Врач

– А здание куда? А персонал? Все квалифицированные люди. Что будет с людьми, я вас спрашиваю? Хватит тыкать в телефон! Это ж на улицу с десяток человек вместе с охраной полетят. Вы хоть понимаете, что так нельзя делать, но не так хотя бы быстро! Дали бы доработать квартал. У нас часть сотрудников еще на пенсию не вышла, что помоложе, им что делать? А пенсионерам куда? Их же не возьмут никуда больше. Да и у всех тут дома и хозяйства, это же не оставишь все, а продать сейчас не удастся эти домики никому. Кому сейчас нужен дом в деревне, кроме нас?

– Ну, давайте по порядку. Но я еще раз повторяю, что вы на меня срываетесь, товарищ Святослав Никифорович? Решение принято на высоком уровне. Я только привожу это дело в исполнение. Листовки вот напечатал, завтра секретарша всем раздаст, пройдет с детьми своими по домам. Кому надо, успеют до марта, зайдут к вам на прием.

– А что после им всем делать? – вдруг включился в разговор Филипп

– А для других начинает действовать Федеральная программа, которая вот в нашем регионе будет функционировать. По всей области, в том числе и в нашем районе, будут курсировать «Мобильные диагностические кабинеты». Машины такие с врачами и оборудованием. Высокотехнологичным, современным. Бригады прямо из облцентра будут приезжать прямо сюда, – с воодушевлением протараторил заранее приготовленный текст глава администрации и добавил, – один раз в год!

– Что? Сколько? Вы что, людей угробить хотите? – соскочил со стула молчавший все время терапевт.

Загудели все, но всех успокоил Святослав Никифорович:

– Так, хорошо! Один раз в год, а сами жители будут приписаны куда?

– В ЦРБ соседнего района, так как в нашем райцентре ЦРБ тоже закрывают, – как будто засыпая, сказал человек с бабочкой и продолжил так же спокойно говорить под общий гул и недоумевающие взгляды: – Что вы зашумели, мы идем по пути модернизации: мобильные кабинеты, телемедицина, врачи по Интернету тоже будут скоро везде. Цивилизация! Даже уже помещение выделил под эти дела.

– До соседнего райцентра 300 км. Пока скорая оттуда едет, если инфаркт или инсульт, люди умрут к приезду. У нас же старики одни, даже я – уже старик, частые проблемы с сердцем у многих. Это же убийство, геноцид. Да и у нас же никакой Интернет не ловит, даже спутники тут теряются часто. Все, что вы нам говорите здесь, полнейшая чушь, – сказал Святослав Никифорович, который уже несколько раз пытался установить себе спутниковый Интернет для участия в онлайн-конференциях.

– Ничего-ничего, что-нибудь придумаем, деньги уже выделены, до конца года время есть. Если вы считаете, что раз в год – это слишком мало, то, пожалуйста, свои предложения в письменном виде. Чем больше подписей – тем лучше, но сомневаюсь, что у вас что-то выйдет. У нас в поселке столько людей нет, сколько надо подписей, чтобы на вас внимание обратили. По поводу помрут. Если жить хотят, то не помрут. Так, все! Хватит орать, я сказал уже вам, что все решено. Пару слов по больнице. Как только работа 1 марта прекратится, я напоминаю, начнутся работы по демонтажу отопительной системы, она пойдет на металлолом, вырученные деньги в поселковый бюджет упадут. Думаю, найдем, куда их потратить. Остатки медоборудования – в область, там разбросают по районам. Мебель… Если хотите, можете что-нибудь забрать. Тут половина на балансе не числится, так как после пожара в администрации все бумаги погорели. Я так себе домой диван забрал. Само здание больницы – на дрова. Ожидается, что в следующем году будут проблемы у всех с дровами, цены вырастут, доходы упадут, пенсии тоже не поднимут, а греться надо. Большая газовая труба газпромовская мимо нас прокладывается, поэтому ожидать, что к нам ветку газовую подведут, я вам не советую, глупо. Больницу разберут на бревна, попилят, а после продадим местным на «дрова» по доступной цене. Все в плюсе. Через год увидите: тут уже везде травка будет расти, глядишь, что лечебная какая-нибудь. Все-таки на месте больницы.

Валерий Олегович продолжал кряхтеть и кашлять после своей последней шутки. Люди переглядывались, всматривались в потерянные глаза друг друга, вглядывались в привычные предметы кабинетов и медленно начали расходиться по своим местам, чтобы еще раз впитать запах родных стен, запечатлеть в памяти все, что было рядом на протяжении столь долгого времени.

Сначала ушла женщина-окулист с медсестрой, потом терапевт со своей помощницей. В кабинете остались только Святослав Никифорович, Филипп Аркадьевич и глава администрации, который встал из-за стола и начал накидывать на себя пальто с шапкой, которое снял у входа в кабинет. На прощание он сказал:

– Не кисните, товарищи. Как там в песне поется? «Лучшее, конечно, впереди». Забыл, кто поет. По-моему, «Самоцветы».

– Крокодил Гена, – сказал Филипп.

– Не понял? – разгневался глава администрации.

– Поет, говорю, крокодил Гена в мультике про Чебурашку, а не «Самоцветы». Любимый мультфильм дочери, – чуть повысив голос и глядя прям в глаза Валерию Олеговичу, сказал Филипп

– А-а-а, тогда ясно. Вот мы только порядок всем миром наведем в стране, пиндосам нос утрем. Это ж все из-за санкций, понимать надо! Все они от нас отстать не могут, уроды, ей-богу! Я вот все думаю, у них там внутри страны, что ли, проблем нет? Кстати, у нас тут уже пять лет толком никто полы официально не моет. Все свою секретаршу заставляю мыть везде, убедил ее, мол это ее служебная обязанность. Преданная дама, хорошая. Официально же висит ставка уборщицы, но она об этом не знает. Поэтому, милости прошу, господа, – договорил эти слова глава администрации с лицом самодовольного конферансье, открывающего большой концерт, и ушел в коридор, где лампочка окончательно перестала гореть от слишком, видимо, высокого напряжения.

Он ушел в темноту и неизвестность, было слышно, как он быстро пробежал по коридору, входная дверь хлопнула. Планы на спокойную жизнь после пенсии рухнули как у персонала больницы, так и у всех местных жителей, которые еще не знали, что их ждет.

Филипп уже собирался уходить, как вдруг Святослав Никифорович его остановил вопросом:

– Филь, ты же знаешь, если что, я смогу помочь с трудоустройством. Старые связи еще живы. Ребята мои с института где только не работают – по всей стране. Я дам тебе, да и всем ребятам, лучшие рекомендации. В вас уверен, как в себе.

– Ты ж знаешь, что я не уеду, Святослав! Не могу. Куда ни дернись – очень далеко. Сам себя буду чувствовать предателем. Придумаю что-нибудь.

– Понимаю, дружище, – он впервые его так назвал, подошел, пожал руку и крепко обнял, как в последний раз, как родного брата, как боевого товарища, который вместе с ним долго держал оборону, не давая противнику пробиться в тыл. Но силы иссякли, и они оба пали вместе на поле этого боя с невидимым врагом, не успев выдернуть чеку гранаты, авось еще пригодится.

Вдруг, вспомнив слова Клавдии о дочке, он решил поведать о новости Святославу, который напомнил сам ему своих связях:

– Слушай, Святослав, не мне, может, дочке Клавдии подсобишь? Она тут с Игорем на прием приходила и обмолвилась, что Света у нее в колледж медицинский поступать собирается. Вот ей бы помочь как-нибудь, посодействовать. Она очень умная девчонка, ручаюсь!

– А то я не в курсе! И про поступление ее уже знаю. Всех однокурсников, которые преподают в облцентре, я уже оповестил, сказали, что помогут ей попасть на подготовительные курсы. Не переживай, своих не бросаем.

– Еще сегодня у Софьи день рождения!

– В такую погоду пойдешь?

Филипп Аркадьевич кивнул головой вниз. Они оба вышли из кабинета: наш герой ушел в свой, а Святослав пошел к охраннику Андрею, который досматривал очередную серию какого-то сериала. Никифорович потом рассказывал, что Андрей, узнав о том, что больницу закрывают и сносят, заплакал и обнял телевизор.

Филипп зашел в кабинет, очереди не было, как и всегда, выпил оставшийся напиток в кружке и взглянул в окно. Вьюга перестала танцевать со снегом свой дикий неумелый вальс, будто танцующие выпускники на последнем звонке в сельской школе. Ветра не было, дым из труб шел столбом. Были видны дома, стоявшие неподалеку. Также можно было разглядеть женщину с двумя детьми, которая подходила к каждому дому, стучалась, передавала из рук в руки лист А4.

Когда Филипп пришел домой, уже было очень темно. Фонарей, что освещают дороги в больших городах, в поселке не было. В маленьких поселениях, под тип этого, они бывают только в случае, если через него проходит федеральная трасса, по которым дальнобойщики гоняют свои фуры туда-сюда. Счастливое стечение обстоятельств.

Погода к вечеру опять разыгралась, но сегодня у Софьи день рождения, должно было быть. В этот день Филипп всегда ходит на могилу к дочери и жене. Да, зима, да, мороз, но это его никогда не останавливало. С годами связь только крепла. Не остановился он и в этот день.

Путь предстоял неблизкий. Кладбище располагалось неподалеку от уже не существующей несколько десятков лет деревни, на месте которой, в нескольких метрах поодаль от кладбища, остались очертания некогда большой церквушки. Природа не жалела постройку долгие годы. После того как коммунисты, пришедшие после революции к власти, распорядились снести с лица земли все церкви, прошло достаточно времени. Так как до идеального выполнения приказа никому в деревнях дела не было, то эту церквушку просто оставили. Она умирала вместе с деревней, провожая в последний путь оставшихся доживать свой век в глуши одиноких стариков, так и не уехавших с насиженных мест.

Придя домой, Филипп только и успел переодеться, взять с собой заранее приготовленную сумку, в которой были аккуратно сложены: термос с чаем, пироги, выпеченные собственноручно, и мягкая игрушка. Ушанку он подвязал снизу, вместо пальто надел на себя толстенную фуфайку, похожую на панцирь черепашки-ниндзя (зимний вариант), и валенки, не успевшие высохнуть после прихода с работы домой.

В сарае уже были выставлены большие охотничьи лыжи, обмененные у местного жителя на старый велосипед «Урал», которым Филипп давно не пользовался. Крепления были чуть велики, однако это его ничуть не смущало. К западной границе поселка он шел пешком, закинул рюкзак, как школьник, за спину, а лыжи удобно разместил между спиной и рюкзаком. Они хорошо держались за счет массивных креплений. В руке он нес старое охотничье ружье, которое подарил ему старый дед, живший в соседнем доме. Детей у деда не было, поэтому он решил, что фамильное ружье передаст «хорошему человеку». Оружие хорошему человеку. Ружье с собой брать стоило для подстраховки хотя бы потому, что места эти уже давно стали дикими, а народ съезжался к кладбищу только в дни праздников. Местная социальная сеть, где люди узнавали новости, вспоминали интересные истории из жизни своей и покойных. Каждый год истории не менялись, однако их не переставали повторять, наверное, чтобы не забылось?

Иногда мне кажется, что взрослые, стоящие над могилами, передают молодым и еще не опытным родственникам ценное знание. Кто бы что ни говорил, а мы все хотим, чтобы нас поминали добрым словом. Если ничего хорошего сказать про человека нельзя – положи пирожок, налей рюмочку и молчи. Такие правила.

По пути через поселок Филиппу встречались знакомые люди: те же самые, что встречались ему, когда утром он шел на работу. Они шли домой. Их жизнь как состав, движущий по кольцевой ветке метро в Москве: огромное количество остановок, столько людей разных садятся в вагоны, выходят, а в конце все равно состав загонят в ДЕПО пустым.

Все местные прекрасно знали о февральском ритуале Филиппа, поэтому вопросы никто не задавал. Выглядел он, как альпинисты из документальных фильмов ВВС «Восхождение на Эверест». Для него же это приключение всегда было скорее спуском с горы в пучину ярких воспоминаний прошлого, разбавленных огромным количеством воды.

Большую часть пути приходилось преодолевать на лыжах. Он шел не оглядываясь, в голове гудела вьюга, лицо было покрасневшим, северный ветер, что приобрел бывалую мощь за стенами домов, подгонял Филиппа в спину. Скольжение было прекрасным, он даже немного согрелся, проехал около 4 километров – оставалось еще примерно 2. Вдалеке начала чернеть разрушенная церковь, по ней он и ориентировался. Она была словно битый пиксель на матрице монитора, где фоновым изображением рабочего стола был «сплошной белый». Черная точка и все. Больше ничего не было видно: мело очень сильно. Вьюга свирепела с каждым метром все сильнее.

Филипп всматривался в точку, как вдруг она начала троиться: распалась на три. Сначала одна массивная точка разделилась на две, потом на три точки разного размера. Филипп прищурил глаза и не мог понять, что происходит. Он остановился, взял из сумки бинокль, который он всегда брал на случай, если потеряет из виду церковь, такое было уже пару раз. Он покрутил линзы, настроил фокус и упал от увиденного на свои охотничьи лыжи животом. От страха.

До церкви оставался километр. Она не развалилась окончательно на три больших куска. Нет. Рядом с самой массивной постройкой шла, видимо, волчица, со своим волчонком. Они шли, перебирая лапами зыбкий снег, прямо навстречу Филиппу. Сердце заколотилось в ритме Drum’n’Bass – аритмия обострилась. Первое, о чем подумал смелый лыжник: «Они никогда не передвигаются вдвоем, где остальная стая». Мысли о том, что сейчас из-за церкви следом выйдет еще 6, 7, 8 волков пугала, мурашки и пот побежали по телу, которое уже начало бесконтрольно дрожать от страха.

Они медленно приближались к нему. Филипп схватился за ружье и лег. Что делать? Стрелять? Но он даже не умеет, никогда не делал этого. Зарядил два патрона, случайно просыпав шесть оставшихся в коробке зарядов в снег. Беда. Бинокль уже не был нужен: волчица и волчонок были так близко, что он уже мог разобраться невооруженным глазом, где находится голова животного. Он продолжал лежать, направив дуло ружья в их сторону. Волчица заметила гостя, остановилась, а вот волчонку было все нипочем. Стаи нигде не появилось. Одиночки. Возможно? Вполне.

Волчонок, увидев неизвестное ему существо, со всей прыти побежал в сторону зарывшегося в снегу темного дрожащего комка. «Что делать? Стрелять?» – подумал Филипп. «Это же волчонок, он ничего мне не сделает. Я не могу», – говорил внутренний голос в ответ. Волчица стояла, внимательно вглядываясь в глаза Филиппа, слегка скалилась и рычала. Ему казалось, что ее глаза вполне человеческие, даже знакомые, и они не хотят его съесть.

Тем временем, пока «взрослые» переглядывались, волчонок подбежал прямо к рукам и голове лежащего Филиппа. Он обнюхал его, поскулил, нарыл носом кусочек неприкрытого красного дрожащего лица и начал облизывать его. В это время волчица тоже решила наконец-то сдвинуться с места и побрела к играющимся.

Щенок, очевидно, играл с человеком, не хотел причинить вреда, но вот приближающаяся волчица пугала не на шутку. Палец потянулся к курку, нужно только нажать, и все кончится. Она была уже на расстоянии пяти метров от него: шла горделиво и медленно. Летящий с бешеной скоростью снег прилипал к ее темной шерсти.

Дрожь усиливалась. Три, два, один. Выстрел! «Нет? Что такое? Как так? – подумал про себя Филипп. – Заклинило». Паника овладела им, он закрыл голову руками, но продолжал одним глазом смотреть на волчицу.

Она подошла к нему, обнюхала с головы до ног, а потом взяла щенка зубами за шкирку и оттащила от человека. Филипп перестал чувствовать их присутствие, на щеке лишь остался запах слюны волчонка. Через двадцать секунд он, все еще потея и дрожа, решил взглянуть назад – никого не было.

Возможно, прошло и чуть больше двадцати секунд. В такой ситуации счет времени меняется, пульс учащается, а с ним и секундная стрелка на любых часах начинает двигаться чуть быстрее и чаще, подгоняемая адреналином. Быть может, вьюга посчитала, что не стоит ему еще раз на них смотреть, и скрыла представителей фауны за снежными кулисами. А может, и не было их вовсе?

Филипп поуспокоился и двинулся в путь, осталось совсем чуть-чуть. Он так и не мог понять, почему не сработало ружье, почему его заклинило и почему все кончилось именно так, как кончилось.

Кладбище было за церковью. Черная точка превратилась в массивное кирпичное здание, покрытое белым беретом сверху. Церковь была высотой примерно с пятиэтажное здание: высокая и некогда величавая. От былого величия остались только размеры: нужно было ее объехать. Он сделал крюк, и вот оно кладбище. Третий ряд, налево, пропускает могилу с большим красным крестом, пропускает высоченную древнюю сосну, так, а вот и они.

Памятник был высокий, один на двоих. Филипп специально заказывал его из города. Девочка улыбается, обнимает маму – гранит сохранил их естественное выражение лиц. Приближаясь ближе, он увидел чьи-то еще слабо занесенные снегом следы, похоже, что волчьи. Сугробы на кладбище не были огромными, как в поселке. Так происходило потому, что располагалось оно прямо посреди соснового густого бора.

Филипп достал ноги из петель, поставил широкие охотничьи лыжи друг к другу и присел прямо сверху на них. С его весом старые деревянные «ходули» справлялись отлично. Сняв рюкзак со спины, он достал из него все содержимое: сначала взял пирожки, сделал рядом с памятником аккуратно лунку и положил в нее расстегай, булочку с изюмом и морковный пирог, который так любила Софья. Больше всего места в рюкзаке занимал плюшевый медведь. Он взял его в правую руку, левой очистил от снега памятник сверху и по краям и положил игрушку прямо перед изображением дочери, туда, где под снегом на земле лежат еще девятнадцать таких медвежат.

«С днем рождения, девчонки», – сказал он вслух и обнял памятник.

Софья и Галина родились в один день, такое уникальное совпадение. Никто не ожидал такого. Дочка родилась на месяц раньше положенного срока, но вполне здоровой, крепенькой малышкой. Филипп дотянулся в рюкзак за термосом, но провалился в сугроб, достал ногу, снова уселся на лыжи, что расположены были параллельно памятнику, отвинтил кружку, налил себе чай, обхватил обеими ладонями и начал пить маленькими глоточками, не торопясь. Когда напиток стал совсем соленым, он вылил остатки из стакана в снег, закрыл термос и начал собираться в обратный путь.

Путь домой был попроще. Вьюга стихла, видимость была хорошей. Старой лыжни, конечно, уже было не найти, но он отлично сориентировался на местности и около 00:32 ночи был уже дома. Спать он не хотел, так как знал, что ему приснится снова. Но водоворот событий, случившихся за день, засосал его обессиленное тело в постель, не убранную со вчерашнего дня. Он повалился на кровать, сняв только куртку и валенки, прямо в штанах и шапке, которая, после того как он отключился, упала на пол.

На пляж, как правило, в летнее время, в купальный сезон, съезжались все местные жители. Это было нечто вроде семейного праздника: сходить или съездить после рабочего дня с детьми на пляж. Своего автомобиля у Филиппа на тот момент пока не было, поэтому он договорился с соседом, который был человеком не семейным, что он возьмет Галину, Софью и Филиппа с собой. Планировалось, что находиться там они будут часа три, не более того. Софье было около десяти лет: ребенок растет и познает этот мир всеми способами, методом проб и ошибок. Дети похожи на пчел: они перелетают с одного яркого пятна, привлекшего внимание, на другое, пытаясь выжать максимум интересного и полезного, а полученный опыт сохранить в подкорках мозга.

Подсознание ночью, когда он вернулся с кладбища домой, как и всегда, воссоздало картинку с поразительной точностью. Если и есть в мире гений, то он живет в нас, мы его просто не замечаем. Большой пляж, простынки, на которых лежали Галина и дочь, находились на расстоянии 80 метров от воды. Филипп, как и обычно, сидит рядом прямо на песке и читает роман Говарда Лавкрафта «Зов Ктулху». Они веселятся, хихикают, разговаривают о делах насущных, об успехах в школе, после чего Софья попросила у папы разрешения сходить искупаться. Филипп сказал, что разрешит, только если мама пойдет вместе с ней, чтобы контролировать. Галина в этот раз долго не отказывалась, напомнив дочери, что обещала ее научить нырять еще в прошлый раз.

Филипп остался на песке загорать, дочитывая последние главы романа. Его девочки убежали наперегонки к воде. Народу было немного, так как большая часть еще не вернулась с работы. Филя выбрал место, где народу было менее всего, чтобы никто не мешал читать книгу – чуть поодаль от других. Он слышал бессвязные обрывки слов, доносящиеся с той стороны, куда убежали Галина с Софьей. Дочка пытается научиться нырять, повторяя за мамой, Галина смеется, указывая на ошибки девочки. Софья делает еще одну попытку, и, похоже, у нее получается. Секунда, две, три…

– Ма… ма, – членораздельно выкраивает девочка, находясь на порядочном от матери расстоянии, – помоги… я… ма… ма…

Филипп среагировал на этот крик, отбросил книгу в сторону и сиганул мигом к воде. Когда он подбежал к воде и зашел в нее по пояс, то он увидел, как Галина гребет к середине реки, где, уже не крича, бултыхается Софья. Он видит, как жена доплывает до девочки и хватает ее за волосы, пытаясь оттащить, в это время он изо всех сил гребет в ту же сторону. Пловец из него плохой, он никогда не умел хорошо плавать, но из последних сил старался доплыть быстрее. Подплыв, как ему казалось, туда, где они были, он никого не увидел, огляделся по сторонам и в ста метрах от себя увидел два сцепленных тела, пытающихся из последних сил выбраться из цепких лап водоворота. Он сделал еще усилие и, кажется, доплыл, схватил Галину за голову, второй рукой подтаскивая Софью, начал что есть сил совершать ногами движения, но глотнул воды и начал терять сознание.

Гул, он слышит гул, бурление, звуки будто бы переливающейся из одного уха в другое воды, в глазах чернеет, звуки троятся, растворяются в воде. Темнота и холод.

Яркая вспышка. Вокруг стоит целая толпа. Они о чем-то говорят. Он еще сырой, губы синие. В руке клок ее волос, застрявший между пальцев.

– Живой, живой! – кричит кто-то в толпе.

– Как ему скажешь-то теперь. Беда какая, – заревываясь горьким плачем, проговорила стоящая над головой Филиппа библиотекарь Клавдия.

– Что скажешь? – выдавил сиплым голосом из себя Филипп, разжимая в руке клок волосы Галины.

На этом моменте Филипп всегда просыпается в холодном поту, губы синеют, хотя в доме тепло, шапка-ушанка где-то на полу у шкафа, штаны рядом, он их как-то снял во сне. Рука сжата в кулаке, мышцы сводит. Он сгибается в 90 градусов на постели, пытается отдышаться, в ушах отдаленным эхом сна слышится: «Что скажешь… скажешь…»

Тела найдут только через несколько дней. Похоронит он их в закрытых гробах, так больше и не взглянув ни разу на лица жены и дочки. В морге он отказался от опознания. Увидев купальники, он подтвердил, что они принадлежат его «девочкам». Он хотел, чтобы в памяти его они остались такими, какими он видел их по утрам. Конечно, себя он винил во всем произошедшем, что не смог помочь, что его не было рядом в этот момент. Он пытался понять причины, но их не было. Нелепая случайность. Странное стечение обстоятельств. Судьба? Роман Лавкрафта он так и не дочитал.

Самый странный день его жизни закончился. Начинались самые странные годы.

Казалось, что до 1 марта успели прийти в больницу все, каждый житель поселка. Чаще они приходили не со своими болячками и жалобами, а с разговорами «по душам». Все боялись потерять своих любимых врачей, которые являлись для сельских жителей настоящими чародеями, заменившими на многие годы знахарей, травниц и других диковинных персонажей фольклора. Пенсионеры переживали за то, как им без врачей остаток жизни провести – места себе не находили. Скромной пенсии бывших работяг с трудом хватало на все таблетки, которые им уже потихоньку заменяют завтрак, обед и ужин, а тут еще теперь чуть что придется сразу в город ехать. Далеко, поэтому и удовольствие дорогое. Медицина вроде и бесплатная, но сколько сопутствующих, представить только.

Жизнь бывших поселковых врачей так же быстро претерпевала изменения. Параллельно с вывозом мебели и других вещей из больницы перед сносом из поселка уезжали один за другим врачи и медсестры. Окулистка с семьей уехала куда-то в Якутию, откуда она была родом. Когда-то она уже рассказывала, что планирует туда вернуться на старости, но уехала чуть раньше, чем планировала. Терапевт устроился работать в соседний райцентр, ему там выделили комнату в коммуналке, которая была приписана к местной пожарной станции. Медсестры быстро нашли работу в других клиниках области. Все они написали объявления в газеты о продаже домов, на всякий случай, хотя сомневались, что кто-то заинтересуется ими, даже в качестве дачи. Инфраструктура таяла на глазах, как снеговик по весне: почта уже шесть лет не работала, автобус курсирует один раз в неделю, клуб открывают только на 9 мая, а по ферме несколько лет летает ветер да мошкара. Вот и больница закрылась.

Охранник Андрей уехал почти сразу же на стройку в Санкт-Петербург: хотел не только денег заработать, но и посмотреть, где снимался его любимый сериал. Обещал, что обязательно сходит в театр на Дукалиса живьем посмотреть. Клавдия, имея значительный опыт, устроилась охранником в школу, куда теперь каждый день возила сына, но жить продолжала в поселке. Это было довольно удобно, так как с разрешения администрации ей ставили только утренние смены. Приезжала она и уезжала вместе с сыном. Света, ее дочь, готовилась к поступлению и жила круглый год в интернате, как и раньше.

Святослав Никифорович, главный врач и хирург, принял предложение медицинского университета соседней республики и отправился обучать юных студентов своему ремеслу – хирургии. Кроме того, у Святослава Никифоровича имелась ученая степень, поэтому руководство вуза сразу же предложило ему место, как только узнало, что преданный своему делу человек оказался вдруг не при делах.

В день отъезда главврач решил проведать своего старого друга и коллегу Филиппа. Подойдя к его дому, он постучал об косяк, наверняка еще не зная, дома ли Филя. Тук-тук-тук. Вдруг он увидел в окне лицо знакомого улыбающегося ему человека, который рукой ему показывал: «Проходи давай, чего стоишь? Открыто!»

В доме у Филиппа всегда был порядок. По комнате равномерно, чтобы не рябило в глазах, разложены различные вещи, которые когда-то связала жена его Галина. Да и сам он ходил по комнате в свитере с воротом, который связала жена. Шкафы были забиты разными вещами Галины, но Филипп их не выкидывал на помойку, а бережно хранил, присматривая за тем, чтобы моль не съела. Святослав Никифорович перешагнул через порог, разделся и пошел на кухню, где уже по кружкам разливал чай Филипп, спрашивая:

– Вам холодной разбавлять?

– Давай на «ты», что ты это вдруг? Нет, не надо. Сам остынет, – ответил, не раздумывая, Святослав Никифорович.

Он пришел и сел за большой стол, стоявший рядом с печкой. Слышен был треск раскаленных дров. Некоторое время они просидели молча, только секундная стрелка старых настенных часов была их развлечением.

– Я в итоге принял приглашение, – сказал вдруг Святослав Никифорович, – я уже старик стал, пока силы есть, надо опыт передавать младшему поколению.

– Да-да, понимаю. Правильно все делаешь, езжай. Видел, уже начали больницу разбирать?

– Уже и нет ее совсем, только фундамент остался, ты сколько дней из дома не выходил?

– Семь.

– Ну вот, берут с Бога пример, только наоборот. Он все создал за семь дней, а они все ломают за семь.

– Вот только сколько уже этих семидневок-то было? Не счесть?

– Это точно, – проговорил Святослав, и оба отглотнули горячего чая из кружек. Святослав Никифорович продолжил: – Ты так и не передумал?

– Нет, останусь тут. Точно.

– А что делать-то будешь? До пенсии еще четыре года надо отработать, тут работы-то нет. Если что полы мыть в администрации.

– Вот это и буду делать.

– В смысле?

– Я уже устроился, четыре года протерплю как-нибудь, а там буду жить на одну пенсию, живут же люди, и я проживу.

– Ну, Филипп Аркадьевич, сил тебе. Как ты только этого тугодума с бабочкой терпеть будешь?

– Как и все предыдущие годы.

– Когда на работу?

– Сегодня вечером.

Они допили чай, Святослав Никифорович оделся, пожал руку, обнял Филиппа так крепко, что норковая шапка чуть не слетела с головы. Филипп же подарил ему точно такой же свитер, связанный женой, который был и на нем, только темно-синего цвета, просто так, на память.

Главный врач закрыл калитку на крючок, стояла ранняя весна, снег уже почти везде оттаял. Грязь выиграла эту битву, как и всегда. Святослав Никифорович пошлепал через траншеи грязи напролом к автомобилю, который прислали за ним из республиканского центра. Он сел в этот автомобиль, стоящий напротив дома Филиппа, и начал вглядываться в искаженные в давшем трещину стекле черты лица. Оно как будто сломалось пополам, и Никифоровичу показалось, что один Филипп улыбается и машет ему вслед, а второй плачет, закрывая слезы от публики правой рукой, утонувшей в рукаве свитера. Просто свет так упал, кажется.

Как и говорил Валерий Олегович, к лету место, на котором стояла больница, уже заросло травой, сорняками и мать-и-мачехой. Сложно было представить, что еще полгода назад здесь была больница, в которую, пусть и не с завидной регулярностью, но приходили пациенты. Новый технический работник администрации и по совместительству в зимнее время дворник, Филипп каждый день проходил мимо пустыря на месте больницы, пытаясь вспомнить, в каком месте был именно его кабинет. Но так и не мог уверенно ответить на этот вопрос сам себе. Как все-таки умело мозг переставляет местами куски памяти: все, что лишнее – на задворки разума или во сны, что приоритетнее – на самый верх, что приходится думать об этом постоянно.

Первые полгода Филиппу было очень тяжело привыкнуть к такой работе. Он всегда понимал, что мыть полы не так легко, как кажется, что это тяжелейший труд, но не думал, что настолько. Следующие полгода он превращался постепенно в образцового сотрудника. Такой чистоты в здании администрации не было будто бы никогда. Так как Филипп любил во всем порядок и стерильность, то он решил прибрать все учреждение, а не ограничивать себя мытьем полов.

Так, в постоянной возне и уборке, прошло два года. До пенсии еще два с половиной. Чем дольше он работал поломойщиком, тем больше он начинал ненавидеть себя, хоть и делал это хорошо. Это проявлялось во всем: одежда, внешний вид, он перестал разговаривать с людьми, из дома выходил только на работу. Продукты покупал на обратном пути, и так по кругу, как белка в колесе. От природной врожденной интеллигентности не осталось и следа. Он снова остался совсем один, никому не нужен.

Родился он в семье врачей под Нижним Новгородом. По страшной и нелепой случайности, ночью, возвращаясь на автомобиле «Москвич» с базы отдыха, на трассе они сбиваюсь лося, их заносит в кювет, и оба они умирают на месте. Оставшийся на время отдыха родителей с бабушкой Филипп долго не знал правды. К сожалению, и единственная бабушка умерла через год после трагедии, а Филипп формировался как личность и рос в детском доме, где он и встретил, кстати, свою будущую жену Галину.

Детство Галины не менее трагичное, но чуть более прозаичное. Родилась она в деревне, что в ста километрах от Новгорода. Родители сильно пили, били ребенка, а в какой-то момент органы соцопеки ее у них просто забрали. С тех пор родители дочку не видели, не навещали. Галина сама никогда и никому о них и не рассказывала. Что с ней в итоге произошло, очевидно, что они тоже не знали. Да и интересно ли им? Вряд ли.