Помоги проекту - поделись книгой:
— Знаю, — кратко ответил я. И больше ничего не сказал. Мне нечего было сказать: Хаткинс грамотно излагал положение вещей.
— Мы оказались в 15 тысячах световых лет от Земли, но это не суть важно. А если важно, то только потому, что мы влетели в очень малоисследованный сектор Галактики. Навигационных карт для него не существовало, и поэтому наш корабль материализовался в поле нейтронной звезды.
— Что-о? — с изумлением протянул я. И отметил, что отреагировал так, как будто уже согласился, что его рассказ — правда, а не байка.
— И настолько близко от нее, что вырваться из лап гравитации было невозможно.
Нейтронная звезда! Путешествуя по Галактике куда ни попадя в своем маленьком частном звездолете, я всегда думал об одном — не попадусь ли я в сети одной из этих невидимок при выходе из гиперпространства. Дело в том, что черные карлики — так еще называют нейтронные звезды — имеют диаметр всего десять километров, и большинство из них не излучают — ни в световом, ни в рентгеновском спектре, ни в спектре радиоволн. А весят они в полтора раза больше нашего Солнца. Их гравитация опасна для корабля настолько же, насколько и поле притяжения любой звезды в Галактике. Но в отличие от «нормальных» светил, они практически невидимы, обнаружить с Земли их очень трудно. Естественно, в навигационных картах космопилотов обозначены только некоторые из них. Остальные — ловушки для тех, кто рискнул уйти с проторенных космических путей.
Корабли разведчиков, выходя из гиперпространства, учитывали все, кроме двух факторов, — наличия в опасной близости от себя нейтронных звезд и черных дыр. О последних вообще не хочется говорить. Достаточно упомянуть, что они образуются из нейтронных звезд и представляют собой ту же самую опасность невидимую гравитационную ловушку.
— И как вам удалось выбраться? — спросил я.
— В этом-то и соль истории. Мы не выбрались. И стали падать на звезду. Как вы знаете, уйти в гиперпространство мы не могли: в гравитационном поле такой силы это невозможно. Мы включили двигатели на полную мощность, но когда перегрузки достигли 14G… Знаете, умирать размазанным по спинке пилотского кресла как-то неэстетично. Лучше уж грохнуться на звезду… В общем, мы выключили двигатели. И понеслись навстречу смерти.
Хаткинс опять снял очки и стал протирать их салфеткой. Было видно, что он сильно взволнован. Я тихо спросил:
— А дальше?
Он поднял голову и подслеповато сощурился, глядя на меня. Взгляд его был растерянным.
— Я не помню… — пожал он плечами. — То есть не помню сам факт нашего спасения. Моим последним ощущением перед тем, как я потерял сознание, было полное равнодушие ко всему и… темнота. А потом я нашел себя на своем обычном месте, в командирском кресле. Мы находились в гиперпространстве и летели к Земле. И я точно знал, что с нами произошло и что мне надо делать. Наш корабль вырвался из поля нейтронной звезды, знал я, но при этом потерял столько топлива, что ни о каких перемещениях и маневрах в реальном пространстве речи быть не может. Единственное, на что мы могли рассчитывать, — это на безопасное приземление в том месте, откуда стартовали. Я знал, что уже послал радиосообщение на Землю. Нас ждали.
— А остальные члены экипажа?
— Они были в полном порядке. И знали то же, что и я.
— И вы не подвергали критике это знание?
— Нет.
— Но вы же помнили, как выключили двигатели и падали на звезду?
— Нет, — ответил Хаткинс. — Я не помнил этого. И они тоже.
Я отхлебнул пива из бокала, не сводя с него глаз.
— Тогда я вас не понимаю. У вас отшибло память, а двадцать лет спустя она вернулась?
Хаткинс приблизил ко мне лицо, взял из моей руки бокал и поставил его на стол. А потом сказал:
— Те, кто вырвал наш корабль из поля гравитации и послал его обратно на Землю, вложили в нас
Я подался назад. Он говорил с необычной силой, его слова врезались в меня и разбивали вдребезги и мою подозрительность, и неверие, и скепсис.
— Какой вещи? — автоматически спросил я. Хотя сначала надо было бы спросить, кого он подразумевает под словом «те».
— Старая память просыпается перед смертью, молодой человек, — медленно ответил он. — Во всяком случае, со мной это происходит именно так.
Он замолчал и посмотрел на меня требовательно. В упор. Как бы тестируя мою реакцию на адекватное соответствие сказанному. Наверно, он имел право делать это, если говорил правду. Я не выдержал его взгляд и отвел глаза.
— О чьей смерти вы говорите? — спросил я, чтобы хоть что-то сказать.
— Разумеется, о своей. Эти твари искалечили мою жизнь, отняли тело и сократили мой срок донельзя. Мне всего лишь сорок восемь лет, а я знаю, что сдохну в ближайшие семьдесят два часа. — Он залпом допил свое пиво и нервно махнул рукой официанту. Тот подошел и принял от Хаткинса заказ на бутылку виски.
— Не слишком ли круто для одного? — спросил я. Меня совершенно не радовала перспектива беседовать с пьяным Хаткинсом. Я почти поверил в правдивость его трагической повести. И чтобы поверить окончательно, мне нужны были подробности и детали. А как мы знаем, именно детали для пьяного представляют особую сложность… И еще: как бы там ни было, теперь я хотел дослушать Хаткинса до конца. И узнать, о чем он хотел меня попросить.
— Одна бутылка — ерунда, — ответил он. И пока официант ходил за виски, сидел молча и мрачно насупившись. Я не тревожил его, по опыту зная, что если человек решил выпить и вести беседу под спиртное, то до первого возлияния будет упорно держать паузу.
Когда Хаткинс опрокинул в себя первую рюмку, я сказал:
— Вы добились своего, Томас, заинтриговали меня. Если то, о чем вы рассказываете, действительно имело место, то… Знаете что, давайте все по порядку.
Он криво усмехнулся и сказал:
— То, ради чего мы, собственно, и собрались. Чтобы я рассказал все по порядку. А вы слушали и не задавали глупых вопросов.
Я смолчал. Он влил в себя еще виски, придвинул ближе тарелку с закусками, но есть не стал. Потому что сосредоточенно морщил и потирал лоб, как бы вспоминая нечто важное.
— Я не знаю, — наконец сказал он. — Не знаю, кто эти существа, которым я обязан своим спасением и трагедией своей жизни. Но я знаю, что они — твари. Потому что они сделали со всеми нами, со всем экипажем, такое… — Он шмыгнул покрасневшим от алкоголя носом. — Смерть на нейтронной звезде была бы лучшим исходом.
Он помутневшим взглядом посмотрел на початую бутылку виски.
— Рассказывайте, — попросил я и отодвинул бутылку. Он не стал возражать.
— Я буду говорить о себе, потому что ничего не знаю о других восемнадцати. Я чувствую присутствие на Земле четырнадцати человек из них. Эти четырнадцать живы и действуют заодно со мной. Но где и как — сказать не могу… В общем, наши спасители заложили в меня целую жизненную программу. Как только корабль оказался на Центральном космодроме, и экипаж сошел на землю, я подал в отставку. Пока же ожидал приказа, продолжал работать и вести себя как обычно. Свое решение об уходе из космопилотов объяснял стрессом от встречи с нейтронной звездой. Говорил, что хочу заняться фермерством. На осуждение или насмешливые подначки коллег не отвечал. А когда пришел приказ об отставке, собрал вещи и улетел на другой материк.
Так началась моя жизнь земного странника. Я переезжал из страны в страну, с континента на континент, с острова на остров, из отеля в отель. Снимал дома и квартиры, подолгу жил в них и везде вел себя как беспечный и очень недалекий турист. Я часто возвращался в те же места, где уже бывал. Теперь я понимаю, что петлял, как заяц, — запутывая следы, сбивая с толку возможных соглядатаев. Шпионов, которых, конечно же, не было. Кому нужен испуганный отставник, коротающий жизнь в бессмысленных путешествиях?
Прошло два года. Я не задавал себе вопросов о смысле жизни, о цели своих предприятий. Мне не было скучно. Радости я тоже особой не испытывал. Ни от чего. Казалось, времени для меня не существовало. Я жил как растение. Молодой, полный сил, прекрасно образованный человек — я жил, как растение. Когда у меня кончались деньги, я находил способ их заработать. Лишь для того, чтобы продолжать выполнение заложенной в меня программы. Но однажды я почувствовал, что этой жизни пришел конец. И в тот же день встретил Томаса Хаткинса.
— Хаткинса? — переспросил я, думая, что он ошибся. — Вы назвали свое имя.
— Нет, — покачал головой Хаткинс. — Вы запамятовали, сэр. Мое имя — Томас Брайтер. А Хаткинс перестал существовать восемнадцать лет назад. — Он налил себе виски и опрокинул в себя две рюмки подряд. Взгляд его замутился еще больше, мятое лицо покрылось красными пятнами. Он пожевал корочку хлеба, наклонился ко мне через стол и доверительно прохрипел:
— Я убил его, Рочерс. Слышите? Убил!
Мне еще не доводилось слушать подобные признания. И поэтому стало немного жутко. Я отстранился и стал усиленно соображать. А потом презрительно рассмеялся и сказал:
— Не говорите ерунды, Хаткинс! Если вы убили того человека с целью взять его имя и завладеть документами, то ведь на Земле это абсурд! Документы почти ничего не значат. За восемнадцать лет вас тысячи раз идентифицировали в различных местах по папиллярным линиям рук и ног, структуре волос и ногтей, форме ушных раковин и зубов. Вы — или Хаткинс, или… Вы все врете.
Он вдруг разъярился и грохнул своим тщедушным кулаком по столу.
— Вы идиот, Рочерс! Кого вы учите жить? Их? — Он пьяно задрал острый подбородок и указал на потолок. — Они прекрасно знали земные порядки, когда отправляли нас обратно. Даже если эти твари не имели дела с землянами до встречи с нами, любое знание о Земле они получили от бортовых носителей информации на нашем корабле. Я даже уверен, что это так и было! Они знали все! И поэтому, когда Хаткинс испустил дух в моих руках, я впрыснул себе в артерию его еще теплую кровь! А через полминуты превратился в него! Весь, до последней капли — в него! Со всеми папиллярными линиями, раковинами ушей и структурой волос! Вы понимаете это? Вы можете это представить?
— Да, — сказал я. — Могу.
Он говорил о механизме целевой трансформации своей генной карты в карту другого человека. На Земле уже давно кричали о возможности такого процесса. Но, насколько я знал, даже и не думали приступать к исследовательским работам. Генетики последние годы носились с другим открытием — возможностью создания клонов за несколько часов «синтетическим» путем, минуя длительный процесс формирования организма-двойника из реконструированной яйцеклетки. И на трансформирование генома человека, тем более за полминуты и вне лабораторных условий, пока не замахивались.
Во всяком случае, то, о чем рассказывал Хаткинс, на Земле имело теоретические предпосылки.
— Как вы его убили и куда спрятали труп? — спросил я. Это были хорошие вопросы. В свое время я не один час просидел на допросах обвиняемых в кабинетах следователей Галактической полиции. Если Хаткинс врал, то мне, старому волку криминальной хроники, ничего не стоило поймать его на мелочах. На тех деталях, которые так трудно даются пьяному человеку.
Но он не дал мне такого шанса. Он кивнул на фотографию Томаса Брайтера и сказал:
— Посмотрите на этого молодца и на меня. Капитаны космической разведки универсальные специалисты. Пилоты, ремонтники, десантники, альпинисты, каскадеры, техники — кто угодно, ведь неизвестно, в условиях каких планет им придется работать. И кто такой Хаткинс? Я просто свернул ему шею одним ударом. А труп отвез в горы и сбросил в скальную трещину. Дело было на одном не очень посещаемом горном курорте. Так что никто ничего не видел. И никто ничего не понял. Потому что перед тем, как убить Хаткинса, Томас Брайтер объявил во всеуслышанье о своем отъезде.
— Но для чего вам все это было нужно?
— Наконец-то вы задали нормальный вопрос, — устало пробормотал он. — Но я должен поправить вас. Не мне это было нужно, а им. Тем гадам, которые диктовали мою жизнь. А для того, чтобы ответить, я должен сначала рассказать, что со мной произошло и чем я стал заниматься после превращения в Томаса Хаткинса.
Он уперся взглядом в отодвинутую мною бутылку, потом быстро плеснул из нее себе в рюмку и выпил. Я никак не отреагировал. Пускай, подумал я. Если ему так легче — пускай. Он удовлетворенно крякнул и заговорил:
— С того момента, как я стал репортером Хаткинсом, во мне заработала другая программа. Та, ради которой, собственно, до сих пор все и делалось. Я стал ментальным приемником и передатчиком информации. Мне вдруг стали доступны мысли других людей. Я воспринимал их так же легко, как слушал радио. Надо сказать, что эта способность не утомляла меня, потому что восприятие было избирательным и полностью подвластным моей воле. Я настраивался на ментальную волну определенного человека и слушал его столько, сколько мне было нужно. А потом отключался. Но это было не главным. — Он поднял указательный палец и значительно посмотрел на меня. — Согласитесь, сиюминутное мышление каждого человека хаотично и непродуктивно. Вот вы, Рочерс, сейчас думаете, что я пьян, противно выгляжу и лгу. И одновременно противоречите самому себе, потому что сочувствуете мне и оцениваете реалистичность полученной от меня информации. А еще прикидываете, какая из известных нам цивилизаций, не входящих в Галактический союз, способна на диверсии типа той, о которой я рассказываю. Ведь правда? Прислушайтесь к себе.
— В общем, да…
— Вот! Так что разбираться в каше мыслей — себе дороже. Но мне это и не нужно. Потому что я обладаю еще одной способностью — возможностью скачивать информацию из долгосрочной человеческой памяти. Вот там-то она разложена по полочкам и не фонит, как испорченный усилитель. Там, в этой памяти, — все. Что вы знаете, что вы поняли, чем вы жили, что вам интересно, кого вы любили и любите до сих пор… — Он свел брови к переносице и пьяно-значительно улыбнулся мне. — А? Рочерс?
Я продолжал молча смотреть на него, не произнося ни звука.
— И чего вы боитесь больше всего на свете… — продолжил он и вдруг запнулся и покачнулся на стуле. — Кстати, не хотите узнать, чего вы боитесь больше всего на свете?
— Нет, — ответил я. — Надеюсь, я знаю это.
— Вы знаете совсем не то, что на самом деле имеет место быть, — хмыкнул он, протягивая руку к бутылке. — Но как хотите!
Я наблюдал за тем, как он выпивает, с легкой тревогой. Если он собирался угощаться такими темпами и дальше, то конца истории я мог и не услышать.
— Рассказывайте скорее! — раздраженно поторопил его я. — Мы сидим уже два часа, а в вашем повествовании еще и конь не валялся. Скажите мне, из каких людей вы скачивали информацию и какие вопросы вас интересовали?
— А вы как думаете? — ехидно спросил он. И сам же ответил. — Конечно же, вопросы передовых научных изысканий, техники и вооружений. Соответственно, в разработку попадались люди, непосредственно работающие в этих областях.
— И значит, мой отец и Джеймс Уокер тоже?
— Да. Ведь они были сотрудниками Бюро звездных стратегий, и им я уделял особое внимание. И вам, и вашей девушке Шарлотте Ньюмен. Потому что вы — сын гения, непосредственно общались с отцом и Уокером, и в ваших руках одно время находился изобретенный ими генератор пространственных преобразований.
Да, подумал я, да. Вот почему он цитировал папеньку и Уокера без ошибок. Он знал о них и обо мне все. А когда генератор находился у меня, Лотта была рядом. И поэтому он знает все и о ней…
— И в Центральный мегаполис вы приехали именно для того, чтобы быть поближе к Бюро? — спросил я. Вместо ответа он согласно кивнул.
— А зачем вам нужна была работа в «Галактик экспресс»?
— По многим причинам. Назову две. «Экспресс» — серьезный кладезь новейшей информации, и в нем работаете вы. Тогда пару лет назад, когда вы стали хозяином отцовского наследства и пока еще не передали генератор в Бюро звездных стратегий, вы представляли для меня особый интерес.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Вы собирали сведения. И что дальше? Как вы их передавали?
— Они периодически, раз в неделю, извлекались из меня. Как — не понимаю. Это такое легкое высасывающее ощущение. Как будто из твоей макушки устремляется вверх исходящий воздушный поток. Природу этого потока я не берусь описать. Знаю только, что он не проходит сквозь зеркала. За несколько минут до сеанса связи меня каждый раз охватывает навязчивое желание удалиться от всех отражающих поверхностей большой площади. Именно поэтому я и выбрал местом нашей встречи «Королевство кривых зеркал». Здесь контроль со стороны моих «хозяев» исключен. Наша встреча останется для них тайной. Вы не пострадаете.
— Спасибо, — сказал я, думая о своем. — А вы не пробовали определить координаты цели этого высасывающего потока? Или хотя бы вектор его движения?
— Это не в моих силах.
— То есть за все эти пятнадцать лет вы так и не узнали, кто вами управляет? И не видели их?
Он опустил голову и помотал ею из стороны в сторону. Видимо, в его состоянии это означало отрицание.
— А другие восемнадцать? Члены вашего экипажа? Их-то вы видели?
— Нет, — ответил он, не поднимая головы. — Я их могу только чувствовать. Но прочесть их мысли или определить их местоположение — эти вещи мне не по зубам. Таковы правила. — Он цыкнул зубом и развел руки в стороны. — Нельзя!
— Ну, хоть приблизительно?
— Приблизительно — десятеро здесь, в мегаполисе. В Центре мира, так сказать. Куда стекаются все знания Земли и цивилизаций Галактического союза. А четверо — в островных технополисах Малайского архипелага. Там, как вы знаете, ведутся очень перспективные работы по пространственно-временным перемещениям. А четверых, как уже говорилось, я не чувствую. Думаю, они мертвы. Не выдержали истязаний… — Он хмыкнул. — Они оказались плохим материалом. То ли дело капитан Брайтер! Э-э эх! — Он схватил бутылку и допил из горла остатки виски. Я торопливо пододвинул ему тарелку с салатом.
— А если вы встретите кого-нибудь из них — узнаете? — продолжал спрашивать я.
— Не узнаю, — ответил он, сморщившись от выпитого. — Во-первых, они, так же как и я, сменили шкуру. Заметьте, что это еще как минимум четырнадцать убийств. А во-вторых, все, что связано с ними, закрыто для моего восприятия. Хаткинс помолчал. — Хотя, знаете…
Неожиданно он расслабил узел галстука и рванул на груди рубаху. Две верхние пуговицы выстрельнули в сторону, но он не обратил на это внимания. А устало улыбаясь, полез за пазуху и вынул из-под рубахи тусклый металлический кругляш на довольно толстой стальной цепочке.
— Видите? Это идентификационный жетон члена экипажа корабля-разведчика № 130. На нем выгравировано мое имя. Имя Томаса Брайтера… Видите?
— Вижу…
— Жетон изготовлен из особого, суперпрочного и термостойкого сплава. Чтобы, значит, можно было опознать труп. Как бы плохо он не выглядел… — Он значительно выпучил на меня глаза, пьяно качая головой. — Этот значок был всегда со мной. И я не расстался с ним даже после трансформации в Хаткинса. Почему — не могу объяснить. Возможно, память о настоящем братстве не стирается ничем… Одним словом, остальные члены моего экипажа могли поступить также сохранить жетоны. Но я в этом не уверен. Вы поняли меня?
Он убрал значок под рубаху, затянул узел галстука, и металлическая цепочка, охватывавшая его шею, исчезла под воротом рубахи.
— Слабая надежда, — подумав, констатировал я. — Не все с годами сохраняют преданность прежним идеалам, даже не подвергаясь ментальной обработке. Ваши коллеги вполне могли спустить свои жетоны в унитаз. Еще до выхода в отставку.
Хаткинс шутовски выпятил нижнюю губу и развел руками:
— Чем могу!
— Ну ладно. — Я задумался, переваривая услышанное. А Хаткинс вдруг обмяк на стуле и прикрыл глаза. Его очки сползли на нос, узкие губы приоткрылись, обнажив полоску желтых острых зубов. Скулы обострились. Дышал он хрипло и неровно. И был похож на тощего умирающего хомяка.
— Дьявол вас забери, Томас, — со смешанным чувством жалости и брезгливости сказал я. — Что мне теперь с вами делать?
Что мне было делать — после того, как он рассказал
Но ведь это не человек, вдруг пришла мне в голову четкая мысль. И я удивился ей, потому что полагал, что так еще и не решил насчет правдивости истории Хаткинса. А оказалось, решение принято… Но если так, то я просто обязан нейтрализовать диверсанта!
Я снова всмотрелся в его лицо и прислушался к себе, припоминая нашу беседу. «Эти твари искалечили мою жизнь, отняли тело и сократили мой срок донельзя…»
Жалость, одна только жалость была во мне.
— Хаткинс, — тронул я его за плечо. — Не спите, Томас. Вы забыли? Вам еще надо кое-что мне рассказать. Вы пришли сюда не спать. Очнитесь!
Поделиться книгой: