Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл

Поверьте, я постарался его усвоить» [30; 125].

Сталин был абсолютно прав: подобным «боязливым» людям не место на посту командующего фронтом. Совершенно ясно, что с мнением Сталина был согласен и К.К. Рокоссовский.

Во-вторых, выскажем «крамольную» с позиций официальной историографии мысль: вмешательство Л.З. Мехлиса в оперативные вопросы на Крымском фронте сильно преувеличено. Это «легенда», созданная на основе мемуаров некоторых наших военачальников. Но мемуары писались многие годы спустя после войны. А вот во время войны Сталин в телеграмме, посланной Мехлису в дни майской катастрофы Крымфронта, наоборот, упрекал его в том, что он недостаточно в эти вопросы вмешивался [4; 208], [26; 348].

Да и с мемуарами не всё так однозначно. Скажем, А.М. Василевский в своих воспоминаниях «Дело всей жизни» ни словом не обмолвился, что Л.З. Мехлис «перетянул на себя одеяло» и заправлял всеми оперативными вопросами в Крыму.

В таком ключе можно трактовать написанное о ситуации на Крымском фронте в мемуарах адмирала Н.Г. Кузнецова. В первом их томе («Накануне») читаем:

«И вот мы в штабе фронта (Крымского – И.Д.). Там царила неразбериха. Командующий Крымским фронтом Д.Т. Козлов уже находился «в кармане» у Мехлиса, который вмешивался во все оперативные дела. Начальник штаба П.П. Вечный не знал, чьи приказы выполнять – командующего или Мехлиса. Маршал С.М. Будённый (главком Северо-Кавказского направления, в чьём подчинении находился и Крымский фронт – И.Д.) тоже ничего не смог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки» [18; 413].

Во втором томе воспоминаний («Курсом к победе») адмирал снова коснулся обстоятельств своего посещения штаба Крымского фронта:

«Не задерживаясь, мы выехали в село Ленинское, где размещался командный пункт фронта. С.М. Будённого встретил командующий фронтом генерал-лейтенант Д.Т. Козлов. Едва начались деловые разговоры, как представитель Ставки Л.З. Мехлис взял инициативу в свои руки, решительным тоном внося то или иное предложение. Таков уж был у него характер.

Всякие разговоры о возможности успешного наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л.З. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности – излишними. Было наивно думать, что врагу неизвестно о нахождении штаба фронта в Ленинском. Логичнее было предположить, что противник умышленно не бомбит Ленинское, откладывая это до решительного момента. Именно так, с бомбёжки КП, он начал наступление на Феодосию в январе 1942 года. А Мехлис уверял, что гитлеровцы не только ничего не знают о местонахождении штаба, но что нам и дальше удастся удержать это в секрете» [17; 195].

Любопытные строки. При всём уважении к адмиралу Н.Г. Кузнецову из них можно сделать только два вывода: либо Кузнецов и Будённый не выполнили возложенных на них обязанностей, либо ситуацию с управлением на Крымском фронте тогда, в конце апреля 1942 года, они считали приемлемой.

Поясним. Кузнецов и Будённый прибыли на Крымфронт для выяснения его проблем. Доклада в Ставку ВГК о «неладах» в командном звене фронта, об абсолютно неприемлемых отношениях, сложившихся между Д.Т. Козловым и Л.З. Мехлисом, они не подали (подобные документы на сей момент не найдены в архивах). Отсюда два приведённых нами выше вывода (либо – либо). Добавим только, что ни Кузнецов, ни Будённый людьми робкого десятка не были и свою точку зрения Сталину высказывать не боялись. Посему, кажется, вполне логично остановиться на втором из выдвинутых нами предположений. В мемуарах же адмирал Кузнецов попросту дал волю своей антипатии к Мехлису.

Заметим также, что Мехлис отнюдь не «бредил» лаврами великого полководца и титулом освободителя Крыма. В противном случае, не просил бы он у Ставки Д.Т. Козлову замены. Ведь такими генералами, как Клыков, Рокоссовский или Львов, «вертеть» было бы куда труднее, чем слабохарактерным Козловым.

Итак, вмешивался ли Мехлис в оперативные вопросы на Крымском фронте? Да. Вмешивался. Но не настолько, чтобы полностью «оттереть» от них Д.Т. Козлова. К тому же делал он это не от «хорошей жизни». Представителю Ставки и своих забот хватало. Как помним, он «волок тяжёлый воз»: им решались и организационные, и кадровые вопросы, и проблемы снабжения фронта. Не забывал Л.З. Мехлис и о том, что он – комиссар и глава Главного политического управления РККА. Потому им контролировалась и политико-идеологическая работа на фронте. Словом, представителю Ставки хватало забот. И то, что приходилось ещё уделять значительное внимание оперативным делам, его не только не радовало, а, смеем предположить, буквально раздражало. Во всяком случае, ничем, кроме сильного раздражения, нельзя объяснить резкий тон телеграммы в Ставку от 29 марта 1942 года.

Но ведь Л.З. Мехлис не прибыл с таким предвзятым отношением к Д.Т. Козлову в Крым в январе. Ведь очень хорошо видна эволюция его отношения к командующему.

В телеграмме от 22 января:

«Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира» [20; 5], [25; 30], [26; 327].

В телеграмме от 9 марта:

«…Козлов – человек невысокой военной и общей культуры, отягощать себя работой не любит…» [25; 37].

Ну и, наконец, просто-таки «убийственная» для Козлова характеристика в докладе от 29 марта.

Л.З. Мехлис действительно в выражениях не стеснялся. Но, как мы помним, комиссара ещё с гражданской упрекали, что при всех его достоинствах (смелость, самоотверженность, железная воля, умение повести за собой людей, честность, работоспособность) не обладал он политическим тактом, дипломатичностью, политкорректностью, как сказали бы в наше «демократическое» время. За межвоенный период Лев Захарович дипломатичности так и не приобрёл. Служивший с ним в годы Великой Отечественной К.А. Мерецков прямо назвал его человеком грубым [21; 320].

Но, отбрасывая словесное оформление характеристик, которые Л.З. Мехлис давал Д.Т. Козлову, был ли армейский комиссар не прав по существу? И его ли вина в крайне неудачном командовании Д.Т. Козлова?

Вот факты биографии генерала после керченской трагедии. Был снят с поста командующего фронтом (по факту его расформирования), понижен в звании до генерал-майора. В июне-августе 1942 года – командующий 6-й, а затем 9-й резервными армиями Ставки ВГК. 9-я резервная армия в конце августа 1942 года была переименована в 24-ю армию и включена в состав Сталинградского фронта. Видимо, даже в должности командарма Д.Т. Козлов не «блистал». И хотя каких-то сокрушительных провалов у него не было, но и особо успешным его командование, наверное, нельзя было назвать (почему бы это? Ведь нет уже рядом «демона» Мехлиса, не мешает он Козлову). Уже с октября 1942 года его переводят на должность заместителя командующего Воронежским фронтом по формированию (т.е. даже «с армии» его убрали «от греха подальше» в преддверии контрудара под Сталинградом). С мая по август 1943 года – уполномоченный Ставки ВГК на Ленинградском фронте. С августа 1943 года и до конца войны – заместитель командующего войсками Забайкальского фронта. В этой должности принимал участие в боях против Японии [1; 60], [23; 6].

Итак, Д.Т. Козлов, судя по его послужному списку, – типичный «зам.». На должность командующего не только фронтом, но и армией он «не тянул». Даже после войны был сначала заместителем командующего Забайкальским военным округом, а затем помощником командующего в том же ЗабВО и Белорусском военном округе. С последней должности и ушёл на пенсию [23; 6]. Округа ему не доверяли по простой причине: времена были напряжённые, «холодная война», которая в любой момент могла перерасти в «горячую». Военный округ, войска которого начинают воевать, становится фронтом, реже – армией. А ни командующим фронтом, ни командующим армией Д.Т. Козлов быть не мог.

Чтобы читатель не подумал, что мы «подгоняем» факты биографии Д.Т. Козлова под свою схему (как это делают «объективные» историки с фактами биографии Л.З. Мехлиса), дадим слово человеку, которого очень трудно заподозрить в симпатии к Л.З. Мехлису, и, следовательно, по этой причине в каком-то наговоре на Д.Т. Козлова. Этот человек – А.М. Василевский. Вот что он написал о Д.Т. Козлове в своих воспоминаниях:

«…Д.Т. Козлов во многом виновен, что операция по освобождению Крыма в 1942 году провалилась (выделено нами – И.Д.), за что он был отстранён он работы. Но Д.Т. Козлов – честный и преданный Родине генерал. Он не справился с возложенными на него обязанностями командующего фронтом лишь потому, что должность оказалась ему не под силу. Когда же Д.Т. Козлов был назначен заместителем командующего фронтом, он работал успешно. Подобные факты случались и при назначении на должности командующих армиями. Война – самая суровая проверка умения управлять войсками. Вполне естественно, что не каждый военачальник, назначенный командующим фронтом или армией, с честью выдержал это испытание и стал достоин признания как полководец» [5; 275-276].

Словом, война показала, что Д.Т. Козлов управлять войсками не умеет.

Так, прав был Л.З. Мехлис, когда требовал от Ставки смены командующего Крымфронтом? Выходит, прав.

Кстати, хоть из Льва Захаровича был плохой «дипломат», но в людях он, судя по всему, разбирался хорошо. Скажем, о таких военачальниках, как К.А. Мерецков, А.В. Горбатов и К.К. Рокоссовский, он был высокого мнения и не ошибся. Причём если о К.А. Мерецкове и А.В. Горбатове он составил своё мнение, всё-таки послужив с ними относительно длительный срок, то в отношении К.К. Рокоссовского было иначе: Мехлис увидел в нём достойного человека и многообещающего командира, проведя на Западном фронте, где Константин Константинович командовал 16-й армией, совсем немного времени в качестве представителя Ставки ВГК.

Но хоть Лев Захарович и был прав, когда говорил о необходимости заменить Д.Т. Козлова, тогда, в конце марта – начале апреля 1942 года, Сталин на эту замену не пошёл. Почему?

В мае он сам объяснит это, послав Л.З. Мехлису телеграмму, в которой содержались такие слова:

«Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-то вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов» [4; 208], [26; 343], [41; 5].

В самом деле на тот момент в Красной Армии ощущался острый дефицит талантливых, сильных военачальников, уже имеющих достаточный опыт войны с германцами. Они были, но все они были задействованы на важных участках фронта. Ведь даже из тех, кого Мехлис просил назначить командующим Крымским фронтом вместо Д.Т. Козлова, только генерал Н.К. Львов мог занять эту должность. Однако его кандидатура не привлекла внимания Сталина (по какой причине – остаётся только гадать; может быть, он счёл, что у командарма-51 маловато опыта, чтобы возглавить фронт). К.К. Рокоссовский, будучи в марте 1942 года тяжело ранен, находился в госпитале. Генерал Н.К. Клыков возглавлял рвущуюся к Ленинграду 2-ю ударную армию, и сменять его в тот момент было нецелесообразно.

Итак, Сталин оставил командовать Крымфронтом Д.Т. Козлова не от «хорошей жизни», и, очевидно, полагая, что совместно с Л.З. Мехлисом он всё-таки справится с возложенной на него задачей. Для укрепления командного звена фронта Ставка ВГК 2 апреля приняла решение направить заместителем командующего фронтом генерала Черевиченко (директива № 170209) [32; 147].

С апреля Крымский фронт приступил к подготовке новой наступательной операции. Ничего принципиально нового командование фронтом придумать уже не могло: малая ширина фронта, плотность немецкой обороны, открытая местность и, наконец, достигнутые на северном участке наступления частичные успехи – всё это диктовало необходимость продолжения наступления по прежней схеме. Улучшившаяся погода, казалось, повышала шансы советской стороны на успех. Увы, теперь этот успех стал невозможен из-за усиления немцев.

Помимо 22-й танковой дивизии, которая первой из вновь прибывших в Крым соединений приняла участие в боях с советскими войсками, 11-я армия была усилена 28-й лёгкой пехотной дивизией и румынским VII армейским корпусом. В Крым поступали танки для пополнения 22-й танковой дивизии. Немцы увеличивали свой авиационный потенциал (на аэродромах Крыма появились самолёты VIII ударного корпуса Рихтгоффена). В крымские порты прибывали итальянские и немецкие подводные лодки, торпедные катера и десантные баржи [25; 40-41], [11; 268], [19; 258-259].

Опираясь на авиацию и морские силы, немцы в первой декаде апреля усилили действия по блокаде берегов Крыма: минировали подходы к портам (Керчи, Камыш-Буруну, Севастополю). По портам (в том числе Новороссийску на «большой земле») и морским коммуникациям постоянно «работала» немецкая авиация. В результате этих действий противника снабжение Крымского фронта, и так никогда не входившее в норму, ещё более ухудшилось. Масштабы перебоев с обеспечением вооружением, боеприпасами, продовольствием не только не уменьшились (чего можно было ожидать с улучшением погодных условий), но, наоборот, увеличились.

В этих условиях предпринятое Крымским фронтом 9-11 апреля наступление вновь потерпело провал. И вновь с тяжёлыми для наших войск потерями. Кстати, Манштейн в своих «Утерянных победах» утверждает, что в наступлении 9-11 апреля принимало участие 6-8 советских дивизий и 160 танков [19; 258]. Позволим себе усомниться в цифре танков, приводимой Манштейном. Дело в том, что к концу марта 1942 года в танковых формированиях Крымфронта оставалось около 60 боевых машин. Вряд ли за максимум две недели фронт при тех сложностях со снабжением, о которых мы говорили выше, мог увеличить свой танковый потенциал на сотню машин.

Рано утром (в 6.00) 12 апреля командование Крымского фронта отправило в Ставку ВГК боевое донесение № 0828/ОП, в котором констатировало неудачу последнего наступления и просило о приостановке наступления на 10-12 дней. В донесении сообщалось об увеличении группировки противника, сосредоточении им крупных сил танков, авиации и артиллерии. Высказывалась мысль, что немцы готовят контрнаступление «против центра и правого крыла армий Крымского фронта (выделено нами – И.Д.)» [32; 510].

Уже в этом донесении проявилась ошибочная оценка командованием Крымфронта намерений противника, оценка, так и не изменившаяся к маю и послужившая одной из причин постигшей фронт катастрофы: на самом деле немцы готовили удар по левому флангу советских войск, занимавших Парпачский перешеек.

Что же предлагал Военный совет Крымского фронта в создавшейся ситуации?

Отказавшись на указанный срок от крупных наступательных действий, необходимо было осуществить:

«а) …переход войск к прочной активной обороне на достигнутых рубежах.

б) Улучшение тактического положения войск путём последовательного захвата малыми силами, поддержанными всей массой боевой техники, отдельных объектов (точек, районов) противника, фланкирующих подступы к узлу сопротивления Кой-Асан.

в) Захват узла Кой-Асан и улучшение наших позиций к северу от Владиславовки и к востоку от р. Чурук-Су для дальнейших действий по прорыву второго рубежа обороны противника, согласно указаниям Ставки.

г) Последовательный вывод в резерв, при тщательной организации смены, трёх стрелковых дивизий и двух стрелковых бригад. Из них три дивизии (157, 302 и 404) – в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и две стрелковые бригады (83-я, 143-я) – в резерв фронта на доукомплектование, для сколачивания и отдыха.

д) Интенсивная боевая подготовка подразделений, [обучение их] ближнему бою, сколачивание частей, штабов, учёба всех звеньев командного состава с учётом опыта проведённых боёв.

е) По успешному завершению частных боёв по захвату фланкирующих точек (районов) и по овладению узлом Кой-Асан – переход к прорыву обороны противника на рубеже р. Чурук-Су» [32; 510-511].

13 апреля Ставка ВГК дала своё согласие на предложенный командованием Крымского фронта план действий. В директиве Ставки № 170245 подчёркивалось, что крупномасштабные наступательные действия фронта приостанавливаются на 10 дней. При этом пополнение стрелковых дивизий и бригад должно осуществляться за счёт сил самого фронта (т.е. на крупные людские пополнения наши войска на Керченском полуострове могли не рассчитывать) [32; 159].

Ещё раз подчеркнём, что предложение о приостановке наступления поступило от самого командования Крымского фронта и было одобрено Ставкой ВГК, а не Ставка приказала приостановить наступление, как можно прочесть в некоторых работах [1; 9].

Оценивая боевое донесение командования Крымского фронта № 0828/ОП от 12 апреля 1942 года, можно сказать, что оно трезво оценивало сложившуюся обстановку и предлагало довольно эффективные меры по взламыванию немецкой обороны. Жаль только, что пришло командование фронтом к пониманию применения подобных мер после трёх неудачных наступлений, сопровождавшихся большими потерями людей и техники.

Но каковы же были людские потери Крымского фронта за период после окончания десантной операции и до приостановки апрельского наступления?

Большие потери в упомянутом выше донесении № 0828/ОП от 12 апреля 1942 года признало и само командование Крымфронта:

«Некоторые дивизии 51-й и 44-й армий понесли потери в личном составе и боевой технике и нуждаются в доукомплектовании, отдыхе и сколачивании» [32; 510].

Эта «скромная» констатация значительных потерь не содержит, однако, конкретных данных.

Данные современных исследователей сводятся к двум сильно разнящимся цифрам:

1) Около 226 000 человек (226 370 – А. Исаев [11; 272], Б.И. Невзоров [27; 2], свыше 225 000 – А. Мартиросян [20; 7], С. Ченнык [41; 3] ).

2) 110 339 человек. Эту цифру приводит в своих исследованиях авторский коллектив под руководством генерала Г.Ф. Кривошеева [6; 179], [31; 311].

Как видим, данные разнятся более чем в два раза.

Особо отметим (для любителей завышать безвозвратные потери РККА, у которых, что ни операция, то для наших войск – «побоище»), в обоих случаях речь идёт об общих потерях Крымского фронта.

Авторы, приводящие цифру «226 000», не «раскладывают» её на составляющие. Чего не скажешь о Г.Ф. Кривошееве и его коллегах. Вот их данные в более подробном виде:

Боевые действия на Керченском полуострове

(14.01 – 12.04.42)

Крымский фронт в полном составе:

Общая численность войск (человек) к началу операции – 181 680

Безвозвратные потери – 43 248 (23,8% от общей численности войск)

Санитарные потери – 67 091

Общие потери – 110 339

Среднесуточные потери – 1 240 [6; 179], [31; 311].

Уважаемый читатель, мы не располагаем какими-либо документами, чтобы высказаться в пользу одной из двух точек зрения на вопрос.

Можем лишь отметить, что число «226 000» несколько настораживает, ибо при его принятии мы получаем численность общих потерь, более чем в 1,2 раза превышающую количество войск Крымского фронта к началу операции. Такое маловероятно.

Не объясняется подобный «скачок» потерь и тем, что Г.Ф. Кривошеев приводит данные только с 14 января, а период со 2-го (окончание десантной операции) по 14-е число остаётся не охваченным. Вряд ли 12 дней не очень активных боевых действий увеличили бы потери Крымского (точнее, тогда ещё Кавказского) фронта в два раза. Тем более что сами авторы, определяющие численность потерь фронта в 226 000 человек, указывают на отрезок времени с февраля по апрель включительно, январь они в рассмотрение не берут.

Итак, советское командование приняло новый план действий. Конечный шаг этого плана был тот же, что и ранее – широкомасштабное наступление на линию обороны противника по реке Чурук-Су с целью очистить от него Керченский полуостров и создать угрозу его севастопольской группировке. Однако до этого момента предполагалось овладение узлами обороны противника посредством нового тактического приёма – использованием относительно компактных и мобильных штурмовых групп.

Не сидело, сложа руки, и немецкое командование. Оно тоже готовило наступление. Причём это наступление не было какой-то «самодеятельностью» уровня 11-й армии или даже группы армий «Юг», а представляло собой часть плана весенне-летней кампании, основные цели которой были определены директивой ОКВ № 41 от 5 апреля 1942 года.

Согласно директиве, в ходе весенне-летней кампании 1942 года немецкие войска должны были овладеть Кавказом, Сталинградом, затем – Ленинградом. Всё это, по мнению ОКВ и фюрера, должно было привести к окончательному военному краху Советов [3; 382-383, 385].

Однако до начала генерального наступления (его план получил название «Блау» – «Синий») предполагалось проведение ряда частных наступательных операций, которые должны были придать линии советско-германского фронта выгодную для немцев конфигурацию. Первой среди указанных операций называлась операция в Крыму:

«…очистить от противника в Крыму Керченский полуостров и овладеть Севастополем» [3; 383-384].

Уже в апреле 1942 года Манштейн на совещании у фюрера представил план разгрома советских войск на Керченском полуострове под кодовым названием «Охота на дроф» [11; 269]. Суть его заключалась в следующем. Советские войска были довольно плотно построены на Парпачском перешейке (так называемых Ак-Монайских позициях). Но плотность эта не была везде одинаковой. Наибольшей она была на северном участке расположения, где линия фронта выдавалась дугой на запад до Киета. Как полагал Манштейн, это свидетельствовало о том, что советское командование считается с возможностью попыток с немецкой стороны отрезать войска, расположенные на этой дуге. Добавим от себя, что причиной сосредоточения 2/3 войск Крымского фронта севернее Кой-Асана было ещё и то, что именно здесь предполагалось нанесение главного удара по немцам. Т.е. подобное расположение вызывалось не только (да и не столько) потребностями обороны, но и грядущего наступления.

Однако вернёмся к плану Манштейна. На юге же (к югу от Кой-Асана), как верно заметил командующий 11-й армией, оборона советских войск была значительно слабее (1/3 от общих сил фронта). Манштейн предлагал нанести главный удар именно здесь, прорвать оборону 44-й армии и выйти в тыл 51-й и 47-й армиям.

Выполнение этой задачи возлагалось на ХХХ армейский корпус в составе 50, 132, 170-й пехотных (последняя перебрасывалась из-под Севастополя), 28-й лёгкой пехотной и 22-й танковой дивизий. Кроме того, предполагалось использовать открытый по морю фланг Крымского фронта и высадить в тылу атакуемой полосы усиленный батальон пехоты (из состава 426-го пехотного полка).

Против северного фланга расположения русских предполагалось проведение демонстративного наступления силами ХLII армейского корпуса немцев (46-я пехотная дивизия) и VII армейского корпуса румын (19-я, 10-я пехотные дивизии и 8-я кавалерийская бригада).

Наступление проводилось при мощной поддержке артиллерии и авиации (VIII авиационный корпус фон Рихтгоффена).

Прорвав оборону 44-й армии, основные силы ХХХ армейского корпуса поворачивали на северо-восток и север и совместно с ХLII немецким и VII румынским корпусами окружали главные силы советской группировки, прижав их к морю. При этом с востока действия ХХХ ак обеспечивала бригада Гродека, составленная из немецких и румынских моторизованных частей. Выполнение этой своей задачи бригада должна была обеспечить быстрым продвижением на Керчь, в ходе которого она не давала противнику возможности опомниться, закрепиться на новых рубежах или нанести контрудар [11; 269-270], [19; 259-263].

Начало операции было назначено на 5 мая. Позже, вследствие задержки с сосредоточением авиации, его перенесли на 8 мая [11; 273].

Таков был план. Он предполагал нанесение главного удара там, где советское командование его не ожидало. Над Крымским фронтом нависла тень грядущей катастрофы. Но, вместе с тем, надо признать, что построения Манштейна были очень смелы, если не сказать авантюристичны. Как и при возвращении Феодосии, он решился на атаку, не только не имея превосходства в силах над советскими войсками, но даже уступая им в численности (подробно о соотношении сил немного ниже).

Сам Манштейн в своих воспоминаниях признаёт рискованность плана «Охота на дроф». Он, в частности, отмечает:

«Соотношение сил в Крыму не давало особенных причин для оптимизма…

Ясно было, что, оттеснив противника только фронтально или даже просто осуществив прорыв, мы не могли добиться цели. Если бы противнику удалось, после того как он оставит парпачскую позицию, снова где-либо занять оборону, наше наступление захлебнулось бы. По мере того как Керченский полуостров расширялся на восток, противник всё лучше мог использовать своё численное превосходство» [19; 259, 260-261].

«Успех операции зависел от двух предварительных условий. Во-первых, от того, удастся ли нам держать противника в заблуждении относительно направления главного удара, а именно, что он наносится на северном участке, до тех пор, пока для противника не будет упущена возможность выйти из окружения или перебросить свои резервы на южный участок. Во-вторых, от того, с какой скоростью будет проходить наступление на север 30 ак, а в особенности 22 тд» [19; 263].

Другими словами, успешность немецкого наступления зависела во многом от реакции советской стороны на нанесённый удар. При определённых условиях наступление могло не только захлебнуться, но и поставить атакующих в весьма тяжёлое положение, когда уступающие в численности советским немецкие войска, вышедшие с Парпачского дефиле на просторы Керченского полуострова, не сумев сокрушить противника, рисковали попасть под его контрудар в ситуации гораздо, менее выгодной для обороны, чем на позициях, удерживаемых ими с января.

Не теряло надежду на успех в Крыму и советское командование. 21 апреля 1942 года с целью лучшей координации действий вооружённых сил, находящихся в причерноморском регионе, было образовано Главное командование Северо-Кавказского направления во главе с маршалом С.М. Будённым (директива Ставки ВГК № 170302). Ему подчинялись Крымский фронт, Севастопольский оборонительный район, Северо-Кавказский военный округ и Черноморский флот с Азовской флотилией [32; 173-174].

Первой задачей, которую Ставка ВГК ставила перед Главным командованием Северо-Кавказского направления (СКН), было продолжение операции по очищению Крыма от противника [32; 174].

С.М. Будённый своей первой директивой на должности главнокомандующего СКН (№ 01/ОП от 26.04.1942 г.) продублировал эту задачу Крымскому фронту. Последний должен был решать её во взаимодействии с Приморской армией, Черноморским флотом и Азовской флотилией [32; 515].

Таким образом, Крымскому фронту ставились наступательные задачи как Верховным Главнокомандованием, так и Главнокомандованием направления ещё в 20-х числах апреля 1942 года.

Никаких распоряжений о переходе к обороне не поступило от главкома СКН также ни в ходе его посещения Крымского фронта 28 апреля, ни сразу после него. Да и странно было бы главкому направления с ходу отменять свою собственную директиву № 01/ОП, отданную двумя днями ранее.

В этой связи нам абсолютно непонятны упрёки в адрес командования Крымского фронта со стороны некоторых современных авторов, что якобы оно не приняло всех необходимых мер по реорганизации наступательных порядков в оборонительные [25; 40, 41]. Позвольте, господа-товарищи, какие оборонительные порядки, когда есть приказ продолжать наступательные действия? Какой демонтаж наступательной группировки? В общем, считаем данный упрёк абсолютно несостоятельным упрёком с позиции сегодняшнего дня, основанной на знании последовавших событий.

Другой вопрос, что даже наступательная группировка не исключает наличия хорошо оборудованной оборонительной полосы, тыловых оборонительных рубежей, резервов, которые могут быть использованы для отражения перешедшего в наступление противника. То, что Крымский фронт этого не имел, точнее, не имел в должной мере, вина непосредственно командования фронтом, или, по утверждению «объективных» историков, конкретно Мехлиса, который окопов не давал рыть и к обороне вообще не давал готовиться.

Мы сейчас не будем вдаваться в выяснение того, что Мехлис давал рыть, а чего не давал. Уже говорилось о том, что обязанностью командующего фронтом является успешное выполнение поставленных перед фронтом задач. За фронт при этом отвечает он. И если кто бы то ни было мешает выполнению боевых задач фронта, своими действиями ставит фронт в опасное положение, то командующий обязан сделать всё, чтобы устранить подобного человека (арестовать, отдать под суд, добиться его снятия). Так что, за то, что на Крымфронте окопы не рыли, Д.Т. Козлов отвечает не меньше Л.З. Мехлиса, если последний и впрямь рыть их не давал. Какие-то разговоры на эту тему уже излишни.

Но почему более высокое «начальство» не приказало их рыть? Речь идёт о главкоме направления С.М. Будённом. Вопрос на самом деле интересный.