Помоги проекту - поделись книгой:
Английская полиция схватила врага-католика, чье настоящее имя, как оказалось, было Томас Холланд, который был также широко известен как Сондерсон и как отец Холланд-Сондерсон. Он ухитрялся выныривать из подземных ходов своего особого «прихода» в самых разных обличьях: как пожилой путешественник с развевающейся бородой, как чисто выбритый молодой человек атлетического сложения, как слуга дворянина и как сам надменный дворянин, как богатый купец, разгульный солдат или рассеянный ученый и педант. Всеми этими агентами папской секретной службы был отец Холланд-Сондерсон. Англичанин по рождению, он мог говорить по-английски с фламандским, французским или испанским акцентом и, как оказалось, свободно владел всеми этими тремя языками, с английским акцентом или без него. В его главном убежище, предоставленном ему католическими приверженцами, были обнаружены все орудия заговора и шпионажа, включая фальшивые бороды, парики, известные в то время материалы для макияжа и большое количество одежды, пригодной почти для любой жизненной ситуации.
Сэр Фрэнсис Уолсингем и другие высокопоставленные лица подстрекали агентов короны раскрыть «штаб-квартиру» тех, кого ревностные протестанты называли «иезуитскими заговорщиками». Некоторое время спустя полицейский осведомитель обратил внимание на поместье Абингтонов, недалеко от Вустера. Известное как Хиндлип-Холл, оно заслуживало названия замка Мерлина, настолько колдовским оказалось его устройство. Когда представители власти вошли в него и тщательно все обыскали — хотя его обитатели оставались в его стенах, — они покинули поместье, официально объявив его опустевшим. Но куда же подевались Абингтоны? Скрылись в стенах, в обшивке, провалились сквозь пол, поднялись вверх или вниз по винтовой лестнице, забились в обитые войлоком внутренние помещения, в подвальные убежища или в темные и просторные чердачные спальни!
Вскоре после первого тщетного визита бдительный англиканский аристократ сообщил полиции, что Абингтоны вернулись. Проживая, в сущности, в замке с «двойным дном», они соблаговолили вернуться в Англию из своих потайных убежищ. Слугу подозреваемой семьи, пойманного и подвергнутого строгому допросу, в конце концов вынудили выдать все тайны. Вследствие чего выяснилось, что большой зал замка скрывал множество просторных тайников и что все комнаты соединялись потайными лестницами и люками в подвалы. Здесь были даже камины, которые обеспечивали, наряду с дымоходами, небольшие полости, в которые мог заползти благочестивый беглец.
Вероятно, Хиндлип-Холл был единственным в своем роде во всей Англии; но было много других резиденций римских католиков, предусмотрительно оборудованных вращающимися картинами, раздвижными панелями, люками, фальшивыми потолками и другими защитными приспособлениями, устроенными столь хитроумно, что агенты правительства, несмотря на то что всех их обучали подобным уловкам, продолжали терпеть фиаско. По некоторым сведениям, все это было изобретено и тайным образом обустроено неким гениальным иезуитом, Николасом Оуэном, который путешествовал по Англии в различных обличьях под именами Дрейпер, Уолтон, Эндрюс и «Маленький Джон».
Парсонс и Кэмпион
Стоить отметить, что изобретения Николаса Оуэна отнюдь не являлись хрупкими театральными декорациями. Когда здоровенный елизаветинский сыщик производил обыск, он искал обращенного, анархиста и разрушителя. Отец Эйлворт, еще один из разыскиваемых иезуитов, ловко спрятался в убежище, в то время как охотничий инстинкт его врагов привел их в раж. Позже он описывал то, что видел и слышал: «Они начали крушить стены молотами и кирками, исследовали каждый угол и заглянули под каждый камень. Разнесли не только стены — не пощадили полы и даже надворные постройки и конюшни; они вонзали мечи в мешки с зерном и прочие кучи зерна и втыкали посохи в немощеные участки сада и двора».
Не менее безжалостно преследовались опасные агенты римской церкви. Стало известно, что два прославленных иезуита, Роберт Парсонс и Эдмунд Кэмпион, направляются в Англию; тотчас же контрразведчики, нанятые англичанами для наблюдения за французскими морскими портами, были извещены об этом тревожном вторжении. Вскоре был найден капитан корабля, который признался, что хорошо осведомлен о двух путешественниках, чьи охотно предоставленные им описания предполагали Парсонса и Кэмпиона. Этот любезный моряк выдал им такую информацию, что слушатели изумились сенсационности его разоблачений. Прежде чем уйти, он упомянул, что его друг, «купец по имени Патрик», прибудет сюда, и, поскольку он ведет дела с этим человеком, попросил об одолжении не препятствовать его путешествию.
Купец «Патрик» благополучно переправился в Англию, и ни о нем, ни об отзывчивом капитане больше ничего не было слышно. Однако вскоре в Лондон хлынули депеши: прибыли отцы иезуиты, Парсонс и Кэмпион, которые спокойно передвигались по стране, проповедовали и выслушивали исповеди. Парсонс, как оказалось, был капитаном корабля, а Эдмунд Кэмпион — купцом. Парсонс так ловко одурачил портовых наблюдателей и сыщиков по обе стороны Ла-Манша, что они позволили ему и его товарищу проскользнуть через кордон. И какими же такими волшебными приемами он владел? Он признался, что стал информатором и прикинулся, что раскрыл «предательские намерения» двух эмиссаров иезуитов, которые, по его признанию, были его пассажирами.
Английские шпионы проследили за этой парой до чердака дома одного католика, сообщив англиканским властям, что те выбрались из этой импровизированной «дыры священника» только между 2 и 4 часами ночи. Дом, принадлежащий человеку по имени Гилберт, окружили, захватили и подвергли обыску; но Парсонс и Кэмпион сбежали. Несколько дней спустя искусно состряпанная клевета на королеву Елизавету и англиканскую церковь была распространена среди студентов Оксфорда. Впоследствии выяснилось, что иезуиты установили секретный печатный станок в Стонорс-парке близ Хенли. Подпольные издания с тех пор являлись стандартным средством деятельности секретной службы. Мы обнаружим, что их распространяли янсенисты, фанатичные конвульсионеры, чье «прикрытие под пуделя» помогало тайно проникнуть в «газеты». L'Ami du Peuple — «Друг народа» — Марата выйдет фактически из сточных труб Парижа, а русские революционные листовки передадут факел недовольства La Libre Belgique — «Свободной Бельгии», — другим менее знаменитым подпольным печатным изданиям, выпущенным тайными печатными типографиями времен Первой мировой войны.
Лидеры иезуитов, Кэмпион и Парсонс, ни дня не пребывали в бездействии, вследствие чего регулярно оставляли подсказки, которыми охотники, идущие по их следу, непременно пользовались. Они могли менять место своего убежища каждую ночь, но последовательное обнаружение этих жилищ в течение 48 часов после их бегства служило предупреждением тому, насколько сузились для них границы свободы передвижения. «Нам осталось не долго избегать рук еретиков, — писал Кэмпион из своего укрытия коллеге в Риме, — так много глаз сосредоточено на нас, так много врагов окружает нас. Я постоянно меняю обличье, постоянно меняю и одежду, и имя».
В конце концов Парсонс и Кэмпион разделились, дабы поодиночке продолжить свои героические труды на виноградниках веры и лишить англичан возможности схватить их обоих сразу. Кэмпион правильно оценил свои возможности и попал в «руки еретиков», когда служил мессу перед небольшой римско-католической общиной. Схватив его наконец, английские блюстители закона дали себе волю и выставили Кэмпиона на посмешище; его отправили в Лондон с руками, скрученными за спиной, с ногами, связанными веревкой, пропущенной под брюхом лошади, и с надписью на шляпе: «Эдмунд Кэмпион, мятежный иезуит».
Толпы народа собрались поглазеть на Кэмпиона, как если бы он был некой диковинкой из Тимбукту. Будучи заключенным в Тауэр и подвергнутым строгому допросу, отец Кэмпион отказался назвать имена своих сообщников или выдавать сведения, которые могли бы кого-либо обвинить; после чего его приговорили к смертной казни за государственную измену, повесили и четвертовали согласно варварским обычаям того времени. Его отважного соратника, Роберта Парсонса, так и не удалось арестовать, и он оставался рьяным заговорщиком до конца своих дней, совершив еще несколько тайных поездок в Англию и упорно продолжая вести борьбу с Уолсингемом и его преемниками в английском протестантском правительстве.
Мы не станем продолжать следить за этой тщетной и жестокой борьбой. Иезуиты позволяли себе надеяться, что со смертью незаконнорожденной еретички Елизаветы английская сельская провинция станет менее опасна. Разве Яков I не был сыном «страдалицы» Марии, королевы Шотландии? Но вскоре Яков с готовностью взялся наносить вред римским католикам — новый шотландский король Британии даже написал и опубликовал трактат, в котором вступил в дебаты по вопросам религии с ее главным авторитетом, папой. Герцог де Сюлли, первый министр короля Франции, Генриха IV, называл спорщика Стюарта «самым ученым дураком Европы», что звучало гораздо мягче, чем то, как его называли иезуиты.
Дискуссии, интриги и «оружие учтивости» служили иезуитам в течение столетия, но позже они взяли на вооружение «орудие насилия» и присоединились к протестантским забавам. Лютеране фактически изобрели словарь злословия, дабы порочить своих папистских противников. Иезуиты, подстрекаемые подобными оскорблениями, отвечали тем же. Лютеране утверждали, будто известный кардинал Беллармин, чьи сомнительные тексты вдохновляли теологов противоположного лагеря, «всегда держал в своем стойле четырех коз, которых он использовал для своего удовольствия» и которых ему приводили «обряженными самыми дорогими украшениями, драгоценными камнями, серебром и золотом». Услышав об этом, иезуиты принялись за личную жизнь Лютера, оставив про запас кое-какие гнусности и непристойности для короля Якова.
Глава 11
Полицейская слежка и королевские пороки
Еще в XIV веке королю Франции пришло в голову создать полицейскую систему. Карл V Мудрый, который вершил правосудие где угодно, в открытом поле или под первым развесистым деревом, финансировал нововведение полиции, «дабы повысить благополучие и безопасность» своих подданных. Это роковое благодеяние повысило все, кроме благополучия нескольких поколений французов. Полиция, служившая личными агентами, шпионами и чиновниками по надзору государя, вскоре сделалась орудием угнетения, символом безграничного деспотизма. Выражая внешнее проявление высшей воли монарха, система обеспечивала решетки и оковы, которые сдерживали и пресекали всяческую свободу. Французы оказались постепенно лишенными своих самых общепринятых прав и привилегий. Институт полиции фактически запрещал им работать, жить, переезжать с места на место, одеваться или питаться без специального разрешения.
В то время как Франция и большинство других стран континента были чрезмерно контролируемыми полицией, население Англии упорно не желало отказываться от своих свобод. В целях самообороны добропорядочные граждане действовали сообща; обязанности констебля возлагались на всех, хотя многие избегали их, платя за замену. Одной из первых попыток создать организованную полицию стал так называемый устав «Надзора и охраны» Эдуарда I в 1285 году, в котором официально признавался принцип, согласно которому жителям каждого округа следовало объединяться ради своей собственной защиты от беззакония. По королевскому указу 1434 года была учреждена профессия «государственного доносчика». Что доносчику в первую очередь предписывалось обнаружить и разоблачить, так это написание, распространение или расклейку мятежных листков. Вознаграждение доносчика в таких случаях — двадцать фунтов и половина имущества осужденного мятежника — являлось существенным заработком, который, вероятно, предполагал большой оборот ложной информации.
Широко распространенное усердие королевских доносчиков наряду с законным применением пыток являлись отличительными чертами правления Эдуарда IV. Так что первому из Тюдоров, Генриху VII, оставалось лишь защищать свой трон и препятствовать заговорам соперничающих претендентов посредством постоянно совершенствующейся системы секретной службы. Этот английский правитель, будучи по сути дела самозванцем, Генрихом Ричмондским, познал на себе и опасность, и достоинства шпионов. Ричард Глостерский — его непримиримый враг из Плантагенетов, Ричард III, — гонял его от убежища к убежищу, прибегая к подкупу приютивших его хозяев и цепкой хватки шпионов. Генрих чувствовал себя в безопасности в Бретани, однако агенты Ричарда нашли его там и подготовили арест. Благодаря собственным бдительным контрразведчикам Генрих был вовремя предупрежден и успел сбежать.
Кристофер Урсвик, лондонский летописец, был главным агентом Тюдоров, и именно ему претендент на трон, которому вскоре предстояло стать королем, был обязан своим спасением. Другой тюдоровский шпион, Уилл Коллингборн, казненный Ричардом III, продолжал издеваться над своим царственным врагом из могилы, поскольку сочинил в тюрьме пародийный и часто цитируемый стишок, «Кошка, крыса и пес». Сэра Роджера Клиффорда, приверженца Тюдоров, везли на казнь на телеге, когда сопровождавший его милосердный монах разрезал путы, чтобы освободить его. Несчастный рыцарь попытался бежать, но его ноги слишком онемели от жестоких уз, чтобы ему это удалось, поэтому его схватили и в должное время повесили.
Государственная измена стала излюбленным преступлением того времени, и в Англии, как и во всех других монархиях, почти любое расхождение во мнениях, оскорблявшее короля, обрекало дерзкого преступника на пытки Тайберна. Простое обезглавливание или повешение не считалось достаточно болезненным; дабы предупредить население о серьезности «преступления» изменника, осужденных подвергали невыразимым мучениям. Генрих Тюдор выиграл битву при Босворте, когда сэр Уильям Стэнли перешел на его сторону с тремя тысячами солдат. И после этого, подобно многим другим правителям, захватившим корону силой оружия, Генрих VI оставался настороже против любого преуспевающего «претендента», который мог тайно наточить на него кинжал. Несмотря на всю свою скупость, Генрих содержал множество активных шпионов, разведчиков — тех примитивных корреспондентов, которых легко было склонить шпионить на короля, — и иностранных осведомителей.
Генрих VIII, взойдя на трон, предавался более сильным порокам, оставив шпионаж своим министрам. Именно агент кардинала Уолси, де Гиглис, отравил кардинала Кристофера Бейнбриджа. Отравитель, хоть и итальянец, являлся титулованным епископом Вустерским, что сохраняло дело строго под церковной протекцией. В Вечном городе существовал невероятный спрос на яды и смертоносные напитки; известно также, что в ту ночь, когда папа Адриан VI умер от отравления, римское население украсило дом его главного врача гирляндами, сопровождаемыми надписью — так что даже у самого тупого не осталось сомнений — «Избавителю своей страны!». «Этот папа, — говорит Г.Ф. Янг, — человек скромного происхождения, достигший высокого положения исключительно благодаря своему глубокому богословскому знанию», был ненавистен всем партиям только потому, что считал церковь нуждающейся в реформе и прилагал все усилия, чтобы ее реформировать. Нечто подобное, вроде клерикально-карнавального духа, отправившего на тот свет этого честного старика, в течение шестнадцати дней подвергало Савонаролу ежедневным пыткам и бесконечным вздергиваниям на дыбу. Когда же ничего не удалось извлечь из его страданий или доказать вину, его враги обратились к последнему средству — подлогу.
Это была длительная, ожесточенная борьба, независимо от того, приносила ли дыба, ворот или подлог, обман и доносы желаемые результаты. Похоже, в Англии предпочтение отдавали шпионам. В России царь Иван Грозный мог использовать свою примитивную секретную службу, опричнину, чтобы умножить страдания своих подданных, и неизменно предписывал пытки. Когда Иван тайно выступил в поход, дабы наказать город, который, по его мнению, становился все более непокорным, он перебил всех русских, встретившихся ему на пути, — около шестидесяти тысяч, как говорили некоторые, — чтобы сохранить свой поход в тайне. По сравнению с подобной эффективностью секретная служба Уолси потерпела неудачу в своей единственной цели: посадить кардинала на Папский престол. Более широко распространенная и безжалостная шпионская система Томаса Кромвеля имела чисто династическую цель, и сам Томас стремился стать представителем династии, но все его информаторы не смогли спасти его от гнева Тюдоров и плахи. После Генриха VIII пришел черед юного Эдуарда, а затем католички Марии. Каждому неспокойному царствованию свое брожение и свои интриги! Но теперь на английский трон взошла другая королева; и мы подошли к эпохе великих достижений елизаветинской секретной службы — как во всех видах искусства, так и в национальном престиже.
Глава 12
Уолсингем против Армады
Этот идеальный начальник английской секретной службы, сэр Фрэнсис Уолсингем, стройный и смуглый, походил на итальянского фехтовальщика; его ум обладал свойствами блестящей рапиры итальянской утонченности, а изящная итальянская рука незаметно помешивала бульон пап, королей и католических заговорщиков, казалось, даже не прикасаясь к нему. Успехи секретной службы Уолсингема были велики, поскольку его противники оказались многочисленны, неумолимы и полны кровожадного рвения. Он сражался с иезуитами, которые тайно приезжали в Англию, и не только проповедовать и шпионить, но и уничтожать противников. Он защищал королеву Елизавету от бесчисленных убийц, и если — что неудивительно — он время от времени изобретал эти опасности, то следует помнить, что упрямую и скупую королеву не обходимо было хорошенько напугать, чтобы покрыть треть или половину фактической стоимости первоклассных разведывательных и контрразведывательных служб, бесценных охранников ее жизни и королевства.
Королева высоко ценила его бдительность и называла своим «мавром», однако позволяла разорять самого себя, руководя столь необходимой тайной службой в постоянно пребывающем в опасности протестантском королевстве за его же счет. Однако Уолсингем был настолько предан своему коварному ремеслу и Елизавете, что, по-видимому, не замечал тех неудобств, которые она ему причиняла. Когда ему было отказано в средствах, он занял нужную для Англии сумму, поручившись своими собственными средствами как частное лицо, а не как государственный секретарь. Помимо борьбы с самыми искусными и скрытыми нападками Общества Иисуса и прочих агентов Рима, он взял на себя тяжелую работу по предотвращению тайных замыслов Испании. И мы еще увидим, как он помог привести в замешательство его католическое величество Филиппа II, одну из самых хмурых и наименее вдохновляющих личностей, которые когда-либо наносили урон братству рода человеческого. Уолсингем первым углядел непобедимую армаду Филиппа, и агенты Уолсингема разузнали многое об этой флотилии ненависти еще до того, как хотя бы один испанский галеон поднял паруса. Точно так же его крайне неприятной обязанностью было следить за Марией Стюарт. Эта враждебная королева и заключенная в тюрьму гостья питала противоестественную склонность к козням и вредительству. Она намеревалась сбежать, увидеть, как ее враги — и шотландцы, и англичане — будут наказаны, и если лично не участвовала в тайных кознях убийц, то оставалась единственной родственницей и соперницей протестантской королевы, к которой обращались за поддержкой тайные крестоносцы католической Англии. Уолсингем называл ее «пригретой на груди змеей» и, обуреваемый дурными предчувствиями, с пуританской прямотой предлагал отрубить ей голову.
Выдающийся ученый, доктор Коньерс Рид, отдавший должное сэру Фрэнсису Уолсингему в трех захватывающих томах, полагает, что масштабы и организация его секретной службы сильно преувеличены. Будучи столь эффективной в своей работе, она должна была казаться «универсальной» как для тех, кого спасала, так и для тех, кого побеждала. Но, словно в насмешку, ее деятельность тормозили препоны в виде недостатка средств, ограничивающие большую часть расходов, продиктованных безопасностью Англии или продвижением национальных интересов. Помимо контрразведки, направленной против Марии Стюарт и ее сторонников, лучшими агентами Уолсингема были английские студенты, проживавшие в Италии. Он обошелся с ними весьма щедро, назначив «пансион» в сто фунтов стерлингов в год; и когда эти бдительные молодые люди помогли ему собрать крайне важные сведения об испанской Армаде, они вернули Елизавете в тысячу раз больше пансионов, чем та поскупилась выдать им. Примечательно, что Уолсингем организовал в Англии первую национальную секретную службу. Он не использовал своих шпионов и теневых агентов, как Томас Кромвель, чтобы расширить свою личную власть. Заговор за заговором — Бабингтона, Ридольфи, Трогмортона — потерпели неудачу и были разоблачены во имя защиты жизни королевы; но его величайший удар помог укрепить Англию против ее чужеземных врагов, и конец чисто династической секретной службы был близок. В Венеции Стивен Поль собирал сплетни в квартале Риальто и сообщал, что там говорят об Испании. Но лучшим агентом, назначенным для решения проблемы военно-морской подготовки Филиппа, оказался один из двух Энтони Стенденов, которые первоначально сопровождали Дарнли в Шотландию и лишь повредили его и без того дурной репутации. Необузданные и безрассудные молодые люди, английские католики — когда им это было выгодно, — они, по слухам, сильно подорвали авторитет Дарнли среди шотландцев. Но теперь одного из этих двух Стенденов назначили выполнять блестящую миссию — шпионить против Испании.
Ему удалось подружиться с Джованни Фиглиацци, послом Тосканы в Испании. Также он находился в хороших отношениях с правительством Тосканы. Будучи осведомленным о своих исключительных возможностях, он одолжил сотню крон — что дает нам представление об ограничениях Уолсингема — и отправил в Испанию некоего фламандца. Для прикрытия своей интриги Стенден предпочел использовать имя Помпео Пеллигрини; и теперь англичанам служило поразительное чужеземное и таинственное сочетание — от Фиглиацци или фламандца до Пеллигрини и искусного елизаветинского Мавра. Фламандец был, по-видимому, бесценным агентом, чей брат служил у маркиза Санта-Крус, великого адмирала испанского флота. Факты, утаивавшиеся от любезного Фиглиацци, фламандский шпион получал из первых рук. Связь была опасной, запутанной и медленной; и все же случилось так, что в марте 1587 года сэру Фрэнсису удалось вручить своей государыне подлинную копию донесений адмирала Санта-Крус своему монарху, в которых содержались самые подробные сведения об Армаде, ее кораблях, вооружении, войсках и припасах.
Это была безупречная разведка; вряд ли можно было действовать лучше. По предложению Стендена, Уолсингем начал переписку с Фиглиацци, когда сей посланник вернулся из Мадрида во Флоренцию. Тосканец искал расположения королевы Елизаветы, и дружеская и полезная переписка, по-видимому, продолжалась. Во многом руководимое Уолсингемом, английское правительство предприняло хитроумную попытку задержать отплытие Армады, о точном состоянии наступательной готовности которой Лондон был так точно информирован. Генуэзских банкиров вынудили отказать Филиппу II в ссудах, так что в дополнение к знаниям, которые являются силой, сила, определяемая золотыми дукатами, подверглась деликатным манипуляциям английской секретной службы. В июне 1587 года Стенден с убеждением объявил, что в этом году испанцы не предпримут масштабного морского наступления на Англию, что является самым точным историческим наблюдением, какое когда-либо делал шпион. Очевидно, этот доклад Уолсингем передал барону Берли с замечанием: «По прилагаемому из Флоренции письму ваша светлость может заметить, что некоторые иностранные приготовления задерживаются». В постскриптуме великий начальник секретной службы добавил: «Я смиренно молю вашу светлость, дабы вы оставили письмо Помпея при себе. Я возненавидел бы сам себя, если бы из-за моей небрежности этому джентльмену был причинен какой-либо вред».
Секретные послания, тайно доставленные Марии Стюарт в бочонках с пивом — последнее изобретение ее последователей-заговорщиков, — были перехвачены. Уолсингем мог за один присест прочитать зашифрованную переписку сторонников Марии. Плененную королеву пригласили поохотиться на оленя в соседнем парке поместья сэра Уильяма Астона, и она с благодарностью приняла это приглашение. Во время отсутствия Марии люди Уолсингема арестовали ее секретарей и перерыли все ее бумаги, обнаружив то послание, которое послужило причиной отправки соперницы Елизаветы на плаху.
В молодости Фрэнсису Уолсингему было позволено пять лет путешествовать по Европе для обучения. Он набирался знаний в Италии, постигая у итальянцев технику контринтриги. Он служил английским послом в Париже во время Варфоломеевской резни и защитил многих английских протестантов от смертельной опасности. Его гостем в тот кровавый день был молодой Филип Сидни, ставший впоследствии его зятем. После нелегкой посольской службы в Париже он вернулся в Англию, чтобы стать надежным государственным секретарем. Обладая нужным характером и необходимым опытом, он пользовался мощной поддержкой со стороны Лестера. Писали, что Уолсингем стоял за Лестером, а за ним самим стоял воинствующий пуританизм. Он являлся лидером пуританской партии, а также фанатичным защитником королевы, притупляющим любое оружие ее римско-католических врагов. Весьма показательно, что государственным секретарем, чье виртуозное руководство английской секретной службой могло считаться соперничающим или даже превосходящим талант сэра Фрэнсиса Уолсингема, был пуританский союзник Оливера Кромвеля, Джон Турлоу.
Елизаветинская секретная служба
Судя по секретным донесениям разведки и переписке иностранных послов, въезжавших и выезжавших из Англии во второй половине XVI века, не существовало более волнующей загадки, чем девственность королевы. Елизавета кокетничала и проявляла дипломатическую нерешительность с Иваном Грозным и другими гораздо менее жестокими властителями, которые добивались ее руки. Но ни надежды этих далеких ухажеров, ни репутация королевы не пострадали от слежки вражеских глаз.
Фредерик Чемберлен в своем научном труде доказал, что посланники или агенты, бывшие действительно нейтральными — такие, как представители короля Швеции и венецианского Совета десяти, — писали как люди убежденные в добродетели и скромности английской государыни и уважающие ее величие и дипломатическое мастерство. Даже шпионы Филиппа Испанского, приученные верить в худшее, но географически достаточно далекие от пагубных фобий Филиппа, чтобы скормить ему немного истины, не смогли изобрести ничего более губительного для репутации Елизаветы, чем повторяющиеся католические заговоры, призванные лишить ее жизни. Броня ее защиты, как и независимый характер, не имели значимых изъянов; великой королеве и капризной даме ревностно служили глубоко преданные и бдительные мужчины.
До Уолсингема был Сесил, а после него другой Сесил, компетентный и настойчивый. Разведывательная и контрразведывательная служба не утратила энергичности времен Уолсингема, хотя, возможно, ее проблемы все больше сужались, поскольку «вмешательство» иезуитов стало менее агрессивным, Филипп Испанский умирал, а Мария Стюарт уже была мертва. Один агент елизаветинской секретной службы до сих пор привлекает внимание ученых и вызывает восхищение различных людей, но не своими политическими достижениями или тайными заговорами, которые он раскрывал, а тем, что в своей насыщенной двадцатидевятилетней жизни нашел время проявить себя вдохновенным пионером английской поэзии и драматургии. И молодой Кристофер Марло был не единственным студентом Кембриджа, кто принял предложение стать правительственным шпионом.
Марло, как полагают, действовал наиболее активно в качестве тайного агента между февралем и июлем 1587 года, поскольку в то время он отсутствовал в колледже. Его обвинили в том, что он уехал за границу, в Реймс, что было очень близко к обвинению в обращение в католика — или намерению стать католиком. Во Франции герцог де Гиз, лидер ортодоксального католицизма, союзник Филиппа II, злейший враг Англии, до последнего стремившийся спасти свою племянницу Марию, королеву шотландскую, взял за правило оказывать гостеприимство английским студентам и семинаристам, намереваясь по возможности использовать их в своих заговорах против Елизаветы. Эти заговоры потерпели крах по целому ряду причин, и одной из них было несколько студентов, заинтересованных Гизом или его помощниками и отправленных во Францию английскими мастерами шпионажа. Если Марло отправился в Реймс с разрешения властей, то он мог шпионить за католическими заговорщиками, только притворившись, что присоединился к ним.
Отъезд студентов из Кембриджа в Реймс весьма участился после 1580 года и достиг пика в 1587 году. Отец Парсонс, знаменитый иезуитский активист, бежавший в Руан после ареста отца Кампиона, 26 сентября 1581 года представил отчет о своей работе в главную штаб-квартиру иезуитов в Риме. В отчете Парсонса мы читаем: «В Кембридже я постепенно внедрил некоего священника в сам университет под видом школяра или студента и обеспечил ему помощь из местечка неподалеку от города. В течение нескольких месяцев он отправил в Реймс семерых весьма смышленых юношей». Марло, если он следовал процедуре отправки во Францию других английских агентов, должен был дать понять, что испытывает слабость к римско-католическим ритуалам. Таким образом, привлекши внимание агента иезуитов в Кембридже, он был вскоре переправлен в Реймс как многообещающий сторонник и потенциальный новообращенный, а после подобного представления его тайная миссия становилась относительно легкой. Сам Марло — согласно Томасу Нэшу — был «макиавеллианцем» и давал себе право «оправдывать дурные поступки общими интересами» — характерная черта всех «макиавеллианцев».
Джеймс Уэлш из колледжа Магдалины в Кембридже по окончании Кембриджа не смог найти должность школьного учителя и поэтому стал шпионить за католиками для лондонского епископа Эйлмера. Шотландский поэт Уильям Фаулер являлся одним из агентов Уолсингема в Шотландии, тогда как Энтони Мандей, актер и драматург, в 1578–1579 годах отправился в Рим, чтобы шпионить там за английской духовной семинарией, о чем он признается в своей «Английской римской жизни». Позже он стал сообщником этого весельчака, пыточных дел мастера Топклиффа и помогал ему допрашивать диссидентов; а успехи на поприще пыток, похоже, помогли ему получить работу у архиепископа Уитгифта. Еще одним литератором, который счел возможным зарабатывать себе на жизнь секретной службой — чего «беллетристика» не обеспечивает, — был друг Марло, Мэтью Ройдон, который каким-то таинственным образом оказался связан с интересами Якова VI (он же Яков I Английский), пока этот подозрительный шотландский монарх дожидался конца правления Елизаветы. Даже Бен Джонсон, как полагают его биографы, служил тайным агентом английского правительства. Да, у Марло нашлись талантливые соперники по шпионажу.
Обстоятельства смерти Марло чрезвычайно подозрительны. Представленные доказательства оказались сфальсифицированными, и Инграм Фризер был освобожден от наказания за убийство поэта через месяц после его смерти. Роберт Поли, присутствовавший при смерти Марло, был вполне благовидным и умелым шпионом — «хорошо образованным джентльменом с благородными манерами», — когда-то служившим в доме Сидни, и был управляющим самой леди Сидни, дочери Уолсингема, после смерти сэра Филипа, откуда он поступил на службу к самому Уолсингему. Что делал Поли в той комнате наверху в дептфордской таверне, когда Кристофер Марло был заколот? Многие ученые, весьма поверхностно интересовавшиеся елизаветинской секретной службой, пытались найти ответ на этот вопрос. В эпоху, когда политический шпионаж почти всегда приводил к обвинениям в государственной измене, на агентов секретной службы обрушивались неприятные последствия. Поли был человеком, постоянно возникающим из ниоткуда. Он состоял на жалованье у вице-казначея, сэра Томаса Хениджа, известного также как «человек пистолета», и был связан со знаменитым дешифровщиком Уолсингема, Томасом Фелиппсом, который после смерти Уолсингема основал своего рода коммерческое шпионское агентство и использовал свой опыт на службе правительству.
Доктор Уильям Парри, член парламента, был опасным агентом того времени — охотником за состоянием и осужденными преступниками, — известным Берли и другим своим двурушничеством. Он хвастался, что его махинации «до самых основ потрясли семинарию в Реймсе». Наконец Берли воспользовался моментом и избавился от него. Парри, действуя как провокатор, поведал о заговоре с целью убийства Елизаветы известному римскому католику, Эдмунду Невиллу. Невилл, не попав в столь примитивную ловушку, немедленно переговорил с Берли, сделавшим вид, что верит в «заговор», и приказал казнить Парри. И нам известно о трагедии, постигшей собственного врача Елизаветы, доктора Лопеса — осужденного шпиона, который, как полагают некоторые, вдохновил Шекспира на создание образа Шейлока. Разумеется, Лопес никогда не участвовал в заговоре против королевы, которая оказала ему, иностранцу и еврею, высокую честь, но предрассудки тогда были настолько сильны, что малейший шепот о государственной измене мог оказаться роковым. Странная причастность и трагедия бедного Лопеса столь блестяще пересказаны Литтоном Стрейчи в его книге «Елизавета и Эссекс», что нет нужды даже пытаться пересказать их здесь.
Глава 13
Шпионы-мусорщики Индии Великих Моголов
Даже по сей день на Востоке «божественное право» монарха вторично по отношению к народной вере в действительную божественность живого правителя. Из всех божественных даров всеведение предпочитается как наиболее полезное в политическом отношении; и часто, когда ее проявление кажется не совсем ясным, первоклассная шпионская система становилась богоподобным помощником обремененного заботами смертного на троне.
С помощью великолепно продуманной деятельности секретной службы могольские императоры Индии управляли обширным и густонаселенным царством с его крайней социальной и религиозной сложностью. Непреходящая слава Акбара, Джахангира, Шах-Джахана и Аурангзеба покоится не столько на завоеваниях или военных подвигах, сколько на отлаженном механизме управления их империями, «сплоченности ее внутренних дел». Даже на Западе мы помним Великого Могола Акбара — правившего в XVI веке внука Мухаммада Бабура, из-за информированного корыстолюбия; и теперь нам известно, что кое-что из этой информированности поступало в его дворец каждый вечер на протяжении всего года в виде донесений множества шпионов.
Взойдя на престол в 1556 году, Акбар сразу же начал развивать тайную разведывательную и шпионскую службу. С ее помощью он эффективно управлял своим царством, поскольку правил как абсолютный монарх в соответствии со своей собственной строгой концепцией права и справедливости — после основательного личного изучения информации, полученной из донесений многочисленных шпионов. Не испытывая ни малейшего беспокойства по поводу соседей, ни интереса к шпионажу за пределами своих собственных границ, этот мудрый хозяин Индостана нанял более 4000 агентов с единственной целью — донести до него правду, на которой мог бы покоиться его трон. Поскольку об одном и том же местном происшествии надлежало сообщать более чем одному шпиону, Великого Могола было обмануть так же трудно, как и проницательного газетного редактора.
Близкий друг и визирь Акбара, Абу-ль-Фадль был солдатом, государственным деятелем и выдающимся организатором, который — после самого Акбара — имел самое непосредственное отношение к совершенствованию разведывательной службы, а также ко всем другим выдающимся достижениям единовластия в Индии. Или Абу-ль-Фадль, или его брат Фейзи Дакани, знаменитый ученый в области индийской литературы, заметил, что шпионы «сдерживают рвение» чиновников. Очевидно, эти мудрецы Востока давно усвоили истину, которая до сих пор непростительно игнорируется в Германии и других автократических странах — что централизованная тирания становится гнусной в первую очередь из-за злоупотребления властью ее многочисленными мелкими тиранами.
Доклады о путешественниках, видимо, особенно ценились в секретной службе могольского монарха. Хотя мало что указывает на то, что император опасался или хотя бы думал о вражеских шпионах из чужеземных стран. Скорее всего, это дает представление о монархе, как о своего рода королевском трактирщике, чья безошибочная осведомленность о всех приездах и отъездах охраняет репутацию и благосостояние всего общества.
Сэр Джон Хокинс против Мокарруб-хана
Путешествуя по Востоку в качестве посланника Елизаветы Английской, выдающийся морской путешественник, сэр Джон Хокинс, высадился в Индии, в Сурате, где его весьма нелюбезно принял местный правитель, Мокарруб-хан. Сэр Джон, как выяснили испанцы, был не из тех, кого легко отвратить от намеченной цели, и он упорно продолжал свой путь в Агру, где ему предшествовали шпионы. Английский адмирал, столкнувшись однажды с проявлением дурных манер, осторожно приблизился к городу, ожидая очередного отказа. Но на этот раз его встретили со всеми подобающими почестями, как гостя и посла. Будучи принят на частной аудиенции, Хокинс тактично сдержался в отношении своих прежних обид; и, прежде чем успел упомянуть о них, Акбар выразил свое августейшее сожаление о неприятном инциденте и заверил гостя, что уже распорядился наказать провинившихся в Сурате.
Разведывательная система столь высокой эффективности имела первостепенное значение для того, чтобы внушить благоговейный страх народу перед всевидящим оком правителя и его всезнающим разумом. Преступники были сбиты с толку, в то время как мятежники, оппозиционеры и политические заговорщики должны были утихнуть или пострадать в стране, контролируемой тайными агентами, заходящими в каждый дом изо дня в день. Подобная слежка осуществлялась в Индии бригадами мусорщиков, которые, согласно закону, должны были дважды в день входить в жилища и убирать мусор. Таким образом, деловито собирая все, что было отправлено на выброс, они также собирали и мозговой мусор словоохотливого населения.
Здесь, в этом историческом примере, мы обнаруживаем древнеримскую поговорку mens sana in corpore sano — «в здоровом теле здоровый дух», примененную сочетанием санитарной и секретной службы к политическому «телу». Архивы разведывательной системы Моголов, если бы они сохранились до наших дней, могли бы поведать современному психологу даже больше, чем ученому-востоковеду. Многочисленные банальные поступки людей, которые сплетничали с уборщиками, уборщицами и скитающимися рыцарями мусорной тележки, возможно, помогут раскрыть некую тайну человеческого разума, которая все еще является целью научных исследований. И какое же влияние на жизнь его подданных ожидалось от подобного императорского метода дознания? Позволялось ли словоохотливым людям допускать привычную бездеятельность и расточительность? Или же аккуратность и бережливое ведение домашнего хозяйства осуждались в скрытом виде, как симптомы оппозиции существующему положению вещей?
Шпионы-мусорщики являлись собирателями новостей и распространителями сплетен своего времени, и они, по-видимому, посвятили себя, главным образом, сбору всяких грязных мелочей. Как показывает история, военный шпионаж почти всегда был неэффективен или игнорировался и практически неизвестен, как одно из самых древних военных искусств, практикуемых местными князьями Индии. Моголы, несмотря на свое происхождение от Бабура до неукротимого Чингисхана, были не более одарены в этом деле, чем те князья, которых они вытеснили; а их шпионская служба, столь совершенная как инструмент политической полиции, теряла всю эффективность и полезность, когда дело касалось чего-то более воинственного, чем базарный бунт. Говорят, что Аурангзеб, правнук Акбара, потерпел сокрушительное поражение в своей кампании в Декане из-за неверных донесений военной разведки.
И тем не менее самого этого Аурангзеба называли «святым» из-за неустанного шпионажа его мусорщиков и тайной полиции. Однажды случилось так, что рухнула стена, и, хотя никаких действий предпринято не было, до императора дошли вести о случившемся. Трех факиров видели последний раз беседовавшими у стены; вероятно, их изуродованные тела теперь покоились под ее обломками. После чего Аурангзеб отправился совершить объезд города и, добравшись до места происшествия, приказал расчистить обломки стены, а тела, лежащие под ней, забрать и достойно похоронить. И его подданные были поражены тому, что ему было известно о трех погибших, когда сами они этого не знали, и хвалили его за великую мудрость и уважение к мертвым.
Сын этого могольского государя, молодой Шах-Алам, слыл куда менее святым, но ему так же преданно служил личный корпус шпионов. Шпионы императора наблюдали за этим наследником, и агенты наследника уберегали Шах-Алама от отцовской немилости, приглядывая за императором и его агентами. Однажды вечером шпионы Аурангзеба донесли, что Шах-Алам предавался веселью в своем дворце, причем в разгульной компании. Великодушие Аурангзеба не было безграничным, и он крайне не одобрял склонность Шах-Алама к распутству. Немедленно отреагировав на донесение, он приготовился призвать своего заблудшего сына, дабы сделать ему внушение. Но тут вмешались шпионы сына.
Визиту императора, каким бы срочным он ни был, должно приличествовать императорское достоинство — что неспешно само по себе. И как только Аурангзеб собрался нагрянуть к сыну, дабы застать пирующих врасплох, шпионы принца успели предупредить его об отцовском приближении. Они помогли слугам убрать с глаз долой все следы пиршества и бесцеремонно выпроводили девиц. А тем временем Шах-Алам успел привести себя в надлежащий благочестивый вид, так что, когда Аурангзеб ворвался к своему первенцу, там не было ни единой красавицы. Благоразумного молодого принца застали с Кораном в руках.
Глава 14
Отец Жозеф и шпионы кардинала
Некоторые французские аристократы и церковники не желали участвовать в мятежах, но очень немногие отказывали себе в бодрящем увлечении политическими заговорами. Уничтожение феодализма было развлечением всей жизни Людовика XI, но феодальный дух аристократического мятежа не желал погибать. Таким образом, вся власть и полномочия, которые однажды объединятся в великолепии Людовика XIV, следовало собирать по частям достаточно грубыми и не всегда благородными средствами и складывать вместе, словно огромную национальную головоломку, при помощи людей, чья находчивость и терпение, к счастью, были неисчерпаемы.
Арман Жан Дюплесси, кардинал де Ришелье, оказался самым блестящим и успешным из этих созидателей величия Бурбонов. Действительно, о нем говорили, что он совершил слишком много добра, чтобы люди отзывались о нем плохо, и слишком много зла, чтобы заслужить похвалу. И можно без особого предубеждения доказать, что большая часть творимого им зла совершалась по отношению к тем подданным его короля, которые постоянно становились на пути добра, которое он стремился совершить. Имея перед собой надоедливых архиинтриганов, которых следовало уничтожить, опасные распри внутри королевства и могущественных врагов за его пределами, Ришелье — хотя он никогда не слышал о секретной службе — был достаточно проницателен и неразборчив в средствах, чтобы ее изобрести. Если следовать националистической программе Людовика XI, то не будет преувеличением сказать, что кардинал со своей шпионской организацией дал Франции ее первое единство как королевства. Когда еще не было полицейских, судей, солдат, почтовых служащих или даже сборщиков налогов, которые подчинялись бы королю во всех частях его беспокойного королевства, уже существовала сеть шпионов для срочной отправки в Париж точных разведданных. То, что Ришелье был так хорошо информирован, во многом способствовало его разносторонней известности. Те, кто противостоял ему и кто был слеп к его патриотическому величию и административному гению, отчаянно боялись его всеведения.
В этих анналах по левую и правую руку от государственного деятеля в красной мантии стоят две экстраординарные личности. Незаменимой правой рукой Ришелье был его директор секретной службы, спокойный и коварный l'éminence grise — серый кардинал, отец Жозеф дю Трамбле, преданный, виртуозный знаток дела, чья привычка побеждать за счет влиятельных противников стоила ему обещанной награды в виде кардинальской шапочки. По левую руку Ришелье — если только она не скрывается, не маскируется или не задерживается, — мы видим самую злокозненную и романтическую заговорщицу в этом самом раю интриг — Мари де Роган, герцогиню де Люин и де Шеврёз. Многие называли ее «королевой интриг», а сам Ришелье на смертном одре жаловался, что пристрастие Мари к политике значительно сократило его дни.
Если кардинал, который мог править Францией, но никогда не умел полностью обуздать Мари де Роган, выступает нашим лучшим доказательством ее бесконечной способности причинять страдания и нарушать мир, то у нас имеется еще один выдающийся свидетель и жертва — император Фердинанд, чей донос на отца Жозефа дю Трамбле навсегда увековечил тайные заслуги этого талантливого капуцина. Монарх Священной Римской империи жаловался, что «какой-то жалкий монах обезоружил меня своими молитвами и засунул в свой узкий капюшон шесть шляп курфюрстов!». Император хоть и был озлоблен, но запись его сильно преуменьшена с исторической точки зрения. Отец Жозеф, как инструмент Ришелье, достиг гораздо большего. Кардинал Ришелье никогда не допускал, чтобы его преданность церкви как-то мешала его призванию оставаться французом. Он интриговал, чтобы спасти до смерти запуганных князей протестантской Германии, и позднее заключил секретный договор со Львом Севера. Густав Адольф, сопровождаемый дисциплинированной армией шведов, шотландцев и других опытных воинов, вторгся в Германию, высадившись на острове Узедом в Балтийском море напротив устья Одера. Но сокрушительные триумфы имперских войск так напугали протестантские государства, что, как бы охотно они ни приглашали шведского короля рискнуть своей жизнью, троном и военной репутацией, никто из его предполагаемых немецких союзников не осмелился приветствовать нового защитника. Ришелье и отец Жозеф снова убедились в неоспоримых преимуществах того, что они не были протестантами, и продолжили оказывать помощь Густаву на манер олимпийских богов. «Жалкий» капуцин, отец Жозеф, помогал смести с поля боя самого талантливого имперского генерала и все остальное, кроме рассеянных осколков его непобедимой армии.
Генералом был Валленштейн, а его армия насчитывала 100 тысяч человек, которые «не подчинялись никому, кроме своего командира… нанятые по персональному контракту, как это было принято в то время, и поэтому не связанные никакими узами патриотизма». Немецкие католические князья кичились триумфами, которым лично они оказывали лишь неохотную поддержку, боялись высокомерия Валленштейна, его огромного богатства и власти. Они сопротивлялись поборам для его войск и настаивали на том, чтобы он был отстранен от командования. Вояка с безграничными амбициями, сдержанный, мрачный и холодный, он заслужил неприязнь Максимилиана Баварского, второго принца империи, которого поддерживали и другие курфюрсты, и Мадрид. Ришелье, будучи тайным союзником Густава, решил избавиться от самого опасного препятствия, с которым могли столкнуться шведы, «еще одного маленького врага», которого Фердинанд и его придворные считали слабым и смешным. Один лишь Валленштейн понимал, насколько опасен для католического дела шведский король; но католические князья завидовали Валленштейну, и Ришелье послал отца Жозефа дать императору совет и позаботиться о том, чтобы не случилось никаких неприятностей. «Было бы неплохо оказать курфюрстам услугу в этом пустяковом деле, — посоветовал французский агент. — Это поможет гарантировать Римскую корону венгерскому королю, а когда буря утихнет, Валленштейн будет готов вернуться на свое прежнее место».
Фердинанд был не одинок в своих размышлениях о том, что будет делать генерал с тысячами солдат под ружьем, когда ему сообщат об его отставке. Отец Жозеф, возможно, рассчитывал устроить диверсию в империи в виде гражданской войны. Но Фердинанд принял его совет с гораздо большей внешней неохотой, чем он, вероятно, чувствовал на самом деле, и Валленштейн принял посланцев с их неприятными известиями с удивительной любезностью. С достоинством и безмятежностью он удалился в свои обширные феодальные владения, где ему прислуживали шестьдесят пажей, а двенадцать патрулей непрерывно объезжали владения вокруг его дворца, «чтобы держать любое беспокойство как можно дальше». С его отставкой большая часть его армии исчезла с поля боя, и многие ветераны встали под протестантское знамя Густава Адольфа. А как же отец Жозеф? Неужели он спокойно вернулся к Ришелье и описал свой удачный ход? Да, в свое время, но только когда довел все до конца; ибо капуцин прежде озаботился тем, чтобы Фердинанд потерпел еще одну неудачу, провалив выборы венгерского короля.
Удар дипломатической секретной службы в виде унижения и отставки Валленштейна, исчезновения его армии и вербовки части его лучших войск на службу шведскому королю ставит его «в один ряд с драгоценностями короны изощренных интриг». Один известный военный критик и историк писал: «Трудно переоценить то влияние, которое это колоссальное ослабление имперской армии оказало на судьбы войны и Европы, позволив шведскому королю укрепить свои позиции в Германии и расширить базу для далекоидущих операций следующего года». Великий кардинал, убежденный в том, что интересы Франции требуют протестантского противовеса в Германии, сделал больше, чем просто побудил Густава вступить в ужасную борьбу, вылившуюся в Тридцатилетнюю войну. Он предоставил помощь в виде тайной экспедиции, которая окопалась на стороне императорского трона и победила в том, что было равносильно долгой и трудной кампании — избавилась от Валленштейна и основной части его армии.
Говорят, что многие из лучших агентов кардинала были англичанами. Он находил их бесстрашными, непредубежденными и в целом надежными; и, как у Уолсингема, они незаметно жили в большинстве столиц и ключевых городах континента. Их имена неизвестны, как и обещанные Ришелье награды. Известно, что отца Жозефа заверили в том, что он будет назначен кардиналом, но сильная оппозиция Испании удержала папу Урбана VIII от объявления о его повышении. Много лет спустя Мазарини счел нужным вознаградить своего самого полезного шпиона Ондедея, назначив его епископом Фрежюса; и по поводу назначения столь печально известного интригана на высокий церковный пост поднялся немалый шум. Только с помощью многочисленных частных уговоров Мазарини смог убедить папу, что это назначение должно быть подтверждено.
Мазарини никогда не был лидером и государственным деятелем, каковым показал себя Ришелье; и в Ондедее с его наемниками он не обрел ни отца Жозефа, ни системы шпионажа в целом, равной системе Ришелье. Там, где последний кардинал разрушил заговор Сен-Мара, напугал Гастона Орлеанского, брата короля, и сохранил целостность Франции, Мазарини лучше всего пользовался услугами шпионов, избегая Бофора и других первоклассных убийц. Ловко похитив английского агента Монтегю, секретная служба Ришелье взяла верх над Бекингемом и великой коалицией. Мари де Роган поощряла внимание Бекингема к королеве, и в результате ослепительному Джорджу Вильерсу, фавориту короля Карла I, было запрещено возвращаться во Францию. С присущим ему высокомерием Бекингем предлагал теперь вернуться с мощной армией. Три эскадры, каждая из которых насчитывала 10 тысяч человек, должны были нанести удар по Ла-Рошели, Гиени и Нормандии; после высадки эти части должны были, соответственно, удерживать устья Гаронны, Луары и Сены. Лотарингия должна была напасть с севера, Савойя — с юга; а Мари предстояло завербовать своего родственника, Анри, герцога де Рогана, вождя гугенотов. Однако несколько агентов кардинала схватили Монтегю и доставили его в Бастилию. По сравнению с таким памятным триумфом, шпионам Мазарини оставалось только ковылять в войнах Фронды.
У Монтегю отобрали все бумаги, и Ришелье вместе с отцом Жозефом принялись изучать их. Это было в 1628 году, и, казалось, половина Европы сливалась в единой грозной атаке на властного французского кардинала. В этом участвовала Венеция, а голландцы флиртовали с Англией, Лотарингией, Савойей и гугенотами. Даже от императора ожидалось, что он окажет помощь Германии. При дворе в заговоре участвовали королева и граф де Суассон. Но бумаги Монтегю внесли свой огромный вклад. Как призналась потом королева, она смертельно испугалась, тогда как Мари де Роган, «королева интриг», бежала в Испанию — ей помогали все встречные мужчины, поскольку она очаровала их всех, — и наконец перешла границу в странном мужском обличье, в светловолосом парике, но с темным цыганским загаром на коже. Гораздо более талантливой она была в заговорах и совращении, которые сослужили ей добрую службу при бегстве.
Королева не пострадала, но ее личный шпион, Ла Порт, отправился в Бастилию, где ему удалось сохранить открытыми свои линии связи, передавая секретные сообщения через полы и потолки двух ярусов камер. Мазарини столкнулся, главным образом, с беспечной внутренней оппозицией, но именно превосходная французская и иностранная оппозиция его непомерного потока врагов сделала секретную службу Ришелье непобедимой. Пришло время, когда все игроки состарились, и даже Мари де Роган смогла стать союзницей отца Жозефа. Ришелье хотел, чтобы эта интригующая ведьма находилась там, где он мог бы наблюдать за ней, и поэтому лично организовал ее прощение и возвращение во Францию в общество королевы, чьим самым близким другом она прежде была. Считается, что сам Ришелье попал под чары Мари в 1631 году, когда два знаменитых противника объединились против королевы-матери, Марии Медичи.
Во времена малолетства Людовика XIV итальянский кардинал, преемник Ришелье, также имел дело с секретной службой, относящейся к королеве-матери, но не противостоящей ей. Прекрасная Анна Австрийская, о которой Бекингем сохранил лишь воспоминания, в жизни Мазарини оставалась вдовствующей королевой. Они переписывались, словно тайные любовники, коими их считали многие современники, и все их бесчисленные нежные послания, смешивавшие государственные дела с самыми возвышенными любезностями, писались шифром — очаровательное изобретение, которое, как полагают, было придумано скорее королевой, чем кардиналом.
Глава 15
Шпионаж и военные почести
Тайному военному агенту доставалось не меньше, чем профессиональному солдату, поскольку за время яростных и воинственных столетий ведению войны было позволено выродиться из развлекательного и прибыльного джентльменского спорта в отвратительное национальное предприятие, причем даже его немногочисленная выгода и государственные доходы подлежали публичному учету. Когда-то давно существовали галантные стандарты рыцарства в сочетании с выкупом пленных, которые могли позволить себе заплатить разграблением городов и частыми увольнениями с грабежами и мародерством. От шпионов прежних времен не ожидали участия в рыцарском торге по выкупу пленников; их никогда не заставляли бросать все дела, как это вынуждены делать солдаты, ради военного грабежа. Но они не так сильно страдали от тех ужасов войны — увечий, голода, грязи, болезней, отравления газом, — которым стали подвержены теперь.
Среди азиатов, как мы уже видели, коварное искусство военной секретной службы, по-видимому, всегда считалось более общепринятым и близким по духу, поскольку великие военачальники Азии имели благоразумную склонность действовать на основании выводов своих собственных агентов. Однако в Западной Европе эпоха рыцарства привела к тому, что шпионаж приобрел дурную славу, и благородные военачальники с презрением пользовались слежкой за противником с одной лишь грубой целью — выяснить, какой силы и опасности противостояние их ждет. Знаменитый шевалье де Баярд приказал казнить военнопленных за то, что те, будучи мушкетерами, были пойманы при эксперименте с этой импортной мерзостью — порохом. И шпионов, видимо, первый раз осудили по сходному обвинению — потому, что они оказались шпионами, а не за то, что были врагами, способными держать в руках оружие.
В XVI веке такое отношение к шпионам, по крайней мере к военным, несколько смягчилось. Во Франции, например, все шпионы напрямую подчинялись верховному констеблю и «действительно пользовались определенным уважением». Это видно из известного анекдота о герцоге д'Эперноне, стойком ветеране и едва ли не одном из величайших полководцев своего времени. Ему представили человека, которого обвинили в том, что он вел себя подозрительно. Герцог приказал его обыскать, после чего пришел к выводу, что это шпион. «Черт бы меня побрал, если я не подумал, что ты всего лишь вор, — сказал д'Эпернон. — Мне следовало бы пороть тебя до тех пор, пока ты не закружишься, как волчок. Но теперь я вижу, что ты действительно честный шпион. Вот тебе два золотых. Убирайся — и скажи тем, кто тебя послал, что когда мы встретимся с ними, то их песенка будет спета».
В войнах той жестокой религиозной эпохи являлось обычным делом поощрять быструю и даже трусливую капитуляцию путем повешения самых храбрых защитников городов и крепостей, которым все же не удалось выдержать осаду. Тот самый д'Эпернон, захватив Антиб с его савойским гарнизоном, повесил двадцать два защитника города, а остальных отправил на галеры. «Маленький город Монтру» был взят и видел, как «четырнадцать его капитанов повесили, более пятидесяти солдат задушили, а пятьсот отправили на галеры». Если победоносные военачальники осмеливались демонстрировать такую не рыцарскую враждебность, то опасности, которым подвергался шпион, обычно превосходили все эти ужасы.
Голландский плотник, обронивший свои депеши
В конфликте, еще более безумно жестоком, чем религиозные войны Франции и Германии, памятная осада Алкмара в 1573 году была выдержана с помощью хитрости, которая добавляет имя Питера ван дер Мея в анналы секретной службы. Питер, плотник и патриот, внес свой гениальный и героический вклад в защиту голландских свобод. «Если я возьму Алкмар, то не оставлю в живых ни одного живого существа; нож будет приставлен к каждому горлу». Так писал испанский командующий Альба Филиппу II, который охотно соглашался, что веревка или нож — идеальное святое украшение для горла его протестантских подданных. И все же когда «разоренный и опустошенный Харлем, как пророческий призрак их собственной неминуемой судьбы, предстал перед их глазами, горстка людей, запершихся в Алкмаре», приготовилась встретить нападение испанских ветеранов Альбы. «Их главной надеждой оставалось благосклонное море. Огромные шлюзы назывались Зип и находились всего в нескольких милях отсюда. Открыв их и пробив несколько дамб, можно было попытаться заставить океан сражаться на их стороне. Чтобы добиться такого результата, требовалось согласие жителей, ибо уничтожения всех сельскохозяйственных культур было бы не избежать». Однако враги так плотно обложили Алкмар, «что осмелиться выйти из города было смертельно опасно, и поэтому было трудно найти посланника для подобной опасной миссии».
Мотли описывает, как Питер ван дер Мей добровольно вызвался на эту авантюру и как храбро и умело он выполнял свои обязанности импровизированного секретного агента. В результате губернатор Соной «открыл многие дамбы», так что земля вблизи лагеря испанцев «превращалась в болото».
Плотник-посланец вернулся с депешами, содержавшими красноречивое обещание Вильгельма Молчаливого затопить всю местность и утопить испанскую армию. Голландские посевы и скот погибли бы вместе с врагом, но Альба не хотел подвергать бюргеров такому экономическому испытанию. И вот «крепкие люди Алкмара, ликуя и издеваясь, смотрели, как испанцы сворачивают лагерь». Среди них стоял и Питер ван дер Мей. Возвращаясь в город, он умудрился потерять свои драгоценные депеши, так что их прочитал не Алкмар, а Альба. Заболоченная земля, наводнение, которым угрожал принц Оранский, хитрость с потерянными депешами сыграли решающую роль в успехе его секретной экспедиции.
Такого рода военная «секретная служба» — периодическое и импровизированное использование шпионов и тайных эмиссаров — продолжалась на протяжении всей Тридцатилетней войны, Гражданской войны в Англии и всех последующих конфликтов вплоть до XVIII века. Политический шпионаж сэра Фрэнсиса Уолсингема, кардинала Ришелье или Мазарини был поразительно развит, «современен» и почти так же эффективен и поэтому на столетие опережал свой военный аналог. Во время Тридцатилетней войны изобретательный ум Густава Адольфа изобрел примитивную дымовую завесу, которая ждала своего научного и тактического развития вплоть до мировой войны. На знаменитой переправе через реку Лех, поджигая сырую солому, шведский король создал облако дыма, которое скрыло проход его пехоты. Но несмотря на это — разгром имперцев под командованием графа фон Тилли у реки Лех считался тактическим шедевром Густава — и другие превосходные военные новшества, он, видимо, пренебрегал и не старался организовывать или совершенствовать методы шпионажа своего времени. Будучи молодым королем, путешествуя инкогнито под именем капитана Гарса, он посетил Германию и познакомился с ее народом и самой страной, в которой ему предстояло вести свои самые знаменитые кампании; но эти путешествия вряд ли можно назвать королевским ученичеством в духе Митридата или продуманной программой шпионажа и рекогносцировки по образцу Альфреда Великого.
Столь же удивительный недостаток изобретательской деятельности секретной службы наблюдался и в карьере самого талантливого конкурента Густава — Альбрехта Венцеля Эусебиуса фон Вальдштейна, больше известно нам по имени Валленштейн. Этот чех-протестант, «бич князей и солдатский кумир», в Тридцатилетней войне придал лагерю имперцев особый отпечаток своего военного гения. Он был провозглашен герцогом Фридландским, Саганским и Мекленбургским, с правом чеканки монет и выдачи дворянских патентов. И похоже, что именно он начал применять военную маскировку; но хотя его таланты принесли ему, человеку скромного происхождения, несравненное богатство и власть, он в конечном итоге пал жертвой интриг и так никогда и не овладел мастерством политического заговора.
Вдохновившись изобретением маскировки, Валленштейн укрепил плацдарм на Эльбе, где его атаковал граф Мансфельд, «один из самых замечательных солдат удачи». Будучи отбитым, Мансфельд приготовился возобновить свою атаку; и Валленштейн, узнав об этом — возможно, от шпиона, — приказал «завесить мост парусами, под прикрытием которых незаметно провел всю свою армию и напал на Мансфельда, который был разбит и потерял при этом около девяти тысяч человек». В свою бытность честолюбивым юношей, Валленштейн намеревался завоевать богатую вдову, которая была на много лет старше его, и так успешно маскировал корыстолюбивый характер своих благородных намерений, что находившаяся без ума от него зрелая наследница дала ему любовное зелье. Неумело состряпанное, оно вызвало у Валленштейна опасную болезнь, едва не сведшую его в могилу. Так что такой искусный охотник за удачей был просто обязан изобрести камуфляж.
Если Валленштейн и пренебрегал большинством преимуществ, которые другие извлекали из политического шпионажа и военных систем разведки своего времени, то объяснение этому, вероятно, можно найти в любопытной склонности великого полководца к астрологическим предсказаниям судьбы. Зачем нанимать шпионов и предателей, если есть возможность посоветоваться со звездами? У Валленштейна имелась полная космическая шпионская служба в лице Джованни Сени, личного астролога, который, кажется, был крайне прямолинеен, когда вещал о вечных небесных истинах. Говорят, что Сени предсказал тот самый час, когда капитан Деверё вонзит свою убийственную алебарду, а Валленштейн, с покорностью истинно верующего, даже не обнажая шпаги, получит гнусный удар исторической неблагодарности.
«Заговор» на 20 миллионов флоринов
Почему убили самого блестящего из имперских генералов? Император Фердинанд II завидовал его успехам и могуществу и был безмерно обязан ему за военные заслуги; но также Фердинанд был обязан Валленштейну более ощутимым долгом, который вырос до астрономических цифр — 20 миллионов флоринов. Различные переговоры и интриги, завершившиеся убийством Валленштейна, слишком многочисленны и запутанны, чтобы проследить их здесь, но основные маневры против него со стороны его врагов из императорского двора можно рассмотреть вкратце. Валленштейн потерпел сокрушительное поражение при Лютцене (1632), потеряв артиллерию и обоз. И все же это поражение вызвало всеобщее имперское ликование. Te Deum — «Тебя, Бога, хвалим» — пели во всех римско-католических странах, ибо ценой победы протестантов была смерть Густава Адольфа, короля Швеции. Валленштейн вышел на поле боя весной 1633 года с великолепно оснащенной армией в 40 тысяч человек и, «с устранением его великого соперника», должен был сокрушить сопротивление. Вместо этого этот необыкновенный человек преобразился в очередной раз и вступил «в свою последнюю и самую великую роль — роль отца германского единства. Переговоры с саксонцами были его первым шагом, но, помимо этого, его намерения остаются одной из загадок истории».
Однако имперские шпионы и агенты церкви не считали их загадкой; любой слух и инсинуация становились предметом срочного донесения, и шквал этих предупреждений и обличений отрезал императора Фердинанда от той малой доли истины, которая ему требовалась. Поговаривали, будто Валленштейн намеревался присоединиться к саксонцам и навязать императору мир. Тогда иезуитов изгнали бы из империи, протестантам гарантировали бы свободу вероисповедания и возвратили бы их конфискованную собственность. Теперь известно, что саксонский командующий, Арнгейм, обратился к Оксеншерну, великому канцлеру Швеции, с предложением, которое, по его словам, исходило от Валленштейна. Но не существует никаких записей, подтверждающих участие Валленштейна в переговорах, тогда как Ришелье считал, что в лице Арнгейма «римский двор потерял самого совершенного иезуита, который когда-либо жил». Более того, именно в это время Валленштейн, в качестве «предварительного условия мира», настаивал на выдворении шведов из Германии, тогда как агенты Ришелье пытались подкупить Валленштейна такими заманчивыми обещаниями, как корона Богемии и миллион ливров в год, если он присоединится к Франции против императора.
Валленштейн, помимо своих личных амбиций, имел все причины для недовольства на почве низменной неблагодарности, политических помех и церковного вмешательства, чтобы побудить его перейти на другую сторону, но никаких убедительных доказательств ни его предательских интриг, ни намерений обнаружено не было. Открытое стремление к миру и религиозной терпимости умножало число его недоброжелателей при дворе, тогда как его меры по усилению дисциплины и обузданию грабежей вызывали недовольство многих солдат удачи — подчиненных ему офицеров. После завершения своего «военного шедевра», победы при Штайнау, которая вынудила графа Турна и шведскую армию сдаться, Валленштейн предоставил своим протестантским противникам великодушные условия капитуляции, которыми его враги ловко воспользовались в гиперболизированной степени. Следуя успеху у Штайнау, он фактически приблизился к тому, чтобы «отрезать шведов от Балтики», когда та мистическая смесь из благопристойности и интриганства, которая управляла всем и всеми в Вене, изобрела способ расстроить планы своего противника, и Валленштейна отозвали защищать Баварию. Вскоре после этого Фердинанд, продолжая вести с ним подчеркнуто любезную переписку, решил еще раз избавиться от самого грозного солдата Европы.
Император был — по крайней мере, частично — введен в заблуждение алчной кликой итальянцев, испанцев и баварцев. Валленштейн никогда не стеснялся выказывать свое презрение к этим чиновникам, а особенно неприятны ему были итальянцы. Он характеризовал их не лучше, чем разбойников, с минимумом храбрости и военных способностей. И теперь они охотно присоединились к остальным в усилении опасений Фердинанда до такой степени мелодраматичности, что в январе 1634 года он дал генералам Пикколомини и Галласу «секретное поручение отстранить Валленштейна от командования» и провозгласить его преступником, «которого следует взять живым или мертвым!».
В исполнении этого беспрецедентного приказа таилась опасность. Валленштейн был знаменит, победоносен и все еще «стоял во главе огромной и преданной армии». Но Пикколомини и Галласа подстегнуло к этому опасному шагу обещание разделить его необычайно богатые владения. «Доля» императора Фердинанда была бы, конечно, своевременной отменой всего лишь задолженности в 20 миллионов флоринов. По-видимому, слухи о подлом заговоре достигли Валленштейна, который был слишком богат и влиятелен, чтобы не иметь нескольких друзей или агентов, притаившихся в Вене; после этого он созвал всех своих офицеров и, «подписав с ними совместное заявление о своей „полной преданности императору“», назначил двух адъютантов, которые должны были ехать в Вену с изъявлением его собственной полной покорности. Он сообщал Фердинанду, что готов сложить с себя командование и явиться в любое время и в любое место, чтобы ответить на все выдвинутые против него обвинения. Но это обезоруживающее предложение так и не дошло до императора. Патрули Пикколомини перехватили обоих курьеров; и когда Валленштейну вскоре сообщили, что в Праге его объявили вне закона, он осознал, что ему грозит серьезная опасность и что его враги одержали сокрушительную победу.
Ему оставалось только одно убежище. Он получал много лестных приглашений от кардинала Ришелье и теперь, в крайней опасности, обратился к тем самым людям, которые противостояли ему как главному имперскому генералу. Но первый же призыв о помощи, который он послал герцогу Веймарскому, был ошибочно принят за уловку — и это обстоятельство, как компетентно предположили его защитники, скорее дискредитирует утверждение Вены о существовании хорошо организованного «заговора Валленштейна» с целью предать католическое дело и перейти на сторону противника. Взяв с собой лишь небольшой эскорт, Валленштейн отправился в пограничную крепость Эгер, откуда намеревался отправиться к месту встречи, предложенному эмиссаром Веймара. У Эгера имелось два шотландских солдата удачи, полковник Гордон и майор Лесли; и когда Валленштейн разоблачил последний триумф неблагодарности императора, оба офицера согласились сопровождать его.
Однако эскорт Валленштейна возглавлял полковник Уолтер Батлер — славное имя, которое в дальнейшем будет запятнано известным партизаном пограничных территорий в американской вой не за независимость, — и этот интриган-ирландец, добровольно вызвавшийся защищать своего командира, тем временем послал своего капеллана к генералу Пикколомини, дабы ознакомить его с маршрутом бегства Валленштейна. Батлер, теперь уже не только шпион, но и Иуда, показал Гордону и Лесли письменные приказы Пикколомини, которые ухитрился доставить агент-капеллан; после чего все трое поклялись сделать все возможное, чтобы угодить итальянцу и императору. В это дополнение к придворному заговору против Валленштейна Батлер ввел еще семь храбрых воинов, «пятерых ирландцев и двоих испанцев». Сторонников человека, которого намеревались убить, пригласили на следующий вечер присоединиться к Гордону за ужином в цитадели. Там их заперли и у каждой двери поставили стражу, но они даже не подозревали о своем бедственном положении, пока не подали десерт и не отпустили лакеев. Затем по данному сигналу восемнадцать драгун выскочили из комнат, примыкающих к столовой, и перебили безоружных гостей.
Тут же состоялся совет, на котором Гордон, как говорят, просил проявить милосердие. Батлер отклонил его просьбу. Затем Батлер с капитаном Деверё и шестью ирландскими драгунами вторгся в покои Валленштейна. Сам Батлер ждал внизу. Астролог Сени только что был отпущен на ночь после того, как предупредил своего главного и пылкого сторонника, что планеты «предвещают надвигающуюся опасность». Деверё, словно посланец бога Марса, ворвался в спальню, и Валленштейн, разбуженный внезапной суматохой, вскочил и, отвернувшись от окна, столкнулся с ним лицом к лицу. Не оказывая никакого сопротивления, не произнеся ни мольбы, ни слова молитвы, великий чех раскрыл свои объятия для удара, и алебарда Деверё сразила его.
Фердинанд и его алчные приспешники, продолжая мародерствовать, временами останавливались, чтобы придумать и приукрасить свой рассказ о страшном «заговоре» Валленштейна против церкви и государства. Он вел переговоры с Густавом, он «не только нанимал протестантов в свою армию, но и позволил им свободно исповедовать свою религию и владеть имуществом». Его великодушное отношение к врагам и «еретикам», весь его несвоевременный дух веротерпимости было правдой; но все остальные обвинения оказались самой подлой фальсификацией — и все же в них верили даже немецкие историки, пока, всего лишь немногим более ста лет назад, доктор Форстер не получил доступ к архивам Вены. Когда Фридрих Великий спросил Иосифа II, как «на самом деле обстояло дело с этой историей о Валленштейне», австриец уклончиво ответил, что он «не может сомневаться в честности» своего предка. В течение двухсот лет дом Габсбургов, таким образом, твердо поддерживал веру как в имперский вымысел, так и esprit de corps — круговую поруку.
Знаменитые поборники военного шпионажа
Поскольку Валленштейн даже не пытался прислушаться к предостережениям Сени, которого он нанял, с которым советовался и которому доверял как верному помощнику, нет нужды доказывать, что эффективный шпионаж или армейская секретная служба спасли бы его от тайных заговоров его врагов. Шпионская и контрразведывательная организация другого мастера военного ремесла XVII века, Оливера Кромвеля, оказалась чрезвычайно эффективна в предупреждении покушений — так же, как и секретные службы Ришелье и его преемника, кардинала Мазарини. Эти системы, как и система преемника кардиналов, Лувуа, талантливого военного министра Людовика XIV, изложены в других произведениях. Итак, описывая почти застывший прогресс военной секретной службы в борьбе с ее более предприимчивыми политическими и дипломатическими соперниками, мы, наконец, приходим к четырем ярким звездам на военном небосклоне, которые — каждый по-своему и в разной степени — внесли свой вклад в профессиональное использование шпионов во время войны.
Поделиться книгой: