Глупые и ненужные

Подъехав к двум бездельничающим мексиканцам, которые курили одну сигарету на двоих, я спросил, где дом хозяина и где он сам.

Они сказали, что сами его ждут как 30 минут, а дом, собственно, передо мной.

Домом оказалось строение, которое я изначально принял за одно из складских помещений. Маленький двухэтажный квадрат из старого кирпича и деревьев. С маленькими грязными окнами и внушительного размера дверью. Справедливости ради, на склад он был похож не очень сильно, но и на дом, в котором живет хозяин винодельни тоже, скорее нечто среднее. Уже не склад – еще не дом.

Я решил дождаться Серхио не выходя из машины, откинулся на максимально возможный угол сидения и уже через 5 минут дремал, сморенный дорогой, дегустациями и перелетом. Последнее, что запомнил была апельсинового цвета линия горизонта.

*

Нервный стук по стеклу с водительской стороны вернул меня к жизни. Было непонятно сколько я проспал: 5 минут или пару часов, но судя по сумеркам, не меньше часа. За окном стоял даже не человек, а его очертание, я подумал, что это один из мексиканцев решил меня разбудить и чуть раздраженно спросил в приоткрытое окно:

– Чего тебе надо?

Последовала пауза, а потом голос, который я бы не спутал ни с одним голосом на планете робко назвал мое имя.

Я выскочил молниеносно, словно машина горела и бензин уже растекался вокруг.

– Серхио, мой непутевый друг, ты ли это? – сказал я и обнял его чересчур экспрессивно и энергично. От него пахло землей и потом. И я чувствовал всю его электрическую неловкость от моих объятий.

– Получается я. – только и сказал он. – Пошли в дом, а то не гоже стоять возле этой гейской машины больше 2 минут.

Мы зашли в дом, и он включил свет. Внутреннее убранство на удивление оказалось уютным и симпатичным. Но при этом в атмосфере жилья крылось что-то туманное и неконкретное. Огромный круглый стол из дерева стоял прямо по центру, за ним кажется мог уместиться Артур и все его рыцари или Иисус со своими адептами. Кухня и зал были объединены и это создавало огромное пространство и чувство свободы. На белых стенах висели картины и фотографии. Одна из стен была полностью сделана из положенных одну на одну бутылок зеленого цвета. Телевизора и прочей оргтехники я не увидел, за исключением айпода, подключенного к миниатюрной аудиосистеме. Дом, как и сам Серхио, был жесток внешне и сентиментален внутри.

Наконец он посадил меня за стол, а сам вернулся с бутылкой вина и деревянной дощечкой, на которой рваными кусками умещалась нарезка сыров, белого хлеба и сыровяленой колбасы. Он разлил по бокалам вино и наконец сел, позволив себя рассмотреть.

После нескольких лет самоизоляции Серхио напоминает уличного пса, сплошные ребра, нечёсаные волосы, недоверчивые глаза цвета лиловых синяков – трагичное и опасное существо, нуждающееся в уходе и любви. Он постарел как будто бы за нас обоих (сам то я лелеял мысль, что не постарел вообще). Его некогда белая футболка была в красных пятнах вина, напоминавшие кровоподтеки, а по форме пятна похожи на Африку и Австралию плюс мелкий архипелаг отдельно стоящих капель. На ногах болтались пыльно-серые мешковатые штаны, которые были ему явно велики, но видимо главная их функция заключалась в том, чтобы ни в чем хозяина не ограничивать.

Глядя ему в глаза, я как будто сам того не желая, оказался в кране некомфортной, но удивительной позиции – словно застал кого-то в момент крайней уязвимости.

– Ты тоже выглядишь неважно, брат. – сказал он, будто читая мои мысли и мы подняли бокалы.

– Я не сказал, что ты выглядишь херово. – мне стало неловко от своего полу вранья.

– Да забей. Лучше скажи, как ты меня нашел и какими судьбами?

Я рассказал ему про бутылку, про свою идиотскую задумку с отпуском и встречей со всеми своими друзьями, про то, как уже побывал в Эббинге и встретился с Софой. В обще это был сплошной поток фраз начинающихся с «я».

– Как, кстати, поживает эта сука?

Серхио всегда не любил Софу и с годами это чувство не рассеялось, а быть может даже окрепло. Причины ненависти я до конца не понимал, и по традиции пропускал мимо ушей все выпады в ее адрес.

– Нормально, преподает философию.

– Так ей и надо.

Я улыбнулся. И как будто бы сразу вспомнил прежнего Серхио, который если кого-то или что-то не любил, то брал по максимуму. Мы чокнулись бокалами, которые выглядели и звучали лучше, чем весь дом, в котором мы находились. У вина был щедрый, приятный вкус, с акцентом малины и вишни дополняющихся штрихами корицы.

– Очень хорошее пино, что-то пряное напополам с дубом.

– Напополам с дубом, который сидит передо мной. – съязвил он – Оно и в половину не такое хорошее, каким будет лет через пять, пока это только набросок. Неплохой, но очень далекий до идеала.

Я был немного обескуражен, в конце концов, он мог бы просто согласиться с моей лестной оценкой.

– Кстати, а почему именно пино? Ни зинфандель, ни шардоне, ни каберне-фран или мерло?

От слово «мерло» Серхио поморщился, словно я сказал что-то режущее слух.

– Знаешь, я когда-то услышал, что этот сорт крайне тяжело вырастить, он привередливей любой капризной девчонки в возрасте 16 лет. Ну и решил испытать себя, сделав по-настоящему хорошее пино, а не ту мочу, которую штампуют в Чили или том же Орегоне.

– И как успехи?

– С каждым годом все лучше. Все упирается в бочки, найти хорошие дубовые бочки для вина главная проблема. Знаешь, в первый год все было настолько хреново, что половину урожая пришлось гнать через дубовую стружку. Отгружая то вино, я чуть со стыда не сгорел.

– Это приносит деньги?

– Глобально нет, я все трачу на эти гребанные бочки и все, что поможет сделать вино лучше. Но я и не ради денег это все затеял.

Я допил бокал и взглядом показал вопрос «а ради чего?». Серхио наполняя бокалы продолжил.

– Я люблю, что находясь здесь и занимаясь вином, мне совсем не приходится общаться с другими людьми. Контактировать с ними лишний раз, слушать их тупые истории, про тупых детей и животных. Я здесь один, не считая десятка мексиканцев, с которыми у меня самые стерильные рабочие отношения. У меня есть вино, что-то из еды и с десяток книг. Кто, по-твоему, может быть интересней Хемингуэя, Толстого или Карвера? – он даже не стал слушать ответ. – Вот и я думаю, что никто.

Я вдруг почувствовал, как, наверное, этому закоренелому интроверту вся моя затея и присутствие в тягость.

– Слушай, если хочешь я переночую в отеле. – почти виновато сказал я.

– Да брось, не настолько все запущено. Диван, я думаю, тебя устроит, все равно других вариантов нет. В свою постель я тебя не пущу.

– Да не очень-то и хотелось.

Когда бутылка вина была выпита, а диван худо-бедно подготовлен ко сну, Серхио уже поднимаясь на второй этаж, где была его спальня, вдруг бросил:

– Кстати, без обид, но я не смогу проводить много времени с тобой в твой отпуск. Сейчас самый сезон, я должен буду быть на винограднике.

– Не проблема, если хочешь я составлю тебе компанию, побуду рабочими руками.

– Боюсь, что ты будешь только мешать. – и как бы оправдываясь за свою прямоту, он добавил – Лучше прокатись по местным винодельням, это всяко интереснее капания в земле, а вечером пообщаемся в спокойной обстановке, я постараюсь закончить все пораньше, спокойно ночи.

– Ага! – по-детски обиженно сказал я и развернул подушку холодной стороной.

*

Я проснулся ближе к обеду. Общая утомленность последних дней, плюс вино и свежий воздух долины благоприятно влияли на сон. На столе была записка:

«Я взял твою гейскую тачку, нужно было отвезти инструменты. Мой мотоцикл полностью в твоем распоряжении. С.»

И хотя машина была де-юре не моя, чувство собственности внутри негодовало и возмущалось на этого мудака, берущего все, что ему вздумается без спроса. Плюс накладывал отпечаток тот факт, что я совсем не умел водить мотоцикл. О завтраке мечтать не приходилось, продуктов в доме не было, а завтракать пино дело весьма венчурное.

За последнюю неделю это уже вторая записка, которую мне оставляют с утра. Словно я школьник, а мама и папа уже ушли на работу. Странное ощущение в 35.

*

Первое что бросилось в глаза при осмотре старой черной хонды, это непонимание кто же все-таки старше – я или этот мотоцикл. Выглядел он как элемент декора, который почему-то покрыли вековым слоем пыли и убрали с помоста.

Я в телефоне проложил несложный маршрут до находившегося в относительной близости любимого виноградника, где делают прелестный пино. Компания называлась Мерфи Гуд, но заводя мотор я поймал себя на чувстве неловкости, которое присуще мужу уходящему налево, как только жена ушла на работу.

На удивление я овладел азами вождения мотоциклом достаточно быстро и через десяток километров начал получать доселе неизведанное удовольствие от процесса вождения. Теплый калифорнийский воздух расчесывал волосы, раннее солнце было где-то за спиной, а не слишком загруженная дорога давала простор мыслям. Я испытал одно из редких и чудесных состояний, которые называю «чувство пустой головы», когда никакие мыли не бомбардируют мозг, а только дорога и звук прокуренного мотора. Шелест виноградных лоз приятно шумел в порывах ветра, словно ведя бесконечный и одинокий разговор сам с собой. Где-то в часе езды находился маленький ламповый виноградник Мерфи Гуд и день обещал быть интересным.

*

Я позавтракал в небольшом баре, который хоть и работал с 12, но хозяин согласился впустить меня раньше и радушно приготовил тосты, кофе и яичницу с беконом, а о большем я и мечтать не мог. Мы разговорились про жизнь, про мое путешествие и конечно про виноделие. В этих краях люди просто физически не умеют рассказывать о вине неинтересно. Хочется слушать и слушать. В больших городах с такой любовью говорят разве что о детях. Виктор, хозяин бара и маленького виноградника, добрые полчаса рассказывал мне о лучших урожаях пино за последние 15 лет. Чем люди ближе к земле, тем, как мне кажется, они более открыты, в них меньше границ и ограничений. Я сидел и думал, как проста и незатейлива их жизнь. В ней нет пробок (в смысле машин), курса валют, походов к психоаналитику по средам, фитнеса, курсов итальянского на облегченный манер, корпоративов с коллегами, половину которых ты даже не знаешь, нет сложного выбора одежды в бесполезном темно сером гардеробе, нет тиндера и прочих соц.сетей, нет напыщенных походов в ресторан, нет расписания с забитыми часами под каждую встречу, нет кучи важных вещей, которые на самом деле абсолютно не важны. В их жизни есть только вино, земля и бочки. Вот и вся жизнь. Окажись я тут 50 лет назад или 50 лет вперед, все было и будет ровно так же.

В конце беседы, когда я попытался расплатиться он решительным жестом отказался и сказал, что это за счет заведения. Но я по-ребячески все-равно засунул 20 долларов под кофейник, и быстро засеменил в сторону мотоцикла.

*

Поместье Мерфи Гуда – прекрасный, зеленый, отрезанный от мира холмами уголок. Здесь я купил пару трофейных бутылок и хотел было уже отправиться домой, как увидел выделяющийся на фоне общего пейзажа холм в некотором отдалении. Мне отчего-то захотелось на него взобраться. Наверное, это мужское. Подъехав ближе оказалось, что и холм значительно выше и подъем займет добрые 20 минут. Но желание не исчезло.

Наконец забравшись на холм и борясь с одышкой, я уселся. Под ногами на много миль вокруг стелилась неровным темно-зеленым покрывалом долина Напа. Где-то внизу виднелась черная точка, которой был мой мотоцикл, остывающий в тени огромного дуба. Бусинка пота скатилась по лбу и, словно в аквапарке, съехала с кончика носа на землю. Я вытер лицо рубашкой.

Я сидел и думал, а каким бы было мое вино, обоснуйся я здесь всерьез и на долго. В том смысле не плохим или хорошим, а какие качества вобрал бы букет запахов и вкусов от своего хозяина, подобно тому, как наши дети через года транслируют элементы родительской внешности, характера и самых невероятных причуд. Я не грезил, что мой характер отвечает такому сложному сорту как пино, наверное, каберне фран, в лучшем случае зинфандель или шардоне. Да, определенно шардоне.

Такое цвета солнечной соломы и спелого персика, отдающего выдохшейся крем содой, но еще достаточно кислотное и минеральное, чтобы его списывали со счетов. Вино, которое на первый взгляд кажется чем-то обычным, но при декантировании можно раскрыть чуть более сложную ароматику и структуру. Вино, которое не собьет вас с ног, не опьянит, но убьет вечерок другой в приятной компании. Вино, которое не требует особой гастрономии, а готово сочетаться с твердыми сортами сыра и мёдом. Вино, которое будет на каждый день и которое не нужно хранить 10 лет, чтобы оно вышло в свой пик. Вино, после которого на утро не болит голова с мыслями, что его было слишком много, а только оставляет дымку воспоминаний, а было ли оно вообще. Вот как-то так.

*

Я вернулся в дом Серхио ближе к вечеру. Фара на мотоцикле работала из рук вон плохо, и я чудом не заблудился и не поймал случайный булыжник. К концу дороги я, словно наездник на родео, валился с ног от усталости и нервов.

К моменту моего приезда Серхио уже был дома и колдовал на веранде над решеткой барбекю, готовя простой ужин из стейков и овощей на гриле.

К моменту как я принял душ все было готово. Стол ломился от мяса на столько, что меня не покидало чувство, что к нам должны присоединиться пара человек, плюс три бутылки вина были неким перебором. Я по-скупому кратко описал свой день, и мы приступили к ужину, перескакивая с темы на тему. Чем мы ближе подходили к прошлому, тем градус беседы повышался или вино наконец начинало действовать, освобождая потаенные мысли Серхио из своих закромов.

В какой-то момент я решил его подбодрить, хотя тревога не покидала и меня.

– Друг, ты такой обреченный, мне кажется, ты слишком сгущаешь краски.

Он посмотрел на меня своими блестящими глазами и из-за его бороды было не понятно улыбается он или злится на мою проходную реплику.

– Знаешь, как говорят испанцы, купи себе лес и потеряйся в нем.

– Что это значит?

– Это значит заткнись и не неси чушь. Мы обречены. Мы слишком искренние. Слишком подавленные. Отсталые, старомодные, наивные, анахроничные. Очевидно, все эти качества и составляют наш культурный код. Наша особенность и наше проклятье. Я ничего не знал о твоей судьбе и судьбе Софы, но спроси меня пару дней назад, я бы описал ваши жизни с пугающей точностью. Мне всегда, казалось, извини за штамп, что у нашего поколения есть свой собственный голос. А сейчас кажется, что этот голос – молчание. Сухое, ошеломляющее, бесконечное, но все же молчание. Посмотри на мое бунтарство и к чему оно меня привело.

– Иметь собственный виноградник не так уж и плохо, если задуматься.

– Я про другое. Ты вообще не выкупаешь. Я про то, что человек с такой конфигурацией качеств как я, ты, Ренди или Софа обречён быть на обочине жизни.

– Софа сказала, что мы все глупые и ненужные.

По лицу Серхио было понятно, что она попала в нерв и ему физически трудно с ней согласиться.

–Что-то в этом духе. Факт в том, что от нормальных людей нас отделяет как будто стена в высоту нашего роста. В том смысле, что мы видим их макушки, как они двигаются, слышим голоса и звонкий необременяющий смех, но картинки в целом не ощущаем и поэтому вынуждены довольствоваться этой фрагментарностью. Твое здоровье.

– Твое здоровье.

– Какие планы на завтра? – неожиданно спросил он, давая понять, что не хочет возвращаться к прошлой теме, которая насквозь пропитана будоражащим пессимизмом.

– Завтра вечером я должен улететь к Ренди. – наверное сама фраза так криво построенная как бы говорила, но, если хочешь, я еще проведу тут пару дней. Но Серхио либо не понял, либо не захотел понять этого смысла, в его реплике была фирменная отстраненность.

– Ну должен, так должен. Передавай этому чудиле привет. Ты с ним часто общаешься?

– Да не особо, последний раз кажется созванивались полгода назад, может даже и позже. А ты?

– Мы же никогда особо друзьями не были. Я после отчисления вообще все эти обременяющие связи порвал. За редким исключением.

Вечер подходил к концу, как и три бутылки превосходного вина. Засыпая, я был почти уверен, что наутро будет невыносимо болеть голова.

*

Утром я собрал вещи в гордом одиночестве и собирался уже уехать не прощаясь, как почти перед самым отъездом со второго этажа спустился Серхио, в грязном синем халате и сигаретой на перевес.

– Уже уезжаешь?

– Тип того.

– Погоди пару минут.

Он спустился в погреб и вернулся с двумя бутылками вина.

– Это пока самое лучшее из того, что есть. Дай им каких-то 2 года и будет восторг.

– Хорошо. – Он вручил мне две бутылки и, пока мои руки были заняты, не без усилия и стеснения обнял меня, слегка похлопывая по спине. В этом жесте было столько сентиментальности, сколько Серхио вообще мог себе позволить, общаясь с людьми.

– Давай. Береги себя.

– Ты тоже.

Странно, когда я уезжал от него у меня было стойкое ощущение, будто я его бросаю. Хотя все эти дни именно я был супер френдли, а он, наоборот, щетинился и мудачил. Но это неприятное, трусливое чувство не покидало меня до самого аэропорта.

3. Ренди

Рэнди лежит на голом полу, под головой его сумка, набитая вещами не первой свежести, пространство вокруг наполнено темной густотой так, что не видно лица, а слышно только как он говорит:

– Знаешь, брат, мне иногда кажется, что я пидор!

Я, как сейчас помню, слабо представляю, как быть с такой деликатной информацией, поэтому пытаюсь по обыкновению отшутиться.