Седина

Богдана не подходит для улицы, как для армейского плаката – Мона Лиза.

Порывы ветра будут носиться вдоль улицы, скручивая в судорогах холодный воздух. Захлопают, то и дело, оторванным углом рекламы и сомнут бумажные пузыри.

Мне покажется, что я замечу призрачный, размытый во времени и движении силуэт, который бредет впереди. Захочется позвать Богдану, захочется, чтобы она обернулась… Но ведь это только мое воображение?

Щелчок.

– … аждый день я проходила мимо этого плаката, и та, другая Я стала казаться чужим человеком. Более удачливый, красивый призрак меня самой – из соседней реальности. Глядит сверху и усмехается.

Ее любят, ей подражают, ею восхищаются. А я?

Шаги. Чуть тяжелое от быстрой ходьбы дыхание.

– Под окном у меня бульвар и лавочка. Я часто вижу, как туда приходят пары: молодые, старые, подростки. И мне самой хочется однажды сидеть там, не знаю, просто рядом с кем-то. Это очень нужное чувство – ощущение близости.

Может, это будет Тот парень? Ну, пожалуйста, я же умерла, неужели мне не полагается никаких субсидий от Судьбы? Пенсии удачи?

Что-то в Нем есть, чего не хватает всем этим мужчинам-моделям. Может, ум? – пауза. – Хотя, последний мой парень был на редкость умный… Когда мы целовались, я всегда думала, не решает ли он параллельно теорему Пуанкаре или еще что-нибудь запредельное.

А может, наоборот, – у Него чего-то нет? Ненужного, плохого. Душа – как ядерная бомба: чуть лишку, и ба-бах!

Но Он меня не замечает. Какой-то синдром невидимки.

Шорох одежды.

– Пришла на эту самую лавочку. Я, наверное, сойду за дерево в своем пальто. Оно желтое. Любимое. Ой, а вон мое окно – третье слева на пятом. Я… а к…

Судорожный вздох.

Щелчок окончания записи.

Сколько раз мы пересекались, Богдана? Ехали вместе в лифте, шли по улице? Пару? Десять? Каждый день?

Я направлюсь к бульвару и отыщу ту скамейку. И окно, за котором дремлет Анна Ребер 1972 года. Где зевает кружка с глазами-бусинками и облепиховым ободком а Джек Лондон стоит каждый день в "Однодневней стоянке", точно обелиск нажатой на паузу жизни.

Падают на землю огненные листья, сгорают, тлеют. У осеннего воздуха привкус рябины, и рядом – призрачная девушка в желтом пальто. Вот она, в моем воображении: то мерцает, то гаснет, как солнечные пятна на сетчатке. Смотрит на окна покинутой квартиры и ждет кого-то. Меня?

***

Следующая запись.

Шорох.

– Сегодня заметила, что начинают седеть и выпадать волосы. Еще я постоянно принюхиваюсь – нет ли трупного запаха? – сопение. – Кажется, пока все нормально.

Надо делать инъекции, но я не могу. Будто признать свою болезнь…

Вчера пришло официальное свидетельство о смерти. И временный паспорт – на полгода. Неужели столько протяну? Я абсолютно не понимаю, что мне делать.

Сначала думала поехать в путешествие и заказала даже путевку, но потом бросила. Ну, поеду и чего?

Вот купила себе испанской ветчины и французский сыр без плесени. С плесенью нам не рекомендуют – вроде бы из-за гибели иммунной системы. Как обычно, раздирала упаковку зубами – ибо ножницы до сих пор не купила.

Целыми днями перечитываю Джека Лондона, слушаю музыку и телевизор. Смотрю на бульвар под окном – все мечтаю увидеть там себя, только не одну.

Смешок.

Кстати, у того парня внизу последнее время часто играет Анна Ребер, и я думаю – не потому ли, что он подслушал? Или просто совпадение? Хоть бы поздоровался как-нибудь, бестолочь невоспитанная.

Господи Боже, я до сих пор не сказала, почему хожу, как дура, с этим диктофоном и без конца болтаю. Это из-за сообщества "постжизнутых" – пара человек делали такие заметки, и… они стали настолько популярны, что теперь выпускаются альбомами; сериалы снимают.

Да, я поддалась модному течению. Интересно, напишут обо мне книгу? Ммм… "Богдана. Скрытая правда". Или: "Увидеть Богдану и умереть".

Смех. Тут же щелчок окончания записи.

Щелчок. В динамике – скрежет металла.

– Сегодня я впервые почувствовала трупный запах. Так перепугалась, что сразу выпила полфлакона консерванта и обмазалась гелем. Весь день хожу, принюхиваюсь.

Еще я купила ядреные грейпфрутовые духи. Концентрата там столько, что, кажется, можно спрятать запах Освенцима. О, и покрасилась. Надо же чем-то скрывать седину. Я теперь лиловая.

Грустный смешок.

Сижу в полузаброшенном дворе на качелях. Они ржавые и почти не двигаются. А до этого ходила в парк… – голос вдруг звонкий, восторженный, – сгребла вокруг себя большую гору листьев и в нее закопалась. Я там пряталась ото всех, пока не прилетел голубь, и тогда вскочила, побежала за ним, махая руками.

Заливистый смех.

– Господи Боже, бедный голубь, он так вытаращил глаза! Подумал, что настал конец свет или что-то вроде. Да…

Смех затихает; долгое молчание.

– Я все размышляю: надо сообщить, наверное, что я не жива. Только кому? На работе и так знают, родители умерли. Подруге? Но мы с ней давно не общались. Не будешь же звонить, мол, "Привет, Ксюш, как дела? Я тут скончалась".

Вздох. Щелчок окончания записи.

Я встану со скамейки. Перестанет накрапывать дождь, и заблестит в окнах семицветная радуга. А ведь совсем скоро – неделя? две? – зима.

Мне захочется вернуться в квартиру Богданы, в это несказочное зазеркалье исчезнувшей девушки. Там все по-прежнему: сапожки, зонт, уснувший телевизор. Окно, за которым рдеет нескончаемый октябрь.

Я прочту несколько страниц Лондона, переберу тарелки в буфете – одна с надписью "Люблю, когда в меня тыкают вилкой!". Будто стану с ними прощаться.

Только две записи.

Как же мало.

Щелчок.

– Мне все реже хочется включать диктофон. По… Я постоянно чувствую привкус разложения – сколько бы ни мазалась, ни пила растворов. Очень тяжело ходить, сидеть, думать, а по вечерам одолевает такая страшная усталость… нет сил. Хм, из-за отсутствия нормального сна? На форуме один мужчина назвал это затухание разума "сединой". Вроде бы ни капли не подходит, но суть объясняет.

Седина. Хи. Миром правит седина.

Волосы выпадают целыми прядями. Лиловыми. Не надо было красить – говорили же на форуме! Мне на…

Пауза. Свист? Похоже на поезд.

– Сегодня я написала на зеркале в торговом центре стихи. Не свои, конечно, – Анны. Писала я их помадой, той самой, что меня прикончила. Откуда-то прибежали охранники и отправили в полицию. Хаха, а там, едва посмотрели временный паспорт, отпустили. Мол, идите, девушка, вам и так немного осталось, – вздох. – Господи Боже, лучше бы в тюрьму посадили.

Я… Я должна что-то сделать! Не знаю что именно – просто должна. Какую-то… А, – разочарованный стон.

Щелчок окончания записи.

Последняя. Всего девять секунд.

Тишина. Тишина. Шорох.

Щелчок окончания записи.

***

Я тихо положу диктофон на кровать. Что же с тобой стало, Богдана?

Ты, как обычно, пришла домой, выпила чаю. Хотела почитать книгу, но так устала, что бросила ее впопыхах. Погасила свет. И… исчезла?

Нет, нет! Ты ушла! Утром! Убрала постель, вымыла посуду, спрятала в морозильник хлеб, как делают, если покидают надолго дом. Включила в последний раз "Туманный понедельник".

Я увижу твою тень – вот ты залила воду в чайник; завернула, положила внутрь диктофон.

А потом надела любимое желтое пальто и, не оглядываясь, вышла.

Зачем?

Ты хотела… спрятаться? Сама позвонила в полицию – сама, больше некому. Но зачем? Чтобы я тебя нашел?

В лабиринте улиц и комнат и ворохе разноцветной одежды, в этом промозглом ветре, что листает одну за другой страницы осени – желтые, бурые, алые. На дне сонной чашки с глазами-бусинками, за технопластиком диктофона и серо-зеленым ежиком-шарфом. В омуте собственной жизни, где ты потерялась, как унесенный течением поплавок. Где спряталась за бесчисленными мелочами: тихая, любопытная кроха.

Но я собрал тебя! По кусочкам, по крупинкам – как разноцветный витраж в церкви.

Есть только одно место, где ты можешь находиться.

Шаг к окну. Внизу, посреди бульвара, будет видна пустая скамейка.

Неужели опоздал? Нет, нужно просто дождаться. Минута, час, день – расплата за мою слепоту.

Я уже почти отвернусь, потеряю надежду, когда на дорожке покажется девушка с лиловыми волосами.

Ты.

_________________

В оформлении книги использована фотография с ресурса unsplash.com