Дипломная работа

— Жопошники? — зачем-то уточнил литвин, — Так… дай Бог памяти… за Пажеский корпус могу ручаться, императорское училище правоведенья — слышал, но уточнить надо.

Ну и так, отдельные… вплоть до гимназий.

— В прессе даже процесс освещали, — пожал плечами Адамусь, видя моё недоумение, — в… 1883, кажется. Я тогда мальчишкой совсем был, и как раз читать учился — всё, што с буковками попадалось, тащил. Ну и… запомнилось. Я, хм… у батюшки спросил непонятное. Н-да…

— Директор гимназии учеников развращал, не абы кто! — продолжил он, — Бычков, кажется… а вот в каком городе, запамятовал уже.

— Я, когда на Балтийском работал, в эти дела жапошнические не вникал, — раздумчиво начал Военгский, — но и то. Кажись, на Пассаже собирались любители глину месить.

Эти, как их… а, точно! "Тётки"! С утра кадеты и прочие воспитанники задницами крутили, а вечером солдаты и мальчишки-подмастерья. На все, значица, вкусы. Тфу ты…

Сплюнув в сердцах ничуть не фигурально, он смущённо затёр плевок на паркете и закрестился быстро, бормоча слова молитвы.

— Я тут подумал, — подал голос брат, — а выйдет ли? Французы-то тоже… тово! В открытую!

— Выйдет! — отвечаю уверенно, как человек, размышлявший над проблемой, — Соль в том, што французское общество в целом относится к педерастам лояльно, а в России — только верхушка! Понимаешь?

— Ещё одна линия для раскола общества? — сообразил Санька.

— Угум. В крестьянской общине это тоже есть. Да есть, есть! — усмехаюсь кривовато, — Сам не сталкивался, но… в общем, глаза и уши у меня имеются — другое дело, что по соплячеству многого просто не понимал. Есть, но отношение сильно другое, и если вытащить эти гадости со дна, да с учётом доминирования староверов в Кантонах, то — сам понимаешь!

— С учётом французских нравов — как по канату пройтись, — протянул Адамусь с сомнением, — как бы парижские педерасты за петербургских не вступились!

— Кажется только! — не соглашаюсь я с ним, — Есть ряд маркеров социальных и психологических, от которых можно отталкиваться. Я, хм… насмотрелся на представителей французской богемы, уверенно могу говорить.

— Если уверен — берись, — пожал плечами Адамусь, переглянувшись с Ильёй, — я… мы пас.

— Пас? Ладно, — соглашаюсь неохотно, — возьму это направление на себя — благо, не основное, а так… в общей канве.

С силой провожу руками по лицу, будто стряхивая липкую паутину, и снова открываю тетрадочку.

— Итак… газеты с африканским житиём, жопошничество, улыбочки… што ещё предложить можете, господа заговорщики?

— По дворянству пройтись, — прищурился Илья, — скока их там в Империи Российской? Один процент населения? И прав — выше головы, а вот обязанностей-то и нетути!

— С дворянством сомнительно, — заспорил Адамусь, — во Франции позиции аристократии сильны, в Германии тем паче.

— Сравнил! — вздыбился помор, — В Германии чуть не каждый десятый, и привилегий у них, если титульную знать не считать — шиш да не шиша! Конкуренция идёт и меж собой — ого какая, да с с обычными горожанами и богатыми крестьянами!

— А, в таком контексте! — закивал Ивашкевич, — Понял! Пройтись по правам дворянства российского, да по их ничтожному количеству, так получится, что в жопку их пхают, и если не вовсе уж дурнем родился, то непременно на тёплое местечко пристроят.

— Да! Внутривидовая конкуренция фактически отсутствует, и значит што? — Илья замолк, обводя нас глазами, — Вырождение!

— Не вовсе уж, — возразил я, — да и приток свежей крови есть.

— А! — отмахнулся помор, — Несущественно! В общем и в целом есть возражения по сказанному?

— Хм, а и нет, — пожав плечами, записываю в тетрадочку, — Ещё идеи есть?

— Так… вертится што-то, — неуверенно сказал Санька, а Адамусь с Ильей только покачали головами.

— Ну, хватит пока… — закрываю тетрадь, — Так што, господа хорошие, начинаем операцию "Вброс говна на вентилятор!"

Глава 3

Нежно зашелестела гроздь крохотных колокольчиков на поросших вьюнком ажурных воротах из чугуна каслинского литья, и по каменным плитам тенистой дорожки застучали каблучки.

— И раз-два-три… — вполголоса напевала девушка, почти девочка, кружась в вальсе с невидимым партнёром, мечтательно полуприкрыв большие миндалевидные глаза. Подол её лёгкого платья вился вокруг точёных ножек бежевой вьюгой, и…

— Рахиль? — Песса Израилевна, несколько встрёпанная, выглянула из укрытой кустами беседки, поправляя корсаж лёгкого муслинового платья.

— Ой… — танец прервался, и обворожительная танцовщица, споткнувшись и едва не упав, как по волшебству превратилась в милую, но не слишком-то красивую и очень застенчивую девочку.

— А я тут… — сказала она, и покраснела так отчаянно, как могут краснеть только девочки-подростки в период пубертата.

— Да я тоже… мы, — поправилась женщина, очень выразительно покосившись вглубь тенистой беседки.

— Ой! — взвизгнула она кокетливо и интересно задышала, поглядывая назад с видом глубоко заинтересованным и романтичным, — Семэн Васильевич вон приехал, в гости зашёл. Ты иди, иди…

Рахиль покраснела ещё сильней, на што Песса Израилевна закатила глаза…

… как только убедилась, што девочка развернулась в нужном направлении, и уже не смотрит, куда ей не очень надо! И не то што ей сильно жалко на поглядеть своего интересного мушщину, но девочка ж стесняется! Она, Песса, и сама за целомудрие до свадьбы в разумных пределах, но не настолько же, штоб так краснеть за прозу жизни?!

Покачав сокрушённо головой, Песса Израилевна выбросила из неё до времени всё, всех, и их застенчивые проблемы, вернувшись к более интересной прозе, которая у неё — сплошная поэзия! Семэн Васильевич не был в Дурбане почти месяц, и потому у ней намечается если не вся "Илиада", то явно и не четверостишие!

— Доча, — поздно вечером женщина поскреблась тихонечко в дверь спальни, выжидая ответа. У девочки уже возраст, и если слишком да, то может выйти пикантный интерес нездорового характера!

— Ма-ам? Заходи!

Выждав ещё чуть, Песса зашла, и сев на банкетку у кровати, завздыхала, стараясь не слишком шарить глазами по дочиной спальне. Получалось так себе, потому што есть привычка через одесское общежитие, когда за соседями глаз да глаз просто превентивно! И если ты нет, то они, сволочи, точно да, и кому тогда нужен доктор?!

— Я таки понимаю за проблемы? — выгнула Эсфирь тонкую бровь, взявшая за привычку разговаривать с мамеле на одесском, потому как Родина и ностальгия, — Ты мине только скажи — они пришли за нас или постучались до постороннего человека, на которого немножечко тьфу?

— Фира, доча… — Песса Израилевна прижала руки к полной груди, — ты бы поговорила с Рахилью?!

— А… вы играли таки в Дафниса и Хлою[i] с Семэном Васильевичем?! — иронично поинтересовалась девочка, облокотившись на подушки, — Я не против за ваши игры на свежем воздухе, но можно выбирать не только место, но и время!

Вопреки небрежным словам, ушки девочки полыхнули ало, выдавая смущение.

— Да это… — женщина небрежно отмахнулась, не желая даже думать за разные глупости. Если кто хочет стесняться не за сибе, а за почти посторонних людей, то кто она такая, штобы мешать думать глупости? Может, им так жить интересней, через стеснение и пикантность на каждый шорох в кустах!

— А тогда в чём дело? — удивилась Фира, высунув маленькую ступню из-под подола длинной ночнушки тончайшего льна, — Если ты хотишь сказать за её стеснительность и щепетильность, то я уже говорила много раз, и всё мимо! Вбила себе в голову за срочное получение профессии и съезжание на вольные хлеба к чужим людям, и шо ты хотишь думать? Она упёрлась!

— Золото, а не ребёнок, — закивала Песса Израилевна важно, — да не смотри ты так! Я таки не думаю, шо она нас объест, обопьёт и обоспит! Как по мине, так это немножечко глупо, но кто я такая? Всево лишь хозяйка дома, в котором её приютили и готовы ютить ещё, потому как теперь есть на што есть!

— Мам! — возмутилась девочка честной искренности с налётом одесского цинизма.

— Не мамкай! Имею право на мнение, и вообще… это так глупо, што даже мило, но зато… — женщина назидательно подняла палец, — Ты и мы можем быть уверены, шо она тибе настоящая хорошая подруга, а не просто так за большие деньги и по привычке! Сейчас тибе это кажется смешно через хиханьки, но лет через двадцать ты мине поймёшь и вспомнишь со спасибом за мудрость и большую правоту!

— Так в чём дело-то? — поторопила Эсфирь мамеле, зная за её способность вести долгие и вкусные беседы, особенно если ей не надо просыпаться рано утром для гимназии или иных дел!

— Мине кажется, — Песса Израилевна заговорщицки перешла на шёпот, но тише почему-то не получилось, — шо наша Рахиль влюбилась! Да-да, доча! Я знаю за Рахиль с пелёнок и даже немножечко раньше, так што моё понимание здесь можит быть первее её, и даже сильно первее!

— Ой… — Фира восторженно прижала ладошки к загоревшимся щекам, — как здорово! Рахиль моя лучшая…

— Доча! — перебила её мать, закатив глаза и выразительно сделав руками, — Пока мы не увидим в кого она да, мы не можем говорить за нашу радость, ты мине понимаешь? Одно дело — правильный еврейский юноша любого происхождения. Немножечко совсем другое — какой-нибудь поц со странными планами и чужими идеями, даже если он и аидиш голубых кровей! Теперь ты мине да?

— Ой… — отозвалась Фира, — Рахиль, она же…

— Да! — поставила точку мать, — И я таки хочу ей немножечко женского счастья с обладателем интересного состояния.

— Мам! — возмутилась девочка, привстав на кровати, — Деньги не главное, живут ведь не с капиталами, а с человеком!

— Ша! Деньги не главное, когда они да, и к красивому капиталу прилагается приятный характер с человеческими качествами! А если у жениха в голове сплошное прекраснодушие, а по жизни он шлемазл? Фира! Ты вспомни за отца Рахили, не к ночи будь помянут! Тоже ведь кладезь прекраснодушия в свою пользу! А потом оц-тоц перевертоц, и такой сибе вышел поц!

— Это другое, — надулась девочка, и многомудрая мать не стала спорить, переведя разговор с абстрактного вообще на конкретные частности.

— Ребёнок из кожи вон лезет, хотя выучиться на модистку как можно быстрее и лучше, и из всех развлечений у неё только занятия танцами через раз! Но тибе и мамзель Боннет нельзя назвать сердешным интересом, или я чево-то не знаю?

Песса Израилевна с прищуром уставилась на смеющуюся дочу, у которой сама мысль, шо она, и с девочкой… Ну мамеле даёт жару! Немножечко таких предположений, и можно будет выступать с комическими куплетами!

— Ну и ладно, ну и хорошо… — закивала женщина, — ты не думай, если вдруг и да, то это бывает…

Эсфирь засмеялась вовсе уж в голос, и Песса Израилевна выдохнула облегчённо. Она не то штобы и ханжа, но немножечко спокойней за дочку, когда та не виляет по жизни и судьбе, а идёт к своему счастью, как паровоз на всех парах по проложенным где надо рельсам!

Отсмеявшись, Фира развернулась на живот, положив ступни на подушки и подперев подбородок руками.

— Где бы она могла влюбиться, а? — задала девочка вопрос, глядя на мать, — Из ателье домой, из дома в ателье, и разве што синагога в шаббат, да иногда удаётся её прогуливать через кафе и парк, и совсем уж редко — к Гиляровским!

— Ой, доча… — отмахнулась женщина, мечтательно вспоминая што-то своё, — в вашем-то возрасте! Как там… пришла пора, она влюбилась[ii]! Кто-то не слишком старый, встреченный случайно на улице, улыбнулся любезно, и вот она себе навоображала! А если этот кто-то шаромыжник, авнтюрист и вообще поц, который бросит потом Рахиль в интересном положении и с растерзанной моралью? Или ещё для нас хуже, если он через неё, и до нас! Скажешь, не можит быть да?!

— Расследование! — выдохнула Фира восторженно, соскучившаяся немножко по приключениям.

— Да? И как ты сибе это представляешь? — Песса Израилевна сделала большие скептические глаза и немножко помогла скепсису руками, — Девочка будит идти по улице, а мы с тобой красться сзаду с продырявленными для зрения газетами у лица?

— Надо будет записать! — отсмеявшись, сказала Фира, — Для Егора! Он говорил когда-то, шо хочет организовать небольшую киностудию, а это ведь готовый сценарий! Нет, мам! Мы просто зайдём в синагогу, где спросим ребе, а оттуда — пешком до ателье, заходя в каждый магазин, кафе и кондитерскую на её и нашем пути!

— Но за-ради поговорить придётся што-то покупать, — слабо возразила мать, сдаваясь под натиском дочиного надо и стройных рядов кондитерских изделий…

… в пользу бедной девочки! Сугубо!

[i] Буколический античный роман любовно-эротического жанра с пастухом и пастушкой.

[ii] А.С. Пушкин "Евгений Онегин".

— … и я такая, — негромко, но весьма эмоционально рассказывала Фира матери, идя по улице, — любезнейший Антип Меркурьевич, сударь мой, не знаете ли вы… а потом смотрю — знает! И краснеет! Та-ак мило…

— Антип? — переспрашивала мать, немного завидуя, шо в этом расследовании она явно не Холмс, и не факт даже шо и Ватсон!

— Ну! Модный такой, франт настоящий и мастер признанный, да и делец изрядный, недаром же Федул Иваныч доверил ему Дурбанский филиал! А та-ак застеснялся…

— Он же… Песса Израилевна сложила пальцы староверческим двоеперстием.

— А Егор? — возразила дочь с видом триумфатора.

— Ну…

— Вот и я о том же! — припечатала довольная Эсфирь, которой чем больше таких браков, тем меньше взглядов на неё! И вообще!

— Хороший мальчик, — завздыхала Песса Израилевна, — но…

— Пусть лучше через "Но" счастьем, чем через традиции, но без счастья, как у родителей Рахиль! Да и кто што сделает? Антип Меркурьевич не абы кто, а друг и компаньон Мишки Пономаренка через швейный бизнес! А со стороны нас у Рахиль ещё интересней! Ну и?! Кто?

Она задиристо подпрыгнула, сжав маленький кулачок, и тут же смутилась редких прохожих, мило порозовев.

— Это што же получается? — едва не споткнулась Песса Израилевна, кивая машинально встреченному знакомцу, — Вот так всё? Просто?!

— Ну… совсем уж просто не будет, — чуть задумавшись, ответила Фира, — эти двое долго будут делать друг другу нервы, ходить и краснеть, но в целом — да!

— А… — начала было женщина и закрыла рот, — Синода-то нет! И это шо, кто как хочет, тот так и верит? И… в брак?! Доча, я только сейчас это осознала! Нет тех, кто своей работой выбрал — мешать людям жить! И сколько такого "Нет" по Африке и Кантонам?! Просто… не мешать? И ведь всё! Ничего больше не надо, а как надо, люди сделают сами!

***