За ночь Взлетающий Орел несколько раз просыпался: спать на земле было холодно и сыро. Один раз он проснулся от того, что у него страшно зачесалась грудь. В полусне он принялся чесаться и, засыпая снова, подумал: Проклятый шрам . Шрам будил его еще несколько раз в ту ночь.

Снова тиусверг. Утро. Туман.

Кто-то ласково разбудил Виргилия Джонса, тронув его за плечо. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним миссис О\'Тулл. Долорес улыбалась.

– Пора вставать, любимый.

Виргилий Джонс поднялся с циновки. Сняв с колышка на стене свой старый заплечный мешок, он принялся методично укладывать в него сушеные фрукты и свежие овощи.

– Зачем тебе мешок, дорогой, ты собираешься взять его с собой на пляж? – спросила Долорес. Виргилий Джонс ничего не ответил.

– Мне нужен твой ремень, дорогой, – сказала тогда миссис О\'Тулл медовым голоском. Виргилий Джонс молча начал одеваться: черный костюм, котелок.

– Долорес, я не смогу дать тебе сегодня ремень.

– Вот как? – округлив губы, вздохнула она. – Ну что ж, обойдусь.

Миссис О\'Тулл взвалила кресло-качалку на горбатую спину.

– Ну же, дорогой, – ласково позвала она. – Пора.

– Я не смогу пойти с тобой, – ответил Виргилий.

– Хорошо, дорогой, – отозвалась она. – Я пойду вперед, а ты догоняй, как всегда. Увидимся внизу.

– До свидания, Долорес, – попрощался он.

Прихрамывая, Долорес заковыляла к тропинке, ведущей вниз, на берег.

Взлетающий Орел дожидался мистера Джонса у колодца. Он по-индейски повязал голову платком и сзади воткнул за повязку перо.

– Сегодня у меня важный день, и поэтому я должен облачиться согласно обычаю предков, – пошутил он.

Виргилий Джонс даже не улыбнулся.

– Пошли, – сказал он.

Пустое кресло-качалка стояло на берегу, повернутое спинкой к морю. Рядом с качалкой на серебристо-сером песке сидела Долорес О\'Тулл и пела свои печальные любовные песни. – О, Виргилий, – говорила она. – Я так счастлива.

Где-то на поросшем лесом склоне горы Каф, неслышный и невидимый, лежал, наблюдая за толстым неуклюжим человечком в котелке и его высоким стройным спутником с заткнутым за головной платок пером, и дожидался их прибытия горф.

Глава 18

Планета горфов, известная также под именем Тера, обращалась вокруг звезды Нус в галактике Йави Клим, в свою очередь расположенной в плоскости вселенной, обжитой горфами. Эту плоскость вселенной иногда называли Эндимионом Горфов.

Одержимость горфов в составлении анаграмм не знала границ: от забав с перестановкой букв в названиях до Священной Игры Всеобщего Порядка. Возможности Священной Игры простирались много дальше составления словесных головоломок; могучие мыслительные способности горфов позволяли им делать анаграммы не только из предметов окружающего мира, но и из самих себя – последнее считалось довольно сложным ввиду особой гротескности телесной оболочки горфов. Правила Игры назывались Анаграмматика; получить звание Магистра Анаграмматики было величайшей мечтой всех живых горфов.

Понятие «живой» вообще-то было применимо к горфам с большой натяжкой, поскольку горфы не походили ни на одну из известных нам форм жизни. Для поддержания своего существования горфам не требовались ни вода, ни пища, ни атмосфера. Все сведения о внешнем мире горфы черпали при помощи единственного, но очень мощного органа чувств, одновременно служащего для зрения, осязания, вкуса, восприятия звуковых волн, температуры и многого другого; их огромные, бесполезные и необыкновенно плотные тела окружала аура особого свечения.

Дадим теперь их словесный портрет: типичный горф похож на большую лягушку, с одним коренным отличием. Тело горфа целиком состоит из камня.

История происхождения горфов покрыта мраком. Виной их уродства могло быть излучение неведомой природы, опалившее когда-то бесплодную Теру и наделившее обыкновенные камни разумом удивительной силы вместе – по невероятной скорбной иронии – со способностью жить практически вечно в полной изоляции от остального разумного мира. Ибо такова была трагедия горфов: ни на Тере, ни на других планетах их эндимиона не было живых существ иных видов. Ни животных, ни растений. Не было даже ветра, который мог бы овевать каменные тела горфов.

Несколько миллиардов лет это обстоятельство, иначе говоря, отсутствие сравнительной шкалы, мешало горфам осознать, какая, по сути дела, они высокоразвитая раса. Результатом вынужденной изоляции стало распространение среди горфов некой философской паранойи. Верховный Гроссмейстер Игры, сам Дота, однажды задал согражданам вопрос, вошедший впоследствии в его знаменитые Вопросы: Неужели мы последняя разумная раса в нашем эндимионе? – вопрос, породивший философию отчаяния: горфы одиноки и в малом, и в великом. Наш горф, сейчас живо наблюдающий за медленным восхождением Взлетающего Орла и мистера Джонса на гору, некогда сумел внести особую Упорядоченность в последнюю и наиболее важную часть Вопросов. Ловко переставив буквы, он получил на языке горфов утверждение с совершенно иным смыслом, а именно: Взгляните, как велика роль мыслительной элиты; воспользуемся же нашими талантами и Мозговыми Долями . Перестановка была выполнена по всем правилам Анаграмматики; новая сентенция не только состояла исключительно из букв прежнего Вопроса, но более того, обогащала старое утверждение, привнося в него элементы элитности, желание действовать и определение роли, а также намечала возможные пути, следуя по которым, можно было получить ответ. «Талант» у горфов мог означать только одно: мастерство в Упорядочении. Мастерство, породившее Главнейший Вопрос, Мастерство, которое надлежало использовать при его разрешении – Мастерство и Мозговые Доли (так именовалось заключенное в теле каждого горфа бездонное и неизменное хранилище воспоминаний, где содержался точный отчет о каждом событии, с которым каменному существу пришлось в своей жизни столкнуться).

Получение звания Магистра Анаграмматики и скромное чествование, последовавшие за этим (горфы вообще очень сдержанная раса, во всем) заставили нашего горфа свернуть с пути истинного и, можно было бы даже сказать, вскружили ему голову, если бы у него имелась голова.

Здесь нужно отметить, что горфы так и не создали никакой общекультурной технологии; Священная Игра заменяла им все, и науки и искусство. Философия горфов, как можно понять из приведенного выше примера, предпочитала вопросы ответам на них; несмотря на то, что Упорядочение нашим горфом Вопроса Доты каким-то образом намекало на его решение, он отлично понимал, что продолжение Упорядочения способно сделать дальнейшие исследования невозможными. Тем не менее, наш горф, еще в сладостном тумане триумфа, решился таки сделать шаг в сторону ереси. Он положил начало особой разновидности Священной Игры, в конце концов поставившей под сомнение смысл самой Игры. Предложенное им давало наконец горфам шанс оценить уровень своей умудренности – или посредственности – сравнительно с другими цивилизациями.

Разновидность Игры назвали Концептуализмом. Вполне возможно, это было лучшее практическое воплощение одного из редчайших Высказываний Дота: « Я думаю об этом, следовательно это существует ». Наш горф был первым, кто увидел замечательную возможность применить это утверждение в жизни. В понимании Дота смысл Высказывания сводился к следующему: в мире ничто не может существовать вне познающего интеллекта, осязающего мыслью этот предмет; правильно понимая идею Доты, наш горф продолжил рассуждения Магистра, предположив: все, что способен познать и осмыслить подобного рода интеллект, должно существовать. Оттолкнувшись от этой гипотезы, он первым делом осмыслил другие эндимионы: другие эндимионы с иными формами разумной и не обязательно разумной жизни. Горфы не знали, что им делать, то ли славить нежданного гения, то ли забросать его обломками неразумных камней. Внезапно их одиночество закончилось. Теперь они были в галактике не одни. Удобное, пусть и немного грустное, уединение если не закончилось совсем, то должно было закончиться скоро, через каких-нибудь несколько миллионов лет…

Дабы утешить и успокоить собратьев, наш горф измыслил тогда Предмет. Предмет должен был существовать в каждом созданном силой мысли эндимионе, и только посредством контакта с Предметом было возможно перемещение между эндимионами. Это должно было дать горфам средство контролировать последствия их новой Идеи.

Именно при помощи Предмета наш горф встретился и вступил в контакт с Гримусом. С помощью Предмета он попал на остров Каф. С тем чтобы следить за разворачивающимися на острове событиями, самому оставаясь невовлеченным в них, горф упорядочил свое не слишком симпатичное тело и сделался невидимым. После этого он мог спокойно наслаждаться зрелищем.

Наблюдая за медленно бредущими в гору мистером Джонсом и Взлетающим Орлом, горф чувствовал нарастающее возбуждение. Его аура трепетала от накапливающейся позитивной энергии. И было от чего: с самой первой минуты прибытия на остров он чувствовал нехватку важного звена, отсутствие ключевого ингредиента, который должен был уравновесить структуру этого места. Любой горф заметил бы это: всякий практикующий Священную Игру уже на ранней стадии должен обладать чувством меры и уметь определять полноту набора компонентов. У мастера это чувство меры перерастало в чутье; едва заметив Орла, наш горф сразу же понял, что именно этот человек и есть то самое недостающее звено. Окончание Пути этого человека, знал горф, должно привести к завершению Упорядочения и острова, и горы. Горфу не терпелось узнать, каков будет результат этого Упорядочения.

У нашего горфа был единственный недостаток – он везде любил совать свой нос (в переносном, по известным причинам, смысле). Занимаясь бесчисленные годы Упорядочением, он уже не мыслил без этого своего существования. Обнаружив здесь, на острове Каф, незавершенность, он с трудом удерживался от того, чтобы взяться за дело самому; теперь, когда великая развязка, которой остров дожидался так долго, была близка, он мог бы и успокоиться, ожидая естественного развития событий.

Но вот как горф рассуждал:

Знать, что происходит с островом, можно только будучи Гримусом.

Конечно, если вы не горф.

Однако полноценное понимание условий самоперемещения (означающее, что вы можете осознанно выбирать для себя действие или бездействие, причем даже решение не вмешиваться может быть расценено как участие) вменяет разумному созданию в обязанность, можно даже сказать в почетную, совершить должный поступок и попытаться изменить течение собственного бытия.

Из чего горф острова Каф, отлично понимая свое место и свою роль, немедленно сделал вывод о том, что, имея представление о перспективе, он вполне может поступать так, как считает нужным в данной ситуации.

Высказав это самому себе, горф удовлетворенно кивнул. Перед завершением Упорядочения он надеялся на одно особое, редкостное удовольствие; Взлетающий Орел должен был подпасть под действие Лихорадки Перемещения, последствия которой бывали ужасными и зачастую фатальными.

Конечно, участвуя в этом, добавил горф про себя, придется быть очень и очень осторожным.

Глава 19

Они брели сквозь чащу леса, темную как могила, оставив позади истерзанный, ушедший в себя разум Долорес О\'Тулл, которую покинул возлюбленный, едва она позволила чувствам овладеть собою; впереди их ожидал К. и его обитатели. Меж этими двумя точками лежали недружелюбные, поросшие Лесом склоны горы Каф. Единственное, что заставляло Взлетающего Орла двигаться вперед, была воображаемая картина: прямо перед ним рука об руку с безликим мистером Сиспи шагает сестра Птицепес. О том, что заставляло идти вперед мистера Джонса, Взлетающий Орел мог только догадываться.

Где-то в закоулках его сознания вдруг возник и остался там тонкий, едва уловимый вой. По мере их продвижения вверх по склону горы этот вой, как казалось Взлетающему Орлу, постепенно звучал все громче. Виргилий Джонс шел совершенно спокойно и никакого воя, похоже, не слышал; у него был углубленный сосредоточенный вид человека, впервые за много лет оказавшегося в лесу и теперь с усилием припоминающего старые тропинки.

– Да, да, вот сюда, – бормотал себе под нос мистер Джонс и внезапно принимался грузно проламываться сквозь кусты. – Вот черт, – тихо приговаривал он и прятал лицо в ладонях, видимо, напряженно вспоминая что-то, – потом снова вскидывал голову, срывался с места и бросался вперед как раненый бык. Взлетающий Орел, страдая от странного звука в голове, покорно шел следом; так, иногда прямо сквозь бурелом, они поднимались по склону Горы к ее вершине.

Вой в голове Взлетающего Орла становился все более настойчивым; возможно, у него звенит в ушах от перепада высот? Или, может быть, нужно перестать думать об этом вое, и тот исчезнет? Уже вне себя, Взлетающий Орел сильно хлопнул себя по лбу. Несколько секунд после этого лес стоял у него перед глазами плотной непроницаемой стеной, нависающей, давящей. Взлетающий Орел крепко зажмурился и открыл глаза – наваждение прошло; заросшая тропинка под ногами вернулась на место.

Виргилий Джонс с тревогой смотрел на него.

– Вы кричали, – спросил он. – Что случилось?

– Я не кричал, – возразил Взлетающий Орел.

– Вы что, не слышали свой крик?

– Я ничего не слышал, точно ничего, – обеспокоенно ответил Взлетающий Орел. – Вы что, шутите?

– Нет, нет, уверяю вас, – ответил мистер Джонс. – Скажите, вы не слышите какие-нибудь странные звуки? Такой очень высокий и тонкий свист или вой?

– Слышу… – прошептал Взлетающий Орел, чье беспокойство быстро росло.

– Да, все верно, – проговорил мистер Виргилий Джонс. – А то я уже забеспокоился, решил, что уши начали подводить меня, как и глаза. Шум в верхнем слуховом регистре – все верно. Видите ли, это связано с тем, что по сути дела мы уже вошли в зону Эффекта. Теперь мы будем все время разговаривать друг с другом – здесь это особенно важно.

– Что это за Эффект, о котором вы все время толкуете? – спросил мистера Джонса Взлетающий Орел. – И почему теперь нам обязательно нужно разговаривать друг с другом?

– Разговаривать можно обо всем, за исключением самого Эффекта, – уклончиво ответил мистер Виргилий Джонс. – Сейчас нет времени объяснять. Пожалуйста, делайте так, как я велю. Тишина сейчас особенно опасна, я убеждался в этом множество раз.

Сраженный серьезностью тона своего проводника, Взлетающий Орел решил оставить вопросы и делать как просят.

– Как вы считаете, – спросил он, – Долорес поправится?

– Надеюсь, что да, – немедленно откликнулся мистер Джонс. – Надеюсь от всей души.

Наступила короткая пауза; затем мистер Джонс разразился речью:

– Вы слышали историю о том, как в вашей стране проститутка развязала гражданскую войну? Ее звали Полли Адамс…

Взлетающий Орел не мог думать об этом. Его голова была занята совсем другими мыслями. Он думал о сестре Птицепес, о мотивах мистера Джонса, о дремучей чаще, в которой они, похоже, уже заблудились, о непрекращающемся вое в ушах, который становился все громче и громче…

Виргилий Джонс уже кричал ему в ухо:

– Вот послушайте загадку, мистер Орел. Как по-вашему, почему ирландцы всегда надевают по три презерватива сразу?

Головокружение, слабость. Совершенно незнакомые Взлетающему Орлу прежде, теперь они прочно завладели им, с той самой первой минуты, когда он очнулся в прибрежной хижине. К ним добавилось другое, уже вовсе неописуемое ощущение, однажды уже испытанное им в Средиземном море, перед тем как удар волны выбросил его за борт яхты. Его ноги задрожали; продвижение вперед давалось непросто, а подъем в гору – и того хуже.

– Не беспокойтесь, – кричал ему Виргилий. – Бояться нечего, это всего лишь легкий приступ Болезни Измерений. Скоро все пройдет… – Крики могильщика постепенно совсем затихли.

Болезнь Измерений : что это такое? Взлетающий Орел разозлился – опять его держат в неведении, – туман перед глазами на несколько секунд рассеялся, и он увидел над собой озабоченное лицо Виргилия Джонса.

– Здесь под деревьями темно, – кричал Виргилий. – Нужно добраться до поляны, я помогу. Соберитесь с силами и сосредоточьтесь на моем голосе. Я буду все время что-нибудь говорить. Дневной свет помогает: он прогоняет чудовищ.

– Чудовищ… – слабо повторил Взлетающий Орел.

– Они обитают внутри вас, – объяснил Виргилий Джонс. – Внутри…

(Голос мистера Джонса снова ослаб и стал пропадать.)

У Взлетающего Орла опять закружилась голова, и глаза начала застилать пелена.

– Я не могу вам этого объяснить, – орал ему из дальнего конца длинного тоннеля Виргилий Джонс. – Чтобы понять, нужно самому испытать. Слушайте мой голос. Слушайте только мой голос.

Страх обуял Взлетающего Орла, страх здравомыслящего человека перед неведомым недугом. Он почувствовал, как уверенность оставляет его; что он делает здесь, как он здесь оказался? Что за бесовские силы обуяли его? И почему только он не убил себя, а ведь совсем уже было собрался? Хотя, возможно, он уже умер. Да, конечно умер. Упал за борт яхты, утонул и вот теперь в пекле, и Виргилий Джонс самый натуральный черт, а то, что сейчас происходит с ним, это первый круг адовых мук. Да, все сходится – он умер.

Ах да, я вспомнил, вспомнил: я был Взлетающим Орлом. Неведомое коснулось меня крылом, и я не смог этого вынести, сошел с ума. Поначалу были только галлюцинации, но постепенно видения приобрели четкие очертания абсолютной реальности, и сейчас до меня сквозь сон доносится призрачный голос так называемого Виргилия Джонса. Мир перевернулся; взбираясь на гору, я спускался в глубины преисподней, забираясь в собственную душу.

Картина, виденная мной, застыла в своих очертаниях, но претерпела мириады мгновенных превращений: в ней поменялись краски, деревья превратились в движущихся существ, твердь стала водою, а небо твердью, трава заговорила, цветы принялись наигрывать чудесную музыку. Во время одних трансформаций Виргилий Джонс бесследно исчезал, в других принимал деятельное участие в обличье огромного гноящегося монстра. В двух или трех эпизодах он был мертв. Иногда я слышал его далекий голос: он говорил со мной, произносил слова утешения и совета. О да, то было крещение огнем.

Виргилий Джонс и я; странная пара соратников. Он, выжженный человек, пустая оболочка прошлого, спокойное знание неминуемости великой катастрофы; я, человек незавершенный, увлеченный поиском гибельного знания, которое должно покончить со мной, – в глазах смерти я ищу и не нахожу свое лицо. До недавнего времени я совершенно ничего не понимал, но он любил меня как сына, как последнего из своих живых сыновей; едва я оправлюсь от этой лихорадки, от этой болезни, я тоже буду любить его, ибо я любил его раньше, хотя и недостаточно сильно. Он не бросил меня, заботился обо мне, оттащил меня, совершенно беспомощного и безвольного, к поляне, и все время говорил, говорил, говорил, силясь вырвать мой рассудок из когтей опустошающего разум Эффекта. Но мы не успели добраться до поляны, и наступила тьма, и я потерял его след. Но на поляне солнечный свет вновь придал мне сил. И так было, и я боролся до тех пор, пока не пришел он и не взял меня.

Виргилий Джонс: душа без надежды на будущее, он оставил свою подругу Долорес, свою любовь и печаль, решил помочь мне только ради меня самого, а теперь возвращается туда, откуда когда-то столь поспешно бежал. Храбрый человек.

Для того чтобы пройти через Болезнь и остаться в живых, нужно отбросить все «почему?». Я молчал, забыв о вопросах, но перед самой развязкой несколько моих мысленных, безмолвных «почему?» все-таки удостоились ответа – а сверх того и несколько «почему?», о которых я и не задумывался.

Волоча Взлетающего Орла по траве и веткам к поляне и отдуваясь, Виргилий Джонс говорил:

– Ох, дорогой мой друг. Больно видеть вас в такой беде. Жаль, что все это приключилось именно с вами. Гримус говаривал, что в этом лесу человек либо находит, либо теряет себя. Есть большая разница между мной и вами. Я могу только терять.

И ничего-то вы, дорогой мой мистер Орел, не понимаете. У вас есть цель, но серьезности ее вы не осознаете. В этом ваша сила и ваша слабость. Неведающие истины идут вперед с оптимизмом невежд. Иногда это даже спасает им жизнь. Стоит только что-то понять, как ужас знания начинает овладевать вами, вы видите себя на фоне космоса… однако лишь человек знающий несет мудрость в мир; на его плечи ложится бремя последствий и вины, что также…

Добравшись наконец до поляны, мистер Джонс без сил рухнул на траву, положил голову Взлетающего Орла себе на колени и под влиянием какого-то внезапного порыва задумчиво поведал ему ответ на свою недавнюю загадку:

– Ирландец всегда надевает три презерватива, чтобы быть уверенным, уверенным и еще раз уверенным.

Про себя мистер Джонс подумал:

Теперь, старина Джонс, пришло время узнать, какой из тебя проводник .

Глава 20

Полируя кость, сестра Птицепес говорила ему так:

– Смотри, братишка. Смотри внимательно. Вот у меня кость для тебя. Хорошая собачка. Это особая кость. Это кость К. Поймай ее. Потом пойди и закопай ее, спрячь.

– Птицепес? – спросил Взлетающий Орел. – Это ты?

Насмешливо взглянув на него с вершины скалы, Птицепес медленно повернулась на левой ноге кругом, мерно притоптывая правой ступней. И бросила ему кость. Та удобно упала ему прямо в руки; на кости было искусно вырезано изображение розы. Взлетающий Орел засунул кость в карман.

А сестра Птицепес уже лежала на своем скальном уступе, бесстыдно задрав юбку до пояса, широко расставив ноги и прогнув спину дугой.

– Иди же ко мне, братишка, – позвала она. – Иди, спрячь свою кость.

Взлетающий Орел покорно двинулся к сестре, и чем ближе он к ней подходил, тем больше она становилась. В сотне ярдов она стала размером с лошадь. Дыра зияла между ее ног; волосы вокруг дыры напоминали веревки. Осталось десять ярдов. Птицепес стала величиной с дом, перед ним лежала широкая красная пульсирующая пещера, завеса волос медленно раздвинулась. Откуда-то сверху донесся ее раскатистый голос.

– Не противься, – говорила ему она. – Не стоит противиться, мой маленький брат. Не противься, заходи внутрь. Не противься, заходи. Не противься, заходи.

И он вошел в пещеру. За спиной у него, закрывая вход, отрезая его от дневного света, снова соединилась волосяная завеса.

Внутри – темно-красное свечение. И снова она, сестра Птицепес, бежит перед ним, все дальше и дальше убегает в собственные недра и глубины, на бегу вскрикивая от детского восторга.

–  Бедный маленький брат, совсем расхворался, не может поймать меня , – крикнула она и скрылась за углом.

Он не мог угнаться за ней, не было сил. Он еще не пришел в себя после болезни. Взлетающий Орел остановился, задыхаясь.

И снова услышал голос Виргилия Джонса.

– Все дело в самом Гримусе, – говорил голос. – Гримус не может управлять Эффектом. Поле с каждым днем становится все сильнее. Со временем вы к нему привыкнете. Привыкнете управлять своими мыслями. Не нужно торопиться. Поспешишь – людей насмешишь. Во внутренних измерениях с вами нет никого, там вы всегда один. Там все наших рук творение, если так можно выразиться. Согласен, это может испугать: каждый человек – собственный мир в самом себе. Вообразите действие Эффекта. Люди сходят с ума. Это и приключилось в К. Они испугались встречи с собственным разумом. Со мной тоже это случилось однажды, но очень давно. Помните папу Вильяма? – то же самое. Веселого мало. Вы позволите мне поделиться с вами некоторыми теоретическими выкладками? В К. у меня есть один знакомец, вы наверняка с ними встретитесь, так вот, он называет себя философом, Игнатиус Грибб его имя. Игнатиус К. Грибб. К. – это Квазимодо. Этот И. К. Грибб ни за что не хочет признаться, откуда у него взялось такое второе имя, то ли это его собственная выдумка, шутка, то ли родители действительно удружили. «Живых людей нет», любит говаривать он. Нас он зовет Оболочками, внутри которых содержится особый эфир, агент, отвечающий за Форму. Эмоции, побудительные мотивы и тому подобное – понимаете? На некоторое время мы можем подпадать под влияние той или иной Формы, потом она отпускает нас. Да, в таком вот духе все и происходит. Этим можно объяснить нелогичность некоторых человеческих поступков. Смену настроения и прочее. При переходе из одного измерения в другое все это, естественно, теряется. После перехода без изменения остается только одно сознание. Хотя эти самые измерения и смущают мистера Грибба больше всего, очень уж ему хочется без них обойтись. Пугают они его до смерти. Посему воспитывайте свое сознание, мистер Орел, вот единственный верный выход. Выход есть. Из любого положения. Нужно только держать себя в руках.

Голос снова затих и пропал.

Взлетающий Орел сделал глубокий вдох, закрыл и открыл глаза и принялся осматриваться. Субстанция, на которой он стоял, напоминала застывшую пену или губку. Его ноги ушли в этот мягкий пружинящий матрас по щиколотки. Мягкая влажная красноватая губка.

Красноватая: значит, здесь есть свет. Если он различает цвета, значит, где-то имеется источник света, пускай он его пока не видит. Свет есть, пусть тусклый, рассеянный, но есть. Он обернулся к входу в пещеру – входа больше не было, сплошь та же красноватая, подсвеченная изнутри губка. На мгновение его сердце сжали когти клаустрофобии, но это быстро прошло. Он успокоился. Успокоился, несмотря на то, что в голове его не переставали крутиться слова из какой-то древней книги: «Иона во чреве китовом». Он двинулся вперед на разведку.

В мягкой глуби внешнего покрова цивилизации похоронен инстинкт выживания; у вечного странника Взлетающего Орла этот инстинкт располагался весьма близко к поверхности, хоть и немного ослабленный его страданиями по поводу собственного бессмертия. Однако теперь, когда он попал в мир, который не мог существовать, как утверждали его чувства, одновременно свидетельствовавшие неоспоримую материальность этого мира, инстинкт выживания в нем окреп и заявил о себе. Это свершилось исключительно физическим путем. Он пытался постигнуть то, что было одновременно и им самим и чем-то совершенно иным, поскольку во всем здесь явно ощущались враждебность и недоброжелательство по отношению к нему. То, что в данной обстановке необходимо изо всех сил бороться за собственное существование, было ясно как день. Команда выживать была отдана. Взлетающий Орел только дивился силе собственной воли. In extremis veritas .

И БЫЛА ВОЛЯ. Он осознал свою силу, погял смысл того, о чем говорил ему Виргилий Джонс. Только так он мог пройти весь путь и добиться своего, конечно, если решимость его крепка.

Взлетающий Орел решил испытать свою силу. После первой же попытки из основания Места выросла Роза. (Думать об окружающем как о внутренностях родной сестры он не мог, в особенности после того как сама она исчезла где-то в глуби коридоров плоти.) Созданная им роза погибла почти мгновенно. Он вновь напряг разум, и на месте умершего цветка появился новый. На этот раз роза осталась жить.

Он взглянул на пол, и тот сделался твердым. Пол покрыл ручной выделки шелковый ковер с вышитым знаком Глаза в центре. Используя Глаз, он сделал окна. Те зажглись среди красноватого сияния, материализовались и оформились.

Теперь он находился в очень уютной и элегантной комнате, пусть стены ее и продолжали источать живой красный свет. Он мог гордиться собой.

За окнами начали проступать очертания горы Каф. Через несколько мгновений он уже различал поляну и лес вокруг и даже один раз заметил Виргилия Джонса, на мгновение остановившегося напротив одного из окон и приблизившего к нему свое мясистое лицо. В стене появилась дверь с ручкой из слоновой кости; оставалось только открыть эту дверь и выйти наружу. Управлять Измерениями очень просто, если понимаешь, чего хочешь добиться, гордо сказал он себе. Ему даже показалось, что Виргилий Джонс смотрит на него с уважением.

Горф был весьма раздосадован. При помощи техники паразитирования, посредством которой происходило общение у горфов, он связал себя с я Взлетающего Орла и уже готовился к приятно длительному процессу Перетасовки Эндимионов, к удовольствию, стоящему в системе ценностей горфов на втором месте после Священной Игры. Однако оказалось, что и сам Взлетающий Орел обладает отличной врожденной способностью к управлению эндимионами. Делать нечего – горф решил вмешаться. В конце концов, Окончательное Упорядочение острова могло и подождать… не успел Взлетающий Орел дотянуться до дверной ручки, как комната вокруг медленно растворилась в небытии. Он был потрясен, от уверенности не осталось и следа. Вокруг заклубилась тьма. На несколько мгновений он ослеп, и окружавшая его вселенная завертелась в тошнотворном танце. Вращение неудержимо ускорялось. Наконец в голове у него резко прояснилась, и он увидел рядом с собой двух сидящих на корточках абиссинцев.

Глава 21

Танец может выполнять множество различных функций. Танцем можно разбить лед настороженности и разогнать тучи неблагосклонности природы. Танец может быть выражением страсти или ненависти. Звездочки кружатся в танце в глазах юных дев, и смерть исполняет свой танец в кругу своих безрадостных спутников. А сегодня посреди лесной поляны, весь в пятнах зеленого света, скользящих по его наготе, мрачный низкорослый толстяк по имени Виргилий Джонс кружился в танце во имя жизни своего нового друга.

– Друг, – повторял он про себя миллион раз, шептал это слово на ухо бесчувственному Взлетающему Орлу, пытаясь придать тому сил.

– Ты соломинка, Взлетающий Орел, – говорил он, – а я утопающий.

Последний шанс, как и первый, дается лишь раз. В том, что это его последний шанс, Виргилий Джонс нисколько не сомневался. Последний шанс попытаться сделать хоть что-то, помочь, искупить вину и бесполезность, печать которых лежит на нем, тленом осыпаясь на его внутренности; шанс спасти, а не позорно бежать.

Человек, долго проживший в относительном комфорте среди чрезвычайной бедности, в конце концов привыкает не обращать внимания на трясину безнадежности. Таков механизм выживания. По той же самой причине прошлое было изгнано из памяти Виргилия Джонса. Спустившись некогда с горы, он приказал себе забыть об ужасах, заставивших его бежать. Конечно, воспоминания об этих ужасах по-прежнему были с ним, просто он отказывался их замечать.

И вот теперь, ради спасения Взлетающего Орла, он отомкнул эту темницу, и, подобно бедам из ящика Пандоры, воспоминания хлынули наружу и затопили его, причинив нестерпимую боль. Но он сразу же забыл о боли. За давностью лет многое в нем омертвело.

Поначалу он решил, что Взлетающий Орел, закаленный долгими странствиями, сможет без посторонней помощи пройти неизбежный путь сквозь Измерения. (Виргилий забыл о разрушительном действии Измерения.) На мгновение глаза Взлетающего Орла заблестели осмысленно – он почти спас свой разум от самого себя. Но сил довести начатое до конца у аксона не хватило; теперь выход оставался только один.

Виргилий Джонс должен был проникнуть туда, в измерение другого разумного существа, гораздо более опасное, чем его собственное, и вывести это существо к свету. Другого способа не было. Разум Взлетающего Орла медленно перегревался и скоро мог выгореть начисто. Тогда спасать было бы некого. Змея, кусающая свой хвост, в конце концов поглощает себя.

Нелишне заметить, что миры, которые гора Каф и Эффект создавали внутри разумного существа, не были фантомами. Это были вполне нормальные, вещественные миры. Эти миры способны были причинять боль и ранить.

Целую вечность Виргилий Джонс просидел неподвижно, переживая заново муки своего прошлого, весь опыт путешествий по измерениям, которым он обогатился, прежде чем Эффект набрал силу и стал для него неуправляемым. Он по крупицам отыскивал и брал на заметку нужные знания. Он был уверен, что где-то и когда-то слышал об этом – о технике соединения накрепко с разумом иного живого существа.

Рассказывать Взлетающему Орлу о своих путешествиях по иным измерениям Виргилий Джонс не стал. В свое время эти путешествия Виргилий Джонс любил необыкновенно. Строго говоря, его путешествия представляли собой проникновения в иные реальности, физически перпендикулярные существующему пространственно-временному континууму, существующие рядом, но в то же время в бесконечной дали. Прошел он и сквозь жгущее мучительным пламенем пребывание в собственном Внутреннем Измерении, весьма похожем на тот индивидуальный ад, в котором изнывал сейчас Взлетающий Орел и который, если ему повезет и он останется в живых, всего лишь заберет у него душу, оставив на ее месте бесполезную пустоту. Таковы были два пути знакомства с Измерениями. Но был и третий.

Мостик между двумя первыми путями.

После многих проб и ошибок Виргилий Джонс обнаружил, что, обладая известным воображением, любой человек может создавать миры, совершенно новые, никак не связанные с внутренним душевным устройством и вселенными-палимпсестами.

Миры фантастические, в которых, однако, вполне мог жить человек.

В свое время Виргилий Джонс отличался весьма богатым воображением.

Собравшись с духом, он начал спускаться мимо непереносимых воспоминаний о собственной гибели, когда его сила порождала чудовищ, набрасывавшихся на него и испепелявших его разум, и наконец добрался до времен относительного мира и покоя. Мистер Джонс улыбнулся. Какие удивительные миры он посещал в то время! Какие поразительные, замечательные вещи узнал! Он вспомнил о сексуальной технике планеты Йидек, от которой захватывало дух, инстинктивную логику гениальных растений-мудрецов с Поли-5, звуковые скульптуры Аурелиона. Боль уже совсем унялась; он оставил боль далеко позади, принявшись за раскопки своего прошлого с наслаждением истинного археолога. Наконец он нашел то, что искал, – годы, в течение которых он гостил на планете Спиральных Танцоров.

Некоторые области науки порой вдохновляют поэтов; так случилось и на планете Спиральных Танцоров, где вековые традиции ученых-поэтов привели к возникновению разновидности физики, быстро превратившейся в общепризнанный религиозный культ. Исследуя строение материи, дробя ее на мельчайшие частицы, ученые этой планеты добрались до исходного уровня чистого и прекрасного танца зарождения жизни. То была первородная гармония бесконечно малого, где энергия и материя текут сообща, напоминая жидкость. Сходясь в некотором месте, энергетические потоки приводили к возникновению в этой точке щепоти , иначе говоря, материи. Щепоти объединялись между собой и приводили к возникновению других, б?льших щепотей, или же распадались, отдавая в пространство прежнюю чистую энергию, причем и одно, и другое происходило в соответствии с основополагающим нерушимым повторяющимся спиральным узором. Когда щепоти сходились, образуя предмет, их танец назывался танцем Усиления. В случае противоположном, распада, вновь образуя Ничто, щепоти испоняли танец Ослабления.

Это открытие оформилось в религию Спирального Единства. Если все есть первородная энергия, то между предметами нет никакой разницы. Мыслящее существо и стол суть единый аспект одной и той же силы. Впоследствии этот тезис получил научное подтверждение.

Главным обрядом религии Спирального Единства, подробнейшим образом разработанным благодаря последовательному совершенствованию Теории многими поколениями ученых-поэтов, стал Спиральный Танец. Танец представлял собой череду движений, основанных на первородных ритмах, и предназначался для усовершенствования любым живым существом своего исходного устройства. Исполняя Танец, можно было слиться с окружающей Единственностью.

Виргилий Джонс поднялся на ноги.

Он снял свой старый пиджак. Расстегнул ремень и спустил старые, видавшие виды черные брюки. Скинул старый жилет с золотой часовой цепочкой и рубашку.

В заключение он снял с головы котелок; всю свою одежду и белье он положил аккуратной стопкой на неподвижное тело Взлетающего Орла, там, где все это не могло ему помешать.

Игнорируя протесты ноющих ног, он начал Танец.

Горфа, уже вольно хозяйничающего в сознании Взлетающего Орла, в скором времени ожидал сюрприз.

Мистер Джонс медленно обошел вокруг тела Взлетающего Орла, выпевая одну строго установленную басовую ноту. При этом он вертелся вокруг собственной оси, через равные интервалы притопывая. Постепенно поднявшееся было в нем головокружение ушло. Через некоторое время он уже не думал о том, что делает. Тело само повело его, заставляя описывать круг за кругом. Еще через некоторое время он полностью отключился от окружающего мира – перестал чувствовать свое тело, видеть свет, слышать звуки; исчезло все, кроме ровного гула, который теперь окутывал его пеленой. Потом стихло и гудение (хотя басовую ноту он еще тянул), и на несколько мгновений Виргилий Джонс повис в абсолютной пустоте. Но уже довольно скоро вокруг него замелькали первые пограничные ряби пространства сознания Взлетающего Орла; мозг Виргилия Джонса постепенно настраивался в тон мыслям его спутника. Если бы вы в этот миг находились в измерении Острова, то, вероятно, заметили бы полупрозрачный туман, окутавший их тела.

Виргилий Джонс спешил на помощь.

Глава 22

Загадка, которую горф загадал Взлетающему Орлу, самому горфу нравилась чрезвычайно. Заключив, что невосприимчивость аксона к Лихорадке Перемещений происходит, по всей видимости, от временного паралича воображения, Мастер Упорядочивания решил заделать этот пробел своими силами и создал образцовую шараду: и сама шарада, и ее отгадка состояли исключительно из фрагментов воспоминаний Взлетающего Орла; по сути дела это было ложное измерение, лабиринт-обманка, вполне проходимый, в центре которого помещался взявший было свою судьбу в собственные руки Взлетающий Орел. Горф расслабился и приготовился следить за действиями Взлетающего Орла, у которого была только одна возможность выбраться наружу – решив эту шараду.

Шарада состояла из следующих элементов: было место под названием Абиссиния. Его описание горф отыскал в закоулках памяти Взлетающего Орла. Был также абрис глубокой пропасти, узкого каньона, чьи каменные стены уходили в небо. С тем чтобы придать ситуации пикантную напряженность, горф добавил в головоломку фактор времени, заставив стены каньона медленно сдвигаться. Утесы медленно ползли навстречу друг другу; подняв голову, можно было увидеть как, скрывая небо, их верхние края смыкаются, грозя довольно скоро превратиться в непроницаемую гробницу из скрежещущего камня. На песчаном дне каньона вместе с Взлетающим Орлом находились два абиссинца. Абиссинцы отдаленно напоминали Деггла, приложившего в свое время руку к созданию этого мысленного образа, оба – высокие и стройные. И тот и другой были в черных плащах, на шеях поблескивали одинаковые ожерелья из изумрудов. На этом сходство с Дегглом заканчивалось. (Но и без того картинка достигла своей цели – Взлетающий Орел был до того потрясен видом Дегглов-близнецов, что мгновенно и думать забыл о сестре Птицепес и утратил бдительность ровно настолько, чтобы позволить новому измерению прочно «схватиться» внутри него, как бетон).

Абиссинцев звали Халлит и Маллит. Они вели между собой спор без начала и конца, и очевидная бессмысленность и нескончаемость этого спора дополнительно сбивали Взлетающего Орла с толка и мешали ему мыслить связно.

Еще одна маленькая деталь: руки и ноги Взлетающего Орла были крепко связаны. Он лежал в трех шагах от сидящих на корточках перед костром абиссинцев. На Взлетающего Орла парочка не обращала никакого внимания и обращенных к ним вопросов не слышала.