Крыша течет

Пенсионер рассеяно похлопал по карманам, вынул пачку "Беломора" и протянул ее лысому. Тот, завидев угощение, скривился, показав золотую фиксу.

– Не, такие не курю. Дед, дай денег на опохмел? А то трубы горят!

– Молодой еще, – возразил Захаров. – Пойди, сам заработай.

– Так я вместо работы, – оскалился парень. – Не будь жмотярой, пенс. Такое богатство носишь! Почем сейчас медальки, если продать?

Незнакомец ткнул пальцем в награды ветерана, блестящие в разрезе воротника расстегнутого пальто. Старик еле устоял от мощного тычка огромной лапы тунеядца. Как? Продать? Награды? От одной мысли о том, чтобы продать ордена и медали, заслуженные кровью, неимоверными усилиями и лишениями, его обуяло бешенство.

Где ему, этому сытому молодому подонку, живущему в мирное время, понять, что такое – спать в окопе в тридцатиградусный мороз, согреваясь лишь деревом приклада ППШ, или лежать на муравейнике, обливаясь потом, пока в кожу впиваются желваки насекомых, и не сметь не то что пикнуть – даже пошевелиться, чтобы не выдать себя патрулю гитлеровцев, и выполнить поставленную боевую задачу – подорвать склад с топливом для танков захватчиков. Или, попав в окружение, обедать банкой тушенки и черствым сухарем на четверых.

Есть ли этому цена? Нет, цена, конечно, была – жизни миллионов людей, трудящихся в тылу, уповающих на отвагу и выносливость фронтовиков. Но разве можно измерить эту цену деньгами?

Ветеран покрепче перехватил трость – единственное оружие. Орденоносный сержант понимал, что этот бой, скорее всего, станет последним для него. Но отступать Степан Ильич мог исключительно по приказу. Сейчас приказа не было. Бежать – так вовсе не приучен.

– Ишь, чего удумал, сволота! – взорвал напряженную тишину звонкий голос.

Незнакомец согнулся пополам, получив сумкой по лысине. Женщина, лет пятидесяти, полноватая, розовощекая, мутузила негодяя своей сумкой, нанося удары со скоростью автоматного затвора.

– Ветерана грабить, падлюка! – не унималась спасительница. – Креста на тебе нет, отморозь!

С сумочкой она управлялась очень умело. Видимо, инструмент был многофункциональным. Как нож разведчика НР-40. И кровь фашисту пустить, и хлеба нарезать. Так и женщина использовала свою сумку и для транспортировки вещей, и для самообороны.

Парень, выкрикивая ругательства, едва успевал уворачиваться от необычного оружия, закрыв голову руками, пропуская удар за ударом.

– Ты чего, бабка? – прошипел он. – Крыша протекла?

– А ну брысь отсюда, мерзота!

Лысый капитулировал. Окончательно и бесповоротно, покинув поле боя, оглядываясь и возмущенно тявкая. Пенсионер поднял выроненную пачку папирос, в которую набился снег, протер картон от налипших ледяных кристалликов и убрал во внутренний карман. Женщина, тяжело дыша после схватки, сдула локон волос, выбившийся из-под шапки и улыбнулась.

– У вас все хорошо? – заботливо поинтересовалась она.

– Да-да, спасибо, – сухо поблагодарил Степан Ильич.

Фронтовику было немного стыдно своей старческой немощи. В 1944 году сержант голыми руками капутировал троих фрицев. Даже лет тридцать назад скрутил бы этого ублюдка в бараний рог! Но что вы хотите? Годы! Идет десятый десяток! Конечно, сила в руках давно не та…

– Вы далеко собрались?

– В райсовет, – ответил Захаров.

– В райсовет? – удивилась спасительница. – А! В районную администрацию? Может, проводить вас?

– Нет, что вы, не надо, – смутился пенсионер.

– Да, ладно, бросьте это, тут недалеко…

Женщина, не слушая возражений, взяла старика под руку, и пошла вместе с ним к зданию, еще сталинской постройки, с белыми колоннами и высокими, узкими окнами.

Глава администрации был занят. Как раз принимал журналистку местной газеты, которой рассказывал о концепции шаговой доступности, о том, какие удобства для населения повлечет новый план развития города. Особенно для престарелых жителей. Хорошо же, когда все рядом! Вот родильный дом, вот садик, вот школа, вот крематорий – все близко! И ходить далеко никуда не надо! Можно вообще, экономии ради, из роддома сразу в крематорий.

Сергей Борисович отдельно выделил тот факт, что сожжение тел, вместо традиционного захоронения, способствует сохранению площадей для застройки, кроме того – благотворно сказывается на окружающей среде. Крематорий – стильно, модно, молодежно! И экологично!

Еще добавил, что строительство крематория частично субсидировано из бюджетных средств. Правда, забыл сказать, что собственником крематория станет его собственный, родной племянник. Чистой воды совпадение! Но кого волнуют такие мелочи?

А, может, и не забыл вовсе. Может, как раз собирался рассказать, но общение с прессой прервала секретарша.

– Рита, я же предупреждал, что меня не для кого нет! – раздраженно произнес в трубку чиновник.

– Я все помню, но вы хотели какого-нибудь ветерана для фото. Тут как раз пришел один, – оповестила девушка.

Глава администрации смахнул мышкой заставку на экране компьютера и, закрыв кулаком зевок, переключился на камеры в приемной.

– Слушай, ветеран какой-то дряхленький… – заметил Сергей Борисович. -Медальки – конечно, хорошо, но он даже не офицер! Я не настаиваю на генерале, но полковника-то, хотя бы, можно было найти? Ну, в крайнем случае – майоришку какого-нибудь…

– Берите, что есть, скоро и таких не будет, – вмешалась журналистка.

– Да?.. – задумался чиновник. – Ладно, давай этого, – распорядился мужчина. – И скажи Виталику, пусть метнется по-быстрому и гвоздичек парочку купит. Чтобы все красиво было!

Едва орденоносец вошел в кабинет, газетчица защелкала фотоаппаратом, стремясь запечатлеть старика с разных ракурсов. Степан Ильич зажмурился, попытался закрыть глаза рукой от вспышки. Глава администрации не растерялся. Перехватив ладонь ветерана, горячо затряс ее, позируя перед камерой.

– Рад, безмерно рад вас видеть! – проговорил Сергей Борисович, улыбаясь. – Что вам привело? Родина в неоплатном долгу перед вами! Можете рассчитывать на любое содействие!

– Крыша у меня течет… – начал излагать проблему старик.

– Так… а как вы хотели? – удивился чиновник. – Весна же! У всех с крыш течет!

– Только у меня-то внутрь течет! В квартиру! – пояснил пенсионер. – Мне бы пару кусков толи бросить…

– А адрес у вас какой?

Захаров назвал адрес. Глава района вернулся в свое кресло и сосредоточился на мониторе, клацая клавиатурой.

– Ага! Это же немецкий барак в поселке?

– Так точно, – обрадовался фронтовик.

– Ну, помилуйте, уважаемый! Какие пару кусков толи? Для такого человека, как вы, в память о ваших заслугах – все только самое лучшее! Чтобы на века! Вот, у меня тут в графике стоит – ремонт кровли в 2050 году. Тогда и отремонтируем! Все будет, как в лучших домах Парижа и Ландона – рубероид, парапеты, трубы водосточные.

– Так это, мил человек… – вздохнул Степан Ильич. – До 2050 году я вряд ли доживу-то…

– Ой, да что вы, – рассмеялся Сергей Борисович. – Вон вы какой, крепкий еще! Рука просто каменная! Но, на всякий случай…

Чиновник щелкнул замками портфеля и достал красивую, разноцветную бумажку в рамке. Специально приготовил к завтрашнему дню – там состоится мероприятие по случаю выхода на пенсию главврача местной поликлиники, но раз такое дело… да и бумажка от конторы племянника – за сутки еще одну сделает, с него не убудет.

– Вот! – торжественно произнес глава администрации. – Сертификат на бесплатный гроб! Так что, если не доживете – то без крыши над головой точно не останетесь! Только ты, дед, это… ты не подумай, что я тебя тороплю – упаси Бог! Но срок действия сертификата пять лет, так что ты постарайся успеть…а то пропадет!

Фронтовик от столь неслыханной щедрости просто потерял дар речи… что тут сказать-то? Пообещать не обмануть ожиданий?

К счастью, неловкое молчание прервал водитель чиновника, вошедший в кабинет с двумя красными гвоздиками.

– Зачем две-то, балбес? – прошипел Сергей Борисович.

– Так вы сами приказали – парочку, – попытался реабилитироваться Виталик.

– Так я фигурально выражаясь! Эх, ладно…

Мужчина на секунду задумался. Вручить ветерану один цветок – так потом в этих ваших Интернетах комментаторы напишут – мол, зажали денег на цветы герою. Ладно, пусть будет две.

– Все, уважаемый, сейчас сделаем пару фото – и не смею вас более задерживать, отвлекать от заслуженного, так сказать, отдыха! – вновь улыбнулся глава района. – Только цветочки и сертификат, будьте любезны, держите так, чтобы медальки не загораживать…

Опять защелкал фотоаппарат, сверкая вспышкой, как осветительная ракета, после чего Виталик вежливо, но настойчиво выпроводил старика в коридор.

– Готовьте статью, – распорядился чиновник. – Так и так, принял заслуженного героя, предпринял ряд мер, направленных на улучшение быта ветерана, вручил ценный подарок. И чтобы везде – и на бумаге, и на сайте – везде было! Фотки там сами выберете, какие получше.

– Сделаем, – кивнула журналистка, царапая ручкой в блокноте. – Материал сейчас пускать?

– Зачем сейчас? До 9 мая три недели еще! Давайте там, ближе к празднику, чтоб, как это в вашей среде говорится, информационный повод был. Да и забудут к праздникам, если сейчас пустить…

Домой Степан Ильич вернулся в подавленном настроении. В поселковую администрацию он изначально не верил. На районную надежда была побольше. Хотелось верить, что там начальник не просто начальник, но и человек! Однако, здравствуйте…

Но ничего! До Берлина дошел – и до губернатора дойдет! Пусть, не сегодня. И, может, не завтра. Но точно дойдет.

Самым радостным во всей поездке оказался момент возвращения домой. Поселок, хотя и небольшой, неказистый, почти заброшенный старожилами, но он свой, родной. Какой-то по-своему теплый. И тепло исходило не от каменных домов дачников, обнесенных заборами под два метра. Наоборот – от этих строений веяло каким-то холодом. Чем-то чуждым. Чем-то пришлым. Тепло зиждилось в покосившихся избах, сложенных из бревен и шпал, обмазанных глиной, в которых оставались немногочисленные старики. Потомки тех, кто тут испокон веков жил. Все их позабыли, все бросили. Только почтальон приходит раз в месяц, приносит пенсию. Другим нет дела.

А старики живут. Ровесники Захарова – кто еще Ленина живым помнит. Коптят себе потихоньку. Дрова рубят – вон дым из трубы валит. Огороды возделывают, огурцы солят. Жизнь любит сильных. И нет сильнее народа, чем народ-Победитель.

Постукивая тростью по наледи, сковавшей тропинки, фронтовик шел к своему бараку с худой крышей, в котором прожил больше семидесяти лет. Далеко не самая плохая жизнь – есть, чем гордиться и есть, что вспомнить. Память уже не та, время стерло многие лица и имена. Стойкость осталась. Стойкость, впитанная с молоком матери-крестьянки, стойкость, укрепленная краюхой пахучего советского хлеба, стойкость, закаленная свистом пуль на Войне.

Недалеко от дома ветеран приметил знакомую машину – потрепанный Форд темно-зеленого цвета, стоящий на обочине с открытым капотом и склонившуюся над ним фигуру охранника из сельсовета.

– Здрав будь, Валерка, – поздоровался сержант.

– О, Степан Ильич! Здравья желаю!

Захаров протянул руку, но мужчина показал ладони, черные от отработанного масла, и подал запястье.

– Ты, дед, смотрю, каждый день при параде, – заметил отставной офицер.

– Так крышу-то так и не починили, – вздохнул пенсионер. – В район ездил…

– И как?

Вместо ответа старик махнул рукой.

– Пустое…

– Понятно, – произнес Валерий.

Ветеран достал из кармана пачку "Беломора", но попавший внутрь при падении снег успел растаять и папиросы превратились в бумажно-табачное месиво. Грустно покачав головой, старик швырнул мокрый комок в мусорку.

Собеседник, заметив этот жест, извлек пачку "Явы" и предложил фронтовику. От сигарет, как и от Валеры, пахло маслом и тем хорошо узнаваемым ароматом, которым пахнут старые автомобили. Чем-то особенным, металлическим. Степан Ильич угостился, отломил фильтр, помял остатки сигареты в руках и прикурил от предложенной отставным офицером спички. Мужчина тоже закурил и уселся на крыло, заставив потрепанный Форд жалобно скрипнуть.

– Может, я чем помогу? – спросил Валера.

– Да нет, – отмахнулся Захаров. – Завтра в обком… тьфу! К губернатору поеду. Там-то уж точно решится.

– Ну, дед… – покачал головой отставник. – Губернатор – это тебе не районный глава. Туда так просто не попадешь… не пустят!

Старик усмехнулся, подмигнул односельчанину, и тряхнул плечом, но что награды на груди отозвались звоном. Дескать, много куда пускать не хотели. Прорвемся.

– Так я завтра выходной! – воскликнул автолюбитель. – Могу довезти!

– Куда тебе? А жена, дети? Отдыхай себе, успеешь еще накататься…

– Да ладно вам, Степан Ильич, – отмахнулся мужчина. – Мне не в тягость. Заодно дам свой ласточке подышать на трассе. Давненько я ее не выгуливал! А вам в электричке не трястись.

На том и договорились.

Спал ветеран плохо. Ему снился мост через небольшую речку в Пруссии, который фашисты, отступая, заминировали. Названия речки сержант, если и знал – то забыл, во сне стоял указатель с наименованием, но его скрывала ночная тьма. Хорошо бы, по делу, зажечь спичку, да прочесть, но нельзя. Неподалеку могли оставаться недобитые гитлеровцы.

Их – пятеро, в маскхалатах, ползут по мартовскому снегу. Где-то хрустнула ветка. Остановились, прислушались… вроде, тихо все. Может, птица какая? Поползли дальше. Снег, зараза, хрустит так, что, кажется за километр слышно!

Мост – скелет из стальных балок на бетонных опорах. Явно сами немцы строили… не сами, конечно, а руками пленных. На старых трофейных картах здесь был простой деревянный мостик, рассчитанный на телегу да пару кобыл. Захватчикам потребовалась более надежная переправа, способная выдержать танки. Теперь этой переправе суждено послужить освободителям Европы.

Добрались до берега, теперь – вниз, туда, где журчала река. И вброд, по ледяной воде, по пояс или того глубже, добраться до опор, перерезать провода. Вот сюрприз будет врагу!

Охота? Разумеется – нет! У кого есть желание лезть в ледяную воду? Но надо. Есть такое слово: "надо". Есть долг, который необходимо выполнить независимо от времени года. И от температуры воды. Несомненно, летом, в жару, да пополудни – было б гораздо приятнее. Но за спиной – колонна "тридцать четверок", а впереди – Берлин. Ох, далеко еще топать до гнезда усатой гадюки…

Внезапно:

– Halt! Zurück!

И автоматная очередь. На спине Васьки мгновенно выросли цветы огненно-красного цвета. Ох, сколько кровушки советских людей впитала в себя европейская земля…

Оставшиеся четверо вжались в камни, ища глазами огневую точку. Автомат долго не умолкал – характерный, лающий звук немецкого "Шмайсера", сопровождаемый металлическим лязгом телескопического затвора. Пули застучали по балкам моста, высекая искры…

Степан Ильич проснулся. Стук пуль никуда не пропал… ах, это вода с потолка – снова бессильно билась в дно тазика.

– Васька Сазонов, Юрка Цыганков, – фронтовик начал перечислять имена тех, кто не вернулся с того задания. – Пашка… эх…

Забыл! Стыдно! Пашкину-то фамилию Захаров и забыл. Вот старость-то! Помнил каждую морщинку у глаз молодого ефрейтора, когда он улыбался, черты лица – как живой стоял. А фамилию забыл! Великанов? Нет, но что-то близкое. Величко? Нет, не то. Громадный? Не, это уже совсем далеко… а, ну конечно! Большаков! Большаков же!

Какие были люди! Нынче таких поискать надо…

Фронтовик включил свет, проверил посуду, правильно ли стоит, не течет ли мимо. После – привычным жестом засунул руку под подушку… только папиросы-то выкинул!

Степан Ильич еще долго лежал, уставившись в потолок, где свет фар редких автомобилей рисовал тени, в которых сержанту мерещились силуэты давно погибших товарищей. Уснул лишь на рассвете.