Поводырь

– И ради чего жить теперь, когда моя любимая мертва?!

– Подумай.

– Я не знаю! Я ничего не умею! Учили всегда тому, к чему по жизни не тянуло. Потому не затягивало, потому не учился, потому и не знаю, потому и не умею, – голос был трясущимся и растерянным.

– Так ты, в конце концов, так вот и сказал бы Альме? Что ничего не знаешь и не умеешь? Не стыдно? Она в тебе мужчину видела, а не размазню. Скажи ей такое честно в лицо, и сразу бы её потерял. Какой женщине нужен бесперспективный слизняк? Неужели, ты действительно не видишь вообще никакого выхода из болота, куда загнал себя? Неужели ты всерьёз не знаешь, куда податься?

– А, может быть, подскажешь, как быть, раз такой мудрец?! А то я слишком тупой – не понимаю… – у Нистрама от ярости снова начиналась истерика.

– Тебе надо жизнь изменить, дурень! – воскликнул Реммет, – меняться к лучшему! Перестать заниматься самодурством и лезть в авантюры с сомнительными перспективами, а потом трусливо отказываться от обязательств и в конце ныть о тяжёлой жизни в надежде на прощение. Вот, что нужно делать!

– И как, интересно, мне изменить жизнь, если я ничего больше не могу и не умею, твою, сука, мать?!

Реммет от досады покачал головой.

– Для начала перестать сквернословить…

Нистрам то ли удивился, то ли возмутился.

– Вот это да! И после этого сразу же мне станет лучше? Чудеса просто! С сегодняшнего дня прямо и начну. А потом что?

– Хватит ёрничать! – нахмурился Реммет.

– Нет, не хватит, инквизитор! Нет, не хватит! Говоришь загадками, упрекаешь, унижаешь, что есть сил! Это специально?! Пытаешься выставить меня тупорылым придурком?! Сознательно меня так мешаешь с грязью?! А зачем?! Чтобы поднять свою самооценку за счёт моей?! Я угадал?! Так вот знай, что мне от твоих слов не больно! Я уже к страданьям и терзаньям привык! У меня иммунитет на оскорбления! Можешь и дальше продолжать сколько угодно затаптывать меня в грязь, считая, что я на то только и достоин, раз не вылезаю из своего свинарника, что назвал дворцом! С меня твои унижения, как с гуся вода! – гордо поднял голову, – и вообще, я сын лорда Ванкреда Парадайса, героя многочисленных войн, гениального кавалерийского стратега и грозы для врагов! В моей крови течёт кровь великих предков. А ты передо мной – пыль под ногами! Наверняка, даже не знаешь, как отца звали! В инквизиторы таких с радостью берут. Ну, а я имя своего отца помню! Поэтому и унизить ты меня не сможешь, ибо сам ничтожный слизняк! А если уж ты серьёзно решил помочь, то будь добр ответить, что мне делать! Я же сказал, что столкнулся в жизни с множеством трудностей. Случается же так. И не всегда по моей вине. Как быть в таком случае, чтобы не пропасть? Я считаю, коли помочь хочешь из уважения и почтения перед Альмой, то и сделать должен всё по уму. А по уму мне уже не говорун унижающий и без толку мотивирующий нужен, что упрекает по каждому поводу, а поводырь, Реммет! Поводырь. Вот, кого мне не хватает! Вот тот, кто поможет пройти через эту тьму в душе и голове! Поводырь тыкнет пальцем и укажет путь, поможет мне слепому найти себя в этом мире, а не оставит одиноким беспомощным там, где потеряюсь без поддержки. Мне нужен тот, кто не даст споткнуться о камень и поддержит в трудную минуту. В таком человеке я нуждаюсь, а не в персональном любителе оскорбить и унизить во всём и вся. Поводыря мне и не хватает, инквизитор. Именно он мне нужен: тот, кто выведет из терний к свету. Так что прошу тебя выбрать одно из двух, Реммет: либо ты умолкаешь, наплевав на память Альмы, а потом мы расходимся и дальше ведём себя, как хотим и можем. Либо же ты покажешь нужный путь и спасёшь меня, инквизитор, раз считаешь, что он есть, хоть я его и не вижу, сколько бы ни искал.. Я позволяю тебе. Веди меня, Реммет…

– Боюсь, ты сейчас каждым своим словом доказываешь, что не согласишься. Зачем тогда мне тебя вести? Какой смысл тебе следовать за мной? – на оскорбления Реммет тактично отвечать не стал, ибо парень от ярости, казалось, уже готов был вызвать инквизитора на дуэль. Потому заставлять его извиняться и отвечать за слова было глупо – дело бы закончилось новым ковопролитием, которого Реммет из симпатии к Альме допустить не мог.

– А у меня есть выбор?! – усмехнулся Нистрам, растерянно бегая глазками и немного оскаливаясь, – Сам же сказал, что я своей жизни не хозяин теперь. А если считаешь, что я должен продолжать жить, терпеть удары молота судьбы и страдать от всего, что натворил в трактире с Альмой, вместо того, чтобы закончить своё жалкое и никчёмное существование, то куда мне деваться? Говори, что предлагаешь, Реммет. Пожалуй, я готов ответить согласием на любой твой план, каким бы абсурдным он ни казался.

Инквизитор тяжело вздохнул, нахмурился ещё сильнее и отвечал:

– Исправить собственные ошибки и встать на путь истинный позволит только служение богам.

Нистрам от досады развёл руками и ухмыльнулся.

– Ну, да! Ну, да! Как же можно было не догадаться. А я ещё, дурак, наивно надеялся, что подаришь мне лютню, заставишь быть бардом, и начнём путешествовать с тобой по материку, где я начну сочинять песни о твоих подвигах, пока ты сам будешь убивать страшных чудищ. Если тебе интересно, на такое бы я согласился сразу. А так… – помотал головой и выдержал паузу, следом убрал с лица ухмылку, сделал кислую мину и спросил, – и что мне предстоит сделать?

– Когда станешь учеником у монахов, для начала выучишь Великую Альду от сих, до сих. Чтобы от зубов отскакивало, когда спросят. Потом ознакомишься с текстами разных преподобных, живших до нас – они дополнят твоё понимание Великой Альды и научат правильно проповедовать народу волю богов. Между делом будешь помогать, бедным, больным и немощным, а ещё работать в поле и собирать урожай. Свободное же время уделишь молитвам к богам и будешь просить прощения у Альмы. После, когда отучишься и получишь рясу, отправишься, куда пошлют. Будешь там читать людям проповеди и помогать им не заблудиться в нашем тернистом, греховном мире, а также искать путь к богам. Только так заслужишь прощение благими делами, а также оправдаешь надежды Альмы. А коли ж нет, то и страдать тебе, забыв про покой.

– А, может быть, я всё-таки заслужил истязания от рук слуг Маггота в его подземельях ужаса? – усмехнулся Нистрам.

– Уверен, Альма бы так никогда не сказала. Хочешь исправиться в её глазах за то, что натворил, иди по праведному пути, заслужи благодать богов. Тогда её слова сразу же возымеют вес, перестав быть пустыми.

– Пустыми?! – возмутился Нистрам.

– А как же? – удивился инквизитор, – разве ты подтвердил за сегодня хоть одним своим поступком, что не являешься опьянённым собственной гордыней мальчишкой, творящим глупости? Таким я сегодня увидел тебя, а она утверждала обратное. Тут без разницы, как кости лягут, всё против тебя.

– В этом ты прав, – кивнул Нистрам, окончательно успокоившись, потом замялся, – просто… Мне… Мне тяжело принять решение, понимаешь? Я и так ошибок совершил в своей жизни предостаточно, а эта вполне может оказаться для меня последней, после чего в монашеской келье и повешусь от безнадёги, чего, по сути, и заслуживаю, как ты правильно говорил.

– Каждый следующий шаг делать всегда тяжело. Но на месте устоять не получится. Судьба, как и время – любит перемены. И если будешь не готов к грядущей буре, то она тебя сметёт. Даже не сомневайся.

– А ещё тяжелее потом держать ответ за ошибку перед собой и другими. В противном случае снова, как и обычно… – Нистрам усмехнулся, – придётся обвинять в неудаче всех, кроме себя. Понимаешь, да? Вот бы вообще никогда и ни за что на свете ответ не держать. Живёшь, да не тужишь. Никому ничего не должен, ничто и никто тебя не тревожит.И если дойдёт до того, что приставят нож к горлу, заставят, не иметь долгов, не брать на себя никаких обязательств, то тогда лучше подохнуть. Без обязательств жить легче…

– Но, увы, невозможно, – сухо отвечал Реммет.

Нистрам продолжал:

– А ещё легче делать так, как ты: никогда не совершать ошибок.

Инквизитор рассмеялся.

– Думаешь, я никогда в жизни не оступался? Да каждая казнь очередного мага для меня испытание, ведь магия, как известно, бывает не только безумной, но и благоденственной. И те, кто придерживается учения последних, как правило, никаких преступлений не совершают. Бывают и те, кто раньше страдал от безумия, но потом решил перейти на путь благоденствия и совершил за последнее время такие поступки, по сравнению с которыми житие многих праведных таким уж правильным и безгрешным не кажется. Например, два года назад я настиг знаменитого колдуна по имени Йоффа Гундланг. Раньше он был тем ещё чудовищем. И подумать страшно, сколько бесчеловечных преступлений совершил. Настоящий монстр. И охотились за ним долго и безуспешно. С последней облавы на него прошло пятнадцать лет. Он тогда исчез, затаился, а потом вдруг внезапно объявился в Тирии в городке Ёльм. И знаешь, чем Йоффа занимался, когда я его нашёл? – усмехнулся, – он стал целителем.

– Целителем? – удивился Нистрам, – мне ещё прабабка про него рассказывала, до того был кровожадный чёрт…

– В том то и дело. Вроде бы и забывать про его предыдущие деяния нельзя, а вроде бы Великая Альда и учит нас тому, что обернувшийся к добру и не творивший более зла, имеет право на прощение, каким бы чудовищем ни был. Но кому какое дело до священного писания, когда впереди маячит суровая правда жизни, так ведь? И вместо того, чтобы вспомнить о милости к решившему исправить собственные прегрешения, я стал выполнять свой долг инквизитора. Мы ведь обязаны бороться с магией в любом её проявлении. Но внезапно я понял, что не могу. И это не только связано с учением Великой Альды. В тот момент я вдруг осознал, что жители Ёльма готовы умереть за мага, лишь бы не отдавать его мне. Их не страшило наказание за подобное преступление, и они были готовы заплатить за спасение Йоффы самую высокую цену в знак благодарности за его помощь в качестве лекаря, но отдавать его не желали. В тот момент я понял, что герой для них это не инквизитор, борющийся с магией, как с общепринятым злом. Наоборот, жители Ёльма держали за преступника и врага меня, поэтому были готовы ради Йоффы умереть. Поначалу думал, что маг их просто заколдовал, но, как оказалось, защищали они его сами и без всякого колдовства. Он появился в округе в тот момент, когда поветрие уже вовсю терзало несчастную Тирию. И самое ужасное во всей этой истории, пожалуй, то, что пришла на подмогу людям не церковь, которую неоднократно о помощи просили на коленях умоляя. Правда, им не прислали. Помогла целительная магия Йоффы. А теперь скажи, как можно было считать преступником того человека, во имя которого сознательно и без применения магии люди были готовы идти на смерть, лишь бы не позволить инквизитору сделать дело?

– А что, если Йоффа сам это поветрие наслал?

– Даже его силы на такие масштабы не хватило бы. Обычно колдуны ограничиваются деревнями. Даже маленькие городки типа Ёльма для магов были слишком большие по площади, а что уж говорить обо всей Тирии. Чтобы это провернуть, нужно обладать силой немыслимой.

– Тогда… – задумался Нистрам, – это сложный выбор.

– И я о том же.

– А что было дальше?

– Дальше оказалось, что Йоффа просто сдерживал своё безумие, научился держать его под контролем. Раньше я думал, что подобное сотворить невозможно. Но он смог, доказав, таким образом, свою действительно недюжинную магическую энергию силу воли. А после я его казнил, успокоив себя, что безумие всё ещё продолжало отравлять разум Йоффы. Правда, потом боги, будто надавали мне подзатыльников своим знаком свыше…

– Что за знак? – взволнованно спросил Нистрам.

– Съеденные волками тела мальчишек, что рассказали мне, где обитал маг. У северных народов это поверье означает, что пойманный, сданный преступник невиновен, а сдавшие его крысы получили по заслугам, – задумавшись, после небольшой паузы продолжал, – вот так и тревожит меня воспоминание о Йоффе. Я боюсь, что казнил невиновного, от того и не нахожу себе покоя уже несколько лет. Так что, как видишь, ошибки могут совершать все. Другое дело, способны ли мы нести за них ответ? И вопрос этот в итоге является самым простым: ответственности не хочет никто, а должны и будут нести все без исключения, начиная от королей и царей, заканчивая простыми смердами и досмердами. А если захотят выбрать смерть, чтобы это прекратить, то сделают только хуже. Прежде всего, себе, ибо загубят собственную душу. Свой молот должны нести все, и если он тяжёл от накопившихся грехов, то это исключительно твоя вина, и никого более.

– Выходит, что хочу я или нет, мне придётся жить в постоянном покаянии за смерть Альмы, и даже собственная гибель не принесёт облегчения? – Нистрам нахмурился.

– Именно, – отвечал инквизитор, – или ты думал, поплачешь по ней пару деньков, а потом дальше продолжишь жить, как ни в чём не бывало?

– Тогда… Тогда… Тогда соглашусь с тобой – я действительно должен посвятить себя служению богам, раз иначе нельзя… – быстро и энергично кивая головой, отвечал Нистрам, которому такой ответ дался столь тяжело, что он сам до сих пор поверить не мог в реальность происходящего. Плен, спор, гибель Альмы – всё это заставляло его надеяться, что реальность это на самом деле сон или чей-то неудачный розыгрыш. Но, увы, действительность жестока. Ещё ужаснее было осознавать, что на поясе не висел заряженный пистолет, чтобы выхватить его и тут же застрелиться в момент, когда возникнет непреодолимое желание. И можно было сколько угодно упрекать Реммета в том, что тот не позволил Нистраму прекратить мучения и расстаться с жизнью, но, тем не менее, в чём-то он всё-таки был прав. Смерть – это наипростейший выход из любой трудности, а вот попытаться исправиться и стать лучше, а потом решить все свои проблемы уже намного сложнее. Услышав от инквизитора про последние слова Альмы, Нистрам понял: он обязан сделать хоть что-то хорошее в своей жизни в память о ней. То, чем бы его возлюбленная искренне гордилась. Она верила, что Нистрам был человеком хорошим и достойным. И если появилась возможность доказать себе, ей (пусть она уже и на небесах, но, тем не менее) и другим, что он способен, то глупо этим шансом не воспользоваться. Нельзя подвести свою любовь и в этот раз. Нельзя сдаться и сложить руки. Нельзя опозорить светлую память о ней. Правда, проще сказать, чем сделать: такому слепцу, как Нистрам, сложно пробираться через тернистую дорогу жизни, при этом не потерявшись. Впрочем, раз Реммет вызвался быть поводырём и вывести бедного парня из тьмы и безрассудства к свету и ясной голове, то почему бы таким шансом не воспользоваться? И да, Нистраму больше не доведётся побывать участником сомнительных, приключенческих авантюр (которые он даже в некоторой степени обожал), охмурить девку из соседнего города и выиграть в карты пару монет, а потом ещё украсть несколько штук из-под носа у каких-нибудь головорезов, чтобы потом купить на эти деньги еды. Но жизнь в монастыре не даст умереть от голода, да и от безрассудства обезопасит. Нужно только работать над собой физически и духовно, и тогда любое море будет по колено. Среди минусов окажется разве что только стопроцентная ненависть отца, чьё имя Нистрам опозорит, если станет монахом, а не военным. Ванкред Парадайс знал, что обычные монахи не могут вершить насилие, поэтому презирал их за неспособность в случае чего защитить Родину. Но разве это минус, если взамен за еду и крышу над головой, у парня будет возможность исправить грех убийства Альмы и стать достойным человеком хотя бы в собственных глазах? Получается, если это и минус, то только для вояки с поленом вместо головы, а Нистрам был парнем способным, потому и понял, что настал тот самый момент, когда пора было меняться, и он не собирался его терять. В конце добавил, – я посвящу свою жизнь вере и богам…

Реммет удивлённо поднял брови.

– Ты сейчас серьёзно? Не шутишь?

Нистрам усмехнулся.

– Был бы повод, чтобы шутить…

– Учти, что решение это серьёзное. Оно изменит твою жизнь раз и навсегда, но не факт, что ты будешь от этого в восторге. Не все выдерживают испытаний веры, постов и практик самобичевания, да и конечный результат может не порадовать. На моей памяти был и такой, кто всю жизнь отдал на служение богам, а по итогам был так разочарован, что в старости отринул сан и не мог нарадоваться безудержному соитию в борделях со всеми подряд. Умер, кстати, от сердечного приступа во время очередной оргии. Он тысячу раз проклял себя за то, что служил богам, и я не могу гарантировать, что не проклянёшь и ты всё на свете, в том числе и меня, когда будешь тонуть в омуте из грёз, что сам себе понапридумывал в начале, принимая сан. Потому знай сейчас, что сможешь сдаться и вернуться к жизни мирской в любой момент. Никто и ничто тебя держать не станет, если только, конечно, сам сбежать не захочешь. Но в момент, когда дашь слабину, не забывай, почему выбрал именно этот путь: из-за кого, из-за чего. Тогда, авось, быть может, даже в самый сложный момент новой жизни ты оправдаешь надежды Альмы и сумеешь выстоять перед множеством ударов судьбы, не сдавшись после первой тысячи. Надеюсь, ты понимаешь меня…

– Прекрасно понимаю, – кивнул Нистрам, – я готов ко всему и не отступлю. Да и куда мне деваться? Останусь таким, каким был – умру. Не сумею измениться – сгину. Не соглашусь на твоё предложение – повешусь, а коли так, то подведу Альму… – в этот момент его лицо постепенно начало заливаться слезами.

– Да. – Кивнул Реммет.

– Она ведь верила в меня…

– Да.

– Я обещал подарить ей всё, а в результате лишил жизни.

– Да.

– Знал бы ты, инквизитор, как я любил её… – Нистрам вытер слёзы, устало лёг, свернулся калачиком, отвернувшись от Реммета, и начал тихонько всхлипывать, иногда бормоча себе под нос что-то бессвязное.

Инквизитор же жалеючи взглянул на беднягу, устало вздохнул и тоже прилёг. Долго пытался уснуть, но не мог, мучимый ворохом мыслей в голове. Слипаться глаза начали, только когда Нистрам затих, а после Реммет, убаюкиваемый шёпотом ночного леса и треском догорающего костра, уснул.

***

Проснулись, стоило только первому лучу солнца выглянуть из-за горизонта. Реммет еле встал, настолько уставшим был. На Нистрама вообще смотреть было страшно: мало того, что сам был бледен и слаб, так ещё и во сне содержимое своего желудка невольно вывернул на себя. Остаётся только удивляться, каким чудом счастливчик не захлебнулся собственной рвотой, умудрившись во сне повернуться на бок, когда многие пьянчуги и того не могут. Кроме этого несчастного беднягу донимали головная боль и разрывающие его сердце фантазии, мол, а вдруг ничего произошедшего вчера на самом деле не было, и Альма жива? Неспособность принять реальность такой, какая есть, заставляла Нистрама ещё больше морально страдать. От всего этого вид его несчастный вызывал в Реммете лишь жалость и сострадание по отношению к бедняге. Но тут же, вспоминая, как Нистрам дошёл до всего этого, взгляд инквизитора стал холоднее и циничнее.

Когда тот встал на ноги, то, опустив голову, подошёл к Реммету и спросил:

– Мы скоро уходим?

– Прямо сейчас.

Нистрам взглянул на инквизитора жалобным, умоляющим взглядом.

– Позволь… – сглотнул слюну, – попрощаться с Альмой…

– Только не задерживайся, – инквизитор кивнул на её могилу и повёл лошадей ближе к тракту. Пока шёл, изредка оборачивался, дабы посмотреть, что делал Нистрам. Тот стоял молча, не плакал, лишь глядел на могилу возлюбленной. Под конец поцеловал насыпь, встал и медленно пошёл до Реммета, иногда спотыкаясь по дороге.

– Я закончил… – молвил он слабым голоском, который ещё вчера был зычным и мощным, будто львиный рык, когда доказывал Велеону, что сможет попасть в яблоко. Сейчас же он чуть ли не стонал от душевной боли, терзавшей его за столь досадную ошибку. И ничто в этом мире не могло унять его страданий, кроме времени – лекарства, действующего достаточно эффективно, но не сразу и, увы, не на всех.

Выехали с утра, а потом долго-долго ехали по дороге, не обронив друг другу ни единого слова. Спустя пару часов, на развилке свернули направо от главного тракта и продолжили свой путь.

К полудню уже были на месте. С удивлением для себя Нистрам обнаружил, что оказался у ворот мужского монастыря Каэрдэн, известного на весь запад своим вкуснейшим монастырским вином, особенно популярным у королей и лордов севера.

Но точнее будет сказать, что они стояли на дороге к монастырю, ибо видеть его и простым смертным, и даже инквизиторам было запрещено. Всё это делалось для того, чтобы непрошенные гости не мешали юным бурсакам постигать Великую Альду и слово богов. По обочинам от этой дороги была высажена живая изгородь. А на половине пути стояли железные, металлические, решётчатые ворота, украшенные в центре каждой из створок изображениями церковного молота. Верхнюю же часть украшал причудливый узор из загнутых концов стоек. А рядом находилось стойло для лошадей. Сами они были закрыты всегда, и открывались только в случае прибытия в монастырь делегации Отца-понтифика. В обычное время монахи и бурсаки всегда проходили через дверь в воротах, как сейчас в выходной день – единственный за неделю, когда можно было покидать храм без исключительной нужды.

Кстати именно поэтому на практически пустующей в будний день дороге было так оживлённо сегодня. И надо было видеть растерянное лицо Нистрама, который ещё позавчера и подумать не мог, что он – повеса и редкий раздолбай согласится стать монахом по предложению инквизитора. Это что-то уму непостижимое в обыденной жизни, но ставшее реальностью в силу обстоятельств.

Сам Реммет зря времени не терял, очевидно, не желая дольше положенного нянчиться с Нистрамом. Как подошли к воротам, обратился к привратнику из числа церковных легионеров, у которых, кстати говоря, здесь была расквартирована целая центурия.

– Привратник, мне нужен настоятель Барсар!

– Кто будешь, путник? С какой целью просишь аудиенции настоятеля?

– Инквизитор третьего порядка Реммет из Зельдена. Привёл в монастырь нового ученика и хочу показать его настоятелю.

– Хорошо, я передам ваше сообщение. Ждите.

И ушёл.

Пока ждали, казалось, что стоят здесь не минуты, а часы. И даже секунды тянулись непростительно долго. Дабы скоротать время, взволнованный Нистрам спросил Реммета:

– А меня точно возьмут?

– Взять-то возьмут. Смотри, кабы не выгнали раньше времени.

– Я постараюсь. Жалко только, что домой уже вернуться не смогу.

– Если отец не стал тебе помогать, то навряд ли будет радоваться твоему прибытию сейчас. Так что насчёт него не переживай. Наоборот, старику обузы меньше. Порадуйся за него.

– Это правда! – усмехнулся Нистрам, – только я не чтобы попрощаться. Неплохо бы забрать свой томик Великой Альды, который подарила мама на десятый день рождения. Как получил его, так и не открывал: слишком легкомысленно относился к вере. Теперь вот внезапно пожалел об этом.

– Хочешь сказать, что у тебя с собой нет Великой Альды? – изумился Реммет.

Взволнованный Нистрам помотал головой.

– Нет…

– Хм… – вздохнул инквизитор и достал из вещевого мешка свою Великую Альду. Протянул её, – держи.

– Ух, ты! – удивился Нистрам, – это даже близким людям самый дорогой подарок. Ведь ты же знаешь, как ценно священное писание…

– Знаю. Я служу церкви, считай, почти с пелёнок, поэтому не надо мне об этом рассказывать.

– Это понятно. Просто сам-то что читать будешь?

– Достать себе новый томик не проблема. Но в монастырь без Великой Альды точно нельзя. Никто тебя не пустит. Только держа её у сердца ты докажешь, что хочешь вообще связать свою жизнь со служением богам. А мне её перечитывать в очередной раз времени, честно говоря, нет. Так что держи и не спорь!

– Реммет, – Нистрам с трудом подбирал слова, а глаза его сияли от счастья, – я тебе очень признателен. Ты в очередной раз меня выручаешь. Если когда-нибудь появится такая возможность, то не сомневайся – я помогу тебе: Реммету инквизитору. Своему другу.

– Попридержи коней, – помотал головой инквизитор, – во-первых, мы с тобой не друзья. Во-вторых, не дай боги мне таких разгильдяев ещё друзьями называть. В-третьих, здесь и сейчас мы виделись в последний раз. Всё понял?

– Хорошо… – с досадой отвечал Нистрам и опустил голову.

– Держи! – Реммет ткнул ему книгой в грудь. Тот нехотя взял её, уже, было, обрадовавшийся новому другу, а в ответ вместо представлявшейся взаимности получил, как показалось, лепёшкой коровьего навоза в лицо. В голове Нистрама на секунду промелькнула дикая мысль: пожелать инквизитору вечных проклятий, но, к счастью, он от этой затеи тут же отказался. Негоже проклинать человека, жертвовавшего ради тебя собственной жизнью и показавшего пускай и сомнительную, но новую дорогу в будущее.

Тут как раз и настоятель Барсар подошёл. Вместе с ним его слуга.

– Реммет из Зельдена? – спросил он, недовольно покосившись на инквизитора.

– Да, отец-настоятель.