Белый свет

– Сколько за эту?

Он с минуту разглядывал ее.

– Что такое Саймион?

– Она стояла за книжками Монро.

Он вернул ее мне.

– Считай, что она твоя, амиго. Я первый раз ее вижу.

– Тогда как она туда попала? – Я подумал про бумажку, которую нашел сегодня утром на своем столе.

Солнечный Рыб закончил зевок и откинулся в своем бледно-зеленом садовом кресле.

– Разные извращенцы все время что-нибудь подбрасывают. А может, доставка подкинула. – Он помолчал, потом заметил:

– Завтра в городе выступают «Мертвецы».

Единственное, что Солнечный Рыб по-настоящему любил, так это ходить на концерты «Благодарных мертвецов».

– Поедешь?

Он кивнул с улыбкой:

– Они будут играть всю ночь. В честь Хэллоуина.

Тебе стоит сходить.

Я мотнул головой и, сложив пополам, засунул брошюру в карман плаща.

– У меня и так мозги вываливаются.

Дождь был все еще слишком силен для прогулок" поэтому я решил заглянуть в «Каплю». У меня оставалось денег как раз на пару пива. «Капля» находилась на единственной в Бернко нежилой боковой улице и пользовалась определенной дурной славой. Здесь выпивали все городские наркоманы, и еще оставалось достаточно места для случайно забредших отщепенцев.

Единственным посетителем, кроме меня, был тощий работник с ближней фермы в резиновых сапогах до колена. Барменша поставила пластинку Джексона Брауна и, как и все остальные в Бернко, созерцала дождь.

– Вы, случайно, не преподаватель математики? – спросила она, когда я заказал большую кружку темного.

– Не знал, что это так заметно.

Она улыбнулась:

– Я – Мэри. Мой приятель изучает у вас геометрию.

Том Перчино. Он говорит, что это просто обалденно.

Я еще не знал студентов по именам, но попытался прикинуть, чьей подружкой могла быть эта девушка. У нее были прямые темные волосы и доброе овальное лицо, некрасивое из-за того, что подбородок был на сантиметр смещен набок. Что-то в ее облике навевало на мысли о Великой депрессии и пироге из крекеров «Ритц». У меня был только один студент, похожий на оки.

– Твой дружок – высокий парень с черными усиками? – Когда Мэри кивнула, я добавил:

– Да, я знаю его. – В своем курсе геометрии я довольно много говорил о четвертом измерении, а Перчино хотел писать курсовую по НЛО. Он утверждал, что этим летом видел один в Бернко. Пиво пощипывало язык, – Он увлекается НЛО, да?

Мэри наклонилась над баром:

– Он говорит, что вы сказали, будто они все прилетают из четвертого измерения.

Я осторожно хмыкнул:

– Не помню, чтобы я именно так говорил. – Мое положение здесь было достаточно шатким и без слухов о том, что я будто бы учил про НЛО. – Вообще-то я не очень люблю НЛО, – продолжал я. – Они слишком материалистичны. В смысле то есть, в реальности есть не только это… – Я жестом обвел бар, дождь, землю. – Но взять идею чего-то более высокого и свести ее к парню в машине, машине из космоса. Это жалкий материализм. Потустороннее все время рядом… – Я провел рукой по полированной поверхности стойки, разглядывая рисунок древесины. Голова стала совершенно легкой.

Барменше нравилась эта болтовня, но так сразу ее было не переубедить.

– Ага, – сказала она, – Точно. Но только вот мы с Томом действительно видели один этим летом. На Темпл-Хилл.

– На кладбище, что ли?

Она кивнула и продолжала:

– Мы увидели его, когда решили поспать там на свежем воздухе. Сначала он был как гриб, а потом вырос большой-большой и улетел. – Она вскинула руки. – Это было так красиво.

Я подтолкнул вперед свою пустую кружку, и она принесла еще пива.

– Это не самое достоверное свидетельство из тех, что мне приходилось слышать, – сказал я. – Может быть, вы действительно видели что-то, но почему это обязательно еще одна проклятая машина? Почему это не мог быть Бог, или Ангел, или живая энергия из измерения Зет?

– Но звук был как от машины, – сказала она и изобразила жужжание.

Мы оба рассмеялись. Зашла группа студентов, и она направилась их обслужить. Старый фермер все еще опирался на стойку бара и, уставившись в рюмку с виски, периодически поджимал свои тонкие губы. Я взял свое пиво и отошел к одному из столиков.

Первая порция согрела мой желудок, и мозг тикал, как часы. Я вспомнил совет Левина и решил подумать о математике, о проблеме континуума – проблеме, чье столетие мы вот-вот будем праздновать.

13 декабря 1873 года двадцативосьмилетний Георг Кантор извлек проблему континуума на свет Божий, доказав, что в пространстве имеется больше точек, чем натуральных чисел. Вопрос в том, насколько больше.

Любой непрерывный участок пространства называется континуумом, протяженностью. Отрезок линии, поверхность воздушного шарика, внутренний объем черепа, бесконечная вселенная – все это протяженности. Кантор установил, что если их рассматривать как множества точек, то все протяженности имеют одну и ту же степень бесконечности, которую он назвал "с". Степень бесконечности множества всех натуральных чисел называется алеф-нуль, а следующая, более высокая, степень бесконечности называется алеф-один. В 1873 году Кантор впервые доказал, что "с" больше, чем алеф-нуль. Даже если жить бесконечно плюс один день, невозможно приписать натуральное число каждой точке пространства. Проблема континуума заключается в том, чтобы выяснить, на сколько именно "с" больше, чем алеф-нуль. Кантор считал, что "с" должно равняться алеф-одному, то есть следующей бесконечности. Но никто не знает, прав ли он.

Сидя в «Капле», я рассматривал мысленные образы алеф-одного и "с", пытаясь сравнить их между собой, Сегодня алеф-один выглядел как целая уйма лестниц, каждая из которых была круче предыдущей, а "с" – как полый цилиндр. Я представлял, как лестницы выдвигаются из оси цилиндра, и пытался увидеть, смогут ли они его заполнить. Чего я только не поместил в этот цилиндр, все, что только можно, сделал поперечные сечения, а на каждом ломтике нарисовал концентрические круги. Я представил себе непрерывно растущий пузырь, какими на карикатурах изображают мысли человека, библиотеку с бесконечно длинными стеллажами. Я надеялся, что смогу найти доказательство тому, что "с" больше, чем алеф-один.

Через некоторое время я заметил, что дождь несколько ослаб. Я допил пиво, прикурил сигарету и вышел на улицу. Поля шляпы защищали сигарету от капель. Я некоторое время просто брел по городу, практически не замечая, куда иду. Мне показалось, что я напал на хороший подход к проблеме континуума, и постарался закрепить его, хотя мысли все время убегали к Эйприл и к кошмарному сну про Дьявола.

Если бы мне удалось продвинуться в решении проблемы, я смог бы найти хорошую работу. Если бы я смог найти хорошую работу, Эйприл и я были бы счастливы.

Если бы я был счастлив, я и думать забыл бы о том, чтобы покидать свое тело.

Эйприл хотела, чтобы я снова съездил на ежегодную Ярмарку вакансий Американского математического общества. Гостиничный зал для балов, полный зануд за ломберными столиками. Просители были странными, причудливыми интеллектами, превратившими себя в сухари, а счетные машины. Зал бейсбольной славы. Всем интервьюирующим были нужны прикладные математики. Что бы это ни означало, оно не означало теорию множеств.

Впервые я задал себе вопрос, в чем, в сущности, заключалась проблема континуума. В сравнивании двух разных вещей – "с" и алеф-одного. Очевидно, было бы справедливым утверждение, что имеется "с" возможных мыслей, а алеф-один является первым уровнем бесконечности, до которого мы не можем додуматься. Таким образом, эта проблема сводится к вопросу: что больше. Все или Бесконечность?

Воздух вокруг был мягким и светящимся. Я чувствовал лежавший во внутреннем кармане «Саймион и как туда попасть». И "с", и алеф-один казались метафизическими Абсолютами. Существует ли только один Абсолют? Сколько конечных реальностей – Одна или Много?

Я заметил, что иду по Центральной улице к Темпд-Хилл. Бернко стоит на холме, сбегающем к узкому серому озеру. На вершине холма находится кладбище, под ним – город, под городом – колледж, под ним – тачальная школа, а под ней – воды.

Каким-то образом я умудрился заснуть на кладбище,

5. ДОНАЛЬД ДАК

После безумного сна с бесконечными подземельями я снова проснулся в парализованном теле. Я изо всех сил попытался крикнуть, лягнуть ногой или махнуть рукой.

Если бы я мог хотя бы хрюкнуть, хотя бы пошевелить пальцем.., но я не мог. Я сдался и расслабился.

Хотя шел довольно сильный дождь, мне было тепло и уютно. Мне стало интересно, не умираю ли я. Мои мысли снова потянулись к увиденному сну. Я выбрал совершенно произвольный, абсолютно не поддающийся описанию путь в лабиринте. Там было бесконечное множество выборов, ни один не был окончательным, но теперь я разделался с ними всеми. Каким-то образом я увидел во сне свой путь в обход алеф-нуля. Интересно, каково это было бы – достичь алеф-нуля, а затем продолжить путь все дальше и дальше через все уровни бесконечности и еще дальше, к недостижимой Абсолютной Бесконечности?

Но мне нужно было проснуться! Со сверхчеловеческим усилием я перекатился с боку на бок, и это помогло.

Я встал и неуверенно побрел прочь с кладбища, озираясь в надежде увидеть мавзолей из своего сна. Впереди его видно не было, поэтому я обернулся к буковому дереву.

Мое настоящее тело все еще лежало под деревом. Я снова был в своем астральном теле. Дождь падал прямо сквозь меня, а я этого не замечал. Некоторое время я колебался между страхом и любопытством. Я еще никогда раньше не отходил так далеко от своего физического тела. Я боялся, что оно умрет, и при этом мне было жутко интересно, на что мое астральное тело способно на открытом воздухе.

Я подпрыгнул над землей и не упал. Я мог летать!

Может быть, мне стоит смотаться домой, посмотреть, что делает Эйприл, примчаться обратно, разбудить свое тело, пойти домой и спросить Эйприл, прав ли я. Тогда бы я точно знал, насколько это все реально.

Но именно так ты и влип вчера, напомнил я себе. Я парил метрах в пяти над землей. Темнело, и я видел людей, возвращающихся пешком с работы. В большинстве домов горел свет. Тепло-желтые освещенные окна излучали домашний уют. Я подумал об Эйприл и Айрис, только и ждущих возможности любить и быть любимыми. Этому сумасшествию пора было закончиться.

Легким усилием воли я заставил свое астральное тело подплыть к моей инертной плоти. Вялое тело лежало навзничь возле самого букового ствола. Дождь падал сквозь голые ветви и брызгами разбивался на жирном лице. К, счастью, голова была повернута набок, и вода не могла залить кривые ноздри и полуоткрытый рот. Тело выглядело совершенно непривлекательно, но я стал пытаться влезть в него обратно.

Мне никогда раньше не приходилось так долго оставаться снаружи. Мое астральное тело начало приобретать более округлую и удобную форму, которую трудно было совместить с моим старым скелетом. Пространство" занимаемое моей плотью, было на ощупь влажно-холодным и липким. Оно напоминало размороженную тушку индейки – массу пупырчатой кожи, похожих на щепки костей и скользких потрохов. Но Эйприл нуждалась во мне, и я натянул на себя эту тленную оболочку.

Я тогда все перепробовал. Я давил себе на веки – никакого эффекта. Я выждал несколько минут, а потом ударил по нервам разрядом накопленной энергии – бесполезно. Одну за другой я перепробовал все мышцы моего тела. Я попытался задержать дыхание, обмочиться, вызвать эрекцию. Ничто не срабатывало. Существовало только ритмичное сплетение автоматических телесных процессов. Похоже, у меня была нарколепсия.

Я резко отпрянул основа воспарил в своем восхитительно-послушном астральном теле. «Ну и черт с тобой, – подумал я, глядя на свое старое тело. – Выспишься – проснешься. А пока что…»

Я принялся испытывать способности моего астрального тела, которое, похоже, было сделано из какого-то зеленоватого светящегося желе. Эктоплазма. Я мог по своей воле менять размеры. То я возвышался над буком, то брел по трещине в его коре.

Моя светочувствительность в зависимости от желания перемещалась и вверх, и вниз по электромагнитному спектру. Стоило захотеть, и я смог бы видеть при свете шипящих брызг космических лучей.

Но это было еще не все. Я начал замечать вещи, которые не вписывались ни в одну физическую теорию, о которой я когда-либо слышал. Повсюду вокруг меня плыли по воздуху комки.., чего-то. Малюсенькие пузыри с булавочную головку и воздушные шары, которые просачивались сквозь окружающие меня предметы. Темные морщинки и глупое кивание больших пузырей напомнили мне картинки в детских книжках Айрис про доктора Севса.

Я решил называть их колобошками, как это делал добрый доктор Севе.

Рядом с кладбищем стоял дуговой фонарь, который теперь зажегся. Мелкие колобошки заструились из него, как пузырьки со дна фужера с шампанским. Вероятно, они имели какое-то отношение к энергии. Они были почти прозрачными и едва осязаемыми. Мне стало интересно, не улучшились ли мои мыслительные способности, и я переключил свое внимание на проблему континуума.

Мой разум, несомненно, был активнее, чем обычно. Я ©разу же представил себе три-четыре новых способа расположения множества из "с" точек в пространстве. Но мое воображение оказалось слишком живым для математического мышления. Мои идея зажили своей собственной жизнью и не хотели стоять на месте, чтобы я мог их как следует обдумать. У новых способов организации пространства отросли ноги, и они принялись гоняться друг за другом вокруг бука. Я решил отложить их рассмотрение до другого раза.

Эти мысли вызвали неприятное воспоминание: некоторое время назад я вообразил, будто продаю душу за решение проблемы континуума.

– Я это не всерьез, – прошептал я пустынному кладбищу. – Я ничего не подписывал. – Никакого ответа.

Мне захотелось немного полетать. Наилучшим вариантом показалось навестить Эйприл. Уже почти совсем стемнело, и колобошек стало заметно меньше. Я почему-то не боялся, что мое тело умрет. Но меня тревожило, что его может найти полиция и упрятать в тюрьму. Однажды это случилось со мной в студенческие годы. Я как раз допивал литровую бутылку бурбона, и было это в конце многонедельного запоя. Я был один. Занимался рассвет. Я сидел на ступеньках библиотеки и наблюдал, как становилось все теплее и все светлее. Пастельные тона плавно переходили в белый, и тут я побежал навстречу существу из света. Иисус. Мы уже долго разговаривали без слов, когда два копа стали грузить меня в воронок. «А где тот, другой парень?» – спросил я. Они переглянулись и ответили: «Он не пил».

В тот раз меня временно исключили из колледжа. Мне вообще-то было все равно. Но если полиция найдет меня сегодня, это уже будет другое дело. Даже если я не был пьян и не обкурился, вид у меня был именно такой. И я уже не был студентом. Я был двадцатисемилетним преподавателем, а в кармане моего плаща валялась пара старых бычков с марихуаной. Я по меньшей мере потерял бы работу, а по большей загремел бы в Аттику. Заявка Рокки на президентство обошлась штату Нью-Йорк в самое строгое антинаркотическое законодательство в стране.

Уже стало по-настоящему темно, и я был далеко от дороги. Сегодня полиция меня не найдет. Я надеялся, что Дьявол во второй раз тоже не придет за мной. Я взмыл кверху прямо сквозь толстую ветвь бука. Она была полой, и я разглядел внутри пару прижавшихся друг к дружке белок. Меня соблазняла мысль, сжаться до беличьих размеров и остаться. Но я соскучился по Эйприл. Я взлетел высоко над деревьями. В двух кварталах был виден наш дом на Тунцовой улице. Я помчался к нему.

Пока я летел, я перестал обращать внимание на форму моего астрального тела, и оно приняло более удобные очертания. Я наискосок прошил крышу и приземлился в прихожей у зеркала.

Размером и формой я был похож гриб. Я взмыл к потолку и оттуда слышал, как Эйприл чистит пылесосом в детской. Там было ярко и жизнерадостно. Вокруг лампы висела гроздь желтых колобошек. Айрис сидела в своей кроватке, а Эйприл тянулась щеткой пылесоса к паутине под потолком. Она казалась такой красивой. Ее лицо стало ненапряженным, она улыбнулась, когда малышка издала какие-то звуки. Малышка меня видела.

«Ба, га ба», – сказала она, обнажая в улыбке десны и размахивая пухлыми ручонками в мою сторону.

Я подлетел поближе к Эйприл, а она откинула назад прядь волос и посмотрела сквозь меня. Здесь, в детской, все казалось таким правильным, таким разумным и добрым. Это было мое настоящее место, это был желанный моему сердцу мир. А не было ли какого-нибудь способа просто остаться здесь? Может быть, мне и в самом деле все это снится, а сам я дремлю на диване в гостиной? Я пожелал этого изо всех сил, очень отчетливо представив себе, как бы я выглядел, калачиком свернувшийся во сне, в этом неудобном, но таком устойчивом положении, на этих пурпурных подушках. Удерживая в воображении эту картину, я выплыл из дочкиной комнаты и направился по коридору в гостиную.

Когда я оказался в ней, кто-то юркнул из входной двери, захлопнув ее за собой. Встревоженная неожиданным звуком Эйприл вбежала в гостиную.

– Феликс? – вопросительно произнесла она. – Феликс? – Но ответа она не услышала.

Она открыла входную дверь и выглянула, но было явно слишком темно, чтобы она что-нибудь разглядела. Вернувшись, она вдруг издала тревожное восклицание и склонилась над столиком в прихожей. На нем лежала ее сумочка, и кто-то все из нее вытряхнул и очистил кошелек.

Паря бесформенной субстанцией под потолком, я наблюдал за тем, как она сложила все обратно в сумочку, закурила сигарету и присела. Мне стало интересно, почему она не позвонила в полицию. Она выпустила сердитую струю дыма, посмотрела на часы и, схватив газету, увлеклась чтением. Кто же это выскочил из дома? Грабитель? Или у Эйприл был любовник? Я легко мог слетать и выяснить, но мне ужасна не хотелось покидать это место.

Спустя несколько минут Эйприл отложила газету, закурила новую сигарету и невидящим взглядом уставилась на темное окно. Вползла Айрис, улыбнулась мне и стянула со стола стопку журналов. Мое внимание привлек раскрывшийся свежий комикс, и я подлетел поближе, чтобы хорошенько рассмотреть его.

Неожиданно я уже иду по красивой улице в мире простых красок и целостных форм. Гладкий тротуар сияет безукоризненной чистотой, лужайка однотонного зеленого цвета обсыпана желтыми цветами, а мой белоснежный живот выглядывает из-под сине-черного матросского костюма.

Я поворачиваю голову и восхищаюсь тем, как мой хвост с аккуратно уложенными перышками виляет влево-вправо в такт моей деловитой походке. Моя синяя машина на больших надувных шинах стоит у тротуара. Я подбрасываю ключ высоко в воздух, а сам перепрыгиваю дверку и оказываюсь на своем месте. С довольным кряканьем я ловлю ключ рукой в перчатке.

Я плавно трогаю машину и сразу же припарковываю ее перед деньгохранилищем Дядюшки Скруджа. Я достаю из багажника чемодан, торопливо бормоча что-то писклявое, что я сам не могу разобрать. Что-то про яхту.

Дядюшка Скрудж сидит за своим письменным столом.

– Капитан Дак явился для прохождения службы, – отрапортовал я, изогнув клюв в длинной улыбке, Вокруг головы Скруджа появляется дымок, и он подпрыгивает в воздух.

– Давно пора, ты ленивый бездельник! – Он выхватывает карманные часы и сует их мне прямо в морду так, что я чуть не падаю. – Ты опоздал на два часа!

Мой соперник Мак-Скряга собирается обогнать нас в поисках сокровища Затерянной Пирамиды!

– Я лишь пытался закончить этот кроссворд, – объяснил я, доставая книжечку. – Вы, случайно, не знаете слово из восьми букв, начинается на "д" и означает умозаключение?

Скрудж разъярен больше обычного.

– Да, – дымится он, поднимая свою трость. – ДЕ-ДАК-ЦИЯ!

Он гонит меня из здания. В одной руке у меня книжка с кроссвордами, в другой – чемодан. Мои ноги сливаются в полупрозрачное круговое мелькание, а Скрудж несется по пятам.

Хьюи, Дьюи я Луи держат корабль наготове, и вскоре мы уже в открытом море.

Я тружусь над своими кроссвордами, мальчишки рыбачат, а Скрудж стоит у штурвала и разглядывает горизонт в подзорную трубу.

– А что это за слово из девяти букв, начинается на "д" и означает воздушное судно? – выкрикиваю я.