Любовь на острове (ЛП)

Пока мне не пришлось забрать Дейзи Льюис из аэропорта.

Теперь я тут на четыре часа, управляя девушкой, которая ведет себя так, как будто она предпочла бы быть в другом месте, и кажется, совершенно не благодарной за то, что я приехал ради нее.

Кроме того, она похожа на ту девушку, которую нужно поставить на место. Она подпевает радио… Ради бога. Хуже всего то, что я не могу понять, что это за песня. Мне хочется спросить ее об этом, но в то же время я не осмеливаюсь продолжать разговор.

Мы только что проехали Вангерей, когда я наконец срываюсь.

— Что это за песня? — спрашиваю я, не в силах сдержать раздражение в голосе.

— Я не знаю, — говорит она так, что я не могу понять, шутит она или нет. — А что, нравится? — она добавляет милую улыбку.

Она часто так улыбается. И мне не нравится ни песня, ни эта улыбка.

Вообще.

Это делает ее до смешного хорошенькой. Что совершенно необоснованно.

Дейзи Льюис размером с хоббита с узкой талией и изгибами. У нее длинные темно-золотисто-рыжие волосы, напоминающие мне осенние поля на закате, изящно вздернутый носик, бледная кожа, усеянная веснушками.

А еще глаза.

Опасные глаза.

Невероятно большие и льдисто-голубые.

Я уверен, что такие глаза привыкли держать мужчин в заложниках.

Конечно, она не идеальна. У нее торчат уши и большие передние зубы. Я пытался сосредоточиться на этом, а также на ее раздражающем характере.

— Нравится, — говорю я ей, зная, что если скажу правду, она будет продолжать петь. — Пожалуйста, продолжай.

Она прищуривается и некоторое время изучает меня, прежде чем выглянуть в окно.

— Как называются эти деревья? — спрашивает она.

Я вздыхаю. Она была ужасно любопытна всю поездку, задавая вопрос за вопросом о Новой Зеландии, что, я думаю, не так уж плохо. Я просто не привык так много говорить.

— Каури, — говорю я ей и колеблюсь. — В северных землях их очень много.

Она задумчиво произносит «ха», и тут я снова чувствую на себе ее взгляд.

Не смотри ей в глаза, съедешь с дороги.

Я практически чувствую ее понимающую ухмылку.

— Знаешь, разговаривать с тобой — все равно что вырывать зубы. Тебе кто-нибудь об этом говорил?

Я сжимаю руль в раздражении, желая, чтобы она не была так близко ко мне. Иногда до меня доносится запах ванили и роз — должно быть, это её духи. Должен сказать, что, хотя временами она немного встревожена, она выглядит чертовски хорошо для той, которая провела в самолете тринадцать часов.

— Я привык держать себя в руках, — говорю я ей и тут же жалею, что дал ей хоть какую-то информацию.

Она слегка поворачивается ко мне, ее бедро прижимается к моему.

— Итак, расскажи мне, откуда ты знаешь Ричарда. Ты говорил, что вы были соседями.

— Да. Мы были соседями.

— Угу. А где выросли? В Окленде?

Я стискиваю зубы, гадая, насколько короткими могут быть мои ответы.

— В Расселе.

— Ой, Роберт то есть? — шутит она, и это заставляет меня слегка зарычать в ответ. — Просто шучу.

Она толкает меня локтем в бок.

Я пытаюсь отодвинуть свой торс в сторону. Мне щекотно.

— Пожалуйста, не делай этого, пока я за рулем.

— Господи, — медленно произносит она. — А тебе кто-нибудь говорил, что ты ворчун?

Мне не нужно отвечать на этот вопрос.

— Итак, в Расселе, — продолжает она через минуту, разбивая все мои надежды на то, что она заткнется. — Ты прожил там всю свою жизнь?

— Да.

— А Ричард был твоим соседом?

Я выдыхаю как можно громче.

— Да. Да. Мы это уже обсуждали.

— Я просто поддерживаю разговор. Пытаюсь узнать тебя.

— Ну, пожалуйста, не надо.

— Говорить или узнавать тебя получше?

— И то и другое.

Она скрещивает руки на груди. Я не буду смотреть на ее декольте, я не буду смотреть на ее декольте.

— Ты ворчун, — говорит она через мгновение.

— Да, черт возьми, я ворчун. На моем месте ты тоже была бы такой.

— Я не знаю, каково это-быть на твоем месте.

— Я имею в виду, что сегодня я раздражен, потому что мне пришлось вернуться и забрать твою неблагодарную задницу.

— Я ценю это, — протестует она, но это звучит довольно слабо.

— Неужели?

Она пренебрежительно машет рукой.

— Ладно. Злись дальше. Это не значит, что я не могу узнать тебя получше. Ты организатор, и я хотела бы узнать почему. Как ты во всем этом участвуешь?

Я бросаю на нее напряженный взгляд, на мгновение задерживаясь на ее груди, а затем снова смотрю на дорогу.

— Я родился в Расселе. Ричард переехал в соседний дом, когда ему было шесть лет. Мы вместе ходили в школу. Все дети дразнили Ричарда, потому что он был тощим занудой, вечно падал, рыдал и не умел плавать. Но поскольку я был соседом Ричарда, мне стало его жалко. Я начал вступаться за него. С кулаками. С тех пор мы дружим, — я останавливаюсь, на мгновение отрывая пальцы от руля. — Теперь довольна?

Она задумчиво кивает.

— Похоже, Ричард был ботаником с самого начала. Ты должен был бы жениться на моей сестре. К тому же его фамилия Бонер, что означает «Стояк».

Я чуть не смеюсь.

— Стояк, да.

— Но произносится как Бон-Эйр, — говорит она.

Я потираю губы, прежде чем посмотреть на нее. Она говорит серьезно.

— Ты думаешь, его фамилия Бон-Эйр? Нет. Ричард Бонер, как Дик Бонер — стоячий член. Вот почему над ним смеялись всю жизнь.

Она качает головой, широко раскрыв глаза.

— Этого не может быть. Когда он добавил меня на Фейсбуке, я сразу же начал высмеивать его фамилию, и Лейси настаивала, что произносится как Бон-Эйр.

— Лейси наврала, — говорю я ей. — Неужели ты не поняла, почему она не хочет взять его фамилию?

— Я думала, чтобы продолжать наш род и наследие Льюисов. Значит… Она может стать Лейси Стояк, — она хихикает. — Если она лжет об этом, что она еще мне не сказала?

— Не знаю, и мне все равно. У тебя свои проблемы.

— Что это значит?

Почему я открыл рот? Я должен был перестать говорить еще несколько часов назад.

— Что это значит, Тай? Если это твое настоящее имя. 

Я бросаю на нее взгляд.

— А почему это не мое имя?

— Вдруг придумал.

— Не придумывал, я маори*.

Она на мгновение замолкает.

— Оу, ты маори?

Я киваю. Моя кожа становится темной на солнце, и сейчас конец лета, так что я довольно коричневый, но, возможно, это не очевидно для нее.

— Да. Маори по материнской линии.

— Так что же означает Тай?

— «Великий экстрим».

Она трет губы, как будто пытается не рассмеяться.

— Что? — раздраженно спрашиваю я.

— Великий экстрим чего? Ворчунов?

Мои глаза закатываются.

— Как бы ты меня ни называла, мне все равно. Тебя вообще назвали в честь сорняка.

— Не знаю, как вы их здесь называете, но у нас маргаритки — это цветы. Красивенькие такие, — она так возмущена, что я почти улыбаюсь.

— Сорняки.

Она чуть ли не подпрыгивает на сиденье.

— Маргаритки не сорняки! Это цветы!

— Это сорняки, и я подстригаю их каждую весну, — я ухмыляюсь ей в ответ.

Блеск возвращается в ее глаза.

— Забудь о ворчуне, ты придурок.

Я пожимаю плечами.

— Как я уже сказал, называй как хочешь, мне все равно.

И тут она, кажется, замолкает.

Я бросаю взгляд на часы на приборной панели и внутренне вздыхаю. Адский день.

Я проснулся рано, проведя ночь на одной из лодок, на которой я должен был отплыть из Залива Островов на прошлой неделе, в гавань Окленда для клиента. Я встретил клиента, передал ему лодку и поехал по автостраде обратно в Рассел.