Сладкая Вита

– Ну, всё, пока! Схожу домой, помоюсь хоть по-нормальному, а то у вас тоскливо! – Витка всё-таки заколола кудри и даже накрасила ресницы и губы. Катерина Ивановна усердно заполняет книгу регистраций и не смотрит, как Витка проскальзывает в дверь, ведущую на волю. С улицы слышим громкие указания, когда открыть окошко, чтобы запустить её обратно.

Девочки завидуще вздыхают. Строители социализма и этой больницы были уверены, что советским женщинам необязательно мыться. Даже Тамаре не делают поблажек и не отпускают домой. И она, неинтеллигентно чертыхаясь, поливается из чайника.

Солнце летнего вечера не смогло развеять грусть в палате. Оля отвернулась к стенке, как вчерашняя девочка Маша. Не выходит к растерянному жениху, который напрасно стучит в окошко. Завтра ей будут делать операцию. Обида мучает: почему она одна должна отдуваться? Почему вдруг таинственная Природа, по словам тёти Кати, передумала? Оле страшно, просто страшно, она всё ещё шепчет: «Как так?»

Оставаться в палате тяжело, но и за дверью подстерегает всё тот же вопрос. Он висит в воздухе, зарёванный поколениями женщин. Он ползёт по коридорам, наваливается в процедурных кабинетах. Почему кто-то «залетает» в лёгкую, а кто-то – никак. Почему кто-то рожает, как блины печёт, а кто-то сохраняет, да сохранить не может. Почему кто-то на аборты ходит, как на работу. А кто-то и не хочет, а приходится? Как так?

Стук в окно отрывает от дел. Да какие там дела. Мы просто молчим, стараясь не искать ответов. Тамара читает книгу, я пью чай. Уже час в нашей палате тихо. Как гусеницы, пережёвываем и пережёвываем обрывки чужих разговоров, свои и чужие страдания. Новые сомнения наматываются на старые переживания, нет сил и желания вылезать из этого кокона.

Снова стук.

«Пусть он валит отсюда», – совсем не по-влюблённому шепчет Олечка, накрываясь одеялом с головой. Мы с Тамарой встаём, хоть какое-то дело. В окно стучит мужская рука. Но это не к нам, и не к Оле. Незнакомый мужчина, высокий, улыбается и машет, жестами показывая куда-то в сторону. Как будто зовёт? Куда можно звать дам из нашего заведения и зачем? Этот вопрос даже Олю поднимает с кровати. Настойчивый кивок в сторону ничего не дает любопытству. «Откройте окно!» Мне, как самой мобильной пациентке, приходится лезть на подоконник и открывать форточку. «Нет! – смеётся мужчина, отводя взгляд от моих коленок, – Виточке окно откройте».

Ах, точно! Забыли впустить «Виточку» обратно из самоволки. Мы все, не сговариваясь, бежим в коридор, затаскиваем нарушительницу вместе с сумками. Катерина Ивановна, конечно, не может не слышать визг старых рам. Она выходит и грозит Витке: «Я тебе сказала! Иди через дверь. Что ты скачешь, как коза?» Но «коза» с сияющими глазами только хохочет: «Мне так удобнее, тёть Кать!» И скорее прячется в палату.

Все мы просто из себя вылезаем от любопытства, но объяснение затягивается, потому что Вита, решив взять реванш, воркует и воркует с парнем через стекло. Он сдержанно хмыкает и отворачивается. Но не уходит. А Витка раскраснелась, хохочет, рисует ему сердечки на стекле и посылает поцелуйчики.

Мимо палаты потянулись Виткины подружки из отделения. Раньше мы судили по количеству добытых угощений, теперь можно взглянуть живьём. Хотят посмотреть, кого подцепила необразованная хулиганка. К тому же немытая и беременная неизвестно от кого.

Событие будоражит больничное население, вздрогнувшее от несправедливости. Они бубнят друг другу примерно в таком духе: «Сколько красавиц влачат одинокое существование? Потому что нет, ну, нет нормальных мужиков! Ведь и накрасятся, и оденутся, и по местам приличным ходят, по свадьбам, а никак не познакомятся. Да хоть с каким уже, если честно, более-менее достойный. А эта!»

Витка игнорирует недоумение, зависть или презрение случайных товарок, она занята. Решила «добить» кавалера и переодеться в халатик, прямо на его глазах. Он смущается и показывает на часы. Витка хохочет, нисколько не огорчившись, машет рукой, провожая. И быстро, обвязав пояском квадратную фигурку, хватает сумки.

– Угощаю! Смотрите, что он мне напокупал! – царским жестом рассовывает нам свои богатства, не успевая налюбоваться апельсинами, конфетами, шоколадками, большими и маленькими.

– Куда тебе столько? – Тамара недоуменно вертит конфету в руке.

– Вот и Лёха говорит: «Куда тебе столько конфет? Ты и так сладкая!» – Вита набивает карманы и, обежав отделение, возвращается.

Подробности знакомства достаются нам сильно приукрашенными. Но самой Вите непонятно удивление слушателей. Ну, села в автобус, поехала, он там стоял, место ей нашёл, потому что она сразу сказала, что беременная.

– Зачем? – Тамара поджимает губы, как баба Ната.

– А чё? Мне же надо было сесть! А Лёха сразу дядьку с места сдёрнул и меня посадил. Ко мне заехали, вещи взяли, а помылась уже у него, – многозначительно подмигивает Витка, заканчивая рассказ.

– Как? Так быстро? Через полчаса? – Тамара бурчит еле слышно, в который раз перекладывая вещи на тумбочке.

– А чего тянуть? – Витка наслаждается вниманием, – дело молодое! Он тут на вахте, снимает квартиру с другом, а мне что дома делать? А у него ванна и горячая вода.

– Тебе же нельзя, – ахает впечатлительная Оля, забыв о своём несчастье.

– Кто сказал? Мыться нельзя? Да я под душем, – Витка грызёт большое яблоко.

– Нет, – Оля краснеет, ну, это… того, нельзя же, когда на сохранении.

– А я сказала, что мне нельзя, а он всё равно повёл к себе, прикинь! Просто так, – Вита как будто сама удивлена, – и накормил меня! – хвастается, как ни в чём не бывало. Подумаешь – приврала, чтобы позлить «правильную» Тамару

– Странно, – не унимается Тома, – если секс нельзя, зачем он тогда возится с тобой? Витка моргает, не давая горьким морщинкам наползти на лоб:

– А вот влюбился, понравилась я ему! – с тем же вызовом она добавляет, – и потом, секс, он разный бывает, Тамарочка, вы забыли?

Вита называет на «Вы» только Тамару, и сейчас это звучит оскорбительно.

– Катерина Ивановна! Ну почему я должна это всё терпеть? – Тамара выбежала в коридор, наткнулась на санитарку. Уголком бумажной салфетки она промакивает глаза, делая вид, что смотрит в окно. Тётя Катя, убирая с Томиного халатика пёрышко, говорит как бы невпопад:

– Вы меня простите, Томочка, но вам нельзя так напрягаться.

Тома непонимающе смотрит на нянечку:

– Да я здесь только и знаю, что расслабляюсь. Достало уже это расслабление!

– Нет, Томочка, ты очень хорошая, правильная девочка, – тётя Катя переходит на «ты», – тебе надо научиться расслабляться. Смотри, как ты себя загнала. У-у, даже кулачки не разжимаются. А ведь так во всём теле. Ты хочешь ребёночка удержать, а сама жмёшь, жмёшь, как пресс. А ему свобода нужна. Поудобнее устроиться, уютно расположиться. И чтобы ты ни о чём не тревожилась. Понимаешь, свобода, любовь и ласка. Ему нужна просто… мягкая мама!

Тамару «девочкой» не называли уже лет пятнадцать. От неожиданности не нашлись аргументы против тёти Катиных «тёмных предрассудков». Она смогла только заворожено прошептать:

– Мягкая мама? Я попробую.

Расстановка сил в палате немного поменялась. Вита снова ходит по соседям, но теперь раздаривая им пищу. И к ужину, и для пересудов. Оля уже не плачет. Плачет Тамара. Она пересказала нам тёти Катины «предрассудки», и мы засели их пережёвывать, каждый в своём понимании. Хотя, конечно, все думаем об одном и том же. Любовь, мужчины, дети – разве не вокруг этого вертится большинство женских мыслей?

Следующая очередь плакать выпадает, по-видимому, мне. Поводов достаточно. Не выбирает меня мой ребёнок, не хочет во мне поселиться. Вроде всё нормально, но никак не получается. Надо что-то делать, что-то срочно понять.

Пока я придумала только поймать тётю Катю в коридоре. Вдруг и для исполнения моей мечты у неё припасён рецептик? Вот уже полчаса в нерешительности трусь под дверью комнатки санитарок. Зайти? Спросить? Выменять мудрость на шоколадку – мне не по силам. Почему Виткины сладости так легко ныряют в карманы? Ей удаётся горькую правду бросить в лицо и так же запросто подсластить миг чужой жизни. Я не могу, что за барьер.

Ведь это просто – протянуть гостинец, и всё! Отдать, поделиться, все так делают. Может, я жадная? Не умею общаться? Не могу. Я даже забыла, зачем пришла, уже не до мудрости, если простое действие вызывает столько мучений. «Вот вам для сладкой жизни!» – тьфу ты. И как только Витка эти глупости выговаривает. Дверь распахивается прямо перед моим носом.

– Кто тут бродит? – грозный рык бабы Наты обескураживает меня ещё больше.

– А… Катерина? – еле уворачиваюсь от тяжёлой двери

– Ушла пораньше, – баба Ната убавляет грозность. На «автомате» протягиваю шоколадку ей:

– Вот, это… Вита передала, – так и не смогла от себя, свалила на Витку.

В палате тихо. Чтобы не будить девчонок, плачу беззвучно, сжавшись в комочек. У меня есть всё, и даже мужчина в пиджаке. Но что-то другое нужно, что-то ещё, чтобы чудо поселилось во мне. Я пришла лечиться, я не собиралась реветь. Современная медицина и технология помогут, обязательно. Чему верить, если не им? Мужчина, деньги, дом. Всё есть. А чего не хватает во мне самой? Там, внутри. Может, любви? Сможет ли медицина подсказать мне это.

В середине ночи нас разбудили крики и мат. В приёмном покое бурно обсуждали что-то. Бухнула дверь, остался только один возмущённый голос. Крик перешёл в громкий шепот, по большей части нецензурный. Дверь открылась, на пол шлёпнулась сумка, кто-то, чертыхаясь, застелил кровать: «Вот суки! Нафига мне больница!»

«Заткнись и спи, утром доорёшь», – Витка спросонья не дала развиться дискуссии. Новоприбывшая буянка, действительно, заткнулась. И начала с того же места утром, дождавшись, когда мы проснёмся.

День грядущий приготовил нового, невиданного персонажа. Мысли, сомнения и переживания, – всё ушло на задний план. Крепкая деваха лет тридцати, пытаясь, по Томиной просьбе, материться хотя бы через слово, излагает претензии всему отделению. Её не устраивает всё: привезли среди ночи, плохо осмотрели, зря выписали лишние анализы и ненужные таблетки.

– А на хрена ты «скорую» вызвала, – лениво переспрашивает Витка, завтракая колбасой. Сегодня, на удивление, токсикоз взял передышку. Новенькая в очередной раз объясняет, что абсолютно здорова, а «скорую» вызвал муж, когда ей немного «кольнуло» в боку:

– Да я знаю, что у меня всё в порядке! – бьёт она себя в грудь, доказывая почему-то Тамаре.

– Люба, подождите результатов первых анализов и обхода врача. – Тамаре не хватает только белого халатика.

– Так я могу и дома подождать. Что за система! Не хочу в этом гадюшнике вылёживать, у меня мужик дома, он что, один должен ночевать? – Люба приводит самый веский аргумент. Тамара поджимает губы:

– Надо лечиться, а вдруг что не так? Раз попали сюда – долечитесь.

Тамарина вера в медицину только усиливает клёкот в Любином котелке. Скандалистка с нежным именем Любовь настаивает на своём богатырском здоровье так упорно, что слушать это хуже, чем пересказ болячек.

Тома никак не может выпутаться из дискуссии, и, когда в палату заглядывает её муж, она бросается к нему. Обомлев от натиска, спаситель несмело обнимает в ответ и ведёт непричёсанную Тамару в процедурную, придерживая за плечи.

Суровая баба Ната тут как тут: «Что за ор? Операции идут!». Вита успевает закатить апельсин в огромный карман доисторического кроя и подмигнуть. Баба Ната кивает бледной Олечке – пора на операцию.

Люба приглушает голос под суровым взглядом санитарки: «А с девчонкой что?» И, выслушав ответ, наконец-то затыкается. Передышка заканчивается во время обхода. При виде врача Любин котелок включается на полную.

Врач, молодая, очень деловитая и знающая, сдалась быстро, сунув бумажку с выписанными лекарствами и уколами. Вызванная на подмогу баба Ната переводит рекомендации врача, рявкнув: «Женщина! Пришли лечиться и не скандальте тут! Врач сказал «уколы», значит – уколы!»

Перешибить бабы Натину закалку Любе не по силам. Крик переходит в бубнёж. Еда, условия обитания, персонал и вся система здравоохранения – всё подвергается обструкции. Она как будто начитывает в невидимый диктофон компромат, рискуя собой ради выявления всех недостатков Витка восхищённо не перебивает, качая головой при самых виртуозных матерных оборотах: «Да ты просто депутат, Любаня!» Но Люба не ведётся на лесть. Зло зыркнув на Витку, уходит обсуждать и жаловаться в соседние палаты с явным намерением взорвать оплот медицины..

Даже Олино возвращение проходит незамеченным, она спит после наркоза. А взъерошенная голова жениха то и дело мелькает под нашими окнами

Несмотря на шум от новой соседки, Витка не уходит из палаты. Всё, что не успела раздарить вчера, догрызает с блаженной улыбкой. «Вит, тебе плохо не будет?» – доводы не действуют. Она читает книжку, жуёт и посматривает в окно. Как мы все, как любая в отделении.

«Люба, слазь с дуба», – Витка улыбается, но «депутатка» не слушается. К вечеру она уже поцапалась со всеми окружающими, просто как ходячее зло, которое должно было появиться, чтобы сплотить всех остальных.

– Вот чего вы тут вылёживаете? А? – Люба посередине палаты потрясает внушительными кулаками. – Типа, все чистенькие, послушные? Лечитесь, да. Делать вам нефиг. От чего лечитесь? Небось, захотелось, чтобы вас пожалели ваши мужики? А на хрена им жалеть. Они себе здоровых найдут! А вы лежите, подставляйте задницы! Так и будете всю жизнь подставлять, раз ума нет.

Странным образом смутьянка, вытянув из нас все разумные аргументы, сделала своё дело. Любина убеждённость прорыла норку в наших податливых мозгах, подкопала устои «больной» психологии.

А упорное Любино жужжание вдруг приобретает новые, пугающие краски. С нетерпением поглядываем в окно. Ждём своих мужчин, как спасение, как ответ на вопросы. Как убежище от страшных сомнений: неужели всё, всё неправильно? И должно быть как-то по-другому. Какой-то простой и понятный способ получить положенное природой счастье.

Оля отошла от наркоза, и первая выпорхнула из нашего грустного приюта, прямо на коленки прощеного жениха. В порядке исключения, его пустили раньше времени. И баба Ната всего пару раз прошаркала мимо парочки нарушителей и почти не ворчала.

Тамара, не заправив, как следует кровать, рвётся на свидание с мужем, как будто не видела его утром. Они даже вышли на улицу. Ветер треплет Томины распущенные волосы мягкими волнами, пока серьёзный супруг бережно водит вокруг корпуса, обнимая за талию.

Витка рассеянно поглядывает на них в окно, нащупывая что-то в тумбочке. Вчерашние сласти как испарились. Она нехотя берёт расчёску, чтобы терзать кудри, всё больше хмурясь.

Я не могу дождаться, когда придёт мой «спаситель». Дурацкие Любины рассуждения. Нет, не может быть, не хочу, чтобы меня жалели. Хочу – чтобы любили. Тогда с чего я торчу то в одной больнице, то в другой. Пока умудрённые врачи пытаются отыскать во мне изъян. Значит, я сама хочу, чтобы его отыскали, а что при этом думает мой красивый мужчина? Что я – неполноценный урод? Тьфу ты, Люба. Даже не думала, что буду когда-нибудь ещё ждать с таким замиранием сердца! Ну, вот же он, пришёл. Кажется, неожиданно для себя слишком пылко прижимаюсь, слишком игриво для обстановки подмигиваю: «Подожди, я сейчас!» Слишком радостно хватаю мешок с едой, бегу, чтобы скорей забросить в палату и вернуться.

Прильнула к такому родному пиджаку, послушала, как неожиданно быстро, также как у меня, бьётся сердце. Забытые глупости пришли в голову. Вот сейчас сяду, как Оля, на коленки и буду прятать лицо от бабы Наты. Забежала в палату, а там – самый разгар битвы титанов:

– Как ты достала уже! Сама-то что тут торчишь? Иди, проверяй своего мужика, он тебя на «скорой» из дома вытурил, чтоб ты ему мозги не долбила, как нам тут. Всяко-разно, так и было! – наступает Витка с расчёской в руке. Люба визжит:

– А ты, ты… попрошайка подзаборная! Ты и твой ублюдок на хрен никому не сдались!

Без Тамары Люба кричит, не сдерживаясь. А Витка почему-то замолчала, не отвечая. Такая горечь, чернота залила её лицо. Попятилась и села на кровать, зарывшись лицом в коленки. Люба отступила назад, чувствуя, что переборщила. Я с пакетом в руках бросаюсь к Вите:

– Что? Где? Больно?

Она молчит, мотая головой, всё больше сжимаясь, запустила руки в причёсанные кудри.

– Врача? Вита! Ну, скажи!

Люба, тяжело топая, бежит к двери, но Витка глухо шикает:

– Стой, дура. Всё нормально, – она разогнулась, разглаживая руками внезапно старушечье личико, приминает волосы, глухо приговаривая, – так и есть, всё правда, Любка, хоть ты и коровища бестолковая, а всё правда. Вы все так думаете! – она кричит мне, и от горечи даже закрывает глаза, – только молчите, жалеете, добренькие.

Я уже брякнула пакет на пол, пытаюсь сказать что-то в утешение, но слова мои никак не хотят соскользнуть и смягчить Виткину боль. Не могу подойти, подсластить, как обычно. Она обрывает мои мучения:

– Иди, давай, отсюда, тебя твой «пиджак» ждёт.

Я ухожу – и, правда, ждёт. В дверях сталкиваюсь с Тамарой.

– Чего орали? – Тамара молниеносно оценивает обстановку и, не раздумывая, бросается ко всё ещё скрюченной Вите.

– Валите все. – Витка кулаком стряхивает слёзы, как будто выбивала их из себя

– Как ты? Не болит нигде? – Тамара присела на корточки, заглядывает в лицо:

Витка неожиданно утыкается ей в плечо.

Люба виновато выскользнула в коридор и уже бубнит сама с собой на подоконнике. Я тоже сбежала, провожаемая самым детдомовским из Виткиных взглядов.

И не вижу, как Тамара неуверенно гладит по вздрагивающей спине нашу грубиянку, не слышу, как шепчет какие-то утешительные глупости. Не раздумывая, не жадничая, не сомневаясь. Не всегда то, что тебе говорят, является тем, что ты слышишь. Тамара расслышала крик о помощи и просто делает то, что подсказывает материнский инстинкт.

– Томааа, – Витка уже выбила все слёзы, отодвинулась от утешительницы и пытается улыбнуться, – а, Том… ты ведь могла быть моей мамой, прикинь.

Вита первый раз назвала её на «ты». Тамара усмехается, сдерживая слёзы, всем видом показывая: что-то вроде «Упаси Господи от такой дочуры!»

– Что я здесь делаю? – наконец, смогла проговорить Тамара, разбирая сумки, – Не роддом, а дурдом, честное слово.

Мы вернулись со свидания, шуршим гостинцами, как бы невзначай, выкладывая на общую тарелку самые вкусные домашние котлетки, колбасу и другие любимые Виткины лакомства. Люба наконец-то молчит, поджав губы. К ней никто не пришёл.

– Не буду. Не хочу. – Витка уже успокоилась, но еду не берёт. Как будто Любино слово «попрошайка» навсегда перебило аппетит.

Оля крутит настройки радио, снова зарумянилась, тихо подпевает популярную песенку. Скоро её выпишут, скоро она уйдёт отсюда и выйдет замуж. А, может, чуть попозже выйдет – куда теперь спешить?

– Молока хочу! – капризничает Витка уже после «отбоя», когда заступившая на дежурство тётя Катя вежливо, но настойчиво разогнала всех по палатам. – Мне надо молока! – Витка даже не смотрит на тумбочки с деликатесами. Ей срочно понадобилось молоко, потому что для развития ребёнка нужен кальций. Вита забрала себе Олину книжку и читает её, как Буратино «Азбуку», шевеля губами, удивляясь каждой картинке, каждой «новости». Кефир, йогурты и свежий творог будущую мать не устраивают.

– Написано «молоко», значит – молоко.

– Поздно уже. Подожди до завтра, утром принесут, – уговаривает Тамара.

– Сходи, попроси, может, у кого есть? – Оля не договорив, замолкает, Она пропустила ссору и не понимает, почему Тома сделала страшные глаза и замотала головой. В паузе, насыщенной Томиными жестами, набухшими Витиными слезами, и Олиным недоумением вдруг раздаётся человеческая речь:

– Хочешь, я сама… попрошу? – говорит Люба, глядя в сторону.