— То, что у тебя порвалась веревка и то, что мы встретились — закономерно. Но среагировали мы на событие по-разному, — голос бродяги окреп, наполнился пафосом. — Задумайся об этой разнице. И когда поймешь ее причину, будешь более уверенно следовать путем Учителя Фо.
Речь закончилась резко, как оборвалась, и в воздухе повисло молчание. Стало слышно, как гудит в кустах шмель.
— Ты это… — крестьянин заговорил первым. Что еще сказать не знал, но и молчать, видимо, не мог.
Монах почесал подбородок — проповедь не получилась. Как всегда. И на разговор-то слов не находилось. Впрочем…
— Тебе помочь может?..
На лице мужика засветилась надежда.
— Да хорошо бы… почтенный.
И опять молчание…
— Что несешь-то?
— А? Вино… — мужчина потер бычью шею, — Сливовое. На пост торговать носил… Вот… обратно несу…
— Сливовое? — глаза монахе сделались отсутствующими. — Сливовое значит? — И голос изменился. — Давай, помогу. Совместный труд способствует научению… вот, значит… а ты сможешь улучшить свою карму, накормив и напоив изможденного путника.
Словно соглашаясь с этим утверждением, живот путешественника гулко и долго заурчал, чем привел обоих собеседников в некоторое замешательство.
Наконец неудачливый виноторговец почесал подбородок, неторопливо достал деревянную чашку и, открыв один из бочонков, плеснул в нее душистой жидкости.
— Выпей, добрый человек.
Лапища державшая чашку протянулась к монаху. И когда тот почтительно взял сей нехитрый сосуд и опрокину его содержимое в себя, крестьянин спросил с явной заметной хитринкой.
— Так это? Я один бочонок, а вы второй. Так вместе и донесем… А чтоб сил набраться у меня еще и лепешка есть.
— Договорились…
Так чень-дао на одном плече был уравновешен бочонком горячительной влаги на другом.
Не сговариваясь, оба споро (и ведь не гнал никто) потопали вниз, по дороге в долину. И отмерили не меньше тысячи шагов, прежде чем запыхавшийся торговец затормозил этот странный торопливый марш. Он поставил свою ношу на землю и опустился на корточки рядом.
— Передохнем, добрый человек… Позволите узнать ваше имя?
Монах, которому неожиданная спешка тоже показалась излишней, остановился. Положил на землю оружие. И выдрав пробку из бочонка, наклонил его над собой, направляя струю хмельного напитка в белозубую пасть.
Потрясенный крестьянин некоторое время смотрел на это зрелище. И, наконец, не вытерпел:
— Не надо так нагружать себя, почтенный люгай… вы бы… — он замялся и замолк, заворожено и восхищенно глядя, как вино исчезает в бездонном чреве монаха.
— Меня, добрый человек, зовут И-Жэнь… И не люгай я. — монах воткнул пробку обратно. Встряхнул бочонок, прислушавшись к плеску. — Там много еще. Плечи от такого болят больше, чем живот… У меня подорожная от настоятеля, — в голосе его проклюнулась гордость. — А с подорожной человек не бродяжничает, как люгаи, а идет прямым… ну почти… путем. А тебя как величают, уважаемый?
Крестьянин улыбнулся. Совсем по детски. Встал и с поклоном ответил:
— Зовут меня Ли Шестой. А еще иные кличут Большой Шестой…
— Точно большой, — подтвердил монах, выразительно смерив взглядом рост попутчика. — А из каких Ли, уважаемый? Фамилии в этих местах встретишь не часто, все чаще деревню поминают…
Крестьянин заулыбался польщено.
— Это вы правы. Только деревни-то все почитай внизу остались, а как повыше в горы, народ все почтенный… хоть и не богатый… — Ли вздохнул горестно. — Дворами живем. Еще, почитай, с первых династий.
— Ого…
— А то… Мы вот аж в родстве с Белым Князем состоим.
— Это как? — И-Жэнь аж остановился. — У него ж фамильное имя другое было.
— Другое-то другое. Звучит иначе, а пишется одинаково.
Монах (теперь, когда он упомянул подорожную, его можно было бы называть и усэном — иноком-воином) кивнул понятливо — разное произношение одной фамилии встречалось не редко. Впрочем, бывало, что менялось не звучание, а иероглиф.
— А поближе кого не назовешь?
— А как же, назову…
«Спроси человека о его семье — обретешь родственника», — гласит народная поговорка. Так получилось и в этот раз, хотя разговор получился таким же длинным, как и цепочка родства, связывающая собеседников. Заодно выяснили подробности жизни каждого, обсудили погоду, урожай, цены на соль, прелести жизни в диком юэском пограничье — путь монаха начался аж в предгорьях Юэшаня (тут Большой Ли только охнул потрясенно, хотя иной собеседник понял бы это раньше по жестковатому северному говору). Не забыли вспомнить и обиды, чинимые забывшими свой долг чиновниками. Ли при этом так завздыхал, что разговор как-то сам собой затих. При прошлом Сыне Неба жилось лучше… За разговором любая дорога короче, в молчании каждый шаг равен тысяче. Потому, скоро Ли спросил вновь обретенного родича:
— Почтенный. Вы бы рассказали чего. А? Говорят, монахи мастера истории сказывать, а?
— Хм… — неопределенно выдал «святой человек» и встряхнул бочонок, прислушиваясь к всплеску… Жидкости за время пути поубавилось.
— Расскажите, а?
Вот чего И-Жэнь не умел, так это рассказывать. Приключений в жизни хватало, а вот умения поведать их другому… Зато опять вспомнился наставник: «Главное в притче, чтобы слушатель узнал себя»…
— Повстречал однажды монах торговца вином, вот прям как я тебя… — монах прервался, подбросил движением тела бочонок и перехватил его поудобнее, — а у того, как раз так же ременная лямка порвалась. Вот и вызвался добрый хэшан помочь страдальцу… — начало получилось правильное, Ли заулыбался. Теперь требовалось найти в повествовании ту неправильность, несоразмерность, каковая и нуждалась бы в поучительном финале…
Думать долго не понадобилось. У-сэн, тихонько хмыкнув, продолжил:
— И вот, когда добрый монах понёс вино, он вскоре начал уставать, и часто присаживаться передохнуть — совершая при этом множественные глотки, дабы укрепить свои силы…
В изрядно опустошенном бочонке сильно плеснуло вино, и рассказчику пришлось опять поправить ношу.
— Тогда торговец забеспокоился — жадность одолела его — ибо незваный помощничек хлебал так, как и подобает истинному монаху. Однако, он не мог придумать предлога, такого, какой помог бы ему спасти своё добро не потеряв лицо…
Торговец вдруг засмеялся.
— Это вы про меня, наверное, рассказываете, добрый человек. Точно, настоящий хэшан… И про жадность вы тоже правы. Да все лучше, чем на землю или разбойникам…
— Ну так где их нет? — ухмыльнулся И-Жэнь. — Ничего. Со мной не бойся разбойников. — Он выразительно качнул чень-дао. И поймал в глазах собеседника странный отблеск тоскливой, безнадежной зависти.
И-Жэнь вспомнил недавние слова Ли о семье и безуспешной торговле. «Вот ведь прижало человека. С чего подать платить?.. К горным братьям тоже не подашься — такому вахлаку там делать нечего… Занимать в долг у кого-то будет». Обычный сюжет, который заканчивался кабалой — процент займа рос, чтобы отдать его, приходилось занимать опять и опять, все более попадая в зависимость обязательства. До тех пор, пока жить становилось невмоготу. Но до этого, вроде, еще не дошло, и потому монах не расстроился еще одной истории несчастий — мир вообще юдоль страданий, а не Нирвана.
В животе заурчало. Разбуженное хмелем нутро стало требовать более тяжелой пищи.
— Вы, господин, может, лепешки попробуете? — спросил Ли. Не услышать столь громких требований он не мог. — Рад буду отдать вам половину.
— Ага, давай, — быстро согласился И-Жэнь.
Они скоро нашли подходящее место — небольшую поляну у дороги — и расположились с удобствами в тени под молодым дубком. Монах привалился к дереву спиной и закрыл глаза — блаженная легкость разливалась по телу, кружила голову. Хорошо.
В ветвях, воспользовавшись молчанием путников, засвистала пичуга. Рядом зажурчала разливаемая по сосудам жидкость. Судя по запаху та самая. Из дикой сливы. Ветер шумел листвой, по лицу тепло топтались лучики солнца, вспыхивали красным на закрытых веках.
— Готово, господин, прошу вас, — позвал Ли.
И-Жэнь открыл глаза и выпрямился, чуть качнувшись — вино таки ударило в голову.
Лепешка оказалась вкусной…
— Так ты, значит, без навару домой топаешь?
— Да.
— Да-а, незадача, — протянул в ответ монах. Встряхнул головой и сфокусировал взгляд. — Я бы купил его у тебя… да, понимаешь, обет давал не покупать вина… Ну и… — он сделал неопределенное движение рукой, — денег нет.
— Э, какая плата с хэшана? Это вы мне помогли, все равно вино или самому пить или… — он вздохнул.
Оба молча вцепились зубами в половинки лепешки. И за хрустом жующих челюстей не сразу услышали неторопливый цокот копыт. Монах встрепенулся первым:
— Лошадь, вроде?
Коня в этих горах мог позволить себе человек богатый и знатный, что бы последнее слово ни значило. Прокормить-то эту скотину труда бы не составило, но зачем кормить того, кто в крестьянском хозяйстве почти не пригоден? Здесь больше нуждаются в волах, мулах, да ослах, используя сильных и выносливых животных и в упряжке, и под вьюки. На лошадях только ездят. Те, кому зазорно седлать мула или громоздиться на осла…
Ли, однако, судя по выражению крупного лица, встрече со знатным человеком не радовался. «Боится?» — задался вопросом монах, нисколько не заботясь о своем нечаянном спутнике — опыт пройденных дорог научил тревожиться только о себе, оставляя встречным самим разбираться с собственными бедами, в коих они сами и были виноваты. А если и не были, то… все по Воле Неба и не одинокому у-сэну противиться Ему. Но и чужие страхи оставлять без внимания не стоило — этому тоже научила дорога.
Из-за кустарника скрывавшего поворот появилась примечательная группа. Верхом был только один — высокий парень в длинном платье, перехваченном на талии воинским поясом. Небрежный узел с бронзовой заколкой на затылке и свободно падающая волна длинных темно-русых волос. Пальцы уверенно держали повод, не перетягивая его, но и не давая лишней свободы животному. Ноги в нарядных желтых сапогах с короткими голенищами упирались в деревянные с железной оковкой овалы (наверняка еще со времен начала династии) архаичных стремян. Справа от передней луки седла торчала рукоять прямого меча-цзяня. Но, только рассмотрев лицо молодого человека, у-сэн подумал про себя: «Опасен». Слишком напряженные губы и слишком жесткий взгляд. Как у человека ищущего самоутверждения.
Двое других, шедших пешком, одеты были заметно хуже, однако, отличаясь от обычных крестьян неуместным качеством ткани грязной и трепаной одежды. Короткие солдатские мечи, да крепкие дубинки в три локтя длиной и вовсе рассеивали последние сомнения о профессии их хозяев. Даже без учета того, что последний из путников нес на плече тяжелый да-дао с клинком из плохой стали.
Ли, сидевший в тени рядом с монахом, резво вскочил и тут же склонился в почтительном поклоне, сверкнув лысеющей макушкой.
И-Жень пошевелил бровями. Вскакивать он не собирался, но и сидеть расслабленно, ожидая неизвестно чего от местных разбойников или отпрыска «сильного дома» с охраной (что на самом деле мало отличалось друг от друга), было опасно. Не спеша, но и не медля лишнего, он сдвинул седалище поближе к чень-дао и заговорил:
— Добрый путь, почтенные. Не желаете ли присоединиться и отведать хорошего вина? А если будет на то ваша воля, то и купить его за умеренную плату.
Первым завязывая разговор, он отнюдь не унижал себя, проявлял лишь вежливость гостя случайно накрывшего трапезу к приходу хозяев.
Всадник натянул поводья в шести-семи шагах от И-Женя. Оглядел монаха нарочито насмешливо.
— Доброго пути и тебе, святой человек. Только уж не обессудь — не тебе нашим вином распоряжаться. Это мы тебя приглашаем отведать хорошего вина в честь встречи.
Из его спутников один хмыкнули. Другой наклонил квадратную голову с тяжелой челюстью так, что маленькие глаза оказались в тени нависающих бровей. Как пес, не первый в стае, но отнюдь не скрывающий отношения к чужаку.
«Так вот кому должен Большой Ли», — понял И-Жень. Без огорчения: «Должен, значит должен». Он уже давно понял, что местные проблемы решают на местах те, кто их создает. Как говорят: «Новый монах порядки в монастыре не устанавливает».