Любовь эльфийки

Сергей Нечипоренко

Любовь эльфийки

Глава 1. О том, как ожившие карандаши пошли войной на художника

Иннокентий лежал на диване, держал в одной руке угольный карандаш, а в другой послание, написанное красивым наклонным почерком на тетрадном листке в клетку. В нем сообщалось, что назревает нешуточная война.

«Ультиматум! – Возвещал заголовок. – Дорогой, художник! Мы понимаем и искренне сочувствуем тому, что ваш творческий кризис вошёл в затяжную стадию. Но страдаете не только вы. Вчера сломался "2В", позавчера пришли в негодность "4В" и "3Н". Это форменный вандализм! Коли пойдёт так и далее, нас не останется вовсе. Посему, смеем предупредить, если в ближайшее время вы не одумайтесь, не умерите свой пыл и не отправитесь в парк на этюды, нам придётся начать войну. С искренним уважением, набор карандашей «CRETACOLOR».

– Бред! – гневно воскликнул Иннокентий. Раздался хруст, и на пол упал поломанный карандаш.

В ту же секунду в полукруге окна мансарды задребезжало стекло. Потолок, пол, стены – завибрировали, а с улицы послышался тяжелый гул. Иннокентий вскочил с дивана и бросился к окну.

– Что, черт возьми, происходит? – обескураженно выругался он.

Небо потемнело. Вместо него, в голубой карандашной расцветке, появилось огромное полотно. Берёзки во дворе внизу, скамейки, дорожка, ведущая к подъезду дома, – все изменилось, стало похожим на цветные рисунки, сделанные карандашом. Иннокентий завертел головой и, к собственному удивлению, увидел, что и он сам превратился в часть одной огромной картины. Он хлопнул себя по нарисованной руке, и угольная пыль лёгким облачком опустилась на пол.

Тем временем гул за окном стал нестерпимым, точно на крышу дома садился вертолёт. Иннокентий с опаской и страхом увидел откуда исходил этот ужасный рёв; огромный, остро заточенный черный карандаш завис над домом. На его борту золотыми буквами светилась надпись «CRETACOLOR». Карандаш покачался немного в воздухе и начал крениться вниз остриём, плавно снижаться и, в конце концов, наклонно упёрся в плотную картонную поверхность вместо привычной земли. Послышалось шуршание наконечника о бумагу, и перед домом, на грубо начирканном асфальте, нарисовался прямоугольный упитанный ластик, размером со взрослого человека. Затем чёрный «CRETACOLOR», закончив рисовать, легонечко ткнул этот в бок, как бы проверяя на прочность; кивнул утвердительно сам себе, и после взял и толкнул ещё раз. Ластик качнулся, рухнул, и рассыпался на десятки маленьких стирательных резинок. Они, похожие на бойких крыс, кинулись бросились к дому, оставляя за собой белые хвосты стертого асфальта.

Иннокентий с ужасом заметался по комнате, подобно мухе, запертой в банке. Времени на подумать катастрофически не хватало. Кинулся к двери, повернул два раза ключ. Бесполезно. В неё уже барабанила добрая сотня стиралок, вгрызаясь и превращая её в ничто. Художник вскачил на диван. Они за ним. Иннокентий на стол. Но его ножки подломились, и последнее, что оставалось – лампа.

Ухватившись за провод, он повис, раскачиваясь, точно цирковой акробат. Мерзкие стиральные резинки пискляво кружили внизу. Их становилось все больше и больше, они толпились, залезали друг на дружку, в итоге, из них образовался сначала холмик, потом небольшая горка, а далее горка стала расти. Иннокентий поджал колени, подтянулся, но ладони заскользили вниз. Из последних сил он сделал попытку

подтянуться еще, как правая нога выпрямилась сама собой и по колено угодила в самую гущу голодных ластиков.

С досады и злобы он закричал, выдернул ногу обратно, но было поздно. Нога исчезла.

Иннокентий испытал настоящий шок: его передернуло, будто пробило током. Глаза распахнулись, и он обнаружил себя лежащим на своём диванчике. Огляделся.

«Ноги на месте. Уф! Слава Богу! Целёхонькие. Приснится ж такое, – подумал он, – нет, все, надо вылезать. Пойду на этюды. Может раскачаюсь».

На полу валялся угольный карандаш, а мансарду заливал жёлтый солнечный свет.

С мольбертом под мышкой Иннокентий вышел из пятиэтажки и, перейдя на солнечную сторону улицы, направился к автобусной остановке. Летнее солнце приятно грело спину. Он шёл и одновременно думал:

«Куда поехать? В Павловский парк или в Екатерининский. В один подальше, в другой поближе. Ну, в том-то, конечно, красивее, там природы больше, а в том тоже не плохо, но людей больше шляется. Да, и там тоже люди есть, но не так чтобы очень. Хотя какая разница?».

Так, он шёл-шёл, размышлял и вдруг смотрит – его остановка, а к ней уже, притормаживая, спешит маршрутка. Иннокентий спохватился, мысленно закричал во все горло, чтобы его подождали, ускорил шаг, сорвался с места и побежал, сломя голову.

Судьба предначертала Павловск. С меланхоличным лицом Иннокентий прошёл в массивные ворота парка. Прошествовал еловую аллею, на перекрёстке свернул налево и зашагал куда глаза глядят. Не будем описывать, какие красоты открылись Иннокентию, ибо это и так понятно любому, кто хоть раз бывал в Павловском парке. А тем, кто не был там, вообще рассказывать бессмысленно, потому что никакие слова не заменят всю полноту и буйство великолепия сего прекрасного места.

Иннокентий уже долго брёл по живописной дорожке парка. Высокие сосны, опьяняющий воздух, щебет птиц – всё вынуждало присесть и отдохнуть. Наконец, неспешно обогнув Круглый зал, он вышел к прудам и в одночасье забыл, зачем приехал сюда. Прямо на узкой тропинке, окаймляющей травянистый берег, стояла самая настоящая эльфийка. Иннокентий не сразу её заметил, настолько естественно и гармонично она смотрелась внутри пейзажа. Но только увидел, так тут же и обомлел; её длинные волосы цвета меди, точно спокойные речные волны, переливались в золотистых лучах солнца, а в красивых больших глазах отражалась синева небес. Эльфийка не двигалась. Она просто стояла, будто застыв, в прекрасной задумчивости над водой.

Глава 2. Рыжеволосая эльфийка, играющая на скрипке

Лея, самая обычная девушка-красавица, избалованная хорошей жизнью и вниманием поклонников, однажды согласилась на одну авантюру. По пути с очередного скучного свидания её посетила шальная мысль:

«А не плохо было бы сейчас прикупить вина, да угоститься им под запеченную курочку».

Идея взбодрила. Лея направилась в магазин, размышляя о том, какого вина ей бы сейчас хотелось. И ещё решила, что сама готовить не будет, – а сделает проще – купит цепленка-гриль.

Но подходя к «Пятёрочке», она спохватилась: эх, время-то уже перевалило за десять вечера! Увы, похоже, ничего не получится! С лёгкой досадой посмотрела вокруг. Вечер не задался. Обогнула магазин, вошла во дворы, чтобы срезать путь до дома и тут, проходя под кирпичной аркой, наткнулась на Лешку – старинного друга детства ещё с горшечного периода.

Оказалось, шёл он домой с какого-то дня рождения, и от него пахло праздником. Набившись в провожатые, Лёшка изменил свой маршрут, и дальше двинулся с Леей. Сначала разговаривал он, но затем, когда запас его слов иссяк, все больше молчал и только изредка кивал головой. Лея же ему вещала о том, что последнее время живёт как образцовая леди: ходит к стоматологу, стильно одевается, не ввязываться в сомнительные авантюры и вообще, ведёт скучную жизнь из разряда «с работы-домой». Неожиданно из уст её друга прозвучало необычное предложение: «А давай конус с*издим?»

Лея посмотрела через дорогу. На противоположной стороне, в кустах, валялся забытый конус дорожных работ.

– Он тебе нужен? – спросила Лия.

– Нужен! – ответил Лёшка, – ты мне друг или поросячий хвостик?

Оглядевшись, они и направились к цели. Но уже на полпути становилось понятно, что это не конус. Подойдя ближе, Лия увидела, что это всего лишь оранжевый пакет. Она разочарованно попинала его носком лакированный туфельки. В пакете что-то брякнуло.

– Ух, ты! – воскликнул Лёшка.

Нет, это оказалось не вино, но зато целая бутылка коньяка. Запечатанная и даже с чеком.

– Желания сбываются? – задумчиво произнесла Лея.

– А то! – поддержал её друг.

До дома оставалось пройти пару кварталов. Лёшка снова болтал без умолку и кривлялся, а под конец пути сказал:

– Вот ты говоришь «работа-дом». А хочешь, завтра поучаствовать в фотосессии? – Лея недоверчиво взглянула на провожатого. – Да нет, ничего такого! Помнишь Костю – в параллельном с нами учился? Он ещё на реконструкции потом подсел там всякие – рыцари-шмыцари. Помнишь?

– Ну.

– Так он до сих пор ещё, представляешь. Мужику почти тридцатник, но не суть. Они с женой костюмы сейчас шьют для таких же, как они, для любительских театров там, продают, короче. Профессионально. И это, – у них модель одна заболела, в общем, если хочешь, можно развлечься. Не бесплатно.

– Ты откуда знаешь? Тоже в рыцари записался?

– Я? Нееет! Встретились тут случайно, посидели, вспомнили за жизнь. Ну, а что?

– Что? – Лея остановилась перед подъездом своего дома и, вздохнув, тепло посмотрела на друга детства. – В модели меня записал, значит?

– А чего, ты вполне даже очень, – Лёшка попытался чего-то сказать еще, может и комплимент даже, но кроме невнятного мычания из него ничего не вышло.

– Тощая дылда я, хочешь сказать?

– Нееет, ну ты чего? Это, я же, ну ладно. Короче, кофем угостишь? – Вдруг вполне чётко ляпнул Лёшка, при этом икнув.

– Ну, ты Лёха – обормоха! Пойдем, но только если с коньяком!

– Идёт! – оживился друг, – по пятьдесят.

Следующим утром, после полуторачасового грима, Лея сидела перед зеркалом в гримерке и с искренним удивлением изучала себя. Из зазеркалья на неё глядела лесная фея. «Круто!» – мысленно она оценила образ. Приоткрылась дверь. В проеме появилась борода. За ней Лея угадала Лёху, одетого в латы из кожи и с круглым рогатым шлемом на голове.

– Круто! – почему-то шёпотом произнес викинг. – Ну, чего, едем?

Фотосессия проходила в Павловском парке. До места ехали минут сорок. В микроавтобусе кроме Леи и Лёхи были еще: вампир, злая ведьма, два гнома и, кажется, Гендальф.

Приехали. Оставили транспорт перед воротами парка и, как сказал Костя, отправились искать волшебные озёра. Шли величественно, как представилось Леи, не торопясь. Люди, гуляющие по аллеям, оглядывались на них, дети тыкали пальцами, весело смеялись. По началу Лея ощущала себя неловко, но постепенно и неожиданно, её вниманием вдруг завладели деревья, небо, солнце сквозь ветви, да душистый воздух, пропитанный травами и цветами. «Боже, – думала она, – как же прекрасно. Почему никогда я не была здесь раньше?»

Пришли на озёра. Расположились на небольшой полянке Лее вручили скрипку для образа и сказали пока отдыхать. Костя занимался с гномами, Леха о чем-то смеялся с вампиром и ведьмой, а Лея в создавшейся паузе решила пройтись. Приподняв подол длинного платья цвета морской волны, она, осторожно ступая, подошла к воде. Зеркальная гладь завораживала. Солнце приятно грело. Лёгкий ветерок перебирал её волосы, нежно щекотал кожу. Она стояла на берегу – смущенная, очарованная и красивая. Ей показалось, что на неё кто-то смотрит – пристально и настойчиво.

Лея оглянулась. На поляне, за кустами спиреи, ходили ребята, с которыми она приехала. Посмотрела по сторонам – вроде ничего особенного. И тут, она увидела его – человека, который следил за ней. Выглядел он немного странно. Смотря на Лею, мужчина забавно суетился рядом с расставленным мольбертом, как будто искал потерянную вещь.

Выглядел он лет на сорок, может быть сорок два. Внешностью напомнил Роберта Дауни-младшего . Такой же черноволосый непоседа с глазами гения. Лея улыбнулась собственным мыслям и плавно пошла к художнику.

Приблизилась. Поздоровалась. Обошла мольберт и взглянула на чистый лист.

– А где же картина?

– И-и-звините! Здравствуйте! – пролепетал художник, – Я, я только что пришёл и не успел… Я…

– Жаль. – Лея вкрадчиво улыбнулась и хитро прищурилась.

– Вы эльфийка? – спросил Дауни-младший. На его лице появилась нечто отдалённо напоминающее улыбку. – Вы играетете на скрипке? – Лея собралась с ответом, но не успела, – на самом деле я здесь хотел, – собирался рисовать этюды, не картины, – затараторил художник, – знаете, это такие наброски, сюжеты, чтобы расписаться. Понимаете? У меня небольшой кризис и я подумал, что может быть хватит, уже пора, надо. Но тут вы, – он кашлянул в кулак, Лея кивнула, – Вы там стояли среди деревьев. Это солнце, озеро, вы, вы, вы так прекрасны! – выпалил он последние слова и замер.

– Спасибо, – кивнула Лея, – приятно конечно, но это комплимент эльфийке. И на скрипке я не играю. Это для образа. А завтра ничего уже не будет. Только если на фото.

– Нет-нет, это вам, вам! Я художник, мы художники, мы видим немного глубже, по-другому. Ваш образ. Он безупречен. И кто его делает столь прекрасным? Это же вы! Вы!