Помоги проекту - поделись книгой:
Консультация началась. Психолог – бесконечно милая блондинка Лидия Литвин. Москвичка.
Мы много говорили, много обсуждали. Как это обычно бывает, она держалась нейтрально, но была очень сердечной и свою точку зрения не навязывала. Лишь одно она заметила в самом конце нашего разговора:
–Знаете что, Маша? Я была на вашем месте. Четыре года назад я тоже выбрала фетоцид. Мой мальчик пробыл со мной только 23 недели. Немного позже я смогла снова забеременеть. Через год после моего первого сына родился здоровый и живой – его младший брат.
Я вздохнула и сказала, что больше детей мы, вообще-то, не хотели, что Гретхен станет нашим последним ребёнком. Лидия участливо кивнула и сказала, что это всё правильно и выбор обоснован и верен в нашей ситуации. Она дала мне пару советов, мы попрощались. Дату новой консультации пока не назначали, но договорились оставаться на связи.
Суббота, 25 августа 2018 года.
Есть в моей голове такое особенное и для меня самой негласное правило – не думать заранее о том, что может причинять боль. Я сейчас стараюсь не думать о тридцатом числе, но память постоянно делает мне такую медвежью услугу и подбрасывает, и подбрасывает мне напоминания…
Чашка кофе, которого я налила себе до самых краёв, пролилась от того, что Мишка сиганул прыжком молодого гепарда прямо мне на колени, когда я только села и еще не поставила её на стол.
–Осторожно, котик! Ты заденешь мой живот, там сестричка… – начала по привычке я и осеклась… Он уже не сделает ей хуже, чем сделаем ей мы – меньше, чем через неделю. Но Гретхен с ответ легко толкнула меня изнутри. Я старалась сохранять максимальное спокойствие.
Пришли на электронную почту несколько писем из лабораторий. В текстах был разобран диагноз и прогнозы и они нас с Сеней совершенно убедили в правильности принятого решения. Но дома были дети и мы к полудню оставили их на попечение бабушки, а сами пошли бродить по городу. Сеня впервые за долгое время даже закурил. Впрочем, и он вопросительно посмотрел на меня: можно ли?
–Кури, конечно… мне больше не вредно… устало ответила я.
Он с сигаретой в пальцах аккуратно взял меня за талию и приподнял над землей.
–Ты хорошо держишься. Я не смог бы так…
–У меня нет выбора, Сень… Знаешь, я говорила вчера с психологом из Москвы. Она посоветовала написать письмо Гретхен.
–И ты будешь это делать? Я имею в виду, ты хочешь потратить время на это?
–Всё, что бы я сейчас не делала – это трата времени, – вздохнула я. – Мы с тобой оба знаем, что время засасывает нас, как воронка и несёт навстречу беспощадному тридцатому августа… Но я подумала вот, о чем… я напишу письмо, да, но не только его. Я хочу попробовать сделать фотографии о том, что я думаю и чувствую в данный момент. Сфотографировать эту боль – да и не только боль, заморозить в моменте. Снять хорошие и плохие – разные мгновения, а когда после… после станет совсем срывать крышу, я смогу посмотреть на них и о чем-нибудь вспомнить… Поэтому когда мы вернемся обратно, я возьму фотоаппарат.
–Хорошая идея, но это твое профессиональное, да?
–Профессионально я фотографирую совершенно другие вещи. Как могут фотографии пирогов и салатов стоять даже близко с… я даже не знаю… я хочу просто снимать, называй это странным, называй это, как угодно, но если я не смогу сейчас хотя бы делать кадры – я взорвусь. И ещё – я, вообще-то веду дневник…
Тут муж узнал об этом самом дневнике, хотя, конечно, он понятия не имеет, в каком формате я его веду – пишу ли от руки или набираю на компьютере… Но на самом деле здесь нет правильного варианта – я пишу от руки, чтобы потом набрать на компьютере и сделать из этого книгу памяти нашей дочери. Книгу памяти. Если хватит сил. Сейчас я проживаю сплошной чёрный кошмар, такой, который мне никогда даже не снился. Мне всегда казалось, что больные дети рождаются у кого-то другого, а у нас-то уже есть двое здоровых, значит, это не может быть нашей реальностью. Увы. Может.
Мы возвращаемся домой. По счастью, и София Михайловна, и мальчишки тоже как раз вернулись. Мишка шлепает босыми ногами по полу и обнимает мои коленки: „Мама!“ Они – вот они, рядом, живые, здоровые и тёплые, их можно потрогать рукой, почувствовать, обнять… невольная слеза катится по моей щеке, хотя я обещала себе не плакать в присутствии мальчишек.
Воскресенье, 26 августа 2018 года, осталось 4 дня.
Не хочу никого видеть. Гретхен почти не чувствую, она затихла и сегодня за день шевелилась, может, раза два-три.
Я снимаю, как и собиралась. Пошла в парк перед домом, в котором мы гуляли с младенцем Мишкой в какой-то забытой счастливой (будто бы прошлой) жизни со здоровыми малышами и единственной проблемой – прорезыванием зубок… В парке я немного снимала – листья, тени и блики на воде пруда. Свой живот. Своё отражение в витрине кондитерской. Эти снимки я еще обработаю, они станут черно-белыми (цвета мне сейчас не хочется) – это мой прощальный фотоальбом для дочери. Тот мир, который она никогда не увидит. Это звучит пафосно, конечно. А я вся протестую внутри, но факты… факты… Я снова читала о нашем диагнозе. Нет, мы не можем позволить малышке страдать – пусть она лучше уйдет, так и не узнав, что такое боль… или – узнав? Может быть, ей уже сейчас больно?
Когда-нибудь я перечитаю этот дневник и скажу сама себе, что поступила правильно. Но пока… пока… нет. И это мучительно.
Я сейчас ношу свои „счастливые платья“, которые носила, когда была беременна Мишкой. В них хорошо помещается живот. Погода умеренно-теплая и значит, дохожу в них до того дня. До того дня.
Я сейчас стараюсь быть одна, хотя порой хочется компании и компания эта – не Сеня. Завтра вечером встречусь с Яной. Я не знаю, зачем, но мне нужно поговорить с кем-то, кто ещё не в курсе нашей ситуации.
Понедельник, 27 августа 2018 года, осталось 3 дня.
Осталось 3 дня и это стучит в висках с самого утра. Три. Это два и еще один. А завтра уже станет просто два, а потом один… время просачивается куда-то, катастрофически убывает, как воздух. Как будто мне с каждым днём всё сильнее зашнуровывают горло. И нечем дышать… Сегодня у нас с Сеней днем видео-конференция с врачем из М., который будет через три дня проводить всё вот это… Назначено на час дня. Видео – это чтобы нам лишний раз не мотаться, путь неблизкий.
Этот тип мне сразу не понравился. Доктор Вебер. Говорит будто бы сочувственно, но слышно, что мы для него – лишь рабочий материал. Ну да, мы и есть материал, часть его работы… Он её сам себе выбрал… впрочем, если не этот доктор, то какой-нибудь другой. Так надо, увы…
Обсудили с ним, какие могли бы быть альтернативы, но что-то чем дальше, тем страшнее, так что оставим всё, как решили раньше. Я спросила еще раз о нашей патологии, о нашем диагнозе и прогнозах. Пожимает плечами – вы можете опросить всех медиков в стране, но результат анализа от этого не изменится и на узи не станет вдруг „всё хорошо“. Он знает, конечно. Знает, о чем говорит. Но как перестать в глубине души надеяться? Это глупое качество моего характера.
Он говорит, нам надо лечь в клинику уже после обеда двадцать девятого числа. Еще одно обследование проведут; конечно же, узи, куда без него – и дадут поспать, потому что – и тут он многозначительно выдержал паузу – мне нужны будут силы.
Доктор, а как быть, если я уже с пятнадцатого числа не могу нормально спать? -Вам вколют снотворное – вам и плоду это уже не повредит.
Какой неприятный тип…
Уже не повредит. Не повредит. Уже.
Вечером к нам пришла Яна. У неё дочки – ровесницы Гриши, двойняшки. Дети весело унеслись в Гришкино логово и оттуда слышно взвизгивание, крики и возня. Миша приклеился к моей ноге и начал засыпать. Беру на руки, он сонный, сладко пахнет – ещё совсем малыш. Ну куда ему быть старшим братом, ему самому нужна забота и ласка…
Делаю фото Мишки у меня на руках, делаю фото нас с Яной на диване. Яна хорошая, она пытается меня подбадривать, принесла вкусностей, но мне ничего не хочется, кусок в горло не лезет. И она сама что-то рассказывает и уплетает эти полезные самодельные конфеты с курагой и кокосом. Мишке тоже перепала одна, а вот Гриша с девочками, возможно, застанет уже одни только кокосовые стружки на тарелке… Вдруг – улыбаюсь. Как не улыбаться, когда сейчас, в настоящий момент, всё хорошо. Теплый медвежонок Мишка уже спит, уткнувшись в мое плечо.
Хорошо, да не очень. Осталось почти два дня. И часы на стене тикают, как будто с каждым шагом стрелки – всё громче…
Вторник, 28 августа 2018 года, осталось 2 дня.
У меня совершенно дикое и неуместное дело – собрать сумку на два дня. Надо же будет в чём-то быть в клинике. Складываю Сене футболки – приличное старье, которое он уже пару лет не носил. Выбросит потом, чтобы не было даже воспоминаний. Себе… что себе? Неуверенно достаю платье, в котором долго ходила в беременность Мишкой два года назад – бежевое с птицами… нет, нет, точно не его! И не это оранжевое, моё любимое – оно было на мне в день, когда Мишка появился на свет. Это – счастливое платье. Я же его потом носить не смогу…
Как мне выбрать эту чертову одежду, одежду, которая будет на мне, когда мой ребенок умрёт? Задача, непосильная для меня сейчас. Я открываю шкаф на своей половине и долго невидящим взглядом смотрю внутрь. Яркие и повседневные, для беременностей и просто вещи моего обычного размера… Выбираю серые легинсы и длинную тёмно-серую футболку с невнятным черным рисунком, которую мне отдали знакомые и которую я никогда не носила, потому что не люблю серый цвет. Совсем нелюбимые вещи тоже брать не решаюсь – потому что при всей чудовищности того, что произойдет, я не хочу чувствовать себя некомфортно еще и из-за раздражающей одежды. Ехать решаю в обычном сарафане, он универсальный. А переодеться после родов? Моя голова соображает всё хуже. Я не понимаю, какие мне нужны вещи с собой… вещи для уже-не-беременных? Я беру какие-то спортивные брюки с эластичным поясом и длинную спортивную футболку. Футболку теперь уже бирюзового цвета. Как же так? – спрашиваю я сама себя, – У тебя ребёнок через два дня умрёт, а ты думаешь, какие тряпки взять с собой… как мелко…
Пакую принадлежности для личной гигиены. И еще какие-то мелочи. И я ненавижу эту синюю спортивную сумку, в которой сейчас сконцентрированы следующие дни. И попутно я прошу Гретхен: „Уйди сама, уйди сейчас, уйди, пожалуйста…“, но она снова толкает меня в районе пупка и всё, что я могу – это лишь глубоко вздохнуть. Да и то – больно. Слёзы у меня уже закончились. Осталась лишь тупая игольная боль в сердце…
Среда, 29 августа 2018 года. Остался 1 день.
Завтра.
Какая идиотская, какая страшная вещь в моем случае – надежда! Которая перечёркивает все факты, которая не гаснет, а в кромешной тьме, сгустившейся вокруг меня, мерцает, будто недобитая лампочка в тёмном переходе.
Ночью мне снилось невозможное. Мы приезжаем в М. На узи – доктор Вебер, но не такой, как на видео-конференции и даже выглядит совсем иначе. Он сыпет добродушными шутками и показывает на мониторе: „Вот, смотрите, всё у вашей дочери нормально, она развивается по срокам. Ножки – вот, ручки – вот; всё, как надо. Вот голова; всё здоровое, всё у вас вообще отлично. А что прошлые разы параметры плохие были – так это просто врачи некомпетентные, не рассмотрели, как следует. Мне очень жаль, что они вас так напугали. Можете пожаловаться на них, если хотите… Ребёнок просто небольшой, но и такое бывает – ведь и вы невысокого роста… Вставайте. Вот ваш материнский паспорт. В следующий раз на приём – через неделю для контроля, договоритесь в вашим гинекологом о дате.
Мы с Сенькой смотрим друг на друга и смеёмся.
–А…! – говорит Сеня и удивленно чешет затылок, а затем улыбается мне, – значит, по старому плану! А я ведь чувствовал, что всё не так плохо…
–Она родится! Родится! Она родится в декабре! – я готова петь, танцевать и кричать от счастья… и тут я просыпаюсь…
Мой материнский паспорт – первое, что бросается мне в глаза. Маленькая книжечка, которую я, уже приняв окончательно свою незапланированную (о, почему я так называла ее сначала!?) беременность, обернула в красивую обложку с нарисованным на ней оленёнком. Я решила, что сегодня обязательно снова наделаю кадров и может быть даже сниму кадры о чем-то хорошем, потому что со дна, на котором я нахожусь уже сейчас, путь может быть только наверх.
На телефон я снимаю свой материнский паспорт, лежащий возле кровати. Рядом – моя любимая чашка, голубая в белый горошек, мне подарил её когда-то давно Сенька. За окном – прохладное утро конца августа и мне так хочется вернуться в свой сон – хоть вой… Я прячу телефон, накрываюсь с головой одеялом и действительно тихо вою от невозможности хоть что-нибудь изменить. В углу покоится ненавистная мне синяя сумка с уже собранными вещами. Еще там лежит пакет с подарками для мальчиков – для них мы рассказываем легенду о том, что едем навестить больного друга. Гриша сочувственно расспрашивает Сеню, как поживает дядя Артур. Кстати, Артур – это реальный человек. Он, правда, не в М., а гораздо ближе – в соседнем городе, это бывший коллега по работе, тоже журналист. Он уже год находится в вегетативном состоянии, в коме. Увидеть, жив ли он, можно только по глазам. И еще по поведению аппаратов… Совсем недавно, до всего этого ужаса, мы навещали его, я ходила вместе с Сенькой. Артур лежит в палате и каждый час приходит медсестра проверять и поворачивать его, чтобы не было пролежней. Артур подключён к аппаратам, мигают лампочки и попискивают приборы. Раньше Артур был увлеченным мотоциклистом, принимал участие в мотогонках – это его и сгубило. Его девушка не смогла выдержать такого испытания и всё реже появляется в больнице. Сейчас вот я вспоминаю этого беднягу Артура и думаю – а сказал ли бы он спасибо за такую не-жизнь? Хотел бы он стать таким вот „овощем“ и проживать дни свои неподвижно и в полной зависимости от медицинского персонала? А ему всего лишь тридцать шесть, он ещё очень молодой и был привлекательным мужчиной и талантливым в своем деле… и снова к нашей Гретхен – хотела бы она себе такую, такую полную ограничений и боли жизнь? Вопрос, очень сильно связанный, конечно, с этикой, но в ней я не очень сильна. Потому я решила сделать так, как чувствую правильным.
Мне сложно принять, но отпустить мою девочку, которую я еще никогда не видела и не держала на руках, надо – потому что это делается для избавления её – и нас – от боли…
… день пролетает мимо, мы идём с мальчишками после садика на прогулку, вместе заходим в вафельную и съедаем ароматные вафли с вишневым джемом. Когда я с ними, боль чувствуется немного меньше, хочется вцепиться в них и никуда не отпускать, но с другой стороны я понимаю, что их присутствие для меня сейчас не совсем полезно – я не чувствую в себе сил решать их конфликты и разбирать их споры. София Михайловна у меня на подхвате.
Вечером мы с Сеней грузим проклятую синюю сумку в машину. Мальчиков на прощание целуем и обнимаем особенно крепко. Мишка веселится – бабушка затеяла завтра не вести их в садик, а вытащить на карусели, которые как раз приехали в город. Он взрослый, он будет без нас, только с братом и бабушкой – и горд этим чрезвычайно.
Когда мы выезжаем со двора, меня начинает сильно трясти. Я зажмуриваюсь и пытаюсь дышать глубже, но этот метод сейчас не работает. Мы едем знакомыми улицами и сердце стучит, как бешеное и готово вырваться из грудной клетки. Вскоре мы выезжаем на автобан и меня начинает не на шутку знобить. Надеваю тёплую кофту и всё никак не могу согреться. Ехать нам два часа. И да, лучше переночевать в клинике… теперь только я понимаю всю правильность этого решения.
Приехали мы в восемь часов вечера. Вообще-то, это уже поздно, но нас ждали. Доктор Вебер – вживую еще менее приятный, чем на видео, сдержано здоровается и выдаёт серую папку с документами.
–Это вам надо будет прочесть и подписать до завтрашнего утра. Читайте внимательно. – Он указательным пальцем поправляет очки на переносице и спрашивает у Сени, где тот собирается ночевать.
–Тут рядом есть отель, я там переночую – отвечает муж. Отель и правда в двух шагах, он снял там номер только для того, чтобы остаться на ночь. Заселиться можно по электронному коду, портье в холле нет, этот отель вообще довольно анонимный и с минимумом персонала – как раз то, что нужно для нашей цели. Чем меньше лишнего общения – даже формального – тем лучше.
Я отправляюсь в одноместную палату, где проведу ночь. Я уверена, что уснуть мне не удастся и прошу врача – пусть мне дадут снотворное.
В палате на стене – огромный крест, очень тонкий, как будто из проволоки. Я сажусь на кровать, Сенька опускается на казённый стул.
–Ну что, прощаемся? – неуверенно спрашиваю я.
–Прощаемся. Тебе обязательно надо отдохнуть. Завтра у нас тяжелый день.
И мне так хочется, чтобы завтрашнего дня совсем не было… но вот она, папка с диагнозами нашей дочки, вот разрешение на введение в роды на 24-й неделе… разрешение. Это я сама –
Сенька говорит:
–Иди сюда, на руки.
Я сажусь к нему на колени, он обнимает меня крепко и бережно за шею, за спину, – как маленькую и я реву на его плече… и он тоже беззвучно, одними глазами, плачет. Я ни разу не видела, чтобы он плакал…
Приходит медсестра со снотворным и муж спешно прощается. А я проваливаюсь в беспамятный, бесчувственный наркотический сон.
Четверг, 30 августа 2018 года. День Х
Мне снилось то, что не снилось никогда до этого.
Облачный полдень, мне лет семь и мы бегаем с другими детьми по песчано-травяному пляжу. Нас трое, но лиц двух других ребят я не вижу, они бегают немного впереди, перебрасывая мне красный мяч, который я пинаю им обратно.
Кажется, один из них мальчик, а другая – девочка, но это непонятно – они одеты в длинные холщовые одежды вроде просторных брюк и рубах.
–Эй! – кричу я и ребята впереди подхватывают: „Э-э-эй, эй, эй!“ И мы бежим дальше. Воздух холодный и везде в белом песке – трава и пушистые колоски, как у моря в северной Германии. Вдруг один из детей поворачивается и подбегает ко мне. Это мальчик и лицо его знакомо мне, но знакомо смутно.
–Эй, Машка! – говорит он. Ему лет восемь, у него тёмные волосы и курносый нос. Лицо кажется мне знакомым…
–Машка! Давно не виделись! Как твои рыбки?
Он очень характерно картавит, а моя память уже начинает разматывать клубок. Рыбки у меня были в первом классе. Но знал о них только очень узкий круг моих друзей… человека три, наверное – Оля, с которой мы жили по соседству, Алёнка и… Неужели? Это же Денис!
Вспоминаю… да, именно таким и остался Денис в моей памяти. Он не вернулся с летних каникул перед вторым классом. Утонул в последний день отдыха на море.
–Денис, – говорю, – слушай, давно тебя не видела. Рыбки все уже давно поумирали. А где это мы?
Денис оглядывается, будто раньше и не замечал того, что вокруг него и чешет в затылке:
–Ну… эээ… долго объяснять.
–А кто это с тобой? – снова спрашиваю я.
–Это-то? – он указывает на играющую красным мячом фигуру вдалеке, – а она не со мной. Она с тобой. Пришла с тобой.
Только теперь я вижу, что фигура вдалеке очень маленькая, гораздо меньше Дениса ростом и что она не бегает, а как бы висит над травой.
–Ну, – говорит Денис вдруг, – хорошо, что увиделись, но я пойду.
–А я? – спрашиваю я, беспомощно озираясь по сторонам.
–Неее, – мотает головой мальчик, – тебе нельзя. А вот её я забираю с собой, ей со мной будет лучше.
–Кого забираешь?
–Ну её, – он указывает на ребенка вдали, – Гретхен. Пойдем, Гретхен! Пойдём!
Их фигуры удаляются от меня и вскоре их застилает пелена тумана и силуэты видны лишь смутно. Вдалеке угадываются черты высотного дома, громадой нависающего над берегом. Того самого заброшенного дома… они направляются к нему. Последнее, что я вижу – это летящий прямо мне в лицо ярко-красный мяч, от удара которого я просыпаюсь. Нестерпимо болит голова…
Уже рассвело – летом всегда рассветает рано – ну да, сегодня еще лето, его предпоследний день. Часы, висящие на противоположной стене, показывают 05:14. Я проснулась слишком рано. Медсестра придет за мной только в семь. Я нащупываю рукой под одеялом свой небольшой живот – ну конечно, он не подрос за эту ночь, чуда не случилось, Гретхен не стала больше и уж конечно не стала здоровой. Она не двигается – спит.
Беру телефон. Когда мы только узнали результат генетического анализа, то не могли поверить в то, что это происходит с нашей дочерью. Диагноз, который предполагали врачи изначально, с очень большой вероятностью, не подтвердился – зато подтвердился другой, куда более плохой.
–Дерьмовый, – так и сказал Сеня, почитав статьи о нём на англоязычных ресурсах, – дело гиблое. Гретхен, скорее всего, не доживет до родов, а если и родится, то погибнет вскоре после этого. С такими нарушениями не живут. Лёгким некуда будет рости – и это уже очень скоро.
Мы больше не стеснялись в выражениях. Какой толк корчить из себя святош, когда у тебя смертельно больной ребенок, которого лучше всего уберечь от дальнейших мук? И мы говорим с Сенькой начистоту, не выбирая слов – как чувствуем. Тогда, именно тем вечером, когда пришло письмо с подтвержденным диагнозом, в мой лексикон прочно вошло слово „пиздец“. Потому что другим словом весь ужас ситуации для нас тогда было сложно описать. Повторяешь заветное на букву „п“ – и сразу немного легче. Совсем чуть-чуть. И не при детях, конечно.
Я зарылась под одеяло в тонкую тёмно-сине-зелёную полоску и снова начала читать о нашем диагнозе. По-немецки… по-русски… и всё выходило снова настолько ужасно и безысходно, что слёзы сами покатились по щекам.
–Сейчас, Гретхен, любимая, – на автомате повторяла я, – сегодня. И тогда тебе никогда не будет больно…
Но сомнения еще не до конца выветрились из моей головы… ужасная ситуация.
Снова читаю. Снова сверяю с письмом и со снимками узи. Нет, это всё с нами и о нас…
Я начинаю тихо разговаривать с дочкой и объяснять, что сейчас произойдет. Я чувствую, что так надо. Конечно же, она ничего не поймет и вообще она спит, но не объяснить – это как-то неправильно…
Около семи входит медсестра. Женщина под шестьдесят с короткими черными волосами и свисающим носом, она кажется мне похожей на ведьму – сестра Габриеле. Она просит меня одеться и пройти за ней. Голос у нее прокуренный и резкий. Говорит со мной громко, будто с глухой, хотя я отлично слышу её – и выходит. А я открываю сумку и первым делом выбрасываю в больничное мусорное ведро всё, что у меня было „для беременных“. Все эти вещи больше не понадобятся. Я надеваю то, в чём ехала вчера.
Стук в дверь палаты – это пришел Сеня.
–Готова? – спрашивает он и я понимаю, что нет, к такому невозможно быть полностью готовой.
Поделиться книгой: