Помоги проекту - поделись книгой:
– Ну что, голубки, поссорились?
Я взглянул на него, но ничего не сказал, думал, замолчит и уйдёт, но нет!
– Что, ты ей по возрасту не подошёл? Она девушка взрослая, опытная. Говорят, такие могут всяким штучкам научить! В смысле, в постели.
– Антонов, заткнись! – я вовсе не хотел с ним ссориться. Я хотел, чтобы он перестал говорить гадости об Арине. Но он не унимался.
– Давай, Гриха, колись! Вы успели с ней того? – и он пакостливо захихикал, сложив два пальца. – Или она до сих пор не дала?
В общем, я его избил. Устроил настоящую мясорубку: парень он был крупный, толстый, сильный, но я был быстрым и ловким, а на данный момент ещё нервным и злым.
Мне сказали потом, что меня оттаскивали несколько человек, включая учителя физкультуры. Антонова увезли на скорой, что-то я ему повредил, но, думаю, не настолько сильно, как потом это представили его родители. Мне тоже досталось, но не очень. Во всяком случае, меня в больницу не отправили, медсестра обработала ссадины и доставила меня в кабинет директора. Там уже собрался целый консилиум: сама Ангелина Ефимовна, стрекоза, Анна Михайловна (завуч по соцвопросам), Ирина Петровна (моя классная). Они сидели за столом, директриса говорила по телефону; я вошёл и встал около дверей.
– Гриша, что с тобой происходит? – положив трубку, спросила она. – За что ты избил Дениса?
– Потому что он подонок, – хрипло сказал я.
– И поэтому его надо было так избивать?
– А как ещё поступать с подонками?
– Нет, Ангелина Ефимовна, – встрепенулась стрекоза.– Посмотрите, что за наглость! Он же ни капельки не жалеет о том, что сделал! Баженов! Ты раскаиваешься в содеянном?
Для моих ушей её «содеянное» прозвучало более чем нелепо, а нервы были на пределе, поэтому я не удержался и хмыкнул.
– Вот, вы видите! – заверещала она. – Он ещё и смеётся! Исключать, немедленно исключать!
– Успокойтесь, Маргарита Андреевна, сначала нужно во всём разобраться! – сказала Ирина Петровна.
– Гриша, я позвонила твоим родителям, они сейчас приедут и заберут тебя домой. Родители Антонова уже едут в больницу. Думаю, тебе надо приготовиться к худшему: они наверняка напишут заявление в милицию, а поскольку тебе уже исполнилось восемнадцать, школу ты можешь закончить за решёткой, – вздохнув, сказала директриса.
– Какой позор! Какой позор для школы!
– Успокойтесь, Маргарита Андреевна! Прекратите истерику! – сказала Анна Михайловна. – Мы ничего не знаем о мотивах этого поступка, а Гриша сейчас слишком возбуждён, чтобы рассуждать разумно.
– Я могу рассуждать разумно, – сказал я. – Антонов – подонок, он говорит гадости о женщинах, и если бы он сказал ещё что-то, я бы его убил.
– Так, Григорий, помолчи! – возвысила голос Ангелина Ефимовна, и тут вошёл мой отец. Глянул мельком на меня и обратился к присутствующим:
– Здравствуйте, уважаемые дамы!
– Здравствуйте, Виктор Александрович! – ответила директриса. – Гриша может выйти, пока мы переговорим.
– Да, конечно, – он протянул мне ключи. – Сядь в машину и жди меня.
Так я и сделал. Уж не знаю, о чём они говорили, но пришёл он довольно быстро, и мы поехали домой. Так я думал. Оказалось, что нет. Мы прямиком направились в больницу к Антонову.
– Так. Я не знаю, что с тобой творится, но ставить крест на твоём будущем я тебе не позволю. Сейчас ты пойдёшь и извинишься перед родителями Антонова, а понадобится – и перед самим Денисом…
– Не буду.
– Будешь, – он даже не притормозил. – Это не обсуждается. Со своей стороны я сделаю всё возможное, но просить прощения будешь ты.
– Нет.
– Да! – рявкнул он. – Да, чёрт возьми! Ты извинишься перед родителями за то, что чуть не искалечил их единственного сына!
– Подонка. Он подонок и мерзавец. И я поступил правильно, – упрямо сказал я.
– У каждого подонка есть мать! И ты должен помнить об этом каждый раз, когда надумаешь вершить правосудие. И пусть это послужит тебе уроком на будущее!
– Перед матерью извинюсь, а перед этим гадом – не буду!
– Вылезай, приехали!
Мы без труда нашли «травму», папа узнал в регистратуре, где пострадавший Антонов, и мы пошли к кабинету диагностики. На лавочке сидели мужчина с женщиной.
– Илья Сергеевич? Наталья Антоновна? – сказал отец.
Мужчина встал, и они поздоровались за руку. Женщина, невысокая и худенькая, в которой я узнал мать Антонова, кивнула головой.
– Я Виктор Александрович Баженов, отец Григория. Он хочет вам что-то сказать. Со своей стороны приношу вам извинения и обещаю сделать всё от меня зависящее, чтобы ваш сын поправился. Я оплачу любое лечение.
Сказав, он отошёл в сторону, оставив меня одного. Мать смотрела на меня чёрными, ненавидящими глазами, отец – пожалуй, даже с интересом.
Я откашлялся. Они ждали.
– Я хочу извиниться перед вами, – выдавил я из себя. – Простите.
– Извиняется он! – прошипела мать. – Что нам от твоих извинений! У Дениса может быть сотрясение мозга! – губы её затряслись, и она замолчала.
«Ну, это вряд ли! – подумал я. – С таким черепом, как у него…»
– Из-за чего вы подрались? – спросил отец. – Я вижу, тебе тоже досталось?
– Досталось ему! – возмутилась мать.
– Это наше дело, – сказал я. – Я действительно сожалею, что так получилось, но…
– Он, наверное, сделал какую-то гадость? – спросил Илья Сергеевич.
Я молчал.
– Ты против собственного сына!
– Я слишком хорошо его знаю, – горько сказал Илья Сергеевич. – Иди, Гриша, мы принимаем твои извинения. Скажи папе, чтобы он не беспокоился, мы сами вылечим нашего сына.
– Папа так не сможет, – возразил я. – Он обещал, и он выполнит обещание.
– Ну, думаю, мы договоримся, – улыбнулся он. – Передай отцу, что заявление мы писать не будем.
– Ещё как будем! – зло сказала мать.
– Наташа, успокойся! – обратился он к ней. – Сначала надо разобраться с нашим сыном. Иди, Гриша, всё в порядке.
– Что они сказали? – спросил отец, когда мы ехали домой.
– Сказали, что не будут подавать заявление и чтобы ты не беспокоился о лечении.
– Даже так? – удивился он. – Интересно…
Больше мы не разговаривали. Дома меня не трогали, мама, конечно, поохала и поплакала, но не более того. Отец предложил мне несколько дней отсидеться дома, но я не согласился: завтра первым уроком была литература, поэтому я, как штык, сидел за своей партой в восемь ноль-ноль. Девчонки поглядывали на меня с интересом, парни – тоже, но никто не заговаривал.
Во время урока нам приходилось много писать: Арина наплевала на программу и готовила нас непосредственно к сдаче сочинения, поэтому я пахал не поднимая головы. Диктуя материал, она обычно прохаживалась по кабинету и поглядывала в тетрадки, чтобы видеть, кто работает, а кто – нет. И вот она дошла до моей парты и зачем-то остановилась. Я продолжал писать. Арина вдруг смолкла, и я поднял голову: она смотрела на мою правую руку. Вчера я изрядно рассадил себе костяшки, так вот, она смотрела на болячки, как будто в жизни такого не видела. Потом перевела взгляд на моё лицо, и глаза её распахнулись, хотя ничего особенного со мной не было. Утром в ванной я внимательно рассмотрел себя: ссадина на скуле (это когда Антонов умудрился приложить меня лицом об парту) и разбитые (в который раз) губы. Чего она так испугалась – не понимаю! Несколько секунд стояла тишина, потом она нашла в себе силы продолжить урок, но позже, когда мы уже расходились, сказала:
– Баженов, задержись, пожалуйста.
Я остался. Арина дождалась, когда все уйдут, закрыла дверь и спросила:
– Откуда это у тебя?
– Подрался, – честно сказал я.
– Из-за меня?
– Нет.
– Гриша, не ври!
– Я не вру. Я из-за себя подрался.
– Сядь!
Я сел на стул. Она подошла ко мне и заглянула в глаза:
– Поклянись, что ты никогда не будешь из-за меня драться! Ни-ког-да!
– Почему?
– Потому что я переживаю…
– Я не могу этого обещать, – я сглотнул слюну. – Я не смогу сдержаться, если…
– Если что?
– Если вдруг услышу о вас что-то, что мне не понравится…
– Гриша!
– Не буду обещать! – упрямо сказал я.
Она замолчала, видно, решила, что нечего спорить с заупрямившимся мальчишкой, и осторожно погладила мою разбитую руку.
– Больно?
Я помотал головой.
– Тебе не в школу надо было идти, а в больницу… глупый мальчик!
И столько нежности было в её голосе, что я совсем ополоумел: схватил её руку, прижался к ней лицом и заплакал.
– Ариночка, я так больше не могу! – слёзы потекли по щекам, попадая в рот. – Мне очень плохо! Ты на меня не смотришь, говорить с тобой нельзя, провожать нельзя, даже смотреть на тебя нельзя! Я так умру!
– Гриша, что с тобой?! – Арина, похоже, испугалась. – Успокойся! Не плачь, прошу тебя!
Она протянула мне носовой платок:
– Вдруг кто-нибудь увидит, что подумает?!
В таких случаях говорят: накаркала. Точнёхонько после этих её слов распахнулась дверь и в кабинет влетела стрекоза.
– Арина Марковна! Срочное совещание после второго урока… – она осеклась. – А что это здесь происходит? Баженов! Тебе плохо? Что ты себе позволяешь?!
Мы с Ариной отпрянули друг от друга как любовники, которых застукали на месте преступления.
– Вы, Арина Марковна, идите в двадцать четвёртый кабинет, – предельно вежливо обратилась к ней завуч, и моя любимая, покраснев, как маков цвет, выбежала из класса.
– Баженов! – настала моя очередь. – Ты соображаешь, что творишь?!
– А что? – я решил косить под дурачка.
– Вы… обнимались?! – она чуть не подавилась этими словами.
– Вы что, Маргарита Андреевна?! – возмутился я. – Мне просто стало плохо, видите, у меня раны? Арина Марковна стала меня успокаивать, дала свой платок – и всё!
– Ну, Баженов, иди на урок! – прошипела она. – С ней я сама поговорю! Иди!
Я пошёл. А что я ещё мог сделать? Если бы начал с ней переговариваться, Арине стало бы ещё хуже. Впрочем, я прекрасно понимал, что хуже, наверное, ей уже не будет. Благодаря мне.
Беспокойство снедало меня весь оставшийся день. Я еле досидел до конца уроков и помчался на условленное место, но Арины так и не дождался, наверное, она ушла домой раньше. К ней же я пойти не посмел: срок моего нового заключения ещё не истёк, и отец исправно звонил каждый день ровно в два пятнадцать, чтобы удостовериться, что сын дома и делает уроки. Поэтому я во весь дух помчался домой и успел как раз вовремя: телефон трындел не переставая.
Уроки, естественно, на ум не шли. Я хотел узнать, чем всё закончилось, и несколько раз звонил Арине на сотовый с домашнего, но безрезультатно: она выключила телефон. Из дома я уйти не мог: держало слово, данное отцу, и я потихоньку сходил с ума от невозможности что-либо предпринять.
Мама видела моё беспокойство, но я решил не тревожить её понапрасну и дождался прихода отца. Я надеялся, что он разрешит мне выйти из дома: обещание я сдержал, оценки исправил, можно было бы и отпустить поводок.
Когда отец пришёл, я подождал, пока мы все вместе пообедаем (этой хитрости ещё в детстве научила меня мама: не просить его ни о чём, пока он не поест), и подступился к папе с просьбой отпустить меня на пару часов на улицу. Напирал я в основном на то, что мне не хватает свежего воздуха, а до экзаменов остаётся всё меньше времени и скоро гулять будет совсем некогда. Отец, думаю, мысленно повеселился, но отпустил меня ровно на два часа, велев взять мобильник и быть на связи.
Поделиться книгой: