Кузьмич

ХОЗЯИН СОБАКИ. НАЧАЛО.

Познакомились мы с ним ещё в Москве, и собака у него уже была – ротвейлер, мальчик по прозвищу Кузьмич. Говорят, что хозяин похож на свою собаку, мне тоже так показалось, хотя я, может быть, очень впечатлительный. Конечно, я сначала познакомился с Борисом Шориным, а уж когда стали общаться, и с его питомцем. Сам Борис был крепко сбитым парнем около 40 лет с мужественным лицом, на котором грубо были вырублены нос и скулы, с оттенком упрямой целеустремлённости. Он был очень подвижным, плохо слушал варианты и мог сломать чужое мнение, даже не заботясь об этом. А познакомились мы с ним на заводе, где я работал наладчиком станков, которые этот завод производил. Борис эти станки принимал как представитель заказчика, а я их ему сдавал. Для этого нужно было провести испытания по разработанному обеими сторонами регламенту и, если все требования регламента были выполнены, подписывался приёмо-сдаточный акт. Но до подписания акта надо было помучиться, потрепать нервы, да и понести расходы на сувениры, закуску и выпивку. Сувениры были слабенькими, да и ассортимент небогатый скоро был исчерпан. Вымпелы, значки, брелоки и другая мишура перестали интересовать требовательного приёмщика. Закуска («вот мне бабушка из деревни прислала») могла в разумных скромных пределах варьироваться и была всегда кстати, так как выгодно отличалась от столовской, да и выпивку, без которой закуска просто становилась едой, в столовой не подавали. А так как Шорину ничто человеческое было не чуждо, он себе позволял. Здесь было много хитростей, и приходилось действовать по обстановке, так как Борис, при всём своём грехопадении, хотел оставаться добропорядочным и на прямое предложение просто выпить мог и не согласиться. Категорический отказ вёл, как правило, к возникновению сложностей, что в любом случае становилось сложным для всех. У директора появлялась непринятая продукция, у меня сомнение в уже посчитанной премии, один Шорин оставался весь в белом и в противоречиях, которые надо было ликвидировать всеми возможными средствами. Значит, априори не надо было доводить ситуацию до неприятия Шориным алкоголя, играя спектакль, как говорится, на мягких лапах. В общем, или случайный спирт, оставшийся из выделенного для протирки оптических осей, или самогон из деревни, или какой-нибудь напиток, который был прислан из-за моря, жутко экзотический, которого никто из окружения и не пробовал. Что-то покупное мы выпивали по поводу дней рождения, праздников, годовщин. На этих спонтанных сборищах присутствовали и женщины из нашего коллектива, которых Шорин уже хорошо знал и оказывал им знаки внимания. Несмотря на повторяемость, Борис дат рождения никого не помнил, но при возникающей суете догадывался, по поводу кого. На своём дне рождения он тоже не зацикливался и был бы, наверное, снисходителен, если бы о нём забывали. Но мы не забывали, и он был этому искренне рад.

Конечно, Шорин понимал весь смысл хоровода вокруг него, но роли были распределены, и каждый играл свою. Что-то было само собой разумеющимся, обычным, а что-то являлось данью традициям. Было даже интересно, но очень утомительно, особенно для нашей стороны. Начальник ОТК выбрал себе роль начальника, командовал, распекал, уговаривал и побеждал, в то время как его войско в моем лице несло урон, подвергая себя истязаниям алкоголем, жирной закуской и беседами делового и личного характера. В целом, правда, беседы были очень даже дружескими. Оба были, да и сейчас остаёмся, рыбаками, и эта бесконечная тема занимала нас на долгие часы, что обламывалось нам дома, куда мы, хоть и в разные концы Москвы, являлись весьма «освежёнными» и поздней ночью. Но об этом позже и подробней, а пока надо добить непробиваемого Бориса его недостатками, которые он мило именовал принципами. Во-первых, он не собирал на стол, ничего не резал, не раскладывал, но постоянно при этом раздавал комплименты тем, кто этим занимался. Это нас не успокаивало, а напротив, раздражало, а когда он при этом приговаривал: «Что, краёв не видишь?» или « Не подаяние, небось, наливай по полной», – его выпендрёж казался вызовом. Но он просто таким был, и все попытки его урезонить и склонить к общему труду были тщетными, так как он знал, что мы никуда не денемся и всё равно нальём и нарежем. Изучение этого феномена было как занимательным, так и бесполезным, хотя кое-что и удалось выяснить со временем.

У Бориса в семье были одни женщины, не считая зятьёв: жена, две дочки и три внучки. Правда, когда мы встречались на заводе, у него ещё внучек не было, да и зятьёв тоже. Предположительно, за ним как за единственным мужчиной в доме ухаживали, оказывали знаки внимания и тем самым воспитывали у него повышенное уважение к себе, любимому. А ему мужицого воспитания было недостаточно, но он, видимо, от этого не страдал (я имею в виду личную жизнь). Был он по-своему талантлив, играл на гитаре, сносно говорил по-английски, да и на всякие выдумки был горазд. Его образ, к которому нужно будет изредка по мере повествования обращаться снова и снова, дополняла его внешность. Хоть и не был он кудрявым, а на арапа похож был весьма. Чуть ниже среднего роста, крепкий, но не коренастый, смуглый, черноволосый, с упрямым по-детски лицом, что подчёркивалось мясистым носом, пухловатыми губами и блестящими с потаённым вызовом тёмными глазами. То есть, такой избалованный упрямец, готовый к изнасилованию окружающих, причём даже без видимой цели! Никаким спортом Борис не занимался, имея отличное здоровье, видимо, эксплуатируя гены кого-то по «матерной» линии, как он говорил. Во всяком случае, армрестлингом с ним заниматься решались немногие, только после выпитого, возбуждающего детский энтузиазм. Он незлобно изрекал, что от спорта никакой пользы, и казалось, что победы рук его особенно и не радовали. Женщины его по-настоящему не увлекали, впрочем, определённо интересовали, но так, временами. Называл он их курочками, оценивал как-то поверхностно и неубедительно. Однако женщины его понимали, а некоторым нравился его пофигизм и то, что он был похож на арапа Петра Великого не только своей смуглостью, но и навязчивым нахальством. Разговоры о дамах он одобрял, но чтобы при этом его воодушевляла эта тема, весьма сомнительно. То есть, в цветах он не разбирался, а про икебану мог задумчиво поговорить.

***

Никогда не думал, что написать даже короткий рассказ, используя хорошо знакомый материал, стоит такого труда и силы воли, которой нам занять где-либо невозможно. Мало того, что должно писаться, так ещё надо себя заставить сесть, утрястись и просто-напросто начать. Сразу в голову лезут всякие идеи о том, как организовать работу, чтобы она одновременно была полезной и приятной. Например, не совместить ли её с приёмом пива и только что купленных солёных палочек и рыбы. Понимая, что совмещение ни к чему, кроме пачкания бумаги чернилами и рыбьим жиром не приведёт, временно эта идея откладывается. Но так как это время определить затруднительно, то в процессе писания ты к этой идее возвращаешься, что не только мешает творчеству, но и вызывает к себе жалость. А жалость губит творчество на корню. Вот так и пишется эта повесть, и я не скажу, что отвлечение на пиво очень влияет на качество, так как главное – вспомнить главное (шутка), а остальное наслаивается, громоздится на воспоминания, окрашивает их в удобные цвета, толкает на додумывание и придумывание различных мелочей, которые не всегда точно прорисованы, но украшают повествование.

***

Укреплению наших отношений с Борисом способствовали разговоры о рыбалке, беседы о специфических способах ловли и, конечно, сама совместная рыбалка. И в этом увлечении Шорин тоже настойчиво и без признаков колебания гнул свою линию – он вообще не ловил на удочку. Все эти удилища, лески, крючки он на дух не переносил. Нет, он знал, как ловить на удочки маховые и донки, но признавал их только в случае ловли малька для последующей охоты на хищника. Многие знакомые рыболовы считали, что он выпендривается, подшучивали порой даже грубовато над ним, но ему это было совершенно «побоку», он отбивался и обзывал их всех «червячниками».

Надо вместе с тем признать, что рыбацкая романтика в нём жила и, когда с ним заводили разговор о новом месте, якобы кишащем рыбой, то он скорее соглашался на предлагаемую авантюру, чем приводил неопровержимые доказательства и смелые предположения о заведомом фиаско выдвинутой смелой идеи. После того, как наши рыбацкие души несколько сблизились, мы выбирались несколько раз на подмосковные водоёмы и зимой, и летом, и даже выезжали в Васильсурск, где ему достался по наследству постаревший бревенчатый дом на склоне высокого холма, круто сползающего в великую Волгу. Про Васильсурск особый разговор, а под Москвой нас угораздило забираться в такую глухомань и бездорожье, что заниматься рыбалкой было практически некогда. Большую часть времени мы вытаскивали то себя, то машину и, несмотря на все наши победы на этом поприще, чувствовать себя победителями сил уже не было. Чего-то мы ловили, правда, трофеев не было. Борис своих принципов не менял, исправно чистил рыбу, но готовил и наливал я. От зимней рыбалки он как-то быстро отказался, смущённо, как бы стесняясь, пожал плечами и сказал, что мёрзнет и это ему не нравится.

ВАСИЛЬСУРСК. ЗАРОЖДЕНИЕ МИСТИКИ.

В Васильсурске на самом верху холма, чуть выше дома, где мы расположились, стояла добротно сработанная скамейка, на которой было удобно сидеть и устало расслабленно созерцать раскинувшуюся вдаль от подножья холма панораму. Без преувеличения зрелище это действительно поражало воображение своей нереальностью. На фотографии открывающийся вид дельты реки Суры, впадающей в Волгу, не дал бы пищи к восхищению, а простое рассмотрение всей панорамы в деталях вызывало чувство нереальности, позволяло ощутить величие природы. Можно сказать, что внутри возникало подобие паники от мысли, что ты окажешься (а такие мысли были) в этом лабиринте бесчисленных протоков, озёр, островов, поросших кустарниками и деревьями, и не сможешь потом выбраться. Местные нам подтвердили, что были случаи, когда рыбаки пропадали на несколько дней, и по возвращении рассказывали о своих приключениях. Вроде бы всё было просто, и дорогу они примечали сознательно, только поиски проходимых проток (лодка не всегда могла проплыть по намеченному пути из-за поваленных деревьев и мелководья) заставляли изменять маршрут, и, несмотря на то, что и это тоже вроде бы учитывалось, в конце концов, возвращение в начальную точку коротким путём приводило в совершенно уже незнакомое место, а через какое-то время появлялось ощущение разочарования в своих способностях ориентироваться.

Вот так и приходилось ночевать на одном из островов, где можно было найти приподнятое сухое место для лагеря и костра. Выплывали эти неудачники, как правило, за самой дальней точкой панорамы, то есть, где Волга смешивалась с Сурой, и приходилось оплывать весь этот зелёный таинственный массив против часовой стрелки, чтобы достичь причала в Васильсурске, куда приставал паром, приходящий с «московской» стороны. Эту сторону можно было назвать и нижненовгородской, так как мы с Борисом, стартуя из Москвы на автомобиле, направляясь в васильсурские края, пересекали и Нижний Новгород. С учётом приключений, рассказанных нам местными, мы не мешкая (а о хорошей рыбалке в «затерянном мире» было много поведано), направились туда, грезя о массивных фантастических окунях и щуках. Если кто помнит фильм «В дебрях Амазонки», то увиденное нами очень напоминало атмосферу того фильма, разве что не хватало крокодилов. Дюжины проток, гряды, островки, куча завалов, топляков, какое-то бесконечное море сухостоя и зелени, заполонившее землю и воду. С островков и гряд спускались в воду среднерусские лианы, и было затруднительно выйти на твёрдую землю, не боясь провалиться в прибрежное болото. Шли на вёслах, опасаясь включать мотор и повредить винт. Направление движения с самого начала контролировали компасом, однако уверенности не было, поэтому присутствовали и страх, и предчувствие чего-то неожиданного. Пробовали ловить рыбу спиннингом, но ничего путного не выловили, если не считать двух ладошечных окуньков. Как ни странно, на Бориса напало непривычное молчание, никаких идей, энергия отрицательная, лицо затуманено фатализмом. Чтобы не выискивать приключений, повернули домой. На выходе из «джунглей» приметили байдарку, слегка качающуюся на ряби. Рыбака видно не было – ну чисто «летучий голландец». Напряглись, но приблизились и увидели лежащего на дне рыбачка в спортивном костюме, спиннинг лежал на борту, блесна беспомощно болталась, слегка касаясь воды. «Убили что ли?» – тихо и бесстрастно сказал Шорин и брызнул в рыбака пригоршней воды. Тот резко вскочил и чуть не вывалился за борт. В воздухе слегка запахло спиртным. «Ну, вы чего?» – вопросительно и утвердительно негромко произнёс парень. На вид ему было лет 30, и на парня он точно претендовал. «Ты один?» – сразу настроился на деловой тон Борис. «Ну да, рыбу ловлю вот», – смурно констатировал рыбачок и показал на свисающий в воду садок. Не будучи уверенным, что мы поняли смысл сказанного, он поднял его из воды. В нём плескались десятка полтора окуней грамм по 200. «И что, крупнее-то нет?» «Да есть, но не клюют, заразы», – подытожил парень, бросил садок в лодку, поднял с другого борта какую-то железяку, служившую ему якорем, и ухватился за вёсла. «Ну, и ладно»,– к чему-то сказал Шорин и поглядел в сторону заката. Стало ясно, что нам тоже пора браться за вёсла и направляться к ужину, который придётся ещё готовить. Чувствовалось, что «джунгли» не собираются нас отпускать, но и наказывать тоже не хотят, так просто, предупредить. Не было желания ни говорить, ни подытоживать, нас придавило тишиной и какой-то, пусть временной, безысходностью. Мы крадучись плыли без птиц, без всплесков рыбы, лёгкая пасмурь и невесомость – так, наверно, идут в никуда. Подобное случалось со мной и ранее, объяснение этому трудно придумать, это как мягкое доказательство мощи и бесконечности природы, вопиющее ощущение своей уязвимости и ничтожности. Вот такой неприятный, молчаливый, настойчивый монолог Вселенной. А может быть, просто стечение обстоятельств, мистика, предупреждение. Сошлись в этом месте какие-то векторы, какие-то линии, волны чуждой энергетики, вот-вот водяной протянет свои мохнатые дьявольские лапы с кривыми ногтями и будет издевательски хохотать и кривляться. И действительно, казалось, что проплывая мимо заросших неправильной формы островков, мимо стоящих в воде деревьев, наполовину сгнивших и готовых вот-вот рухнуть, огромные тени двигались вместе с нами, чуть-чуть сзади, как бы раздумывая, накрыть нас внезапной непогодой или ещё подождать. Мотор можно было уже завести, однако с включённым двигателем ориентироваться в хитросплетениях проток затруднительно, не хватает времени в выборе правильного направления. Грести было нетяжело, мы интуитивно выбирали курс, упираясь в очередную развилку, тем более что стало посвежее, и мы отнесли это явление к приближению большой воды, то есть Волги. Одна из проток показалась нам сравнительно длинной и явно пошире. Движок завёлся с трёх попыток, заработал ровно и уверенно, и мы молча рассекали выбранную речушку, не ожидая быстрого избавления. Высокие заросли кустарника и камыши на мыске загораживали горизонт, поэтому большая вода оказалась скорее неожиданностью, чем достигнутой целью. Лодка медленно двигалась по Волге, покачиваясь на волне, а мы никак не могли освободиться от оцепенения, от какой-то пришибленности, даже не разговаривали. Один только раз Борис спросил, махнув рукой в направлении левого уха: «Туда, что ли?» Я с трудом повернулся против часовой стрелки, чтобы взглянуть, куда движется лодка, но не нашёл никакого ориентира. Наш берег был далеко, и даже наше высокое вроде бы место трудно было определить. Ничего не оставалось, как по-дурацки сказать: «Держи прямо». Понимая идиотизм ответа, Шорин не возразил, как обычно в таких случаях, а молча кивнул головой, а может мне показалось. Темнело, поднялась волна, брызги били мне в спину, но даже думать о том, что через короткое время я буду насквозь мокрым, было совершенно лишним. Забыв про галсы, мы тупо шли, постепенно пересекая Волгу. Борис поймал ориентир и, напряжённо всматриваясь во что-то на берегу, слегка наклонившись вперёд, удерживал руль. «Здесь тоже можно пристать,– сказал он вдруг. – Двести метров – пустяк, никого здесь нет, вон коряга, вокруг неё цепь пропустим, замком замкнём. Да и тропа тут более пологая, мотор легче нести». Спорить не хотелось, одежда мокрая, сумерки неизбежно надвигались. Товарища я знал уже хорошо, видно, всё уже за меня решил. Да гори огнём родная хата! Сделали, как сказано. От моей помощи Борис отказался, мотор допёр до самого дома. Темнота ожидаемо упала. Переодеться мне сразу не дали, пришлось сделать два бутерброда, налить, сказать тост за преодоление и выпить…, а уже потом очень быстро переодеться и не менее быстро приготовить поесть. Разрешение приготовить изысканные рожки с тушёнкой здорово сэкономило время, и пока варились рожки, завязался разговор под небольшое количество, а когда «стол» был накрыт, беседа волнообразно перетекла в русло «высоких» материй. Оказывается, по рассказам родственников жены Бориса, которые жили раньше в этом доме, сам городок Васильсурск располагался напротив остатков Васильсурской слободы. Если смотреть из городка или слободы, виден огромный зелёный остров, кажется, что это просто противоположный берег. Мы тоже так думали, пока не попали в огромное скопище сотни островов и островков, проток и водных тупиков. Там мы и потерялись.

За этой таинственной чёртовой мешаниной расположена республика Марий Эл. Борис считает, что этот узел и есть средоточие каких-то тёмных бесовских сил, пересечение властных линий, где отчётливо чувствуется пульс чуждого нам мира, защищённого от постороннего вмешательства. Мало того, этот мир активно сопротивляется и не признаёт человеческий разум. Мы выбрались оттуда, потому что не были агрессивными и коснулись лишь маленького кусочка этого монстра.

Посёлок ранее назывался Василь и соседствовал с марийским поселением Цепель. Марийцы тогда назывались черемисами, да и места были совсем другими, более гористыми и богатыми озёрами и ручьями, многие из которых считались святыми, местные пили из них воду и купались, надеясь на целебные свойства воды. Сохранились легенды об Аннинском озере, в котором утопили дочь марийского князя в угоду стерляжьему царю, управлявшему богатым водным царством. Ещё в те времена волжские разбойники грабили купцов и других богатых людей, двигавшихся по торговому пути через Цепель и Василь-город. Несметные богатства прятали в пещерах. Чтобы препятствовать набегам казанцев и разбойников, на высоком правом берегу Суры была построена крепость, однако однажды без видимой причины, а как-то таинственно случился страшный оползень, который в одно мгновение уничтожил крепость, храмы и дома. В живых не осталось ни одного прихожанина, ни одного священника. Где руины того Василь-города и его сокровища так до сих пор никто не знает. Левитан, описывая Чехову здешние места, отмечал, что чувствует себя «одиноким, с глазу на глаз с громадным водным пространством, которое просто может убить». А ещё нужно знать, что у местных в крови, в генах существует предчувствие чего-то таинственного, волшебного, и вы не сможете их переубедить. Никто не говорит, но это и так всем понятно, что место, где стоял Цепель, неприкасаемое и зовётся теперь Чёртовым городищем, куда не каждый день можно дойти – заблудитесь и намучаетесь. Сами марийцы не были язычниками, а скорее могут зваться нашими предками – славянами, только это тоже не явно, а как-то подсознательно и с привкусом таинственности.

Вот в таком незамысловатом и познавательном ключе вели мы разговоры. Не было никакого стремления говорить много о том, что мы уже оба знали, что было и так понятно без лишних слов. Просто мы погружались в тишину, в успокоенность, и очень дорожили этим состоянием.

«Пойду к Калитниковым схожу, поговорить надо со стариками, одиноко им, да и интересно с москвичами пообщаться, как из другого мира прибыли. Ты не ходи, завтра лодку поведёшь. Может, молока принесу»,– задумчиво проговорил Шорин и исчез. Тишина стала ещё гуще, я прилёг на топчан в нише, отделяемой от гостиной пологом. Проснулся я, казалось мне, сразу и отодвинул полог. Горела маленькая лампочка, тихо сопел Борис, на столе стояла крынка с молоком. Посидев пару минут в оцепенении, снова лёг. Утро наступило во время, снаружи щебетали птицы, день потихоньку пил росу с травы и кустов и медленно стекал по склону сквозь заросли в Волгу. От дома воду не было видно, но она уже ждала и притягивала нас. Мы это чувствовали, и наши сборы постепенно ускорялись, но без суеты и излишних напоминаний. Каждый делал своё дело, и всё устроилось само собой. Мотор привязали к вёслам и несли его как раненого на носилках, винтом вперёд. Спиннинги, блёсны, рыболовную всячину и термос с бутербродами тащил сзади идущий, по ходу движения менялись местами. Фляжка болталась в кармане куртки, естественно моей, стопки стучали по термосу, успокаивая и настраивая на боевой лад. Всё по – серьёзному, как и полагается. Внизу между кустов возник луч солнца, отражённый Волгой, слепил, исчезал и снова появлялся. Дохнуло свежестью и прохладой. И вот он, берег. Лодку (мыльницу) подтянули к берегу, вылили воду, закрепили мотор, поставили отысканную в кустах сидюшку, которую спрятали вечером, протёрли сидячие места и уселись на корягу. Борис рассказывал о Калитниковых, сказал, что надо что-то подправить в доме, помочь, хотя от помощи вроде бы отказываются. Ведут хозяйство, всё у них есть, даже самогонка, весьма неплохая (попробуем!), дети в Нижнем (давно не были), хозяйка не очень здорова, а старик ещё крепкий, крутится целый день. О рыбалке рассказывал скупо, дал ключи от сарайчика на берегу, где можно хранить движок. Местные ловят, но надо места знать, а так и хищник есть, только без сноровки не поймать, придётся учиться. Шорин задумался, и было впечатление, что он забыл, для чего мы сидели на коряге, а может, дурака валял. Выяснять ход его мыслей и встревать с предложениями было бесполезно. Можно навредить и нарушить стратегическую мысль. Оставалось ждать, не прерывая монолог не важными, но конкретными вопросами. «Ну ладно, пойдём в сторону Чебоксар, давай на вёсла, а я заводить буду»,– то ли приказал, то ли посоветовался он. Ранее, да и в последующем, мне всегда приходило на ум, не пользуется ли он принципом: не верь, не бойся, не проси. Особенно последним. С этой мыслью я уселся за вёсла и отгрёб от берега. Раннее утро брало своё, воздух был пропитан свежестью, солнце бликовало, движок тарахтел. Шорин, как Суворов, надменно крутил головой, поднимал правую руку, затем она беспомощно падала на колено и готовилась к новому подъёму. Мне был знаком этот язык жестов, который подчёркивал, что «Чапай» думает. На душе было спокойно, и не важно, куда мы шли, просто рассекали, и у нас была цель. Лучше бы наловить окуней и замастырить уху, думалось мне, но как опытная домохозяйка я помалкивал, чтобы не нарваться на варианты. « Давай-ка к тем водорослям, я заглушу, а ты на вёслах в них войдёшь, и оттуда побросаем блесны к зарослям камыша, там может охотиться окунь»,– подытожил Борис и, заглушив движок, поднял его, повернув на трансе. Бросали по очереди. Надо признать, что у него броски получались более хлёсткими и прицельными, он укладывал блёсны под самый камыш, и первая поклевка случилась у него. Спиннинг согнулся, слегка задрожал и типичный окунь граммов на 600 в лодке. «Мыльница» была вертлявая и неустойчивая, бросающий стоял, другой сидел. Выловили 5 штук. По довольному лицу Бориса можно было понять, что счёт 4:1 его вполне устраивает. На обратном пути в качестве утешительного приза мне попался небольшой жерешок, по-другому шелешпёр. Придётся чистить, без энтузиазма подумал я. Поняв мои мысли, Борис сказал: «Я буду чистить, а ты всё готовь для ухи и вари»,– и полузабормотал – полузапел «Госпожу Удачу».

Проплывали места, которые за красоту пейзажа зовутся волжской Швейцарией. За поворотом открылась стоящая на уступе церковь Казанской иконы Божией Матери или Хмелевская церковь, выстроенная на месте упраздненного монастыря 12 века. Напротив храма, одиноко выделяясь на зелёном поле, гордо и вызывающе высилась священная марийская сосна (сосна Хмелевская). Хотя она и священная и к ней с молитвой приходят марийцы – паломники, марийцы по-доброму почитают берёзу. У них принято при рождении внука высаживать берёзу рядом с деревьями родителей. Под этими берёзами можно найти монетки, конфеты, печенье, небольшие ёмкости с водой. К храму относятся также две часовни, построенные на родниках. Один ключ называется Супротивный, он бьёт упрямо из земли в священной цепельской роще, по преданию посаженной Петром Первым. Эта роща до сих пор является местом поклонения горных мари, которые каждый год приносят свои дары и молитвы верховному богу Кучу Юме. Они молятся и омываются в Супротивном ключе в ночь на 11 сентября. А Супротивный ключ течёт уже много веков на юг, на солнце, поэтому и зовётся Супротивным. По словам местных жителей, все другие, может быть, и не святые ключи текут по склону в Волгу, а этот упрямо куда-то в сторону. Зная всю подоплёку и глядя на Хмелевский храм, мы решили к нему подъехать и зайти посмотреть, так сказать, приобщиться, оторвав от рыбалки часть завтрашнего утра. В задумчивости причалив к берегу в районе множества сарайчиков и железных шкафов, переживших не одну навигацию, спрятали в один из них, найденный по номеру, мотор, тщательно подёргали закрытый нами замок и, взяв рыбацкие причиндалы и вёсла, удовлетворённо удалились. Готовка ухи заняла не много времени, так же как и традиционная рюмаха с посоленным лучком и чёрным хлебом. Коллеги по увлечению пусть, извините, сглотнут. И сама трапеза, простая и сытная, была непродолжительной. Оценив наваристость и полезность варева, Борис предложил сходить к Калитниковым – может, надо что помочь. Старик, несмотря на возраст, не растерял гордости и достоинства и от помощи городских «высоких» гостей отказался. Единственное, что ему было крайне необходимо, так это наше мнение о приготовленной свежей самогонке – не слабовата ли? Пришлось выпить две чарки, так как после первой трудно было что-то с уверенностью утверждать. После второй мы утвердили крепость и потом долго об этом говорили, подчёркивая качество и оттенки.

В это время Лидия Ивановна, хозяйка, молча, с явным неодобрением посмотрев на производителя и экспертов-самоучек, грузно встала, исчезла в пристройке и появилась с тарелочкой, на которой сиротливо лежали зелёные мочёные помидоры. Это было неожиданно и нелогично, и смещало вектор романтики в сторону пьянства. Чтобы вернуть этот вектор в нужную сторону, я не нашёл ничего лучшего, как рассказать о наших планах посещения Хмелевской церкви. Старики слушали, как будто сомнительно качали головами, потом Николай Модестович сказал: «Да вы не проедете, всё ведь перекопали, а дальней дорогой заплутаете, а я ведь и не объясню.» «Мы поспрашиваем по дороге», – предположил Шорин. «Нет там никого, да и не знает никто»,– загадочно проговорил старик. Борис ошарашенно смотрел то на одного, то на другого, протянул руку, но увидев пустую рюмку, махнул рукой и поднялся, увлекая меня решительным выражением лица. Уже уходя, он обернулся к удивлённым до крайности хозяевам: «Спасибо за вкусный вечер, пойдём мы, вставать рано, не наловились ещё!» По дороге задумчиво пробормотал: «Советуют, советуют, всё равно поедем… Давай, что ли чайку попьём.» Встали чуть позже обычного. Завтрак – стандарт: яичница, бутерброды с Краковской, масло, чай. На центральной площади, куда нам ехать две минуты по деревенской, иначе не назовёшь, улице, никого не было, и продуктовый магазин, где размещался местный бар с бочковым Жигулёвским пивом, и хозяйственный с банками, склянками, вёдрами и лопатами были закрыты. Решили ехать влево по единственной асфальтированной улице и искать съезды опять же налево. Две попытки привели в тупики, из которых мы еле-еле выбрались, с трудом развернувшись под аккомпанемент собачьего лая и куриного кудахтанья. Третий поворот показался нам уж больно подозрительным, такой он был колдобистый, что пришлось отказаться, и может быть, зря, так как других «перспективных» путей не было, а центральная улица перешла плавно в просёлочную дорогу, которая петляла, постоянно сужаясь и превращаясь в ухабистую широкую тропу. После десятиминутной тряски я не выдержал и, найдя удобное для разворота место, остановился и посмотрел на Бориса. Он был явно раздражён и, почесав за ухом, сказал: «Ну и правильно, с воды зайдём, поворачивай на базу». Уже с асфальта мы углядели женщину среднего возраста, выгуливающую ребёнка на лужайке возле дома, и подрулили не очень близко, чтобы не напугать малыша. На наши вопросы, как проехать к церкви, она тихо сказала, глядя куда-то в сторону: «Вроде как-то проезжают, а мы пешком ходим, здесь недалеко». Шорин приободрился и, когда мы проезжали мимо кладбища, проговорил: «Давай, пойдём, кладбище явно на холме, может дорогу увидим». Кладбище было небольшое. На многих захоронениях громоздились остатки памятников и надгробий, некоторым повезло остаться во вполне приличном состоянии, претендующем на местную историческую ценность. Какие-то фамилии, звания, должности, лаконичные записи на камне, в основном, на латинице. Очень невнимательно осмотрев несколько выделявшихся памятников, помня о цели своего визита, мы пытались что-то усмотреть сквозь ограду, но так ничего существенного и не увидели, только нацепили лопухов на брюки, да ботинки умудрились испачкать. После этой попытки интерес к церкви пропал, что странно при нашем обычном упорстве. «Ладно, как- нибудь с воды зайдём, – подвёл итог Борис, – поехали, покидаем». Спиннинг мы бросали почти до вечера, но выудили только одну щуку, правда, стоящую, килограмма на два. Приключений не было, поэтому вернулись не поздно. Борис почистил рыбу, а я её зажарил на сковороде с картошкой «по-деревенски», то есть вместе, немного припустив. В общем, с водкой даже было очень ничего. Быстренько собрались, так как утром пораньше надо было на паром, и уселись за чай. «Как-то что-то вроде бы забыли сделать» – проговорил коллега по рыбалке. Я его сразу понял. Марийское чудо ощутимо витало рядом, интриговало, даже пугало, но это состояние недосказанности отправлялось с нами в Москву, да так, что внятно его кому-то объяснить было просто невозможно. Нас это не волновало, так как мы не пытались ничего нарушить, никуда грубо без головы не лезли, старались быть деликатными, хотя и проявляли любопытство. «Хорошо, что грань не переступили, а казалось, что были рядом»,– подытожил Борис. В семь утра были на пароме, вечером того же дня я доставил Шорина домой со всеми пакетами и удочками. Кузьмич радовался больше всех и чуть не валил Бориса с ног своим весом. Договорились встретиться и распрощались. Ну, договорились – это сильно сказано. Я не помню, чтобы Борис звонил без повода, просто поболтать. Даже позже, когда мы достаточно сблизились, он никогда не проявлял инициативы, ждал предложений от других, занимаясь собой и своей семьёй, хотя при встречах всегда проявлял теплоту и понимание. Например, я всегда поздравлял его с днём рождения, и казалось бы… Но он никогда не поздравлял меня и, по-видимому, даже не пытался запомнить дату. Хотя тем он и интересен, тем более что пути Господни неисповедимы.

На заводе внешне всё было как прежде, однако явно присутствовали внутренние течения, бурлили потихоньку неудовлетворённые страсти. В отдел технического контроля пришли новые люди, и начальник, вызвав меня, говорил о старой команде, о доверии, о том, что есть вещи и понятия, которыми нельзя поступаться. В общем, завербовал меня в свои заместители. Жена Люда, как всегда, умничала по поводу случившегося, настойчиво советовала никуда не лезть, не поддаваться интригам, не верить, не просить, не бояться, не быть дураком и не пить с новыми непроверенными сотрудниками, впрочем, и со старыми проверенными тоже. За новыми заботами для души места не оставалось, работа съедала всё время, забот с новым назначением прибавилось, ответственности тоже, постоянные авралы со сдачей новых изделий выматывали все силы, а улаживание конфликтов с военпредами – нервы и здоровье. С Шориным мы несколько раз сталкивались на сдачах – приёмках, деловые отношения были на радость компромиссными. Несколько раз засиживались в моём кабинете за «клюковкой», обменивались мнениями. Глубоко в политику мы не погружались, поэтому споров по большому счёту не возникало, так как Борис ничего не хотел обострять и, если действительно нужно было сказать что-то определённое, сопел как ёжик и, как правило, ничего конкретного не формулировал. Зато рыбацких тем было обсуждено много, оба проявляли живой интерес к способам ловли, ко всем этим корабликам, перетягам и кружкам. Мечтали о домике где-нибудь в глуши, у рыбного глухого озера. Настала зима, и мне удалось увлечь Бориса на рыбалку со льда. У меня был пропуск на Учинское водохранилище, в охранную зону Мосводоканала. Утренний морозец щипал щёки, однако мороз не очень чувствовался. От стоянки до льда мы быстро двигались, а вот когда сели на лунки, природа с нами не собиралась считаться. Шорин, который в тёплом кабинете хвастался тёплой канадской курткой и космическими ботинками, чувствовал себя не лучшим образом, суетился, много сверлил лунок финским коловоротом, прятал руки в карманы. Клёв был не ахти, и после поимки пары десятков окушков, когда настало время перекуса, Борис ворчливо заявил, что ему всё ясно и ради такого несчастного клёва он не намерен мёрзнуть. После того, как он привёл десяток причин срочно уезжать домой, кроме того, что он просто замёрз, я проявил понимание и не стал издеваться. Был полдень, уезжать не хотелось, но человеколюбие победило. В дальнейшем от предложений порыбачить зимой рыбачок отказывался, и однажды, поняв, что его объяснения каждый раз звучат всё менее убедительно, признался: «Ну её к богу, эту зимнюю рыбалку, холодно мне».

ЗАВЯЗКА ИСТОРИИ. БАБОЧКИ. ФОРМАЛЬНОСТИ

Всё когда-то заканчивается. Растаяла зима, замаячил финал брежневской эпохи. Засобирался в школу сын. Стабильно увеличивался объём работы вместе с ростом производства и станочного парка. Даже пришлось доучиваться, чтобы не отставать от технического прогресса с учётом внедрения электронного управления. Наш завод включили в крупный проект, связанный с производством специальных точных станков. В рамках этого проекта были заключены контракты с германскими и австрийскими фирмами на поставку в СССР отдельных высокоточных станков и автоматических линий. Как начальнику ОТК мне пришлось неоднократно выезжать в служебные командировки для согласования технических деталей многочисленных приложений к контрактам. Делу помогало знание немецкого языка и не только технических терминов, но и в определённой степени разговорного, так как моя мать, будучи по образованию учителем немецкого языка, с детства обогатила меня бытовой лексикой, да и в институте был немецкий. Оказалось, что и Шорин был вовлечён в эту кипучую деятельность до такой степени, что мы неожиданно столкнулись в Германии в нашем торгпредстве в Кёльне. Воспользовавшись организационной неразберихой, мы улизнули на пару часов, предупредив старшего группы. Причиной была необходимость приобретения лекарств, тем более что Борису домашние поручили кое-что купить в немецкой аптеке. Я исполнял роль переводчика и после покупки лекарств сопроводил товарища в пивнушку, где за дегустацией местного пива мы обменялись новостями. Я знал, что организации Шорина поручено исполнение проекта и организация всей работы с привлечением проектного института и ряда заводов, включая мой. Борису поручено подготовить предложения по приёмке оборудования, как на российских заводах, так и за рубежом. Его это удручало, так как время поджимало, а документ должен быть обстоятельным и учитывать все детали, имея в виду, что планирование финансирования будет утверждаться на самом верху. При словах «на самом верху» Борис поднял кружку с пивом. Лицо у него было невесёлое. После второй кружки лицо разгладилось, видно проблема уже не казалась такой нерешаемой. Горячиться не стали, и по дороге в торгпредство он сказал, что проект плана у него в голове вчерне сложился и он мне его покажет, так как меня он непосредственно касается. При этом он зачем-то стукнул меня по плечу и задорно подмигнул. Причину этого подмигивания я понял через две недели после своего возвращения из Германии, когда директор, пригласив меня к себе в кабинет, добродушно и как-то обиженно проворчал: «Карьеру делать собрался, хоть бы посоветовался, так дела не устраиваются. Вроде бы всегда друг друга понимали». Потом исподлобья взглянул на меня и стал перебирать бумаги, лежавшие кучками на столе. Наконец нашёл нужную и как-то нерешительно протянул мне. На бланке объединения «Тяжмашспецмонтаж» был запрос моей характеристики по служебной и партийной линии, а также степень допуска к служебным документам. Моё удивление было таким естественным, что мой старший товарищ сразу поверил без слов. В каких передрягах только мы с ним не побывали, поэтому и отношения были близкими. «Ты не знал что ли? Откуда ноги растут? Ну ладно, скоро проклюнется, покрутится-покрутится и прояснится, вот увидишь». В общем, я уже догадался, откуда ноги растут, но сути до конца не понимал. В душе образовалось какое-то неудовлетворение, вот ведь уже почти закадычные, тайны друг другу доверяем, а открытых, откровенных отношений нет. Первым импульсивным желанием было броситься к себе в кабинет и, набрав номер Бориса, высказать ему всё начистоту. Но я спокойно и с достоинством сидел напротив директора и молчал. Потом со вздохом поднялся и, уходя, солидно промолвил: «Скоро узнаю, провентилирую и доложу». Шеф понимающе кивнул. Честно говоря, представить себе истинное положение вещей было невозможно. Заканчивалась брежневская эпоха, все это хорошо понимали и, готовясь к грядущим изменениям в экономике и промышленности, верхи продумывали и кадровую политику. Может, и меня для чего-то приглядели. Я несколько раз снимал и клал трубку, тревожила неизвестность.

Вдруг раздался звонок, показалось, прямо в руке. Надо же, чёрт из табакерки! На другом конце провода Борис: «Ну что же ты делаешь,– вспылил я, – мне-то мог сказать… письма какие-то…хрень!» «Не пыли,– выдохнул Шорин, – не мог я, занят был очень, да и не говорят об этом по телефону. Письмо-то получили?» «Ну, да. Директор вибрирует». «Пусть успокоится, не он решать будет. Позвонят, и всё будет как надо. Давай не будем сейчас мериться, надо встретиться. У меня тут годовщина семейная наступила. Собирать никого не хочу, а ты с женой приходи, будет по-простому, обговорим и с жёнами посоветуемся. Бутылочку принеси, а больше ничего не надо. Послезавтра вечером, часов в пять устроит?» «Жену спрошу и детей пристрою. Диктуй адрес». Тёща вступила на срочное дежурство. Сын, дошкольник, быстро смирился с обстоятельствами и наверняка подумал, что, может, удастся добиться у бабушки послабления режима. Дочь отнеслась к нашему походу улыбчиво спокойно. У неё свои дела со школьными подругами. Шорины жили на площади Гагарина, в угловом доме, ровеснике сталинских высоток. Очень аккуратный дом рядом с Нескучным садом, где до недавнего времени собирали грибы. Здесь же Борис выгуливал своего Кузьмича. На первом этаже были разные магазины, в том числе известный на всю Москву спортивный, принадлежавший обществу «Спартак». По этой причине Борис болел за «Спартак». Это было даже интересней – моей любимой командой был ЦСКА. Ещё в лифте мы услышали сдерживаемое ворчание. Дверь открыл хозяин, державший Кузьмича за поводок около морды, видно, иначе удержать собаку не удалось бы. Слегка задыхаясь, Борис пригласил войти. Все друг с другом перезнакомились, закрыли собаку в одной из комнат и пошли к столу. Нелли, жена Бориса, темноволосая женщина со строгим лицом, которое неожиданно менялось, когда она улыбалась, становилось мягче и привлекательнее. «Давайте по рюмашке, потом квартиру покажу, а там уже и побеседуем»,– изложил программу вечера Шорин. Хотелось задержаться за столом, так как пообедать не удалось, а вкусненькое проглядывало и там и сям. Воспитание одержало верх, и после холодненькой и кусочка рыбки пошли смотреть. Миновали две спальни и прошли в ванную комнату. Перед традиционной рюмкой руки я мыл автоматически и не отвлекался, взглядом ища полотенце, а теперь понял, что зря. Я не очень увлекался дизайном. Ну, удобно, ну, функционирует, вот и славно. А здесь всё удивляло: необыкновенная плитка на стенах с какими-то полосами необыкновенного цвета со сложным узором поднималась почти до потолка; потолок наполовину зеркальный увеличивал высоту и так приличную; всякие ручки, полочки, компактная блестящая отливающая в синеву сушилка; явно не из советского магазина сантехника. Описывать всё это в деталях было бы подобно пересказу Робинзона Крузо о содержании выловленного им из моря сундука. Но у Крузо было навалом времени, а мы вернулись в гостиную к столу, который манил изобилием. «Нелли настояла, она руководила, а я что, исполнитель,– весело подытожил Борис, с удовлетворением приняв наше восхищение. – Люблю, знаете ли, красиво руки помыть. С мылом!» – хохотнул он и потрогал кончик носа. – А вы здесь что-то непонятное заметили?» – загадочно покрутил рукой Шорин. «Может, и заметили, но не задумывались», – посопротивлялся я. «Ну, выпьем за решительность и фантазию, которые воспитывает в нас природа», – чокнулись мы, и Борис подошёл к выключателю. «Да будет свет»,– торжественно изрёк он и, включив светильники, замер по стойке смирно. Комната осветилась, и мы увидели по её периметру прозрачные, видимо из плексигласа, квадратного сечения короба, протянувшиеся в стыках между потолком и стенами. В этих коробах трепетали нанизанные на нить или леску бабочки. Они переливались, и впечатление от этого было неожиданное. «Вот хочу малюсенький вентилятор встроить, тогда будет вообще зашибись», – задумчиво проговорил Шорин, а рука делала своё дело, наливая дурманящую жидкость. Мне его не хотелось торопить, видимо ружьё должно было выстрелить в другом акте, а кто же может без последствий проявлять самодеятельность. Играют профессионалы! Как будто ненавязчиво вступая со мной в беседу, он сказал: «Детей на тёщу оставили, хотя, конечно, они уже большие. Младший почти школьник. Там и в школу пойдёт». Посмотрев с прищуром на моё бесстрастное лицо, он усмехнулся: «Ты всё знаешь?» «Расскажешь, узнаю», – улыбнулся я в ответ. «Ну ладно, шучу, значит так»….– выдохнул Борис, потянувшись за бутылкой. При обсуждении грандиозного проекта, куда мы волею судеб попали (я имею в виду не обсуждение, а сам проект, обсуждали его очень высоко), ответственным внешторговцем был поднят вопрос приёмки – сдачи закупаемого оборудования. Этот «дремучий» (в будущем Борис будет часто употреблять это прилагательное по поводу и без) чиновник хотел подмять значительный кусок работы под себя, то есть под «Тяжмашспецмонтаж», однако, и вполне разумно, в конце концов, договорились о создании смешанной группы, которая будет состоять из представителей заводов, непосредственно участвовавших в проекте, и двух внешторговцев для решения коммерческих вопросов и подписания документов, касающихся сдачи – приёмки оборудования и всяких дополнений и изменений к основному контракту и техническим приложениям. Эти приложения окончательно не были согласованы, особенно в части последних разработок высокоточных станков и особенно сроков гарантии. Поэтому направление группы наших специалистов в Австрию и Германию сможет значительно ускорить решение технических вопросов совместно с производителями, не говоря уже о проблемах согласования проектных работ с составом оборудования. Группа специалистов из проектного института уже выехала в Кёльн и активно включилась в работу. Оперативный центр решено было создать в Австрии по политическим и конъюнктурным соображениям. Шорину и сотруднику «Тяжмашспецмонтажа» (ТМСМ) предпенсионного возраста поручили заняться формированием группы. Не знаю, по каким соображениям выбрали именно его, но он утверждал, и, по-видимому, не без оснований, что в департаменте машиностроения у него всё схвачено и его предложения моментально берутся на карандаш. Все бумаги на кандидатов готовил отдел кадров ТМСМ, но самих кандидатов представлял Борис после согласования с министерством. «Ну, схватил, в целом?» – отдышавшись, спросил Шорин, поднимая рюмку. Во время его « доклада» наполненные рюмки простояли нетронутыми. Не дожидаясь от меня ответа, он чокнулся и как-то удивлённо и задумчиво проговорил: «Мы едем, едем, едем…» Посмотрев на меня, он влил в себя водку и, как чумовой, закричал: «Девочки, обсудим. Открываем симпозию». Больше дурачиться ему не дали. У женщин, как обычно, оказалась куча вопросов. Где жить, где дети будут учиться, что брать с собой вплоть до книжек и учебников. Шорин всё грамотно объяснял: школа посольская есть, общежитие торгпредское (на первое время, а там решать будем), а всё остальное выясним «в процессе». «Всё это детали, не мы первые, не мы последние, самое главное решить, потянем или нет, уж больно ответственность большая. Вы то как? Ну, родители, может, ещё что-нибудь? С насиженных мест уходить надо, а что потом, один Бог знает. Ты мне позвони, если что на работе не так пойдёт, хотя не должно бы», – уже серьёзно подытожил Борис. Ещё посидели, пытались веселиться, но ворвавшееся в размеренную жизнь непонятное будущее уже легло на душу ощутимым грузом.

На следующий день после обеденного перерыва ко мне подошёл секретарь парткома, дожёвывая что-то на ходу. Все его звали Семёныч, что его делало ближе к народу, хотя он был, по его словам, сам народ. Поговаривали, что, несмотря на указанное им в анкете рабочее происхождение, происходил он из среднего сословия, и дед его владел до революции несколькими магазинами, где продавали различные специи и другие колониальные товары. После революции магазин отобрали. Семёныч об этом говорить не любил, хотя в этом ничего предосудительного не было. «Там на тебя запрос пришёл, характеристика понадобилась в связи с выездом за границу, – сказал он, подозрительно меня осматривая. – Мы с директором поговорили, он считает, что нечего твой вопрос на партсобрание выносить, народ будоражить, а лучше расширенный партком собрать да пропесочить тебя за хорошую работу, – лукаво подмигнул он. «В общем, готовься, на неделе соберёмся, обменяемся мнениями», – посерьёзнел Семёныч. Директор этой темы не касался, говорил только о работе. Опыта ему было не занимать, небось, думал, что всё может измениться. Мне тоже так казалось, поэтому я продолжал плыть по течению, воспринимая ситуацию как выдуманную и искусственно созданную.

Но независимая параллельная жизнь диктовала свои условия, и моя характеристика составилась, и «вече» собралось. Организовали толковище в переговорной комнате, участвовали руководство завода, члены парткома и представители народа (ветераны, общественники и сотрудники моего отдела), всего человек 15. Личности мне известные, о некоторых я знал кое-какие подробности, «о чём не говорят, о чём не учат в школе». Обстановка была дружественная, никто не собирался применять партийную принципиальность, тем более Семёныч взял быка за рога. «Товарищи! – серьёзно начал он. – Время рабочее, дело государственное, есть предложение не заниматься демагогией, а зачитать характеристику на нашего коллегу и члена нашей организации. В ней всё написано, слушайте внимательно, чтобы не было лишних вопросов. А то ты, Модестович, как начнёшь про садики да пионерлагерь рассуждать, забудешь, зачем собрались. В общем, давайте пооперативнее. Елена, читай». Елена Владимировна Полторак, которую мужчины звали почему-то «четвертинкой» при обсуждении её достоинств, а они у неё определённо были, несмотря на её средний возраст (правда, самое его начало) поднялась, разгладила на бёдрах юбку и, отчаянно щурясь, видно, стесняясь почему-то надеть очки, осторожно начала читать. Характеристика была хорошая, не правильная, а какая надо. Поэтому её никто серьёзно и не слушал. Правда, при словах: «…рекомендуется в долгосрочную командировку в капиталистическую страну», – некоторые мимолётно переглянулись, но рабочая солидарность взяла верх. Видно, заметив любопытные взгляды, Семёныч веско сказал: «Что касается вопросов секретности и компетентности, всё проверено и улажено на соответствующем уровне. Ну, вопросов нет, будем голосовать… Единогласно. Спасибо за внимание». И обращаясь ко мне, добавил, чётко налегая на слова: « Тебе мы её на руки не дадим, отправим в Министерство почтой, такой порядок». Почувствовав свою причастность к государственным интересам, присутствующие чуть-чуть пошумели и разошлись.

Несмотря на относительно узкий состав расширенного парткома, новость быстро распространилась по дирекции, и сотрудники различных отделов администрации завода, с которыми я годами устаканивал отношения, всё-таки воспользовались ситуацией и, не скрывая любопытства, придирчиво расспрашивали меня. Все вопросы сводились к следующим: «Зачем?» и «Почему некоторым так везёт?» Мои ответы всем без исключения собеседникам отличались дружелюбием и звучали как исповедь волка, съевшего ягнёнка, и вследствие обжорства, мучающегося от жестокой изжоги. «Ты не думай, – говорил я, – меня туда в приказном порядке направляют. Кого же, как не начальника ОТК на приёмку оборудования отправлять? Станки дорогущие, ответственность дикая, тут не то, что заработать, уцелеть бы. Нервы, смена климата, работа без выходных и прочее. Конечно, интересно, престижно, но точно не подарок». Голос мой не дрожал, звучал убедительно, так что я сам поверил в свои слова. Честно говоря, истина была недалеко, так как оценить положительные и отрицательные стороны предстоящей командировки я был не в состоянии. Никто мне не верил, но вида не подавали. Дружба всегда выше недоверия.

Шорин позвонил через неделю и сообщил, что характеристику получили и процесс пошёл. При личной встрече в рюмочной на Красной Пресне Борис рассказал, что теперь надо ждать, когда вызовут, а пока меня будут проверять по всем направлениям, но это формальности и не так долго. Когда будет собран весь пакет документов, направят на визу. Будет что-то надо, мне позвонят и вызовут. Звонить самому нежелательно, не тот случай. Товарищ был чем-то расстроен, даже грустен, но, как ни странно, выпить не стремился, а на мой немой вопрос просто слабо махнул рукой, и мы скоро расстались, договорившись созваниваться. Время неумолимо рвалось вперёд, спотыкаясь о жизненные неурядицы и заботы. Заводская рутина затягивала, планы, летучки, новая техника, новые методики испытаний станков, и ажиотаж с командировкой начал забываться. У Бориса были свои проблемы, он где-то носился, ссылался на своё требовательное начальство, на постоянную отчётность и отсутствие свободы действий. Но по отдельным его фразам можно было понять, что проект живёт своей жизнью, всё непременно состоится, вот только в бюджете строчку утвердят и пропустят через Минфин. «Нам с тобой тоже надо как-то пропустить, – съязвил Шорин и добавил, – всё состоится, как и предполагалось, интерес не пропал, расскажу при встрече», – и почему-то хохотнул. Нельзя сказать, что меня огорчали эти обстоятельства, может быть даже наоборот, так как для сына неумолимо приближалась школа, и подготовка к этому событию затмевала все другие большие и важные моменты. С приближением первого сентября нытьё ребёнка прошло через все стадии: от «Не пойду я, чего я там не видел» до « А машину водить научат?» Проводив его до дверей и позже забрав, мы с женой поняли, что потеря свободы важна не только для взрослых дядек и тёток.

В конце сентября, когда все грибы были собраны и мирная рыба отказывалась клевать, а продвинутая часть нашего коллектива отмечала вечером подписание акта сдачи-приёмки у меня в кабинете, требовательно зазвонил телефон. Чиновник из Министерства деловым тоном, подчёркивавшим его трудолюбие и незаменимость, пригласил меня к себе для беседы и заполнения документов. «Ну, что же,– задумчиво проговорил Борис, – ты выходишь на финишную прямую даже быстрее меня. Всё запоминай, потом поделишься, только сразу после визита позвони». Он сразу положил трубку, но было ощущение, что он её некоторое время не опускал, видно, обдумывал что-то, а я чувствовал. В назначенный день я поднимался на лифте в высотке на Смоленской площади. В лифтах дверей не было, каждый выходил на нужном ему этаже во время короткой остановки. Найдя нужный кабинет, я вошёл и окунулся в сугубо чиновничью среду. В большой комнате, заставленной шкафами, тумбочками, столами и стульями, сидело человек шесть, из которых четверо были явно сотрудниками, они суетливо перекладывали бумаги, что-то правили и отмечали, в то время как двое остальных писали с напряжённым видом, изредка вопросительно поднимая голову и задавая вопросы сидевшим перед ними. Внимания на меня никто не обратил, и я назвал ближайшему чиновнику цель визита и фамилию. Вид у меня был спокойный и не скандальный, поэтому он, сверясь со списком, обратился к коллегам, громко произнеся мою фамилию. Господин по диагонали поднял руку и указал пальцем вниз, что означало «упасть» у его стола. Протолкавшись между столами, стульями и коленями сидящих, я добрался до своего куратора. В дальнейшем я имел дело только с ним. Поздоровавшись, я передал Ивану Ивановичу файл с документами, справками и фотографиями, касающимися всей семьи, включая детей. Внимательно всё проверив и даже что-то прочитав, Иван Иванович вручил мне бланки анкеты для меня и жены. Снисходительно мазнув по мне взглядом, он медленно проговорил: «Вроде комплект, а анкеты принесёте послезавтра в такое же время. Прежде чем заполнять, снимите копии, править нельзя, всё должно быть без помарок. Лучше лишний раз переписать. Ну, вы же начальник, наверно, знаете требования. И ещё… Там в холле вас один товарищ ждёт, хочет переговорить, не проскочите мимо». Не скажу, что эта новость доставила мне удовольствие, но благодарно улыбнувшись Ивану Ивановичу, я не проскочил…

На диване рядом с кабинетом сидел и явно скучал статный молодой человек при галстуке, слегка барабаня пальцами по лежащему на коленях модному кожаному портфелю. Остановившись, я негромко поинтересовался, не меня ли он ждёт. Он привстал и как-то смущённо заученным жестом пригласил присесть. «Если вы Зернов, то да, если не возражаете. Я тоже собрался в Австрию, наверно вместе работать будем, если всё состоится. Меня зовут Илья Самсонов. Сейчас у меня запарка, а хорошо бы поговорить. У вас тоже, вероятно, вопросы есть, вот вместе легче разобраться будет. Позвоните, когда время будет», – и протянул мне визитку, где чёрным по белому было написано: «Эксперт при руководстве Центрального проектного института машиностроения Самсонов Илья Акимович». «Вот улажу формальности, время появится, тогда и созвонимся»,– медленнее, чем обычно, но достаточно твёрдо проговорил я, чувствуя интуитивно серьёзность встречи. Из министерства уже однажды пройденным путём через Смоленский гастроном я нырнул в метро. Пакет с купленным харчем оттягивал руку, вероятно, поэтому мне вспомнилась просьба Шорина связаться с ним после визита. Но никто к телефону не подошёл. Отложив звонок на вечер и проехав до Бауманской, поднялся на улицу, прошёл до известного мне пивного бара и без привычного скандала спокойненько выпил кружку бочкового «Жигулёвского» с селёдочным канапе. Думалось светло, крепла уверенность, что теперь всё началось по-серьёзному. Подваливший забулдыга, посмотрев на меня из-под набрякших век, решил не связываться. Прикупив солёненьких сушек для детей, я поторопился домой со всеми анкетами и бумажками. Спокойствие и уверенность разливались по организму вместе с прохладным пивом. Было хорошо…

Дома мы с женой пощёлкали все анкеты, одна была на немецком для австрийского консульства. Снятые копии не понадобились, всё сделали аккуратно без помарок. За окнами смеркалось, когда я решил позвонить Борису. Трубку он взял сразу и, что-то дожёвывая, проворчал: «Новости есть? Бюрократы не замучили?» «Всё в порядке, бумаги заполнил, а анкеты послезавтра отвезу. Иван Иванович доброжелательно без проволочек принял». «Подожди-подожди, а как вообще твоё впечатление, что он тебе ещё говорил? Без протокола…» – слегка хохотнул Борис с явной озабоченностью в голосе. В принципе ничего, только он меня с одним мужичком познакомил, тот поговорить хочет. Илья Самсонов из института. Может, знаешь?» «Родина знает своих героев, – задумчиво подтвердил Шорин. – Ты вот что, подожди, не звони, не думал я, что так агрессивно, надо тебе кое-что объяснить про ситуацию. Давай, заполняй анкеты и звони Ивану Ивановичу, договорись, когда привезёшь. А там и Илюша будет по щучьему велению. Никакой интриги здесь нет, всё логично и управляемо, во всяком случае, в данном эпизоде. Встретимся с тобой завтра, по паре бутербродиков с селёдочкой проглотим, обо всём поговорим, а сейчас я побегу, мячик погоняю, который ты мне подкинул»,– твёрдо и загадочно сказал он, оставив меня в недоумении с трубкой в руке. Подождав, пока рука положит трубку на рычаг, я меланхолично посоветовал жене не задавать лишних вопросов, не думать о всякой ерунде и вообще… Получив фигурально всё назад и немного подумав, позвонил Ивану Ивановичу и договорился, когда привезу анкеты. Чтобы появилось чувство завершённости трудового дня, пришлось поговорить с сыном о смысле жизни и необходимости заниматься спортом, на что будущий тинейджер заметил, что всё это пустое и всё равно уезжаем. «Никуда мы пока не уезжаем, и нечего об этом трепаться на каждом углу»,– беспомощно вякнул я, на что получил от жены тираду, что никто не треплется, что я ничего не говорю, а ей надо знать, что брать, что купить, что говорить родителям, подругам, коллегам. Не дав меланхолии перейти в раздражение и на время отвергнув причину спора, сославшись на отсутствие визы, поплёлся спать. Утром, позавтракав традиционной яичницей с поджаренными кусочками хлеба и кружками Краковской, позвонил Шорину и сказал ему время своего заноса анкет Ивану Ивановичу. «Ну ладно, до завтра времени вагон, но всё равно мне бумаг кучу делать, поэтому встречаемся в нашей рюмочной на Красной Пресне в шесть часов, а то позднее там не протолкнёшься»,– видно уже на бегу отчеканил Борис. На работе ничего замечательного не происходило, часть руководства отсутствовала по уважительным, часть по совсем неуважительным причинам, симпатичных женщин на месте было меньше, чем хотелось, поэтому можно было бы и честь знать, но держало то, что домой заезжать не хотелось, а выезжать к пиву было рано. Пришлось задержаться и чуть не наделать каких-нибудь бесполезных дел. Когда я вошёл в пивнушку (это ведь короче, чем рюмочная и без претензий), Борис уже стоял в уголке с двумя рюмками водки и бутербродами и нахально – обеспокоенно улыбался. Ответом на пароль были две кружки пива, которые я подхватил, конечно, не бесплатно, по пути. «Сечёшь, паря, навзлёт, интуиция обострена до предела, такие люди нам нужны, – ерничал Шорин, принимая у меня драгоценную ношу. – Вот об этом мы и поговорим, только я предлагаю сначала перекусить и выпить маленько, а потом где-нибудь без свидетелей и поговорим. Не ожидал я, что столько народищу будет, а может, просто не додумал, бывает, дел полно. Сегодня за мой счёт, так как предложение от меня исходило, да и затраты не бог весть какие, – продолжил он, подвигая ко мне рюмку и бутерброды с селёдкой. – За сбычу мечт и взаимоподдержку», – подмигнул он, став мгновенно серьёзным. Мне и раньше было удивительно, как он быстро менял выражение лица и интонацию, и не могу сказать, что это мне не нравилось. За разговорами обо всём и ни о чём, с шутками и анекдотами пролетело минут сорок, да и одной рюмкой мы не ограничились. Утолив голод, в слегка приподнятом настроении мы вышли в осенний вечер и молча дошли до парка, спускающегося к набережной Москвы-реки. Сели на свободную скамейку и некоторое время молчали, прислушиваясь к детским крикам, доносящимся из ближайшего жилого массива.

«Давай, я тебе опишу ситуацию, чтобы была полная ясность, – необычно строго проговорил Борис.– В организации бюро в Вене заинтересована спецслужба Минобороны, и Самсонова планировали на руководителя. Была борьба на самом верху, и, в конце концов, вопрос решился в мою пользу, а он будет моим заместителем. Илья был крайне недоволен этим решением, тем более что у него родственник какая-то шишка в системе, да и Ивана Ивановича «попросили» его поддержать, и он как бывший сотрудник Минобороны Илье благоволит. Самсонов наверняка попросил подобрать ему помощника, который бы и язык знал, и рабочими вопросами владел. Ну, Иван Иванович ему тебя и порекомендовал. Когда вы познакомились в Министерстве, он не решился тебе что-то конкретное предлагать, так как формально не имел на это права, а на экспромт, видно, не способен был. При всех его положительных качествах, он не отличается дальновидностью, даже не желая того подставить может. Поэтому, когда он с тобой разговоры вести будет… Хотя уже не будет, я всё устрою. И ещё, вот тебе бумага, прочти, вопросы будут, сразу задавай». Текст расписки был очень похож на документ, который мы в своё время подписывали в первом отделе, обязуясь не разглашать. Всё было понятно и не очень-то неожиданно, учитывая информацию, которую я в последнее время получил о Борисе от разных знакомых. «Вот ещё что, – сказал Шорин,– припиши от руки в конце: в случае необходимости свои сообщения буду подписывать Зеев. Стучать не придётся, всё будет касаться только науки и техники. Просто так за границей ничего не бывает, происходит всякое. Должен я кому-то доверять как себе. Подписывай, потом подробней объясню, а завтра позвони, расскажи, как анкеты отдавал». Напряжение не отпускало. Подписал. Шорин убрал расписку во внутренний карман пиджака и застегнул его на молнию. Вместе дошли до метро. «Ты завтра мне звякни»,– повторил он. На следующий день я сидел напротив Ивана Ивановича и смотрел, как он разбирает бумаги. Делал он это без какой-либо системы, и со стороны казалось, что его руки и глаза делали автоматическую работу, в то время как мозг лихорадочно грелся и страдал. Наконец он почти доброжелательно одарил меня взглядом, протянул руку, взял анкеты, достал из папки фотографии и сказал: «Вроде бы всё. Ваши фотографии и детишек присовокуплю, кое-какие бумаги сделаю и в МИД отдам. У меня с ребятами хорошие отношения, тянуть не будут, так что собирайтесь. Визы будут готовы, сразу сообщу. А по бытовым вопросам вам ваш новый начальник всё разъяснит». Помолчал, хитровато блеснул глазами и протянул руку. Рядом с кабинетом никого не было, и я понял, что машина работает, но что-то меня жевало изнутри, хотя и не очень настойчиво. Хорошо, что у меня характер покладистый и не вредный, а организм, хотя и требовательный, но позволил ехать домой, а не в пивную на Бауманскую. Дома была только дочка. Жена с сыном пошла в поликлинику за справкой. Пришлось затеять с ребёнком беседу, совершенно для неё неинтересную. Дочка отвечала не очень подробно, зато правильно. Из её слов следовало, что школа для неё формальный труд, недоразумения есть, а существенных трудностей нет. По поводу оформления я ей коротко рассказал, но пока ничего не уточнял, да и она не стала мучить меня вопросами. Привыкла, что если надо, я сам скажу. Ну что же, взрослый человек – 13 лет. Ударная часть семьи, с шумом ввалившаяся в квартиру, нарушила наше спокойное молчание. Сын сразу взял меня в оборот, пытаясь склонить к положительному ответу на вопрос: «Зачем ходить в школу, если всё равно уезжаем?» Жена, что- то перекладывая с места на место, добавила масла в огонь, удачно спросив, когда писать заявление об увольнении в связи с командировкой мужа, не в последний же день! Но это всё равно было удачно, так как можно было ответить сразу обоим и замкнуть их друг на друга. Я и ответил: «Всё может измениться. Ждём визу. Будет виза – всё решим. И в школу не пойдём, и на работу не выйдем. А заявление можно заранее написать. В общем, всё успеем, а сейчас вступаем в режим ожидания». Народ не был удовлетворён моим заявлением, принял его за отговорку и негромко зашипел. Пришлось изобразить крайнюю степень усталости и отвалить «по холодку», как говорили во дворе в Измайлово в детские годы чудесные. Тут я вспомнил своего «кукловода» и, взяв телефонный аппарат, пошёл звонить. Борис сразу взял трубку, был немногословен, слегка солидно басил, говорил отвлечённо и не по теме, видно, о чём-то думал. В конце разговора подытожил, что никто больше приставать не будет, визу ждать долго не придётся, и по получении начнём заниматься конкретикой. На часть группы визовые документы в австрийское консульство были поданы раньше, и они ждали виз со дня на день. Эта весёлая компания состояла из Шорина (руководитель), секретаря представительства, Малышевой Жанны, милой сексапильной женщины около сорока, которую порекомендовали из министерства, Рощина Евгения, старшего приёмщика от Коломенского машиностроительного завода, где он работал начальником ОТК, и наконец, Самсонова Ильи (зам. Руководителя) от проектного института. Вторая часть группы, состоящая из меня (эксперт) и двух инженеров – приёмщиков только оформлялась и визы должна была получить позднее. Борис говорил, что это правильно. Авангард проверит всё на месте и сообщит данные с корректировкой. Так и время и деньги сможем сэкономить. Это касается бюро, которое уже арендовали австрийцы, и квартир, где будем жить, и школы, и много чего другого. Шорину и Самсонову квартиры уже были сняты, а остальным, скорее всего, придётся первое время пожить в общежитии Торгпредства. Борис в разговорах упоминал, что организационные и особенно финансовые вопросы решаются крайне медленно, деньги частично внебюджетные, частично заводские, а также выделяемые австрийскими и немецкими фирмами, участвующими в проекте. Всё сразу учесть невозможно, поэтому решаться проблемы будут по мере их возникновения. На мои вопросы Шорин отвечал: «Ну, где у нас что-нибудь решается по-деловому? Где люди, пекущиеся о государственных интересах? Ну, ничего, всех раскачаем, есть рычаги». И я ему верил. Какое-то время мы о командировке практически не разговаривали. Жизнь катила по уже проложенным рельсам: школа, работа, родственники, друзья. Люда поговорила с подругами, которые уже имели опыт жизни за границей, закупила несколько комплектов постельного белья, кастрюль – сковородок и кое-какую одежду для детей. Всё это могло пригодиться и в Москве. Настроение было как на вокзале, когда поезд опаздывает, а когда придёт, неизвестно. Шорин несколько раз приезжал ко мне на работу, но поговорить как следует никак не удавалось. Видно было, что настроение у него аналогичное, а дел полно. «Мы с тобой обязательно поговорим, это совершенно необходимо, но», – на бегу выдыхал он, показывая, как он себе режет горло. Неубедительно, зато наглядно. После некоторой суеты, связанной с оформлением документов, наступили обычные будни: дети ходили в школу со всеми вытекающими последствиями, а мы с женой на работу. Опять перспективы поездки казались нереальными, и стали забываться беседы и планы. Но вдруг…. Сколько мне случалось слышать и читать про это «вдруг», однако я слегка вздрогнул, когда, сняв трубку, услышал Бориса и понял, что он волнуется действительно и непритворно. Он был возбуждён, говорил сбивчиво и тем самым заставил меня тоже почувствовать важность момента: «Всё, виза в кармане, нужно срочно выезжать, всех выталкивают. Вот недотёпы, то спали, а теперь звонят и спрашивают о степени готовности. Спрашивают объём затрат, какие-то технические задания, сроки проектирования и приёмки оборудования. Я говорю, что главное выехать всей командой, устроиться и начать переговоры, тогда, может быть, многое поменяется, уточнятся сроки, состав станков. Все бумаги писались в правительстве, визировались в министерствах, всё есть, что ещё нужно? Ну ладно, снова пойду по кругу, надо всё уточнить, а то приедем… Тебя это пока не касается, с фирмами я сам свяжусь. Хотя дня через два придётся с австрийским представителем встречаться, поедем вместе, пора тебя в курс дела вводить». После того как Борис положил трубку я некоторое время сидел не двигаясь, внезапно поняв, что «детство кончилось и вот-вот начнётся новая неожиданная взрослая жизнь, полная приключений, неожиданностей и много чего другого». Шутки шутками, но на следующей неделе мы с Шориным на служебной машине (представительской, по словам Бориса) подъехали к бюро фирмы «Машиненбау унд Техник», с трудом нашли место метрах в ста от входа и не спеша двинулись. «Вот так и за границей, если едешь на конфиденциальную встречу, лучше парковаться подальше»,– сказал Шорин, лукаво и одобрительно посматривая на меня. «Ну-ну, наверное», – осторожно согласился я, поправив узел галстука, который мне явно мешал. Директор представительства Вернер Шлиттер не владел в достаточной степени русским языком, поэтому пригодился мой немецкий. Шорин информировал австрийского коллегу о предстоящем выезде первой группы русских специалистов и предложил обсудить связанные с этим фактом вопросы. Шлиттер пригласил сотрудника фирмы, занимающегося нашим контрактом, который подтвердил, что австрийская сторона обеспечит встречу и размещение выезжающих наших специалистов и попросил у Шорина официальное извещение о фамилиях, дате выезда и виде транспорта. Борис позвонил к себе в Министерство и попросил секретаршу немедленно прислать телекс с этими данными, что и было сделано в течение получаса. Пока мы ждали исполнения формальностей, Шорин и Шлиттер обменялись некоторыми соображениями о предстоящей работе. Мне это было очень полезно, так как давало общее представление о задачах и моём месте в их решении. Представляя меня, Борис подчеркнул, что я буду руководить всеми приёмщиками, решать все организационные вопросы, подписывать акты приёмки станков, в общем, отвечать за техническую часть. В мои обязанности будет входить обеспечение контроля за продвижением проектной части и производством самих станков. Формально руководителями производственной части назначается Шорин, а проектной – Самсонов. Они же будут подписывать финансовые документы и всякие дополнения и изменения к основному контракту. Разделение полномочий будет подписано сторонами контракта позднее, когда в Вену выедет вся группа. Шлиттер подтвердил, что пока все предыдущие документы считаются рамочными, детализированные планы, спецификации и сроки ещё будут готовиться и вступят в силу после выплаты советской стороной аванса, получение которого нужно ускорить, так как фирма «Машиненбау унд Техник» уже вложила средства на выплату аренды квартир и на покрытие других организационных расходов. Шорин, стараясь быть убедительным, признался директору, что все документы по проекту, в том числе и финансовые, завизированы и сейчас находятся в Минфине. Вопрос одной, ну максимум двух недель. Пока первая группа обустраивает рабочие места мебелью, компьютерами, оргтехникой, бумаги будут подписаны и Минфин даст распоряжение о переводе аванса. Может, деньги будут размещены на счёте нашего представительства, с которого будут оплачиваться все расходы, может быть, выплаты будут осуществляться через счёт Торгпредства СССР после одобрения обеих сторон. Шлиттер внимательно слушал Шорина, одобрительно кивал, однако было ясно, что обещание быстрого перечисления аванса не очень его убедило. Надо отдать должное его закалённым в длительной работе с советскими организациями нервам, однако было видно, что от сдержанного серьёзного тона до раздражения один шаг, и он совсем не такой большой. Расхаживая по кабинету (так ему было явно легче), он сообщил, что согласовал с немцами и австрийцами выезд в Вену первой группы. Квартиры сняты, помещение под офис подобрано, встречи будут организованы, но желательно, чтобы до отъезда была ясность с выплатой аванса. Тема мне была известна из разговоров с Борисом, перевод труда не представлял, но появилось чувство, что пора откланиваться. Шорин тоже это понял, поблагодарил Шлиттера за приём, отметил, что начало любой работы связано со многими проблемами, которые без сомнения будут своевременно решаться. Все данные по выезду мы сообщим в ближайшее время. По пути к машине Шорин возбуждённо, как будто даже отчаянно говорил, что все его используют. Никому ничего не докажешь, всё сам – всё сам, надо заставить Самсонова включить свои связи, а они ого-го. Несмотря на сбивчивую речь, чувствовалось, что Борис, а я его уже хорошо знал, завёлся и очень серьёзен. Высаживая меня у метро, он сказал: «Ты готовься, давай. Всё только начинается. Скоро и виза будет, и суматоха начнётся. Как только я со своим выездом решу, буду тебя в курс дела вводить». Пожимая мне руку, Борис строго и внимательно посмотрел мне в глаза. В общем, мне тоже нечего было стыдиться. Борису я подыгрывал, дурака не валял, вёл себя достойно и по-деловому. На заводе по поводу Бориса ходили ненавязчивые слухи, что он, кроме того, что был неплохим специалистом в области машиностроения, являлся ещё и сотрудником спецслужб. Каких, точно не было известно, но знающие люди после «рюмки чая» доверительно сообщали, что это было Первое Главное Управление. Поэтому я и гордился дружбой с Борисом, с удовольствием с ним общался, и одновременно был всегда настороже, подтягивая свой статус -кво на уровень, устраивающий обоих. Конечно, я не понимал в полном объёме, на какую роль меня планировал Шорин, но я был уверен, что он умён и не способен на такие действия, которые могли меня, пусть не специально, подставить. Приятна была также и дружеская поддержка, пусть и не бескорыстная. Моральные человеческие факторы тут перемешивались, философское объяснение было не ясно, но опасности не чувствовалось. Дома всё было путём, хитрая семья вела себя так, как и полагалось, вопросов не задавала. Сын пыхтел над тетрадкой, дочь шёпотом что-то пыталась объяснить по телефону, жена сидела с книгой и ждала то ли меня, то ли когда к ней обратятся дети. Было ощущение, что я должен рассказать что-то важное, что-то такое, что сделает жизнь ясной и понятной. Пришлось рассказать в общих чертах о разговоре с Шориным, немного посмеяться над неповоротливостью наших чиновников и закончить дежурной фразой: «Как будет виза, всё обсудим и всё успеем сделать». Дети сидели тихо и внимательно вслушивались. Жена очнулась от тяжёлых дум и пошла разогревать ужин. Сказав детям, чтобы не распространялись, пока не скажу, тоже поплёлся на кухню. Люда проявила чудеса дипломатии и вопросов не задавала, хотя чувствовалось, как уплотняется атмосфера. Слава богу, до катаклизма не дошло, и я, поев, перебрал все случившиеся за день события и, решив, что повлиять на них всё равно не смог бы, успокоился и уселся перед телевизором. Работы было много, острота связанных с командировкой моментов сглаживалась, и мне не сразу удалось врубиться, когда Шорин позвонил и пригласил на сабантуй «по поводу». Поняв причину моего затянувшегося ответа, Борис хохотнул и почти пропел: «Да уезжаю я через два дня». На следующий день в кафе состоялось прощание. Были друзья Бориса по институту и коллеги по работе в Минмаше, других коллег он, видимо, собирал отдельно. Атмосфера была дружеской, выпито и сказано было немало, и после того как «именинник» положил четырёх человек, включая меня, в импровизированном соревновании по армрестлингу, он отозвал меня в сторонку и серьёзно сказал: «Всё, о чём мы с тобой говорили, только между нами, продолжим за границей. По поводу твоей квартиры бумаги подписаны. Пробьём, всё-таки двое детей. Это я тебе обещаю. Скорее всего, до твоего отъезда вопрос не решится, знаю я их. Но ты отъезд не откладывай, как виза будет, сразу собирайтесь и выезжайте. Вот тебе телефон моего коллеги, он мне сообщит в Вену о твоём приезде. Всё остальное: билеты, дополнительное оформление и прочее сделает Иван Иванович. Свяжись с приёмщиками, начинай командовать, это самостоятельный участок работы, поэтому не церемонься. Они по приезде будут жить в общежитии торгпредства как бессемейные. Ты, скорее всего, первое время тоже, об этом мы уже говорили. Повстречайся с Самсоновым, посмотрите проект и другие документы. Конечно, многое поменяется, но основная идея останется. Будут закавыки – говори, что я просил. Никаких разговоров, кроме как по работе, ни с кем не веди, вежливо отнекивайся. Посмотрев проект, можешь съездить на фирму, предлог всегда найдётся. Влезай в доверие. Если возникнут вопросы по существу, звони в любое время, я уезжаю через два дня». На следующий день он сам позвонил и продиктовал мне все телефоны. «Карточка директора представительства у тебя есть, звони ему, как договаривались, если будут вопросы. Ну ладно, обнимаю и до встречи», – неожиданно душевно проговорил Борис.

Через неделю после отъезда Шорина позвонил Иван Иванович и сказал, чтобы приезжал за паспортом и документами. Передавая мне их, он спросил, не хочу ли я видеть Самсонова. Мне не хотелось его видеть, но чтобы успокоить Ивана Ивановича, я твёрдо заявил, что мне это тоже необходимо и буду звонить. Вечером я договорился с Самсоновым и Рощиным о встрече завтра у меня на заводе. Евгений Рощин выглядел, как и должен был выглядеть начальник цеха крупного провинциального завода. Немного за 40, среднего роста, полноватый, с мягкими манерами, готовый на улыбку и компромисс. Жил и работал он всю жизнь в Коломне, жена и взрослый сын тоже коломенские. Пересекаться раньше нам не приходилось, но внешность его была мне знакома, а если мне так показалось, то и начало разговора нашлось само собой. «Если нет возражений, будем на ты, и скажи мне, Евгений, где мы могли раньше столкнуться? Надеюсь, не в милиции?» – просиял я, крепко пожимая ему руку. « Встречались мы на выставке « Станки» на Красной Пресне на стенде Южмаша, где я был с нашим директором. Вы как раз об автоматических линиях спрашивали что-то, по-моему, была спецуха, а может, я не точно формулирую»,– рассудительно и спокойно сказал Рощин. «Ну, вы, так вы, – подумал я, – будем вместе работать, посмотрим».

«Давайте по делу. Вам когда на визу подали и знакомы ли Вы с теми двумя рабами, которые будут Вам подчиняться и отчитываться?» «На визу мне и двум приёмщикам подали недели две назад. Я звонил Шорину, он сказал, ждите, и дал телефоны Степанова и Бокия. С ними я связывался, они – на стрёме. Видеть я их не видел, но отзывы хорошие, оба – начальники цехов. Надо – я Вас сведу»– включился Рощин. « Пока не стоит, Вы с нашим Министерством связь держите, они Вам скажут, когда визы будут готовы, а технические вопросы обсуждать будем пока только с Вами и с Самсоновым, которого Вы, наверное, знаете». «Самсонова Илью Акимовича я давно знаю»,– как-то даже весело отозвался Рощин. И тут одновременно со стуком в дверь появился как чёрт из табакерки запыхавшийся Илья. «Так вот вы где, заговорщики!– улыбаясь, воскликнул он, пожимая нам руки со значением.– У тебя, показал он пальцем на меня, виза есть. Советую тебе с отъездом не тянуть, всё равно будешь жить в общежитии, да и ребята там. Приедешь – всё организуешь, со всеми договоришься. Практика – дело великое. Я через неделю еду. Вон Шорин уже пиво пьёт с венским шницелем, он уже там клинья подбивает и к фирме, и к торгпредству. Связь у него со всеми и в Москве, и в Австрии, и в Германии имеется. А меня зачем звали?» «А расскажи нам, уважаемый Илья Акимович, как там с проектом и с составом оборудования, где наша, где фирменная ответственность»,– поддержал я тон разговора. «Проект вчерне готов и завизирован сторонами. Устанавливать оборудование будем в уже существующих цехах, поэтому будем всё подгонять, так как цеха строились для другого производства. В зависимости от типа станков, веса и габаритов придётся менять фундаменты, коммуникации и многое другое. Проектировщики будут приезжать в Австрию и Германию, их специалисты в Союз. Работы – непочатый край. А пока возьмите копии планов производственных помещений и часть схем установки оборудования со спецификациями. Это пока основное. Главное – пробить финансирование и выехать всей группой. База заложена колоссальная, поддержка есть на самом верху, но пахать придётся…– затуманился Илья. – Телефоны у меня ваши есть, буду звонить. Пока ясно, что дело тёмное», – на ходу оптимистично прогудел Самсонов и исчез, наверно, опять в табакерку. Рощин сидел и рассматривал бумаги, оставленные Самсоновым, переворачивал, водил пальцем, сопел. «Да, – изрёк он, – это же сотни миллионов долларов, а учитывая, что станины и другое крупное литьё остаётся за нами, может в сумме и на миллиард потянуть. Ну, ничего, не мы первые, не мы последние, «Станкоимпорт» притянем, химию, металлургию, да что там говорить… Часть станков, особенно прецизионные, придётся закупать за наличные, а потом копировать, хотя очень сложные они не продадут. Конечно, всякие сверлилки – строгалки тоже заковыристыми бывают, особенно с ЧПУ, видно, их заказывать придётся, чтобы заинтересовать австрияков и немцев. Ладно, сами подзаработаем и, глядишь, пользу принесём. Я возьму это всё домой, проштудирую, с кое-какими боевыми ребятами – экспертами поговорю. Всё это не обязательно, однако…» Слово «однако» у Рощина можно было считать фишкой, так как в зависимости от контекста, ударения и выражения лица оно придавало разговору особенный колорит. Он, видимо, спешил, да и мне ему на настоящий момент сказать было нечего, тем более что мне не терпелось показать жене и детям паспорта и, наконец, поговорить серьёзно. Договорились звонить друг другу, имея в виду, что до отъезда времени уже оставалось немного…

Мне не захотелось сразу лететь домой, а появилось желание посидеть и подумать. Несмотря на то, что в Москве, как правило, спокойно размышлять не принято, а всё планируется на бегу, я решил перебрать имеющиеся на данный момент факты, наметить план и забить его в подкорку. Что касается семьи, будем действовать на основании полученных из разговоров с различными источниками данных и пожеланий трудящихся (членов семьи). Берём всё для жизни в общежитии: посуду, одежду, постельное бельё и остальное только в меньших количествах. Учитывая, что всё взять невозможно, контрольные функции принимаю на себя: я контролирую жену, жена контролирует детей. Если согласия нет, вопрос откладывается на время и потом решается сам собой – признанный философами надёжный метод существования. Командировку мне оформит завод или одно из министерств, на основании которой мне будут переводить рубли. Командировочное задание в адрес торгпредства мне выдал Иван Иванович, там выдадут и подъёмные. Что будет дальше, наверно никто не скажет, всё будет зависеть от финансирования проекта. Направление в железнодорожные кассы у меня на руках, осталось определить дату выезда. От неё зависят такие формальности, как увольнение с работы, выписка детей из школы, звонок товарищу Шорина, договорённости с фирмой и с Рощиным. Вот вроде успокоился, теперь в бой, то есть домой. А дома меня уже ждали. Жена потерянно сидела на кухне с полотенцем на коленях, в мойке горбилась немытая посуда. Дочка читала что-то интересное, впрочем, как всегда. Сын носился по квартире, по грязным коленкам было понятно, что ещё не все машинки найдены, хотя, глядя на собранную кучу, напрашивался вывод, что больше просто быть не может. Оставив машинный вопрос на потом, чтобы не настраивать «личный состав» на сопротивление раньше времени, я прошёл к бару, даже не спросив Людмилу, выпьет ли она немного вина. Было видно, что выпьет. Налив бокал белого сухого (для беседы красное несколько уступает белому) и щедро плеснув в стакан виски (подарок шурина), я плюхнулся на стул, предварительно зацепив горку льда из холодильника, и вопросительно посмотрел на жену. Пользуясь демократическими устоями в нашей семье, дети быстро заняли места в ложе бенуара (ложа в театре больше кухни, но всё равно красиво) и подозрительно притихли. Сделав глоток прохладного напитка и закусив крекером, я, как мне показалось, твёрдо и с оптимизмом сказал: «Ну что, поехали?» Дочка как-то удивлённо посмотрела на меня, жена переложила полотенце на другое колено, а сын, крутя колёсики машинки, незаинтересованно спросил: «Куда?» «Знаешь, Вить, – назидательно проговорила Люда, ты всегда шутишь, причём серьёзно, вот и получается…» Пришлось достать паспорта. Увидев краснокожие документы, дети как-то поутихли, поняв, что это серьёзно, что их жизнь изменится в ближайшем будущем. Мудрая жена, не позволив детям мусолить документы, забрала их себе, а младшие члены семьи встали рядом с ней и внимательно наблюдали, как она листает страницы, даже не думая отдавать паспорта в их жаждущие ручонки. Оставив Люду с её тяжёлыми женскими мыслями и небыстрым перевариванием ситуации, я проследовал в гостиную, пытаясь уложить в голове план действий на ближайшее время и сочиняя ответы на приближающиеся вопросы жены. Рассматривая вискарь как инициатор мысли, я добавил чуть-чуть и уселся, видимо, наморщив лоб. Прежде всего, надо посетить Шлиттера и сообщить ему о своём выезде, приблизительно обозначив дату. Понятно, что ему это «до лампочки», но вдруг что-то полезное скажет, да и мне ещё раз помелькать перед его очами не помешает. После визита звонить Шорину и получить одобрение своих действий. Одновременно уволиться с работы, и жене тоже, и получить справки в школе. Рощина проинструктировать, дать ему все фамилии и телефоны. Пусть выезжают втроём. А потом вошла жена! А потом позвонил Шорин! А потом позвонил Рощин! И оказалось, что берём с собой самое необходимое, надо составить список. Что-то всё равно придётся купить на месте. Борис с торгпредством договорился, поэтому выезжать нужно как можно быстрее, тем более что он этого «птичьего» языка не понимает, а переговоры ведёт каждый день то с переводчиком от фирмы, то на английском (боже мой!). Офис практически готов, и места достаточно. Телефоны Шорин мне продиктовал, но попросил, чтобы приёмщики по ним не звонили и замыкались только на меня. Решать мне надо всё самому, а ему нужна от меня дата приезда, чтобы организовать встречу, проконтролировать выделение жилья и обустроить место в офисе. С Жанной связываться не обязательно, о ней есть кому побеспокоиться (много чести, хоть и секретарь представительства). Рощин со всем сказанным мной соглашался, даже казалось, что кивал головой при этом. Его роль и значение в разворачивающейся пьесе пока окончательно не прорисовалась, но он мне заранее нравился своей спокойной логикой. Его совковая убеждённость, что о нём побеспокоится система, успокаивала и вселяла уверенность, что много беспокойства он не доставит.

Дата?! Ох, не успеем, не успеем! Дети, уборка, купить, родители, друзья, школа, работа! Квартиру сдать? Значит, звонить товарищу Шорина и предложить квартиру для одного из их сотрудников. Надёжнее и не придумаешь. Заодно провентилировать удобную дату отъезда. Вот с этого и начнём завтра. Люду это сразу устроило. Все любят откладывать на потом, вроде бы послабление, зато как расслабляет. На следующее утро был опять ноябрь, моросил мелкий дождь, и коллега Шорина со всем соглашался, и толку от него не было никакого, даже обидно. Чтобы успокоиться, позвонил Шлиттеру и договорился встретиться. Через полтора часа мы уже беседовали на смеси немецкого с русским и были друг другом довольны. Или это так кажется при международных контактах, когда дружелюбие лучится из глаз, а в кармане фига. Директор представительства рассказал, что все документы по финансированию проекта завизированы и находятся в Минфине. Общие цифры пересматриваться не будут, утверждён список поэтапных платежей. Речь идёт о первом транше, указание, о переводе которого будет получено, как он надеется, в ближайшее время. Шлиттер поддерживает контакт с курирующим замминистра, отношение к проекту доброжелательное, и у него нет сомнений, что дело вот–вот сдвинется. Мне удалось его немного сдвинуть с денежной колеи и коротенько коснуться технической стороны дела и своего отъезда. Директор сказал, что он сообщит о нашей беседе в головную фирму в Вене и попросил перед отъездом ему позвонить. Расстались мы довольные друг другом.

Директора завода не было, в отделе кадров начальница любезно мне сказала, что приказ о командировке подписан, осталось только вписать дату. Опять дата! Понял, что кроме жены вопрос с датой, конечно приблизительной, решать никто не собирается, и позвонил ей на работу. У неё приняли заявление об увольнении в связи с командировкой мужа, осталось получить резолюцию директора института с указанием даты. Договорились встретиться у железнодорожных касс и обрубить концы. Паспорта и требование на билеты были при мне. Приближались ноябрьские праздники, поэтому решили ехать после них. А пусть будет десятое! Действительно, почему бы и нет? С билетами на руках мы стояли у станции метро «Белорусская» и чувствовали, что домой идти не хочется, тем более что с детьми осталась тёща, время которой было не лимитированным и бесплатным. Значит, шашлычная напротив гостиницы «Советская», куда можно было дойти пешком. На ходу как-то не разговаривалось. Шашлычная под названием «Шашлычная» была, по-моему, одной из лучших в Москве и марку свою держала. Заказав закуски, шашлык и вино, начали, перескакивая с темы на тему говорить о насущном. Оказалось, что страсти остыли, и мы уже свыклись с мыслью об отъезде. Все практические жизненные вопросы прояснились, остались только болезненные: родители, друзья, детские проблемы. Родителей и мою сестру решили объехать, а друзей накоротке собрать. На работе «фуршеты» – ведь когда-нибудь надо будет возвращаться. А остальное – по списку, в процессе, по обстоятельствам, вычёркивая и приписывая снова. Ну, за 10 ноября, чинь-чинь! И затуманились. Дома тёща была само внимание, дети с наглыми мордами построены, однако после сообщения о дате отъезда тёща как-то грузно опустилась на стул и затравленно взглянула на дочь. Люда с присущей ей дипломатичностью стала лукавить, упирая на то, что мы ненадолго, что дети часто будут в Москве, да и вообще это недалеко. «Перед отъездом мы обязательно заедем повидаться, да и вопросов будет куча, без вас нам не справиться…» Тёща засобиралась, пряча лицо. Дети занимались своими делами. Коллега Шорина солидно всё записал, сказал, что проинформирует о дате. С Рощиным связался только вечером, обменялись шутками, что мне очень импонировало. Вопросов он не задавал, только проверил номера телефонов. После слов «до связи» я его из списка неотложных дел вычеркнул. Переписав список и расположив вопросы по их значимости, я понял, что надвигаются пьянки, а сборы будут между ними. Список друзей был невелик: один самый-самый ещё со школы, двое из института и курсов немецкого языка, двое из институтской команды по самбо и мой зам., с которым мы хлебнули много неожиданного и проверили друг друга на заводской ниве, что не забывается. Толя, школьный друг, знавший обо всех моих приготовлениях, был свободен как ветер и в любое время. Остальных я обзвонил и назначил время. Вот теперь надо всё покупать и готовить. Оставшиеся после сабантуя закуски и напитки будут пополнены, и образуется фуршет на работе. А с учётом имеющегося запаса спирта для протирки оптических осей и клюквенного морса есть надежда выслушать о себе много хорошего. Заводом займёмся на заводе, а сейчас примем челобитную от жены, к которой придётся отнестись благосклонно, хотя известно, что хорошее отношение очень затратное. В домашнем хозяйстве я соображал весьма поверхностно, что мне и доказала Люда, построив правильно беседу, где каждая часть завершалась оптимистично: «Ну, это мы решили», «Вот увидишь», «Это просто обязательно» и другие истины, проверить которые можно только в будущем. По ходу дела я заслужил похвалу, когда сказал, что завтра принесу упаковочные коробки, которые применялись на заводе, и, надо признаться, пользовались популярностью, всегда были в наличии и в строгих отчётах не фигурировали. Список был утверждён даже с большим количеством галок, которые обозначали предметы, находящиеся пока в магазинах. Жену, как единственную дочь, баловали, поэтому деньги в разговоре не упоминались. Поражённый быстрым достижением результата, включил телевизор.

На следующее утро меня принял директор и, как будто продолжая разговор, подытожил: «Рублёвые выплаты в положенном размере на время командировки завод тебе обеспечит. В отделе кадров и бухгалтерии дадут бумаги, а ты дай свой номер банковского счёта и, что надо, подпиши. Потом заходи». Всё сделал, зашёл. Директор стоял у окна, вид у него был расстроенный. Понял, как он постарел, и как я возмужал. «Не топчись (любимое выражение), садись, давай по рюмке, а то когда ты народ соберёшь, не до меня будет, поговорить едва ли удастся, – задумался, потом выдохнул. – Ты честный, надёжный человек, таких немного, и я тебя обратно возьму, конечно, если сам здесь буду. Только, знаешь, я тебе как близкому скажу, будь как-то настороже что ли, не допускай всех подряд к себе, анализируй, больше интуиции доверяй». «Спасибо, я учту, тем более, очень вовремя, мне это точно пригодится» – сказал я, принимая из его рук бокал со щедро налитым директорским напитком – коньяком – и вспоминая последние нетипичные для меня события. Посидели, поговорили, как-то исподтишка разглядывая друг друга. Время болезненно сжималось, и я, понимая, что всё уже переговорено, распрощался, предварительно испросив разрешение собрать коллег в своём кабинете. Обойдя заводоуправление и пригласив тех, кого положено и кого хотелось, позвонил Люде и договорился посвятить вечер покупкам. По ходу дела затарился у хозяйственника дюжиной коробок. Дома я продемонстрировал жене удобство такого вида тары. Не утерпели и набили пару коробок постельным бельём и кое-чем бьющимся. Поставили номера и составили опись. Теперь заклеить скотчем и перевязать шпагатом. Увидев результаты труда, который занял от силы полчаса, Люда успокоилась и пошла что-то готовить. Решив, что это хороший знак, я пошёл спать. Удивительно, но мне ничего не снилось. Утро выдалось спокойное и не суетливое. Почистил картошку, порезал подготовленные Людой овощи для салатов и стал ждать дальнейших указаний, прокручивая в голове свои планы и дальнейшие действия. Раздвинул стол, застелил его скатертью, поставил приборы и пошёл на кухню разделывать селёдку. Разделал и с селёдочницей, ножом и разделочной доской, прихватив колбасу, окорок и сыр, вернулся в гостиную и всё порезал. Посмотрев сбоку, удовлетворённо произнёс: «Правильной дорогой идёте, товарищи!» и вернулся на кухню, где жена пекла пироги, ради которых и раньше захаживали гости. Ответив правильно на все вопросы, я вернулся опять к столу, протёр тарелки, рюмки и все инструменты, что было лишним, и уселся к телефону названивать родителям и сестре. До отъезда осталась одна неделя, а 9 ноября – день рождения мамы. А может быть, и отметим, поезд же 10-го. Вечером подтянулись все приглашённые, кроме моего зама все громкоголосые и не очень скромные. От холодной водки эти качества только усиливались. Юра, выучивший после немецкого французский и прочитавший несколько юмористических французских детективов в оригинале, цитировал героя Сан-Антонио, который, как и Юра, не скупился на сальные шутки до такой степени, что иногда смеялся один. Другие в основном спрашивали что, где, когда, давали советы и хвалили пироги. Самбисты вспоминали соревнования, сборы, хвалили меня за верность команде, но получалось так, что меня спасала не техника, а сильные ноги, на которые редко кто мог провести болевой приём. Но вполне доброжелательно, так как никто из нас спортом уже не занимался, если не считать рыбалку и сбор грибов. Расходились поздно, расслабленные, обнимались, желали удачи. Утром позвонил Толя и предложил помощь. «Спасибо, да!» И начал дорезать недорезанное. Верная подруга мыла овощи и варила яйца. Работа пошла интенсивнее, когда подъехал товарищ, но недолго, так как мужчины отправились в магазин. Сделав круг по району, купили всё, что смогли найти, забрали закуски и бутылки и пока ждали такси, выпили по одной за дружбу. Позвонил заму и попросил заказать Толе пропуск, и ждать нашего приезда, чтобы всё поднять наверх в правление от проходной.

Директор разрешил использовать переговорную, и я стал звонить и приглашать тех, кто ранее по поводу и без приглашал меня. Народ весело соглашался, хотя и чувствовалось, что уже ждали. Пришла женская часть моего коллектива. Они с удовольствием разбирали пакеты и сооружали праздничный стол, позаботившись о тарелках, приборах и, главное о том, из чего выпивают. По мере заполнения стола стало очевидно, что порезанные пополам и покрытые красной икрой яйца и ломтики ярко жёлтых лимонов не уступали картинам импрессионистов с той лишь разницей, что наш шедевр будет съеден. Директор просил начинать без него. Время, даже с учётом дипломатических допусков на опоздание, наступило, и пришедшие потянулись к столу. Долгоиграющий, вездесущий и известный всем Семёныч деловито прищурился и стукнул вилкой по бутылке. «Ну вот, наконец-то мы направляем нашего представителя за рубеж защищать наши интересы. Он достоин. Надеемся, что его работа поможет созданию в Союзе машиностроительного комплекса, где наш завод займёт соответствующее место. Прошу поднять бокалы и выпить за сказанное». Потом были и другие тосты, в большей степени выдержанные. Шумок крепчал, сотрудники раскрепощались на глазах, группировались, рассказывали анекдоты, бегали курить. Я обходил приглашённых с бокалом, шутил, и мне действительно были небезразличны эти люди и междусобойчик, который ставил, хочешь – не хочешь, точку с запятой в моей жизни. Елена Владимировна, одетая по случаю в праздничное платье, а не в какие-то джинсы, мило улыбаясь, спросила: «На кого Вы нас покидаете, Виктор Викторович? Надеюсь, заграница Вас не испортит, вернётесь в родные пенаты». «Да куда мне деться от родного до боли коллектива», – хмыкнул я, посмотрев ей сначала в глаза, а затем ниже подбородка, где было умело представлено то, что скрыть было бы просто преступно, да и невозможно. Женщины это прекрасно понимают и используют, поэтому «четвертинка» (устоявшееся прозвище), чуть прикрыв глаза («да поняла я, поняла»), добавила: «Конечно, Вы кремень, теперь, может, изменитесь, а Ваш приятель такой непостоянный, всё хотел меня куда-то пригласить, но, вероятно, дела не позволили. Привет передавайте». «Непременно,– улыбнулся я,– он наверно мучается бедняга, что предпочёл работу». Не успел поразмыслить о неизвестных мне ранее качествах Шорина, так как прибыл директор и, увлекая меня за плечи к столу, произнёс тост, смысл которого сводился к тому, что я хороший парень, и он ждёт меня обратно. Выпив рюмку коньяка и проглотив оливку, он подозвал моего зама и озадачил его в своей упористой манере. Крепко пожав мне руку и обняв, он, собираясь уходить, сказал: «Не забывай, звони, если надо – поможем, а я своё слово держу, ну, ты знаешь»… Праздник затихал, народ кучковался, часть отбыла восвояси, и очень хорошо, что уход по-английски никто не отменял. Верный друг Толя исчез со мной.

ПРОВОДЫ. ОТЪЕЗД.

На следующий день мы собирались. Оказалось, что чтобы уложить в чемоданы все подготовленные вещи не требуется много времени. Дети прониклись серьёзностью момента и не мешали. Несколько раз разговаривали с родителями. Мы чувствовали, что они откровенно огорчены, хотя старались этого не показывать. Договорились назавтра собраться у моих и отпраздновать день рождения мамы. Сестра тоже обещала приехать. Все были точны и в 2 часа уже сидели за столом. Толя тоже подгрёб, так как жил в 20 минутах ходьбы. Все были оживлены, обменивались мнениями по поводу и без повода. Мама вела воспитательные беседы с внуками. Тёща ревновала её к ним, а тесть никак не мог оторваться от отца и донимал его вопросами о политике. Отец был, как всегда, прямолинеен и непреклонен в том, что касалось личности Сталина, но заметив, что муж дочери, семью которого затронули репрессии, прислушивается, уводил разговор на международную политику и шахматы. Любое застолье заканчивалось импровизированными турнирами. После первой выпитой пришлось доложить обстановку в целом и затронуть такие детали как быт, школа, цены и наличие товаров в австрийских магазинах. А после второй под заливную рыбу посыпались советы. Когда первая волна советов схлынула, появились пельмени. Эти известные всему миру и непревзойдённые маленькие шедевры, начинённые мясом, заслуживают отдельной книги, сонетов, од и всего того, что потом всю жизнь напоминает нам почему-то о детстве, хотя настоящее удовольствие от них мы получаем, став взрослыми. В маминых рассказах они всегда присутствовали, их умели готовить и мои бабки, и мои прабабки. И мама их «ваяла» со всей присущей ей старательностью и наши похвалы принимала заслуженно и с гордостью. Отец тоже принимал участие, раскатывая тесто. Мы это знали и в тостах отмечали его заслуги. Единственный недостаток – это невозможность соблюсти чувство меры, и проглоченные несколько десятков этих маленьких вкусных помпончиков вечером мешали заснуть, что было неожиданностью. Выводы, конечно, были сделаны, а потом всё повторялось снова. Отец пытался нас веселить, читал свои стихи, нелепые, безразмерные, но полные чувств, так он считал. Мама грустно смотрела на меня, но делала вид, что всё нормально. Нормально не могло быть, так как мы уезжали далеко и могли увидеться только через год и то, если повезёт. Но мама никогда не плакала, во всяком случае, я не видел. Сестра громогласно шутила: «Вы служите, мы вас подождём, а вдруг и приедем, кто знает». Разошлись поздно, обнялись, слов не было. Никогда я так далеко и надолго не уезжал. Тести вообще были в панике, но вида не подавали. Договорились, что никто на вокзал не поедет, грусть и так была непереносимая. Дома дети сразу рухнули, а мы, проверив документы и багаж, ещё долго говорили о том, о чём уже сто раз беседовали. Люда была необычно вздёрнута, волновалась, о сне не было и речи. Ну, ничего, всё равно поезд завтра вечером.

Проснулся от Толиного звонка. Он сказал, что приедет пораньше, а то мало ли что. Потом позвонил коллега Шорина и сообщил, что подрулит за ключами. А затем родители, зам., Рощин и т. д. Пришлось ставить водку в холодильник. Толя и коллега пришли почти одновременно. Сослуживец Бориса, тоже Борис, высокий мужчина с правильным лицом, оказался приятным собеседником и чуть-чуть задержался, но в меру. Взяв копии ключей от квартиры и вручив аванс, он откланялся, пожелал добраться, устроиться и дружить с Шориным. Толя нервничал и спрашивал, правильно ли идут настенные часы. Детей не было слышно. Люда заходила, смотрела на нас неодобрительно. Оставалось четыре часа до отхода поезда, начали таскать коробки и чемоданы в прихожую. Решили, что хорошо, что подойдёт вторая машина, с работы, да не просто легковушка, а маленький грузовичок, куда планировали засунуть все вещи и Толю. Толя не возражал быть засунутым, однако капризничал, блуждал, давал советы и требовал позвонить в таксопарк и на работу и поторопить с приездом. Мне тоже было не до смеха, нервы сдавали, и я отправился на кухню к телефону, по которому жена прощалась с очередной подругой. Люда положила трубку, и тут же раздался звонок с работы, спрашивали, как лучше подъехать. Затем позвонил таксист, и сообщил, что приедет через час. Броуновское движение возобновилось, только Люда сидела на кухне с потерянным лицом и в сотый раз проверяла документы. Толя, как и дети, то исчезал, то появлялся вновь и говорил, говорил… Получалось, что все уезжают и пропадают, забывают друзей, не пишут и никакой весточки от них не дождёшься. Звонок в дверь, и весёлый молодой голос спросил, готовы ли путешественники. Открыв дверь, увидели двоих мужчин, один из них оказался шофёром с работы. Сразу стали хватать вещи, но «командиры» сказали, что сначала коробки и чтобы в машины сами ничего не складывали, они будут говорить, куда и как. И пусть жена стоит внизу и сторожит, а дети пусть не мешаются. Сын сказал, что поедет на первом сиденье и если…, то вообще… Хотелось его стукнуть, но он уже убежал спрашивать маму, все ли его вещи взяли. Тоже схватил коробку и потащил её вниз. Таскали весело, и квартира быстро опустела, а гора вещей у машины выглядела угрожающе. Шофёры коробки не таскали, но укладкой вещей руководили умело. Вскоре всё уложили, и стало подозрительно ничего не видно, а от этого тревога только нарастала. Доехали благополучно, Толя подружился с заводским шофёром и взял у него телефон «на всякий случай». Поезд уже стоял у перрона, часть пассажиров беседовала у дверей, ожидая момента отправки и наблюдая, как мы суетились, таская коробки и чемоданы. На удивление всё уместилось. Купе как будто специально было спроектировано для укладки коробок нашего размера, поэтому можно было не только ехать, но и существовать. Сын сказал, что будет спать на верхней полке. Возражений не было, и мир быстро установился, тем более что провожающие нас в лице Анатолия, пожав руки и обнявшись, были удалены из поезда проводниками. Поезд, облегчённо вздохнув, мягко тронулся в будущее. Все были обеспокоены по-своему, поэтому сидели молча, вдыхая общность семьи и дороги. Мелькают за окном, сменяя друг друга ландшафты, из Московской области переехали в Смоленскую, затем пьём чай, и душа мотается в такт стучащим на стыках колёсам. Дети улеглись, Люда затуманилась, устало сидела у окна. А я стою в коридоре, уставившись в наступающую темень, не обращая внимания на проходящих мимо людей. Только когда уж сильно прижмут к стенке вагона, шевельнётся где-то внутри неосознанное недовольство, далёкое от раздражения, так как нервная система перегружена, а глубокая задумчивость напоминает состояние человека под наркозом: всё воспринимается как в тумане, нереально, и вместе с тем человек живет, дышит, что-то ощущает. В купе жена находится в таком же состоянии, мчится вместе с экспрессом в какое-то другое измерение, и только доверчивое сопение детей напоминает ей о реальности происходящего.

«Персональное» купе позволяло нам всегда, при желании, уединённо поговорить. Правда, о своей будущей жизни за границей мы уже много говорили и с опытными «волками», и с теми, кто жил в Вене до нас, так что теоретически мы были проинформированы. Но опыт у всех, слава богу, разный, и по любому вопросу было много неясностей. Где и как будем жить, какими будут мои обязанности, как отнесутся к нам торгпредские, как вольёмся в Колонию, какие отношения сложатся с сотрудниками на фирме… Для двух-трёхлетней жизни эти проблемы, как оказалось, были немаловажными. Когда уезжаешь далеко и надолго в неизведанные края, особенно в молодом возрасте, в душе возникает физически ощущаемое напряжение. Это как натянутый до звона альпинистский трос, когда до вечного падения остался один миг, давящая жуткая тревога, что-то от дремучести наших предков, вечно ожидавших самого худшего. Объяснить такое состояние простой логикой невозможно. Это начало ностальгии. Слово для многих непонятное, так как они такого чувства не испытали, а может быть и не могли испытать.

Тревожный сердца стук, тревожный стук колёс.

Берёзы, детство, юность мчатся мимо.

Вот натянулась, рвётся пуповина,

Так на войну мать провожает сына,

Так рвётся тонкий альпинистский трос.

Ностальгия – это дискомфортное состояние, беспокойство, необъяснимая тоска по чему-то уже ушедшему, светлому, мягкому, ласковому и ощущение, что этого уже не будет никогда. Да и настоящее ощущается как граница, предел, за которым останутся обжитые места, привычки, друзья, родители, может быть любимые люди, которые вблизи и не были такими любимыми. Ни лёгкая грусть, ни неудовлетворённость чем-то конкретным не могут, как я убедился позднее, сравниться с ностальгией, которая острее, горче, безнадёжней. Против неё нет лекарств. Она может настигнуть тебя где угодно, и ты вдруг становишься, как больной, который знает о своей приближающейся кончине и смотрит на всех как бы со стороны, из небытия, становится огромным, аморфным, всё понимающим и всё прощающим. Потом это состояние проходит, но рубец на сердце остаётся и, возможно, он когда-нибудь сыграет свою роковую роль. Ностальгию не сравнить с одиночеством. Одиночества некоторые люди в определённом периоде жизни жаждут, а оказавшись одни, быстро вылечиваются тем же одиночеством и, облегчённо вздохнув, начинают снова активно общаться и получать от этого удовольствие. Ностальгия есть или её нет, и никаких положительных эмоций она не вызывает. Она настигала меня в машине, когда я спешил на встречу с венским человеком, утром, когда, проснувшись, мне казалось, что всё кончено, ещё не начавшись, за дружеским обедом, когда, в общем-то, приятные и даже близкие люди вдруг превращались в статистов, отдалялись, а я оставался за стеклянной непроницаемой стеной, продолжая говорить, смеяться, есть. Некоторые ещё называют ностальгию «чернухой». Я не знаю, есть ли у ностальгии разновидность. Скорее всего, «чернуха» – это крутая кратковременная тоска, когда человек отпускает тормоза, пьёт по-чёрному, и для него всё вокруг покрыто тёмным покрывалом: люди, природа, окружающие предметы. Логика, доводы остаются за пределами его сознания. Его можно куда угодно увести, сломать уничтожить. Бутылки для него в это время ассоциируются только с одним действием – наливать и пить. В чём выражается его пожирающая тоска, о чём он вспоминает и думает, покрыто тайной, так как понять нить его рассуждений смог бы, наверно, только такой же «чернушечный» брат. Не хотелось бы ссылаться на «неизведанную русскую душу», но что-то магическое здесь есть, а первопричина скрыта во мраке неизвестности и в первобытном одиночестве человека в обществе. Поистине каждый умирает в одиночку.

Стоя в проходе мчащегося в ночь поезда и внимательно всматриваясь в темноту, я пытался поймать за хвост какую-нибудь созидательную мысль, но безуспешно, поэтому, чуть ли не махнув рукой, вернулся в купе, залез на полку и улёгся напротив сопящего во сне сына.

Следующим утром все просыпались по очереди, первыми – нижние. Мужское население смотрело на них сверху, бессовестно пользуясь своей недоступностью. Но голод оказался сильнее пофигизма, да и в постель еду никто нам подавать не собирался – ну, вроде бы нас вообще нет, даже обидно. Слезли с полотенцами и, недовольно буркнув, пошли умываться. С просветлёнными физиономиями вернулись и вели себя хорошо, поэтому нас покормили традиционной курицей, бутербродами и чаем, который принесла хмурая проводница. За завтраком поговорили и поняли, что предметного разговора не получается, так как фактически точной информации не было. Дети не очень интересовались бытом, полагаясь на взрослых, поэтому дочка забралась на моё место с книжкой, а сын последовал за ней на своё и уставился в окно. Люда, незаинтересованно задав пару вопросов, убрала остатки еды в пакет и тоже стала провожать взглядом уплывающие в прошлое пейзажи, думая о своём. В голове чётко билась фраза: «Встретят, отвезут, расскажут». И всё, больше ничего не складывалось, состояние было сонное. Места «в амфитеатре» были заняты, сидеть не хотелось, значит, опять в коридор. Там обстановка была поживее. Иногда, проходя, кто-нибудь прижимал к окну. Думать всё равно не хотелось, но вроде бы был при деле. Пейзаж за окном был никакой, печальный и задрипанный, и в этом виновата была не только глубокая осень с голыми стволами деревьев, хмурым небом и грязного цвета полями. Портила настроение неустроенность вдоль железной дороги. Пришла проводница и забрала наши паспорта для прохождения границы. Дети устали и улеглись на верхние полки. Сын вертелся, свешивался, спрашивал жену, снова ложился, смотрел в окно, потом затих, видимо, задремал. Дочь читала. Настроение было невыспавшееся, мысли извивались, пульсировали, делились по темам, одни утрамбовывались, другие всплывали и требовали обсуждения. Подспудно беспокоила наша договорённость с Шориным о совместной работе. Мне импонировали некий авантюризм и секретность наших будущих действий. Стремление к взаимовыручке и дружбе тоже грели, но хотелось и взаимности, в чём я ещё не был до конца уверен. После посещения вагона – ресторана стало стремительно темнеть, пришлось зажечь свет и поиграть с детьми в слова. До Бреста было ещё далеко, и все дремали. Проснулся я от стука в дверь. Это пришли наши пограничники, которые нас пересчитали, проштемпелевали и вернули паспорта. Поезд маневрировал, потом надолго встал – меняли колёсные пары под европейский стандарт. Пока меняли, удалось уснуть и проснуться уже тогда, когда поезд, набирая ход, мчался к цели нашего путешествия – в Вену. Союз остался далеко, что практически никак не ощущалось, только порядка вдоль дороги было побольше, а пустырей поменьше. Последние часы вагонной жизни пролетели незаметно, почти не разговаривали, даже дети, чувствуя наше внутреннее волнение, молчали и с вопросами не приставали. Все пассажиры прилипли к окнам, обменивались отдельными фразами, исчезали на короткое время и появлялись вновь – видимо, хотели ничего не пропустить ни слева, ни справа. Польшу и Чехию промчались «на ура», ничего не запомнилось, даже на какой стороне Дуная пришли австрийские пограничники. Но переезд через великую реку остался в памяти, сразу пришла на ум рыбалка. «Будем рыбачить»,– мысленно улыбнулся я сам себе, осознавая двусмысленность. В действительности так и происходит. Женщины плетут сети на приглянувшихся им мужчин, мужчины подбирают наживку для симпатичных дам. Да, пожалуй, всё в мире так организовано, все участвуют в большой рыбалке: и дети, и животные. А если подумать, то и рыбы, а мы этим пытаемся воспользоваться. «Порыбачим»,– повторил я, имея в виду прямой смысл этого слова, глядя на величаво текущий Дунай. Пришло в голову, что название реки напрямую связано с Веной, ведь по-словенски Вена ранее звалась Дунай. А далее можно фантазировать, так как в нескольких языках этот город зовётся Бец по стоявшей здесь когда-то аварской крепости. При этом протекающая через столицу река по-словенски звучит как Данова. В большинстве же стран для столицы Австрии существуют очень схожие названия.

ПРИЕХАЛИ. КУЗЬМИЧ – ЭТО СЕРЬЁЗНО.

После пересечения Дуная суета в вагоне увеличилась. Через несколько часов наш поезд медленно, как-то торжественно вплыл на Южный вокзал. Оказалось, что до окончательной остановки было ещё далеко, и наш верный транспорт медленно и печально двигался к своему перрону, полязгивая буксами. И когда все уже привыкли к тихому однообразному движению, поезд вдруг как-то потерянно вздрогнул и остановился. Пассажиры, не обременённые багажом, быстро потекли из купе на выход. Расталкивая их и извиняясь, против толпы двигался Шорин, деловито помахивая рукой. Дойдя до нас, он одновременно потряс руки детям и жене и, обняв меня за плечи, проговорил: «Привет, давно не виделись. Здоровы? Устали? Стоять, не суетиться. Сейчас придут помощники, будем грузиться. Да вот и они. Вопросов не задавать, всё под контролем». (unter der Kontrolle –расхожее выражение, перенятое некоторыми русскими с целью скрыть бардак и не отвечать на вопросы, ответы на которые они не знают). Но, как показало ближайшее будущее, у Бориса действительно был план, и его выполнение он контролировал. Два крепких товарища, как оказалось, сотрудники Торгпредства из технического персонала, оглядели багаж и, уже имея опыт, полезли на верхнюю багажную полку за коробками. Мы с Борисом принимали коробки внизу. В это время Люда с детьми, взяв несколько пакетов и сумку с документами, вышли на перрон. Тележки заполнялись быстро, росла и куча вещей на перроне. Всё имеет свой конец, купе освободили, попрощались с проводниками и проверили документы. Потом возили вещи, укладывали в машины. Борис отвёл меня в сторону. «Ничего никому не давай, всё урегулировано, потом подружишься, поставишь пивка, в общем, разберёшься. А сейчас едем в общежитие, разгрузимся и ко мне». Уселись, завелись и через 5 минут были у входа в торгпредский дом на Техникерштрассе. Жить в нём было не очень комфортно, зато дёшево и безопасно. Дежурная, милая полная женщина, выдала мне ключ и вежливо поздоровалась с Шориным. Тут же появились наши помощники с коробками. К счастью, у нас оказался первый этаж, куда мы всей гурьбой и направились. Этаж был цокольный, поэтому окна были труднодоступными снаружи, что не могло не радовать. «Ну, что же,– сказал, входя, Шорин,-две комнаты и кухонька, жить можно. Считайте коробки, стелите постели и поехали, там Нелли стол уже накрыла. Там и поговорим обо всём». Усталые дети приободрились, в глазах зажглось любопытство. Люда не знала, остались ли у неё какие-либо желания и, достав постельное бельё, постелила в одной комнате две кровати. Кинув на оставшуюся комплект, потерянно проговорила: «Всё, бери водку, черняшку и поехали». Втиснувшись впятером в новенький «Опель» Шорина, мы поняли, что началась наша австрийская жизнь. Слева мелькнул Бельведер, утёк под колёсами кусок автобана, и мы, промчавшись по одному из мостов над Дунаем, повернули налево. Город как-то потерял в росте, значительно позеленело, стало тише. Походило на пригород, но это, как я узнал позже, было престижное «Задунайство», где проживали дипломаты, чиновники и пенсионеры. Здание, где жил Борис, представляло собой симпатичный четырёхэтажный дом, окружённый парком. «Вот, есть, где с собакой погулять»,– сказал Шорин, выходя из машины. Лифт присутствовал, но мы все гурьбой поднялись на второй этаж и ввалились за Борисом в открытую дверь. Поздоровавшись с Нелли и отдав ей скромные гостинцы, помыл руки и сел за стол. Сразу на ноги мне упало что- то тёплое и тяжёлое. Это был Кузьмич. Полежав минутку, он побежал здороваться с остальными пришедшими. Дети общались с дочкой Шорина, которая увлечённо и с видимым удовольствием им что-то объясняла. Жёны колдовали около стола, им тоже было о чём поговорить. Борис, ласково проверив рукой температуру бутылки, налил нам по рюмке и, подняв голову, обвёл взглядом потолок и стены. «Наверняка устал. Давай махнём, поедим, а потом с собакой погуляем. Дела двигаются, всё постепенно обсудим. Главное сейчас бытовые вопросы, дети, школа, но всё быстро. Устаканится, иначе и быть не может». Наконец все собрались за столом, Кузьмич опять улёгся мне на ноги. Нелли угощала. Особенно хороши были отбивные и салаты. Наташа, дочь Шориных, рассказывала о школе. Оказывается, школа общая для всей русской колонии, но дети дипломатов ездят на уроки в отдельном автобусе, к ним подсоединяются дети международников, а остальные на другом, отъезжающем от торгпредства, которое располагается недалеко от нашего дома, в пяти минутах ходьбы. Сама школа была на северо-западе Вены на холме, на краю Венского леса. Все, кроме мужчин, принимали активное участие в разговоре. У Люды и детей глаза были тревожно-внимательные, как будто они слушали сказку с неизвестным концом. Меня удивляло, что Бориса нисколько не смущало, что ему ещё нас везти обратно, а он не очень-то ограничивал себя в выпивке. Объяснения были неубедительные, но чёткие: «Во-первых, по закону можно в пределах дозволенного, а оно для каждого своё, а мы тренированные. Во-вторых, они вовсю пользуются нашими энергоносителями, за что с уважением (значит, снисходительно) к нам относятся». «Ну что, Кузьмич, пойдём перед чаем, погуляем»,– обратился Борис к члену своей семьи, а подмигнул почему-то мне. Младшенький увязался за нами, и пока мы шествовали к ближайшему скоплению деревьев, носился по дорожкам, с любопытством всё оглядывая и задавая Борису многочисленные вопросы. У них установились сразу доверительные отношения, и в прохладном вечернем воздухе весело слышалось «дядя Боря» и «Жека». Мы понимающе переглядывались с Кузьмичом, и мне казалось, что на солидной морде ротвейлера блуждала довольная улыбка. Так как Бориса в семье окружали одни женщины (жена и две дочери), общение с Женькой доставляло ему удовольствие. Между тем мы дошли до рощицы, где гуляли несколько австрийских собачников. Один из них, чопорного вида мужчина в возрасте, удерживал на поводке здорового пса. Он начал выговаривать Борису, чтобы он поостерёгся и надел на Кузьмича поводок, а то он сейчас спустит своего пса, а тот очень сильная и непредсказуемая собака. Я кое-как перевёл, так как произношение и диалект затрудняли понимание. Борис усмехнулся, лицо стало чуть жёстче, глаза сузились. Всё случилось в считанные секунды. Освободившись от поводка, австрийский пёс большими прыжками преодолел расстояние между своим хозяином и нашей группой и попытался грудью сбить Кузьмича. Тот удивлённо посмотрел на суетящегося противника, поднял одну лапу, размахнулся и влепил невежливой собаке увесистый тумак боковым ударом сверху – сбоку – вниз, прижал её голову к земле и лениво прикусил за загривок. Его хозяин мчался к нам, неразборчиво что-то выкрикивая. Ухватив своего пса поперёк, он тащил его на себя, но тщетно – хватка была что надо. Борис тихо, чётко и как-то назидательно проговорил: «Кузьмич, брось ты эту тряпку!» Тот спокойно, но с сожалением разжал челюсти и мотнул головой. «Сладкая» парочка униженно удалилась, а я полюбил Кузьмича на всю его оставшуюся жизнь.

«Группа захвата» возвращалась к десерту, весело обсуждая баталию. Жека, захлёбываясь от восторга, описывал женщинам поэтапно схватку с «этими австрияками». Но как говорится, чтобы понять в полной мере, надо самому увидеть, поэтому, выслушав мужскую сторону, Нелли вместо восторга всплеснула руками и тихо сказала: «Ну, вы даёте!» Кузьмич, сразу поняв расстановку сил, снова мягко упал мне на ноги под столом. Я незаметно для присутствующих ласково погладил его щиколоткой. Пёс, почувствовав одобрение, расслабился и довольно рыкнул. Потом мы ехали по вечерней Вене, и она была совершенно другая, загадочная и чужая. «Так нам и не удалось поговорить, – прощаясь, заметил Шорин. – Завтра в 11 за тобой зайду и на работу. Проблем полно, отдыхать не придётся, шучу, конечно. Тореадор, смелее в бой!» – пропел он и исчез. Из последних сил уложив детей и упав на диван, мы поняли, что не заснём и…заснули моментально.

НАЧАЛО 2. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

И тут же наступило завтра. Будильник, как всегда, зазвонил не вовремя. Спотыкаясь о коробки, мы подняли детей, позавтракали. Ребята занялись своими вещами, сортировали их и раскладывали по шкафам. Я побрился и привёл себя в офисный вид. Приехал Шорин, подтянутый и деловой. Сообщил план: «Все грузимся в машину, там ждёт Нелли. Женщин и детей везём в Торгпредство. Они там всё узнают и запишут. А мы – в офис, отметимся и тоже в Торгпредство. Документы не забудьте». Живописной толпой мы вывалились на Техникерштрассе напротив французского посольства – хороший ориентир для поиска своего дома тёмными вечерами. Путь в Торгпредство и затем до офиса занял четверть часа, и вот мы уже входим в солидную дверь, сбоку от которой висит табличка, на которой на русском и немецком языках начертано: «Представительство фирмы Руссманнмашиненбау Австрия (Russmannmaschienenbau Austria)». Внутри почти у входа застеклённое до потолка помещение, вероятно, для секретаря, где пока никого не было. Дальше по коридору двери в кабинеты. Из одной, улыбаясь фирменной улыбкой, показался Илья Самсонов собственной персоной: «Ну вот, хоть одна рабочая лошадка появилась, даже конь, а то одни начальники, работать некому»– весело балагурил он, пожимая мне руку. Правда, веселья у него в глазах не было. «Ну, вот и твой кабинет, надеюсь, будешь сидеть один, для Рощина с приёмщиками есть помещение. Но пути Господни неисповедимы, могут кого-нибудь ещё прислать. Это вполне возможно, так как Минфин бумаги подписал, скоро деньги начнут переводить, значит, внимание к нам увеличится. Пойдёмте, проведём первое совещание, чего откладывать, да и обед скоро». Кабинет Самсонова был небольшой, под стать замначальника представительства. «Думаю, аперитив не помешает, – сказал Илья, доставая из холодильника бутылку шнапса, – да и с приездом надо». Казалось, что такое поведение Самсонова утомляло Шорина. Он слегка хмурился и, наконец, проворчал: «Ты не суетись так. Всё идёт нормально. Рощин и остальные через две недели приезжают, время есть. Обсудим и план набросаем, но завтра, а сегодня – быт, быт, быт». Тем не менее, он уселся, пригласил меня располагаться, подождал, пока Илья наполнит рюмки и, подвинув к себе блюдечко с орешками, произнёс задумчиво: «Удачи нам, друзья!» Выйдя из офиса, мы решили идти в Торгпредство пешком, так как ходу там было пять минут, а машина была очень удачно припаркована. Наших женщин и детей нашли во внутреннем дворе Торгпредства, они беседовали с элегантно одетой женщиной и выглядели вполне довольными. «Девочки,– ласково проворковал Шорин, вы наверняка ещё не всё обсудили, а нам в бухгалтерию надо, а то деньги кончатся». Познакомился с главным бухгалтером, который оказался полноватым мужчиной, очень похожим на финансового работника. Обменяв своё командировочное удостоверение на пачку австрийских шиллингов, я почувствовал себя более уверенно, но о независимости пока не могло быть и речи. «Значит так,– снова взял инициативу на себя Шорин, – опять всех забираем, едем на рынок, там женщины всё покупают, Нелли поможет». Мы пошли к офису, сели в машину и поехали на рынок, который назывался «Нашмаркт» (Nashmarkt). C трудом найдя место для парковки, мы отправили женщин и детей за провизией, а сами уединились в одной из многочисленных кафешек. «Расклад такой: завтра я утром занят в посольстве, а ты отправляйся в офис. Самсонов тебе в деталях обрисует ситуацию, и вы набросайте план действий по проекту. Задавай ему вопросы по существу, никаких «левых» разговоров не поддерживай, но и не задирайся. Пусть у него дядя и амбиции, постепенно во всём разберёмся. Наше бюро – детище трёх родителей: Минмаша России, австрийской фирмы Машиненбау унд Техник, (со Шлиттером ты уже в Москве познакомился), и немецкой фирмы Тиссен Крупп Маннекс. Всю подноготную, историю, борьбу и т. д. тебе осветит Самсонов, а я подъеду и включусь в разговор. А сейчас по кружке бочкового прохладного австрийского пива! Не волнуйся, ещё успеешь меня наугощать». «Заводиться» не стали, утолили жажду, забрали затоваренных женщин и детей и, поблагодарив Шориных, занялись устройством своего быта. Вещи находили свои места, еда готовилась, коробки компактно складывались и прятались за шкаф. Дочь Оля раскладывала учебники и одновременно читала. Женя пошёл во внутренний двор в надежде познакомиться с какими-нибудь, как он проговорил, местными. Через час обед был готов, и тут мы заметили отсутствие младшего. Пришлось идти во двор и звать его. Несмотря на то, что он был голоден, Евгений проявил вредность характера (ничего не поделаешь, сыновья часто похожи на мать) и заявил, что я помешал ему наподдавать новому приятелю. Тем не менее обед прошёл в тёплой обстановке и обмене мнениями. Жена с детьми должна была на следующий день ехать в школу, для чего им в 8 утра надо было быть в Торгпредстве, откуда отходил школьный автобус. Школа располагалась на севере Вены в зелёной зоне в получасе езды от Торгпредства. Собрав портфели и сменную обувь, решили прогуляться рядом с домом. К вечеру похолодало, поэтому прошлись только до памятника советским воинам, который был установлен на площади Шварценбергплац весной 1945 года. Он представляет собой фигуру солдата со щитом и знаменем Победы в руках. Постояв немного у памятника и почитав имена солдат и офицеров, высеченных в граните, мы вернулись к своему пристанищу. Усталость сделала своё дело, и через полчаса дети спали. Хорошо быть маленьким, когда за тебя всё решают. В детстве кажется, что так будет всегда, поэтому взрослеешь совершенно неожиданно. Первый рабочий день начался со звона будильника. Все вскочили и какое-то время не понимали, где находятся. Потом позавтракали, собрались, и десант, состоящий их Люды, Оли и Жени, в боевой раскраске и экипировке, рванул в Торгпредство. При полном параде, бритый и с мытой шеей я вышел на волю. Было без пяти девять. Идти до офиса было 5 минут. Окинув хозяйским взглядом вывеску, я нажал на звонок. Почти тотчас же дверь распахнулась, и я оказался лицом к лицу с молодой женщиной. Мы поздоровались, но она не сдвинулась с места и смотрела так, как будто не собиралась меня пригласить войти. Длилось это несколько секунд, затем она повернулась и, освещая дорогу пунцовыми ушами, двинулась по коридору, на стенах которого красовались миниатюры с русскими и австрийскими сюжетами. «Вы ведь Зернов Виктор Викторович? – проговорила она с сомнением в голосе и, получив подтверждение, указала мне на дверь.– А это ваш кабинет». « А вы, значит…»– мягко прошелестел я, оценив миловидность и стройность незнакомки. «Я Анна Николаевна Самсонова, временно на хозяйстве, пока все не собрались. Вы пока осваивайтесь, муж сейчас придёт, он меня предупредил. А я вас кофе напою»,– сказала она не особенно настойчиво, глядя куда-то мимо моей головы. «За кофе спасибо, он у вас, наверное, вкусный, но мы его с Ильёй вместе выпьем, а сейчас хочется кабинет посмотреть и подумать». На улыбку мне ответили и оставили в покое. Кабинет был метров 10, в нём было всё необходимое, поэтому я не стал сильно задумываться о преобразованиях. Позже, когда приедет Рощин, он этим и займётся. Единственное, чего захотелось, это проверить кресло. Испытание быстро закончилось, потому что зашёл Илья, и история с кофе повторилась. Пока нам готовили кофе в настоящей кофемашине, он достал две уже известные рюмки, известную бутылку и, не спрашивая, налил «по маленькой». « Ага, – подумал я,– вот жизнь здесь другая, а приёмчики очень похожи». Ждать не стали, и пока Анна несла кофе, рюмки снова были наполнены. Мы сидели друг напротив друга за приставным столиком, пили горячий напиток, и мне было необычайно спокойно. Илья вышел за бутербродами, вернулся и, лукаво посмотрев на меня, хмыкнул: «Анна вообще сначала тебя не за того приняла, думала, что ты артист, которого где-то видела. Женская фантазия! Ладно, теперь к делу. Года три назад немецкая компания Тиссен Крупп Маннекс получила предложение войти в состав станкостроительного кластера, который находится в Магнитогорске. В этой новой структуре хотели бы участвовать и другие регионы, включая Центр. В настоящее время отечественные предприятия способны обеспечить только около десяти процентов потребности Советского Союза в станках, поэтому оборудование, выпускаемое предприятиями, входящими в кластер, будет очень популярно на нашем рынке. В этот кластер войдут кроме машиностроительных заводов какой-нибудь литейный комплекс, а также предприятия электротехнической и химической промышленности. Химия и металлургия будут за нами, а вот машиностроение, включая электронику, планируется позаимствовать у немцев. В этом суперпроекте заинтересованы не только отдельные регионы, но и банки, научные общества и даже Росатом, который, наряду с государством, может явиться инвестором. Росатом вместе с руководством Челябинской области пытались подмять ситуацию под себя, но тут нашлись внимательные люди, и постепенно вектор стал поворачиваться в сторону государственных интересов. Правительство, понимая важность развития машиностроительного комплекса, что влечёт за собой грандиозные изменения во всей промышленности, решило вмешаться и, с учётом интересов всех ведомств, желающих принять участие в этом, подписало (Минмаш и Тяжмашспецмонтаж) с фирмой ТКМ (ТиссенКруппМаннекс) долгосрочный договор. Ты его теперь наизусть выучишь. Его завизировала куча организаций, включая Министерство Внешней Торговли, мой проектный институт и твой завод. Все тонкости проекта изложены в различных приложениях. Они касаются финансирования, проектирования, строительства, монтажа и т.д. Конечно, многое в процессе согласования проекта может измениться и даже точно изменится, поэтому нужно быть к этому готовыми. Я надеюсь, что не изменится то, что современный и использующий новейшие технологии комбинат будет построен в центральном районе, около Коломны, на базе предприятия, фундамент которого и коробка уже готовы. В существующие объёмы надо будет вписать закупаемое оборудование. Группа наших проектантов находится сейчас в Германии в Кёльне. Они уже приступили к заключительной стадии проектирования. Я курирую эту группу, и все вопросы, связанные с проектированием и размещением оборудования, будут проходить через меня. Вся работа по станкам, увязка их с проектом, контроль производства, приёмка, отправка и связанные с этой работой процедуры ложатся на Шорина и тебя. В любом случае ты – головная фигура по техническим вопросам, так как на нас с Борисом вся финансовая и организационная деятельность, и пока она не войдёт в рабочее русло, ничего не будет двигаться. Да, кстати, так как в производстве ряда деталей будут использоваться советские станки, к нам в команду возьмём Николая Николаевича Субботина, который в Торгпредстве представляет Внешнеторговое объединение «Станкоимпорт». Он с нашей помощью будет выполнять план, а мы использовать его австрийские и немецкие связи и старенькую машину «Симка», которая не такая уж старая и с нетерпением тебя ждёт. Права, надеюсь, не забыл? Ну вот, сначала поездишь с нашими международными, потом получишь местные и, даст Бог, новую машину. Она тебе понадобится больше всех. Во-первых, встретить всех приезжающих, во-вторых, на рыбалку здесь не ходят пешком и, в- третьих, ездить на заводы в Австрии и Германии для контроля и приёмки, семью возить в горы на лыжах и т.д. Ну а первую зарплату, когда финансирование откроют, пойдём обмывать пешком, тем более до этого момента недолго осталось: Москва сказала, что письмо из Минмаша уже в пути. Да и Рощин с приёмщиками плюс девушка-красавица вовсю собираются, сообщение о дате приезда будет на днях – поедешь, встретишь, разместишь». «Ну, запугал человека своими страшилками!» – послышался насмешливый басок – говорок Шорина, который стоял, улыбаясь, на пороге. За его спиной виднелась Анна с тарелкой бутербродов. «Всё, что Акимыч сказал, это обязаловка, без этого мы не проживём, а вот рыбалка – это святое. За это выпить надо. Аня, присоединяйся, мы немного, потом документы посмотрим и на обед, а часа в два к Субботину пойдём знакомиться и машину экспроприировать». Так как моё вынужденное молчание затянулось, я, подняв рюмку с абрикосовкой, весело сообщил, что благодарен за внимание, что рыбалка – это действительно святое, что постепенно разберусь со всем, и, видя, что Борису не терпится махнуть с устатку, чокнулся с ним с первым, а потом и с остальными. Потом мы смотрели с Шориным документы. Оригиналы основного контракта были в Минмаше и головном офисе фирмы ТКМ, они были ими и подписаны. Там были изложены все юридические и финансовые условия, взаимные обязательства, объёмы, сроки и гарантии. Конкретика, спецификации, проектная часть – всё это было вынесено в многочисленные приложения, которые были запараграфированы организациями, имеющими к этому прямое отношение. Над некоторыми приложениями ещё продолжалась работа, и они находились на согласовании у наших, немецких и австрийских специалистов. «Тебе сейчас нужны основной контракт и поставочные спецификации, которые необходимо проштудировать и составить план приёмки станочного оборудования. Мы его потом согласуем с австрийцами и немцами и пошлём в Москву на согласование. В Минмаше уже начала работать координационная группа, а в Коломне образована временная дирекция стройки и монтажа оборудования, вот там всё и будет сходиться. Так что после обеда садись и набрасывай план, потом его уточнишь с рощинской командой, посмотрим вместе, передадим австриякам, а они уже со своей стороны внесут уточнения, согласовав с австрийскими и немецкими заводами. Ты должен понять, что основная организационная работа будет осуществляться в Вене, здесь и жизнь попроще, и вопросы многие решаются легче. Всё-таки нейтральная страна. А русская школа, лицензии на рыбалку, отдых детей и взрослых многое значат, я это начал понимать. Сейчас на обед, потом приходи сюда, и вместе штурмуем Торгпредство. Получим машину, отгоним на Техникер, может, потренируемся парковаться». На улице прохладно – конец ноября – и как-то промозгло. Жена с детьми были уже дома, вроде бы не разочарованы, настроены по-деловому. Школа понравилась, учителя внешне тоже, учебники получили, задания переписали. Младший рассказывал в лицах об отношениях в классе и с соседом по парте. Дочь что-то писала в тетради. Мне дали слово и получили порцию информации. Услышав про «Симку», сын стал навязываться в компанию по походу в Торгпредство, но был на взлёте успокоен обещанием при первом удобном случае прокатить. В общем, все под аккомпанемент разговоров занимались своими делами, а я поел и поспешил в офис. Дверь была заперта, и на звонок никто не ответил, но тут же подъехал «Пассат» Самсонова, и Анна, выпорхнув из машины, вручила мне ключ, извинившись, что забыла его мне отдать. «Потому и ели мы в спешке, за всё платить надо»,– полушутя – полусерьёзно сказала она. «Пустяки, дело житейское», – притворился я Карлсоном и пошёл смотреть бумаги. Вскоре подъехал Шорин, с трудом нашёл парковку, и мы отправились на Аргентиниерштрассе пешком. Субботин оказался сухощавым мужчиной за 50 , серьёзным, но каким-то неубедительным. Казалось, что он не очень хочет сделать нам приятное, но Борис похлопал его по плечу и изрёк что-то вроде: «Ну, мы машину арендуем не просто так, а на паритетных началах, то есть возим вас, если форс-мажор, обслуживаем её и оформляем контракты на советские станки по спецификациям, которые Виктор Викторович вам скоро представит. Вы поговорите, а я скоро вернусь». Оказалось, что Субботин знал и мой завод, и директора, поэтому явно помягчел, вручил мне визитную карточку для связи, ключи, документы на машину и талоны на бензин. Мне талоны ни о чём не говорили, но я решил не нарушать создавшуюся тёплую атмосферу своими вопросами. «Я практически всегда здесь, но лучше позвоните, когда соберётесь, да и живу я на Техникер», – любезно попрощался он, когда вечно спешащий Шорин поволок меня знакомиться с зам торгпреда. «Он тоже рыбак, вообще свой парень, в случае чего к нему по любому вопросу, он решит». Иван Иннокентьевич Костин внимательно на меня посмотрел, пожал руку и тихо, как на рыбалке, проговорил: «Мне о вас Борис рассказал. Будем вместе работать, двигать проект – он на виду, да и рыбачить тоже». При слове «рыбачить» его глаза затуманились, но он взял себя в руки. «Да, визитки закажите. С ездой пока поосторожнее. Если надо будет что-то, а никто не в состоянии помочь или не хочет, то ко мне». «Симка» стояла во дворе Торгпредства. Я запустил движок, смахнул пыль с ветрового стекла найденной в салоне тряпкой и сел за руль. Борис пристроился рядом. Надо сказать, что задним ходом у меня получалось не очень, но из ворот Торгпредства мы выехали лихо. Шорин смотрел на меня со смешанным чувством одобрения и сомнения. «Давай налево, здесь одностороннее, и два раза налево, и прямо до Техникер, будем парковаться. Побалуемся и снова в офис». Полчаса пролетели незаметно, мы кружили по соседним с бюро улицам и использовали любую возможность припарковаться в любое свободное место у тротуаров, дворов и ворот. Обстановка кардинально отличалась от московской, автомашина «Симка», несмотря на небольшую длину, часто не сразу умещалась в намеченное пространство, и приходилось повторять маневр еще и ещё раз под бодрые советы Шорина. «Выкручивай колёса, не стесняйся, ещё раз туда-сюда крути, смотри за левым задним углом бампера впереди стоящей машины и тихонько назад до характерного стука». Стало получаться, и, припарковавшись на соседней с домом улице, не заходя к семье, отправились с Борисом в офис. По дороге он говорил только о рыбалке, на ходу о деле говорить непривычно, а о рыбной ловле – всегда пожалуйста. «На открытой воде сейчас мирная рыба не клюёт, будем пробовать щуку ловить, спиннинги и блёсны тебе и сыну я дам, а позднее, когда зарплату получишь, купишь всё необходимое. Места я тебе покажу. Ну вот, уже пришли». Надо сказать, что полностью ни основной контракт, ни имеющиеся приложения я сразу не понял. Спецификация оборудования была большой и увязанной с планом завода. В списке были и станки советского производства. Их я выписал вместе с указанием производителя, его адреса, телефона и номера, соответствующего номеру на плане. Я подумал, что с этим списком можно уже начинать работать с Субботиным, конечно в предварительном порядке, а потом впряжётся Рощин с его командой. Многие станки мне были известны, а некоторые представляли собой сложные обрабатывающие центры, о которых я только слышал. Все они имели электронное управление, и для них должны были быть разработаны сложные программы. В графе «производитель» стояла фирма ТКМ. Разработчики программного обеспечения не были указаны, и в строчках, где были прописаны такие центры, стояли звёздочки. В сноске написано: «Будет уточнено в процессе разработки». Сначала я пошёл к Шорину, и мы вместе зашли к Самсонову, который сообщил, что уже связывался с временной дирекцией, и они на днях пришлют свой план, где будут конкретно указаны станки, центры со сроками их поставки на место монтажа. С этим планом мы посетим фирму и утрясём сроки, тем более мне надо с её директором и секретариатом познакомиться. Потом вошла Анна с телексом, где сообщалось, что Рощин с двумя приёмщиками послезавтра приезжают. Их надо встретить и устроить. «Звони Костину, пусть даст указание завхозу. Всё уже давно известно, но уточнить надо, чтобы не было накладок. И вот ещё что, так как ты будешь всё время перемещаться, перепиши все нужные номера телефонов к себе в записную книжку, их постепенно много наберётся»,– скомандовал Шорин. Костин снял трубку сразу, всё понял, по внутренней связи пригласил завхоза и дал ему трубку. Договорились, что встретимся вечером на Техникер. До вечера мы втроём повстречались с директором фирмы Машиненбау унд Техник (МuТ) Вальтером Штельце. Штельце по-австрийски – жареная свиная ножка. Как оказалось позже, характер у него был «нордический», и он с трудом шёл на компромисс. Ну не мог и всё! Потому что не был хозяином. С хозяином мы потом встречались несколько раз, чтобы отметить успешные этапы развития проекта. Штельце сообщил, что тоже получил из Москвы информацию о положительной резолюции Минфина на документе о финансировании, а это значило, что после поступления соответствующего письма в Торгпредство можно будет садиться за составление финансовых расчётов. За последующие два дня встретил Рощина с товарищами, разместил их в две однушки с перспективой переселения в мою квартиру, когда моя семья переедет в город, на что я очень надеялся. Самсонов начал с ними работать, а мы с Шориным съездили к нему домой и отобрали из кучи рыболовных принадлежностей два спиннинга с катушками, блёснами и другими мелочами. Поездку использовали, чтобы поговорить. Борис много рассказывал о фирме Крупп, о её истории, мощи, традиционных связях с Россией, в том числе о военных разработках, особенно о спецметаллах и сплавах, применяемых в немецком вооружении. Я поддерживал разговор, так как много читал в специальной литературе на заводе о знаменитых крупповских танках и других разработках военной техники фирмами Крупп и Тиссен. «Ты будешь ездить в Германию, там со всеми перезнакомишься, может, и подберёмся к интересным вещам. Надо попытаться,– говорил Борис. – С моей стороны рассчитывай на полную поддержку, финансовые расходы, представительские, да и с квартирой в ближайшее время решим. Тебе в любом случае со знанием немецкого языка легче с ними дружить. Вот и дружи, а там сориентируемся. Рощинских ребят контролируй, с ними на заводы поезди, там ведь прямые контакты с инженерами.

Здесь в Вене тоже люди интересные есть, но всё равно технари стремятся к сотрудничеству с немцами, французами, американцами. В бюро этой тематики лучше не касаться, ведь слушать могут, будем по специальным вопросам на рыбалке толковать да за пивком, не говоря уже про поездки с семьями по Вене и Австрии, а посмотреть здесь есть на что – это отдельная приятная тема. Значит так, краткосрочные планы: общий сбор утром в бюро, а в субботу на рыбалку на дунайские разливы. Видимо одни мужики поедут блёсны побросать, так что сыну скажи, он рад будет, а о совещании троице расскажи, вместе утром в офис придёте. Собственно, осталось Малышевой приехать и будет комплект, начнём работать ритмично. Анна тебе скажет о приезде Жанны, встретишь, разместишь, теперь ты это умеешь. Талоны на бензин Субботину возвращать не будем, он за них уже отчитался. А заправку, где мы заправляемся за талоны, я тебе покажу, заодно и заправимся. Как талоны закончатся, ещё получишь у меня пока что. Потом будешь их у Жанны получать и отчитываться сам будешь».

Назавтра все собрались в кабинете Шорина, который кратко обрисовал ситуацию и расставил акценты. Всё сводилось к следующему: Рощин с приёмщиками на основании спецификаций и генерального плана составляет проект приёмки и отгрузки станков в Коломну. Этот проект согласовывается с фирмой «MuТ» в Вене и временной дирекцией стройки в Коломне. Наброски такого проекта у Рощина уже были, нужно было наполнить его конкретным содержанием с наименованиями, сроками, ответственными. За обсуждением планов забыли, что народ жаждет «хлеба и зрелищ». Пришлось мне с рощинской группой идти в Торгпредство и получить по командировочным удостоверениям шиллинги, а потом поехать на рынок и закупить на первое время еды. Стало ясно, что забота об этой ударной группе легла на меня и стала частью моей работы. На обратном пути завезли на Техникер Бокия и Степанова с провизией, а с Рощиным решили до обеда поработать. Из офиса позвонили во временную дирекцию и узнали, что последний вариант планировки, который будет основой генплана, уже выслан в Кёльн нашей группе проектировщиков. Связались с главным инженером проекта (ГИП) Никифоровым Геннадием Юрьевичем и договорились о том, что нам вышлют компоновку оборудования. Поговорил с Самсоновым. Илья сказал: « Всё правильно, продолжай. Надо будет, внесём коррективы, но скорее всего, придётся переподчинить их нашему офису». Глагол «переподчинить» прозвучал угрожающе. До обеда мы с Рощиным составили список станков, которые по техническим характеристикам подходили под станки, рекламируемые «Станкоимпортом» и подготовили его для передачи Субботину. Подписав у Шорина сопроводительное письмо, мы отдали его со списком Анне, которая вызвалась отнести его в Торгпредство. Мы же с Рощиным отправились на Техникер обедать. По дороге перешли на «ты». Он доверительно сказал мне, что хочет накопить на легковушку и купить её именно в Вене, так как при вывозе налог на стоимость возвращается, а это около 30 процентов. Я поддержал этот разговор и заметил, что надо узнать всё точнее, так как эта идея меня тоже посетила. Так что уже до обеда мы превратились не только в соратников, но и в единомышленников. После обеда опять все собрались в офисе. Анна, хитро поблёскивая глазами, передала мне телекс о прибытии завтра Малышевой и объёмистый файл с планировками будущего завода, а также три копии комплекта оборудования. Посмотрев не менее хитро, я сказал, что всё понял и копий пока достаточно, а если надо, сделаем ещё. Передав ей список советских станков, я попросил его отпечатать без упоминания производителя, указав только основные технические характеристики и количество. Текст запроса на немецком языке я обещал передать позже. Потом я позвонил завхозу и попросил его, сославшись на Костина, подобрать на Техникер небольшую однушку для Жанны. Тот пообещал до вечера всё выяснить и сообщить дежурной. «Ну вот, скоро будет, кому вам чай-кофе готовить, а теперь – посмотрел я на Рощина – давайте-ка составляйте план приёмки станков и линий, и мы передадим его австриякам. Скоро основополагающее письмо придёт со сроками, деньгами, ответственными, тогда вообще времени не будет». На этой оптимистической ноте я пошёл в свой кабинет, уселся в кресло и только занёс ручку, чтобы написать сопроводительное письмо в адрес Штельце, как звонил телефон, и меня позвал к себе Шорин. Я коротко рассказал ему о своих действиях. «Даю тебе зелёный свет, мы с тобой давно знакомы, друзья уже, доверяем друг другу, поэтому ты мне только важные вопросы подкидывай, решай всё сам. Со Штельце подружись, да и со всеми в его конторе тоже. Переводчик у них есть, но личный контакт всегда лучше. Ну, не мне тебя плавать учить. Шуруй, вкалывай, лады, как говорится. Да, предлагаю в воскресенье на рыбалку втроём. Я за вами заеду в семь утра, и помчимся «на оленях утром ранним». В субботу с семьёй куда-нибудь сходите-съездите. Завтра Жаннины вещи закинете, и вези её сюда, будем совещаться и порядок наводить». Набросав письмо, я передал его Анне в печать, и забрал у неё два экземпляра списка советских станков. С одним продолжим работать, а второй передадим Штельце с просьбой дать нам коммерческое предложение. Анна также обещала сделать мне список всех необходимых телефонов, который в процессе будет, конечно, пополняться. Получив телефон Штельце, я позвонил и объяснил секретарше, кто я и зачем. Штельце взял трубку и сказал, что уже знает обо мне от Шлиттера. Предложение встретиться с ним завтра было принято. Договорились, что мы с Рощиным подойдём к 16 часам. На следующий день, приведя себя в порядок – все же женщину встречаю – поехал на Южный вокзал. Вокзал, как всегда, кипел, народу было предостаточно, не понятно только, кто приехал, кто уезжает, кто встречает, кто провожает, а кто опохмеляется гуляшом и пивом. Когда я вышел на перрон, поезд уже стоял. Малышеву я узнал по недоверчивому лицу, всё-таки заграница и мало ли что, а вдруг не встретят. Тележку я прихватил заранее, но оставлять в сторонке не стал (привычки здесь такие же, как в Москве), так с тележкой к ней и подошёл, поэтому торжественной встречи не получилось, зато визави обрадовалась не на шутку и, казалось, была готова меня обнять. Я бы и не возражал, но, видно, тележка мешала, и пришлось ограничиться понимающими и радостными взглядами. Жанна оказалась вполне симпатичной женщиной, несмотря на усталый вид. Рассказывая что-то оптимистичное, я перенёс вещи, уложил их на тележку, и мы выкатились на стоянку. В общем, через четверть часа были на Техникер. Перетаскав чемоданы и пакеты в маленькую однушку, я позвонил Шорину и получил указание оставить Жанну в покое до следующего утра, а завтра привезти её в офис на большое совещание. Напомнив ему о предстоящей встрече со Штельце, я сказал, что сразу после обеда подъеду в бюро поговорить и узнать дорогу. Потом познакомил Малышеву с женой, чтобы Люда помогла ей устроиться. Через полчаса вернулись дети из школы, мы пообедали, поговорили о рыбалке и субботнем променаде. Было уже 14 часов, когда Шорин, Рощин и я собрались и вместе ещё раз просмотрели планировку, список станков и письмо. Борис всё подписал, передал мне карту Вены и показал, как добраться до фирмы MuT. Фирма находилась на западе Вены, рядом с известной улицей Марияхильферштрассе, в просторечье – Машкой. Запарковать машину рядом с фирмой было невозможно, поэтому пришлось прогуляться. Встретила нас высокая австрийка средних лет с короткой стрижкой. Она назвалась Марой и позволила нам так её называть. Немного поговорив и наулыбавшись, она проводила нас в кабинет Штельце. Пока она уходила, мы осмотрелись и увидели макет прокатного стана, висевшие на стене репродукции производственного характера и сувенирный вариант ракеты фирмы «Тиссен» из спецсплава. Позднее я сделал вывод, что, несмотря на происхождение – австрийская нация ещё со времён австро-венгерской империи перемешивалась с другими народами, входившими в империю – директора австрийских фирм почти никогда не встречали меня в своём кабинете, а приходили туда позднее, отдуваясь и изображая крайнюю занятость. Может, я преувеличиваю, но со Штельце было именно так. Несмотря на свою фамилию, он оказался высоким сухопарым человеком, рукопожатие было крепким, а рука сильная и тёплая. Представив Рощина, я сказал, что визитные карточки мы передадим позднее, а пока Мара запишет наши фамилии и телефоны. Просмотрев запрос на станки, он улыбнулся, сказал, что всё понял, его сотрудники подготовят предложение, а решение примем позже с учётом всех обстоятельств. Он рад, что появился человек, владеющий немецким языком, так как, находясь в Австрии и имея в виду Германию, конечно продуктивнее общаться на языке этих стран, тем более что английский технический довольно труден для общения и в нашем случае не логичен при составлении документов. Становясь всё более разговорчивым, Штельце сообщил, что познакомит меня постепенно со всеми участвующими в проекте сотрудниками, как в Вене, так и в Кёльне. По его сведениям, вопрос о финансировании будет решён на днях и совместная работа активизируется. Выпив по чашечке кофе с маленьким коньяком и полюбезничав с Марой, чтобы лучше запомнила, мы распрощались со Штельце. Потом мы звали его просто Вальтером. На обратном пути мы сделали малый круг, проехав по Рингу мимо дворца Хофбург и ратуши до канала, затем вдоль него и направо по часовой стрелке по Рингу, замкнули круг на Шварценбергплац и запарковались рядом с Карлсплац, откуда нам до Техникер было идти 5 минут. Распрощался с Евгением Рощиным и попал в объятия семьи. Назавтра была пятница, и мы собрались все вместе на « большой хурал» в кабинете Шорина. Анна Самсонова тоже участвовала, её роль пока была неясна и требовала объяснений. Борис, в этот раз без шуток-прибауток, как и полагается директору представительства, коротко проинформировал всех о том, какая создалась ситуация и как, по его мнению, она должна развиваться. «Наконец мы собрались всем коллективом, который и будет работать, надеюсь, ближайшие 2 года. Представляю вам Жанну Венедиктовну, которая будет исполнять обязанности главного бухгалтера и кассира по совместительству, что мы и зафиксируем приказом по фирме. Мы также планировали использовать её в качестве секретаря, но не уверены, что это позволяется нашим законодательством. Пока это не выяснится, Анна Николаевна будет на хозяйстве, на ней все бытовые вопросы, включая встречу гостей, связь по телефону, факсу, закупки всего необходимого для функционирования офиса. Замыкаться она будет на моего заместителя, единственного и незаменимого. Первое, что надо сделать, это заказать визитные карточки, они должны быть единообразными, поэтому жду предложений по форме и содержанию. Самсонову, кроме хозяйственных вопросов, поручается вся проектная работа. А также постоянная связь с нашей группой проектировщиков в Германии и увязка работы этой группы с нашими приёмщиками, которые все находятся здесь. Не исключено, что могут приезжать и другие специалисты от дирекции строящегося завода, но все эти вопросы должны согласовываться с Виктором Викторовичем. Он, в свою очередь, кроме организации приёмок оборудования в Австрии и Германии обязан формулировать свои предложения по его составу и докладывать мне. Это наша работа, и мы будем её корректировать. Письмо из центра поступит, скорее всего, в понедельник, но это предположительно, поэтому шиллинги старайтесь не транжирить, зато скоро разбогатеете, когда получите зарплату уже из нашего собственного бюджета. Пока всё, что ещё вспомню, донесу до конкретного исполнителя. Разбегаемся по рабочим местам, и помните, что мы начинаем в 9 и рабочий день у нас не нормирован. На обед даётся один час, график гибкий. Директор знает, кто где находится. В зависимости от хода процесса и результатов работы, если будет надо, что-то поменяем». Своим выступлением Шорин был доволен, все растеклись по кабинетам. Женщины разместились в узком стеклянном пенале с окошком слева от входной двери. Предположение, что они знали друг друга раньше, оказалось верным. После того как я поговорил с тремя сотрудниками о принципах составления плана приёмки, позвонил Шорину и договорился о воскресной рыбалке. Он рассказал, что брать и как одеться. Затем я накидал свой план работы. Меня приучил к этому директор завода, у которого на столе всегда лежал листок бумаги, где были записаны все мероприятия, встречи и вопросы для предварительного выяснения. К ним были приписаны фамилии, номера телефонов, даты и тянулись стрелки, связывающие несколько тем общими вопросами. Некоторые пункты, уже выполненные или отпавшие, зачёркивались, а ниже приписывались новые. Так продолжалось до нижнего края листа, а потом всё невыполненное переписывалось на чистый лист. Такой план был личным документом, и я был глубоко убеждён, что он предназначен только для меня, в чём неоднократно убеждался.

БУДНИ. НЕ РАЗВЛЕЧЕНИЕ, А РАБОТА. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО.

В субботу поспали подольше: ни школы, ни работы, а когда зашевелились дети, мы поднялись и за завтраком обсудили, куда отправимся за впечатлениями. Жена даром времени не теряла и уже имела представление об окружающей нас Вене от соседок по дому и из ранее прочитанного. Дети были готовы на всё, но и у них были разногласия. Женя предпочитал аттракционы в Пратере, а Оле интереснее были достопримечательности и природа. Пришлось за них решать. Вернее решение принимала Люда, а я делал вид, что обязательно учту все пожелания. Вышли на улицу, полюбовались французским посольством, радуясь ничегонеделанию, повернули налево и вышли на Карлсплац, которая получила своё название в честь Карлскирхе, собора, находящегося на этой площади. Собор назван в память об итальянском священнике Карле Борромео, который во время чумы, несмотря на свой высокий церковный ранг, помогал больным и лично совершал обряды над умирающими. Когда эпидемия чумы в Австрии иссякла, Карлу, которого к тому времени канонизировали, посвятили построенный по обету Карла 4-го Габсбурга храм. Все, кто его видели в первый раз, удивлялись смешению различных стилей. Мы осмотрели собор, фасад Венского технического университета, павильоны, один из которых оказался входом в метро, и поспешили к Венской опере на угол центральной улицы Вены Кертнерштрассе и Опернринг (круговая улица Вены, вроде нашего Садового кольца). Потом мы пошли по Рингу к дворцовому комплексу Хофбург, договорившись, что сегодня будем всё осматривать снаружи, потому что хорошая для начала декабря погода, и мы ещё не превратились в закалённых туристов и наверняка и так намотаемся. Хофбург – это величественное и причудливое скопление дворцов разных эпох и стилей. Пройдя его насквозь, мы углубились в центр города, ничуть не потерявшись в хитросплетениях улиц и переулков. Помогла карта, которую мы приобрели в одной из сувенирных лавок. Мы удачно сориентировались и без потерь оказались на Штефансплац, где стоял, упёршись в небо, собор святого Стефана. Он поражал воображение, но не меньше привлекало внимание кафе-мороженое, от которого дети не могли оторвать глаз. Пришлось удовлетворить желание некоторых членов коллектива. Вооружённые мороженым, мы двинулись по улице Грабен в надежде на встречу с пивом и сосисками. Прямо посредине этой улицы высится колонна Святой Троицы, которую соорудили в конце 17 века после эпидемии чумы. Такие колонны встречаются по всей Европе. Они так и называются – чумные. Вдоль всей улицы расположилось множество кафешек, где всегда полно туристов, да и в переулках просматривались палатки, где жарили на специальных плитах всевозможные колбаски. Не выдержав пытки запахом, мы дружно повернули в одну такую улочку и исполнили задуманное, да ещё и с салатом. Учитывая, что мы уже были не туристами, которым всегда не хватает времени всё осмотреть, а можно сказать, местными жителями, у которых всё впереди, мы не сговариваясь, двинулись по Кертнерштрассе в сторону дома. Решение было принято правильное, так как чувствовалась усталость не только физическая, но и от впечатлений. Ребята, попив чая, отправились спать, тем более нам с Женей надо было рано вставать. Как и договаривались, Борис заехал за нами в 7 утра. Женя, плотно позавтракав и взяв с собой приготовленные Людой термос и бутерброды, уже сучил ногами и спустя пару секунд после звонка Шорина от дежурной, не сказав ни слова остающимся, бросился в коридор на встречу с Борисом. Взяв приготовленные заранее снасти, я поспешил за ним. Шорин был, как всегда, задумчив и собран и, назвав Женьку рыбачком, рванул « на волю – в пампасы». По дороге он рассказал, что мы направляемся на запад от Вены в сторону Братиславы в окрестности городка Мархег, где находятся несколько небольших озёр. Время предзимнее, но температура пока плюсовая, поэтому щука готовится уже к зимнему образу жизни и может поклёвывать. Место это ему подсказал Штельце. Земля около Мархега принадлежит нескольким австрийцам, в числе которых и хозяин фирмы «МuТ», который предупредил местного егеря, что могут приезжать его партнёры – русские. Егерь иногда приходит, но просто так, для порядка, но скорее всего там сегодня никого кроме нас не будет. За разговорами мы въехали в лес и по насыпной дороге добрались до стоянки, где оставили машину, и по тропе вышли к водоёму, похожему на запятую. Начинать ловить решили на головке запятой. Снарядили Жене спиннинг, повесили ему маленькую блесну-вращалку, объяснили, как не запулить блесну в кусты на другом берегу. Из маленькой фляжки глотнули шнапса и показали малому как надо рыбачить, ещё раз всё объяснили наглядно и доходчиво. Не клевало, хотя мы исхлестали всю головку запятой вдоль и поперёк. Ребёнок нам явно мешал, поэтому мы решили рассредоточиться, сами огибали закруглённую часть озера против часовой стрелки, непрерывно хлестая воду блёснами, а Женя пошёл в конец, где запятая кончалась, и стал возиться там, постоянно задевая крючками за траву. Когда мы поняли, что душа начала оттаивать, пришлось глотнуть ещё. И вот тут-то я к своему ужасу услышал крик сына. Страшные картины пронеслись у меня перед глазами. Я бросил спиннинг и понёсся в его сторону через мелкую поросль кустов и высокую траву. Борис нёсся рядом. Преодолев кусты, которые отделяли Женю от нас, мы увидели незабываемую картину: сын бежал от берега со спиннингом, перекинутым через плечо, а на конце лески болталось что-то длинненькое и мягкое, и билось о неровности почвы и траву. Шорин остановился и стал смеяться. Я, как менее понятливый и не склонный к размену отцовских чувств, добежал до объекта паники и сразу всё понял, тем более что Женя остановился и вопросительно на меня смотрел. На конце лески, зацепившись за блёсенку, болтался щурёнок. «Ну, ты даёшь, рыбак! С почином тебя, а скорее всего и с победой»,– торжественно провозгласил Борис. Почувствовав охотничий азарт и соглашательское настроение Шорина, Женя, включив дипломатию, выклянчил дополнительное время, чтобы ещё нас унизить. Не дожидаясь одобрения, он умчался в своё уловистое болотце. А мы с Борисом, убрав в пластик щурёнка, уселись на захваченные с собой стульчики, глотнули и тут Борис серьёзно спросил: « Ну ты как, не жалеешь, что я вовлёк тебя, всё-таки что-то необычное, да и на авантюру смахивает? Объёмы не пугают, ответственность не начинает давить? Ты человек разумный, для совка нетипичный, нормально воспитанный, но слишком конкретный. Это может быть даже хорошо, так как авантюристическое мышление утомляет. Но с другой стороны без риска принятия нетипичных решений не может быть успеха. Красиво сказал, признай! В общем, проект проектом, что сделаем, нам в плюс. А вот люди здесь, владеющие секретами, нам необходимы. Через малое время начнётся планомерная работа, обретёшь связи здесь и в Германии, обустроишься в съёмной квартире – это скоро произойдёт – машину прикупим, может и предложения у тебя появятся. Работать будем в паре. Мои напор и наглость и твои немецкий и целеустремлённость. И ещё ты разумный. В бюро говорить о наших с тобой внеслужебных задумках не будем, могут слушать. А если надо переброситься парой слов, то за пивком. Ну, пойдём, Женьку спасать надо». Забрав чумазого щурёнка и юного рыбака, побрели к машине. Женя подкрепился бутербродом и чаем и гордо посматривал по сторонам, пока ехали. За ужином разговаривали о рыбалке, школе, горных лыжах и походах по Вене. К перспективе жить в съёмной квартире все отнеслись положительно, и дети пошли собираться в школу. Мне было немного жаль, что никто не любит рыбу как я. Почищенный и порезанный на кусочки щурёнок выглядел совсем неубедительно, и на время был убран в холодильник.

Понедельник наступил неожиданно. Все члены семьи озабоченно покинули квартиру, и я ещё раз показал Жанне как дойти до офиса от Техникер за 5 минут. Там ещё никого не было, и находиться с красивой женщиной наедине было приятно, тем более заграницей. Но длилось это недолго. Сначала приехал Самсонов с женой, потом Шорин и тут же за ним явился Рощин с командой и кожаной папкой с бумагами. Потом зазвонил телефон, и Борис, немного пометавшись, отбыл. Кофе я не очень пью, даже на халяву, поэтому от предложений женского персонала отказался. Вернувшийся Шорин прошёл сразу к Самсонову и пригласил меня. Стараясь быть невозмутимым, Борис сообщил нам, что ознакомился с только что поступившим из Центра письмом. В нём излагалось, что Минфином выделен на развитие проекта первый транш валютных средств, которые могут быть даже переведены на счёт Торгпредства в австрийский банк. В нём также прописана схема получения этих средств и статьи их расходования. Шорин тут же позвонил главному бухгалтеру и договорился с ним, что он, Самсонов и Малышева сегодня придут к нему и всё обговорят. К письму, сказал Борис, есть ещё секретная часть, которую прочитать сможет только он в почте, пришедшей в Посольство. На следующее утро наша финансовая команда и главбух посетили один из ведущих банков Австрии – Эрсте Банк, где у Торгпредства СССР был открыт счёт, через который оно осуществляло все банковские операции, включая получение наличных. На руках у главбуха были все необходимые документы, на основании которых нашим трём представителям было оформлено право подписи. Величина транша пока не была озвучена, да Шорин и не собирался её называть. «Каждому отдельно я скажу его обязанности, когда и сколько, а над этим мне придётся ещё поработать. Также теперь пора верстать план и переходить на ритмичную непростую работу, общаться с австрийцами, немцами и нашими, что задействованы в проекте. Готовьте вопросы, вызову в любое время, всё равно вы все здесь и не очень-то заняты», – как-то резковато подытожил Шорин.

В газете «Винер цайтунг» публиковались сообщения о сдаче квартир в аренду. Кроме этого я просматривал материалы о спорте и общественной жизни в Австрии. В первую очередь интересовали, конечно, сведения о квартирах, т.к. пропустить квартиру недалеко от торгпредства было бы непростительно. А вот данные по клубам, где собирались интересующие нас люди, были разбросаны по многим печатным изданиям. Их можно было найти и в дешёвых ежедневных газетах, и в дорогих журналах. Постоянно действовал теннисный клуб около отеля «Интерконтиненталь» или просто Интерконти, как его называли торгпредские, которые водили своих детей на каток, работавший там зимой. А в тёплое время года это место занимали теннисные корты, куда ходили австрийские деловые люди и непростые иностранцы. Оставив теннисный клуб на потом, я покопался в прессе по поводу шахматных клубов, желательно не узко специализированных, а популярных, где собираются любители этой древней игры, которые кроме самой игры не прочь поболтать и выпить бокал сухого на халяву, при условии, что неплохо переставляют фигуры. Такой клуб располагался рядом с Народным театром. Припарковать машину там было проблематично, зато гарантировались встречи с интересными людьми. Туда часто приезжали театралы, которые после спектакля были настроены продолжить свои интеллектуальные развлечения. Выгода этого места была очевидна, так как затраты предполагались быть умеренными, и Шорин отнёсся к этой моей инициативе с энтузиазмом. Учитывая, что подобное времяпрепровождение выглядело как квалифицированный труд, мне была обещана компенсация в разумных пределах. Пределы эти ещё предстояло понять, но, зная Бориса, можно было надеяться, что за ценой он не постоит. Но квартира в этой ситуации была важнее, и я продолжал просматривать и звонить, затем советоваться и снова просматривать. Надо было ещё купить горнолыжное оборудование для себя и сына и решить вопрос с покупкой автомашины. По мнению Жеки второй вопрос был намного важнее первого, но с другой стороны большинство первоклашек уже были готовы стартовать, а он нет. Поэтому и дипломатию тут разводить не стоило. Но всё-таки квартирный вопрос неожиданно сдвинулся с мёртвой точки первым. После двух встреч с пожилой парой – владельцами квартиры на Принц Ойген штрассе – контракт был подписан. Цена несколько превышала выделенный лимит, но так как мне удалось договориться о ежемесячной оплате наличными, Шорин удовлетворённо отметил, что всё уладим. Когда мы с женой осматривали квартиру, оказалось, что окна большой комнаты выходят на Бельведер – парк с дворцовым комплексом, построенным в стиле барокко, являвшимся летней резиденцией одного из самых известных полководцев своего времени – принца Евгения Савойского. Дом так удачно был расположен по отношению к офису, торгпредству и дому на Техникер, что все недостатки, включающие в себя газовую колонку, старую мебель, сплошные закутки и шум трамваев с улицы, можно было проигнорировать. В доме был внутренний дворик с цветочками и кустиками, откуда был вход в подъезд. С автомашиной решили быстро. Шорин созвонился со своими знакомыми на фирме «Скалдия – Волга», и мы подъехали к ним в салон, где кроме автомашин советского производства были выставлены и легковушки западных фирм. По дороге Борис, улыбнувшись со значением, сказал: «Нам эти знакомства понадобятся, когда себе «Волги» покупать будем, а они нам пусть по всей Вене ищут западную марку. Купим хорошую, относительно дешёвую и конкурентные цены получим на всякий случай, а купим у них, пусть заработают». На этот момент у фирмы Рено была популярна модель Рено 17, которую мы и купили через 2 дня, застраховали и (о, чудо обаяния Шорина!) поменяли с помощью партнёров мои права на местные.

Когда все занимаются своими каждодневными делами, жизнь становится в большой степени понятной, а какие-то события неожиданными, то время движется как бы параллельно и быстро, поэтому, когда Люда мне сказала, что торгпредские почти все уехали или собираются, мне стало ясно, что уже конец мая. Конечно, хорошо, что кто-то позаботился о детях и жёнах, и проведение ими летнего отдыха на Родине стало своеобразным демократическим законом. Не хочешь – не езди. Купили билеты, закупили подарки родным и знакомым, внимательно проследив, чтобы соблюдался паритет. Дети вели себя по-взрослому и особых претензий не выдвигали. Им, как и было запланировано, сделали противоклещевые прививки, а на следующий день вокзал – перрон – вагон – прощание – советы. В первый же день, когда я проснулся один в новой квартире, куда мы с ребятами Рощина перекинули всё с Техникер как раз накануне отъезда моей семьи в Москву, первое, что пришло мне в голову, была не работа, а рыбалка, и она мне представлялась так ясно, так отчётливо, что думать о чём-либо другом было невозможно. Ближе к вечеру мне привиделось театральное кафе и шахматы, и, так как настроение было какое-то мятущееся, я решил накатить пробный шар. Если я вспомнил о пробном шаре, значит, в квартире стало по-настоящему пустынно, никакие звуки не проникали мне в подкорку, заставляя думать, а что я могу предложить для семьи. Семья где-то отдыхала, и я решил проверить себя в деле. Не особенно торопясь, я переоделся в «свободный стиль». Несколько станций на метро, и передо мной ратуша. На другой стороне Ринга – Бургтеатр. Если отсюда идти по Рингу против часовой стрелки, то слева стоят несколько домов, заслуживающих внимания своей архитектурой, в одном из которых находилось это театральное кафе. По моему понятию ничего интересного в нём не было. Оно было тесновато, столики стояли вдоль стен, проходы между ними были узкими, что затрудняло работу официантам. Коридор уходил вдаль, расширялся, разветвлялся, отпочковывался небольшими залами и только в конце переходил в относительно большое помещение, где несколько пар углубились в древнюю игру. Обойдя играющих, я убедился, что уровень игры неплохой, но у меня есть преимущество в возрасте. Правда, это не часто приводит к успеху, тем более что большинство игроков были в хорошей физической форме и не очень за 50. Увидев, что одна партия завершается, а один из игроков не планирует оставаться, я предложил второму сыграть со мной. Мне не было понятно, как составляются пары, договариваются заранее или как получится, но, тем не менее, игра началась. Мой соперник, вероятно, считал, что он хорошо играет, потому что после четверти часа игры все фигуры были на доске, и каждый гнул свою линию. Ситуация осложнилась, кто-то должен был первым начать интригу, поэтому пришлось заказать красненького (все почему-то пили сухое красное). Играя вполне прилично, я видел болевые точки позиции и в целом просчитывал, к чему может привести вывод одной из них из равновесия. Соперник пошёл по пути наименее опасного продолжения по его расчётам, но интуиция его подвела. Я был весь поглощён игрой, боялся где-то раньше времени пойти на упрощение и только, когда позиция определилась, заметил стоящего рядом с нашим столиком человека. Он был сухощав, с породистым лицом, уже не молод, но пожилым его, пожалуй, рано было называть. По выражению глаз и его мимике можно было прочитать явное любопытство и ожидание того, как всё закончится. По моему мнению, он понимал, что мой соперник ещё не до конца осознал смысл позиции и ждал обмена ходами, чтобы разобраться с моими намерениями. Мы эти ходы сделали, и на лице моего визави обозначилось с трудом сдерживаемое огорчение, а стоящий незнакомец одобрительно потёр себе скулу. Через 10 минут всё было закончено, и поверженный и недовольный соперник, кинув на столик оплату за вино и кивнув на прощание, исчез в коридоре, ведущем к выходу. Мой «фанат» попросил разрешения присесть, и мы несколько минут поговорили о финале партии и представились друг другу. Карл Фихтер, по происхождению немец, около 50, проживает в Вене. Этого было достаточно, чтобы выпить по бокалу вина за партией. Во время игры мы особенно не разговаривали и, обозначив рукопожатием ничейный результат, немного поговорили за чашечкой кофе. Я сдержанно рассказал ему о себе и проекте, а он непринуждённо о том, что происходит из рода Фихтеров, а его двоюродный брат по материнской линии, который младше него на 5 лет, известный немецкий художник Герхард Фихтер, о котором он мне позже много расскажет. Сейчас он владелец вертолётной площадки на 2 вертолёта в районе Каленберг и по заказу перевозит грузы и группы туристов. Работы немного, заработка хватает на аренду, горючее, обслуживание и шахматы, но есть ещё пенсия. Беседа была и серьёзная, и юморная, но мне показалось, что мы друг другу понравились. Взяв его визитку и пообещав передать свою при следующей встрече, я отправился в свою пустую квартиру. Проходя по вечерней Вене и находясь в метро, я прокручивал прошедший день, и мне нравилось, каким он был.

ШОРИН ПОРАЖЕН, НО НЕ ОБЕСКУРАЖЕН. ОТЕЧЕСКАЯ ЗАБОТА. ПЛАНЫ, ПЛАНЫ.

После моего рассказа о знакомстве с Фихтером Шорин как-то недоверчиво посмотрел на меня и серьёзно сказал: «Да, Вить, ты, точно, находка. Только не для, а сам. Всё красиво, как в кино. Значит, едем в Экартсау в магазин покупать рыболовные принадлежности». Несмотря на то, что мы уже стояли перед офисом, ехать было ещё рано. Решили поехать в обед. А до обеда принесли сейф, и Жанна раздала зарплату. Рощинцы сияли и намекали на продолжение банкета. Борис, почувствовав психологический русский настрой, был вынужден напомнить сотрудникам об отставании планирования и обещал отметить не первую зарплату, а первые рабочие результаты. Руководства это не касалось, и мы всё-таки отправились в Экартсау и закупили всё необходимое. Уложили всё в багажник «Опеля» Бориса и тут же рядом «упали» на деревянные кресла в кафе. Шорин сразу объявил, что он меня приглашает, и, пригубив очень неплохое местное пиво, добавил, что если бы ему раньше сказали, что создастся такая ситуация, он бы точно охарактеризовал её как подстава. Слово «подстава» он будет и в дальнейшем употреблять, но в тот момент мне не казалось, что оно меня коснётся непосредственно. «Понимаешь, я получил из центра письмо, в котором минимум информации и максимум геморроя. А именно, на авиабазе в Германии находится новейший немецкий двигатель военного самолёта последнего поколения. Его, якобы, прислали для замены старого, выработавшего ресурс. Но незадолго до этого английская фирма «Пратт энд Уитни» осуществила поставку турбореактивного двигателя, вероятно, по старому плану замены. Таким образом, немецкий движок, о котором много писали в специальной прессе и говорили специалисты, остался невостребованным и мог быть списан и продан. Эти сведения поступили в наш информационный центр из голландской точки». Коллега Шорина в беседе со своим голландским источником узнал, что посредником в сделке купли-продажи этого двигателя может быть голландец, проживающий и работающий в Австрии. В письме сообщается его фамилия, описание внешности, название фирмы и то, что она находится в венском отеле «Хилтон». Операция авантюрная, но шампанского-то хочется… «Давай сейчас съездим на работу, обсудим с приёмщиками план в реальной его части, наметим этапы, съездим в «Хилтон», а завтра с утра на короткую рыбалку (линь должен пойти, говорят) и там всё обсудим. В офисе долго не задержались. Рощин деловито развернул склеенную из нескольких листов «простыню», где были аккуратно прорисованы таблицы и сделаны десятки сносок с датами, адресами и типами станков. Оказывается, он постоянно уточняет все вопросы со Штельце и его помощником, с которыми у него установились хорошие отношения. Некоторые сложности возникают при утряске деталей с проектировщиками и с временной администрацией строящегося завода, но всё равно дело движется, и вот-вот план будет свёрстан, и нужно будет его утвердить всем участникам. После этого начнутся визиты на заводы, приёмочные испытания, подписания актов, упаковка и отгрузка. Претензий к Бокию и Степанову у него не было. К предстоящей поездке в Германию отнёсся прохладно. Это можно было посчитать чертой характера, когда не хочется ничего менять в построенном тобой образе жизни. В общем, он был меланхоликом. Но в Германию надо было ехать. Так получалось со всех точек зрения.

После обеда Шорин заехал за мной, и мы рванули к «Хилтону». Вена – большой город, в нём живёт четверть населения страны, но когда его знаешь, всё оказывается как-то рядом. В отеле Борис расположился в баре за маленьким пивом, а я поинтересовался у портье, где проживает интересующий нас голландец. Получив номер телефона, я также отыскал на стеллаже информацию о его фирме, где скромно было указано, что торгует она различными товарами. Поднявшись на шестой этаж и пару раз пройдясь по коридору, я решился открыть дверь и, извинившись, сделал вид, что перепутал номер комнаты. За десяток секунд я срисовал обстановку и самого хозяина. На стульях и стеллажах находились всевозможные предметы, в основном, ткани, в рулонах и отрезами, а сам хозяин сидел за большим столом и что-то выговаривал секретарше. Он, как и сообщалось, был крупным лысым мужчиной с одутловатым лицом, которое нельзя было назвать симпатичным. В машине Борис записал все собранные мной сведения. В офисе мы зашли к Самсонову. Илья в целом был всем доволен, но его беспокоили сроки. Договорились оформить всем годовые немецкие визы. В ближайшие дни все должны были принести паспорта и фотографии. Женщинам решили пока с оформлением повременить, чтобы не возникало лишних вопросов. Вернувшись домой, я наладил две поплавочные удочки, распаковал и проверил подсачек. Приготовил ужин, полистал журнал, завёл будильник и лёг спать. Встретились мы с Борисом в Экартсау у магазина, купили червей и, проехав в сторону Дуная с полкилометра, запарковали машины и пешком прошли к старице. Погода была тёплая, безветренная, резко пахло диким чесноком. На подходе к воде на маленькой полянке встретили несколько зайцев, которые делали стойку, но не разбегались. Суетились птицы. Идиллия, да и только. Разобрали снасти, наладили, отошли друг от друга вдоль ерика и начали ловить. Бориса я из-за мыска не видел, но некоторое время слышал, а потом увлёкся ловлей. Время и ощущения остановились. Сначала клевали маленькие плотвички и подлещики, а затем в заводи, где было поглубже, клюнул линь. Он боролся по полной программе, и я не сразу смог его подцепить подсаком. В конце концов, он оказался на берегу. У меня дрожали руки, адреналин зашкаливал. Шорин, услышав шум борьбы, проломился сквозь кусты и ворчливо проскрипел: «Обловился?» Увидев линька, он прошёл дальше метров на двадцать и закинул удочку. Разбросав консервированную кукурузу, мы стали ждать. Первым после этого поймал Борис, я ему помог с подсаком. Потом мы ловили попеременно, помогая друг другу. Некоторые экземпляры были весомые, около килограмма, и с ними пришлось повозиться. Мы так увлеклись ловлей, что не заметили зрителей, которые собрались на тропинке, идущей вдоль воды. Они громко выражали своё восхищение, и после этого клёв и адреналин постепенно сошли на нет. Радость утомляет, и мы закончили ловлю. Убрав рыбу и снасти в машины, мы отправились в своё кафе, где утолив первую жажду, вернулись к своим тактикам и стратегиям. «Ну и рыбалка! Давно так не везло! Вот бы всё в наших делах так удалось,– начал Борис.– Я всем всё доложил, даже уже план сверстал, но шеф требует подробностей. Это правильно, потому что, в сущности, мы мало что знаем. Значит так, я трясу голландца, надеюсь, моего английского будет достаточно, и узнаю место, где движок находится, данные на начальника базы, которого он знает, ну и финансовую сторону дела. Ты приглашаешь своего шахматиста на предматчевый ужин и интересуешься, не хочет ли он заработать на транспортировке груза из Германии в Братиславу. Про груз надо сказать только, что он хорошо упакован и приспособлен к транспортировке вертолётом. А там, кто знает, может, и расскажем в общих чертах. Местом погрузки можно назвать окрестности аэропорта Франкфурт-на-Майне, точнее я скажу после встречи с голландцем, а твоего будем звать Лётчик. Ну и спроси, за сколько. Не торопи, всё равно германских виз ещё нет, а без проверки никуда. Ну, я домой, а тебе ещё рощинцев и Жанну рыбой кормить. А что, коллективом кто заниматься будет? Не переусердствуй только, во всех смыслах… Око майора из анекдота следит и днём, и ночью». Проезжая мимо Техникер, я зашёл к своим «мушкетёрам», вручил им четырёх линей и настойчиво попросил позвать в гости Жанну и помочь ей почистить рыбу. Посоветовал найти у соседей рыбочистку, так как чешуя у линя мелкая и чистить её ножом дело длительное и трудоёмкое. Предупредил, что приду минут через 40, рыбу порежу и пожарю сам, поэтому «шнель арбайтен унд махен водка кальт». Повезло запарковать машину напротив моего дома, переодевшись и убрав оставшуюся рыбу в холодильник, я снова появился на Техникер, готовый к труду и обороне. Захваченные с собой две бутылки пива из холодильника могли эту оборону ослабить, тем более, что Жанна, несмотря на трезвую голову, выглядела даже очень. Выпив что-то желтоватое и съев что-то солоноватое под вопли «слава кормильцам», я быстро разобрался с линями. Запах жареной картошки с рыбой очень сближал, и уже скоро беседа за столом приняла содержательный и бестолковый характер. Оказалось, что желтоватая жидкость, на вкус напоминающая лимонную водку, и была самопальной лимонной водкой, рецепт которой мне быстро написали. Основой самогона являлся спирт «морячок», купленный товарищами в аптеке. Ещё на 500 граммов использовали цедру лимона и 2 кусочка сахара. На наклейке бутылки из-под спирта был изображён разудалый моряк в тельняшке, ставший известным всей советской колонии. В отсутствии семьи и убеждённый дешевизной самодела я произвёл пару бутылок и вечерами принимал его как лекарство от одиночества, но потом убедился опытным и логическим путём, что от него садится зрение и, конечно, отказался от такой экономии. Когда я рассказал об этом рощинцам, то попал в точку. Правда, о решительном отказе употреблять продукт эксперимента сомнительного качества я так и не услышал. Это, вероятно, объяснялось тем, что зрение восстанавливалось на удивление быстро. А пока я этого не знал, всё было хорошо. И жареная рыба, и «морячок», и, в конце концов, Жанна, олицетворяющая женскую часть общества, соответствовали понятию дружной компании. Беседа металась между анекдотами и рабочими моментами. Главное, всех волновало медленное продвижение проекта, ну и Жанна, которая изо всех сил старалась соответствовать, но не давать повода ни словом, ни жестом, ни взглядом. Ребята тоже понимали щекотливость ситуации, поэтому напирали на ускорение переговоров в Германии и согласование проекта с приёмщиками. Это было правильно, это волновало и меня. А ещё меня достала усталость. Рыбалка – не только радость, но и раннее вставание, напряжение за рулём, да и сама она – труд. Попрощался и через 10 минут был дома. А ещё через 2 часа, перечистив и выпотрошив всю рыбу, я убрал её в морозилку и взял журнал. Потом проснулся, разделся и рухнул до звонка будильника. Следующий день наступил быстро. В 9 я уже был в бюро. Шорина не было, по моим расчётам он должен был прийти после обеда, потому что среднестатистический европеец до обеда не принимает алкоголь. Жанна на меня смотрела с одобрением, а Анна – с надеждой: Шорин обещал Самсоновым рыбу, но, видно, вчера не успел. Илья пригласил меня к себе и сообщил, что немецкие визы на подходе и надо планировать поездку с Рощиным в Кёльн. На нашу встречу с проектировщиками поедет представитель фирмы «Шольц АГ», являющейся посредником между немецкой и австрийской сторонами. Зовут его Вальтер Сноу, он хорошо знает немецкую фирму «Маннекс», немного говорит по- русски и будет нам помогать увязывать вопросы проектирования и поставок. В будущем его планируют направить на стройплощадку в СССР для организации работ от немецко-австрийской стороны. Он обещал позвонить и прийти к нам для знакомства и согласования действий. Рощин был в приподнятом настроении. Он позвонил домой в Коломну, узнал, что все родные здоровы, что явно было поводом по чуть-чуть с товарищами по партии. У нас уже сложились дружеские отношения, которые позволяли мне его немного пожурить и направить на составление плана для поездки в Германию.

ПРОСТРАНСТВО РАСШИРЯЕТСЯ. ПЛАНЫ УТОЧНЯЮТСЯ.

Шорин приехал взвинченный, но считающий, что незаметно. Сказал Жанне, что нас нет, и увлёк меня на улицу. По дороге в Торгпредство рассказал, что встреча с Голландцем прошла остро. Многое ещё надо выяснять, но авантюра рабочая, и он сейчас идёт получать «добро» на продолжение разработки. Через 10 минут он появился и, улыбаясь, пропел: «Они сомневаются, но им тоже очень хочется…» Вдруг лицо Бориса изменилось, он взял меня под руку и тихо сказал: «Немного пройди и незаметно оглянись, там, у входа в Торгпредство закуривает мужчина элегантный и прямой как палка. Чувствуешь, как от него веет опасностью?» Я ничего подобного не ощущал, но как-то неспокойно мне стало. «Известно только, что он руководитель советско-австрийской и советско – немецкой торговых палат, ведёт самостоятельную деятельность, никому не подчиняется, общается только с руководителями советских организаций, к послам ногой дверь открывает. Самсонов больше о нём знает, но говорить на эту тему отказывается. В общем, старайся его избегать, а если столкнёшься, то вежливо, деликатно расскажи ему о нашем проекте, да он и так уже всё знает, но всё равно будет лезть, дружбы добиваться. Обо всех контактах с ним мне докладывай. Будем анализировать, чего он хочет. Звать его между собой будем «дядя». Теперь вернёмся к нашим баранам. Слушай внимательно. Наш голландец не очень-то удивился моему появлению, даже как-то обрадовался вроде. А так как он тканями приторговывает, будем звать его «Ткач». Так вот, Ткач рассказал о том, что его знакомый – начальник базы НАТО под Франкфуртом в беседе за кружкой пива со шнапсом признался, что нуждается в средствах и хотел бы подзаработать, и даже знает как. В рамках программы замены отработавших ресурс двигателей военных самолётов, находящихся на оперативном дежурстве, были поставлены, вероятно, по ошибке или по инициативе немецкой стороны два мотора английский и немецкий. Английский, уже апробированный Пратт энд Уитни и немецкий производства БМВ, прошедший только стендовые испытания. Поставку немецкого движка оформили кое – как, видимо надеясь на удачные полёты и победные отчёты уже по факту. Поэтому начальник решил поставить праттовский, а немецкий списать якобы из-за обнаруженных дефектов и продать. Все бумаги оформить – в его власти. Зная Ткача довольно долго, он предложил ему участвовать в этой афере. Двигатель находится в ангаре на краю аэропорта Франкфурта-на-Майне в местечке Цеппелинхайм. Его можно забрать любым способом. Есть автомобильные подъезды, узкоколейка и даже вертолётная площадка. Соответствующее разрешение на вывоз будет оформлено. Вид транспорта, сроки и размер оплаты надо согласовать. «Ну, как тебе это нравится, Малыш? – как-то грустно и растерянно проговорил Шорин, отхлебнув пивка. – Давай работать. Назначай Лётчику встречу, поужинайте, сыграйте и обсудите в принципе возможность такой сделки с учётом безопасности и размера денежного вознаграждения. Направление доставки – Словакия, конкретное место Лётчик должен назвать сам, если, конечно, его заинтересуют все эти «игры». Словаков беру на себя. Вид транспорта, как ты понял, вертолёт. Все разрешения на полёт остаются за Лётчиком. Чёрт, даже пива больше не хочется. Пойдём в офис, поработаем, возможно, визы немецкие уже подошли. Паспорта с немецкими визами действительно находились у Самсонова, который индифферентно их нам отдал: «План поездок согласуйте с австрийцами, мне доложите, и я в Кёльн своим позвоню, договорюсь». Борис чуть дольше, чем обычно, посмотрел на Илью, но ничего не сказал. Прежде чем пойти пообедать, я зашёл к Рощину, который со своей командой заканчивал план приёмки оборудования. Раздав паспорта, попросил его позвонить Сноу и сообщить о наших планах поездки в Германию. Если он изъявит желание поехать тоже, пусть даёт нам варианты, а Самсонов свяжется с группой проектировщиков и согласует с руководителем бюро дату нашего приезда. Евгений выслушал всё это с понимающей улыбкой и пошёл звонить, а я пошёл домой, но проходя мимо машины, вдруг решил пообедать в городе и заодно связаться с Лётчиком. Вену и всякие ресторанчики я уже знал и выбрал ближайший ресторанчик «Винервальд» на Виднерхауптштрассе. Эти рестораны мы называли куриными, но кроме курицы там были и другие блюда. Я заказал отбивную на косточке с жареной картошкой и луком. Официант принёс также бокал сухого белого Грюнер Вельтлинер, которое мы называли «зелёным». В ожидании стейка я отхлебнул прохладного вина и вошёл в телефонную будку, которая кроме того, что располагалась внутри помещения, закрывалась и позволяла спокойно разговаривать на любые темы без опасения быть услышанным посторонними. Лётчик сразу снял трубку, и мы быстро договорились поужинать через день в небольшом ресторане рядом с нашим клубом с намерением потом разыграть партию. Всё развивалось благополучно, поэтому мясо показалось мягким и вкусным. Несмотря на приподнятое настроение, я отказался от второго бокала и отправился в офис. Там никого не было, кроме Жанны, и она напоила меня кофе, посматривая на меня благосклонно. Мне пришлось изобразить крайнюю занятость и расстаться с опустевшей чашкой, чтобы набросать для Шорина план предстоящей беседы с Лётчиком. По моему мнению, это упрощало и разнообразило общение. Позже Шорин мою инициативу оценил и, прочитав и кое-что добавив, вернул мне записку. «Ехать в Германию надо через неделю. Поедешь с Рощиным на своей машине. Талоны на бензин у тебя есть. Сноу с Рощиным всё подготовят, а мы с Самсоновым набросаем планчик. Завтра, если совпадём по времени, – Борис подмигнул, – вместе пообедаем и обсудим ловлю плотвы в местечке Мархег». На следующий день позвонил Сноу, и мы пригласили его к нам в офис. Австриец немецкого происхождения Сноу оказался мужчиной среднего роста и среднего возраста с живым хитроватым лицом с таким выражением, как будто знает что-то важное, но сказать не может, хотя и хочет. На визитной карточке значилось: директор фирмы «Шольц АГ, оборудование и приборы». Он сказал, что свободен в ближайшие две недели и проектанты готовы нас принять в любое время. Фирма «Тиссенкруппманнекс» готова с нами познакомиться, но время желательно согласовать. Рощин внимательно слушал, изредка кивал головой, обозначая своё согласие. Сноу от нас позвонил на Маннекс. Так он коротко называл немецкого партнёра, что в общении, конечно, было удобнее. Договорились встретиться через неделю. Позвали Самсонова, он связался с проектантами и получил радостное согласие на наш приезд в Кёльн. Я сообщил Шорину о наших договорённостях со Сноу, подкрепив рассказ вошедшим в наш обиход выражением, бессмысленным, однако убедительным: «Всё под контролем» (alles unter der Kontrolle). Все наши немецко говорящие партнёры, поудивлявшись, в конце концов, к нему привыкли. Так наши сограждане применяют в живой беседе крылатые фразы, выдернутые из советских комедий и юмористических литературных произведений и эстрадных сценок.

Время близилось к обеду, и мы не стали ждать, когда оно наступит, а двинулись в ближайший ресторанчик, владельцем которого был грек. По пути мы обсуждали предстоящую встречу с Лётчиком. Многое пока было неясно, но без обсуждения с ним главных вопросов за дело не стоило и браться. Шорин полагал, что весь разговор надо построить, как предложение заработать на бизнесе. Он – пенсионер и должен заинтересоваться дополнительным заработком. Мне также следовало сказать, что я этим занимаюсь по просьбе коммерсантов и тоже из-за денег, о грузе знаю только приблизительно, по-моему, это списанный двигатель для немецкого истребителя. Тип двигателя и производитель нам неизвестны. Договорённость с начальником базы достигнута. Саму сделку и передачу будет организовывать фирма – посредник. С её владельцем они встретятся и сами согласуют все детали. Место погрузки – Цеппелинхайм рядом с франкфуртским аэропортом. Место поставки будет уточнено. Скорее всего, это Словакия недалеко от австрийской границы. Все расходы на оформление полёта и топливо будут оплачены. Денежное вознаграждение за работу нужно оговорить. Мы ждём от него предложений. Это касается и порядка расчётов, но скорее всего вся сумма сделки будет передана ему, и он рассчитается за груз после его размещения в грузовом отсеке его вертолёта. «Конечно, гарантий стопроцентных здесь нет, – продолжил Борис, – но я чувствую, что Лётчик – человек с принципами и из хорошей семьи, кстати, поговори об этом, и на обман не пойдёт. Ткача мы тоже проверили, он – авантюрист, но среди жуликов, насколько можно верить полученным сведениям, он не значится. Ты всё проанализируй, может я что-то не учёл, а решение для доклада наверх примем на основании наших бесед с Лётчиком и Ткачом». Точкой в разговоре были деньги, которые мне протянул Шорин с пожеланием не экономить, но и не шиковать особенно. В офисе всё было по-деловому спокойно. Самсонова не было видно, Рощин корпел над планом, «рабы» чертили графики, женщины пили кофе. Решив никому не навязывать общение, я уселся в кабинете не в кресло, а на приставной стул, чтобы поняли, если заглянут, что человек думает. А думал я о том, что ввязываюсь в дела сомнительного свойства, какие-то мутные, непохожие на реальную жизнь, а скорее всего напоминающие сюжет фильма, где всё выдумано на потребу публике. Но против фактов не попрёшь, и, решив, что пусть всё идёт, как оговорено, а там поглядим, я пошёл к Рощину поговорить о нашей поездке в Германию.

ПРОЦЕСС ПОШЁЛ. ВСТРЕЧА С ЛЁТЧИКОМ.

На следующий день я начал мандражить, пить кофе, шутить с женщинами, в общем, был слегка возбуждён и нервозно настроен. Но окружающие этого не замечали. Рощин пристал с датой поездки в Кёльн, так как звонил Сноу и торопил. В противовес я прицепился к некоторым пунктам плана, напомнив, что мы хотели включить в поставку оборудования станки советского производства и обещал ему дать ответ завтра утром.

Выехал я, по-видимому, рановато, потому что, когда выходил из метро, до встречи оставалось ещё полчаса. Было время обдумать возможный ход разговора. Напротив ратуши был скверик с симпатичными скамейками, на одной из которых я подготовил пару русских анекдотов в немецком переводе на близкую Лётчику тему, тем более что о пилотах, пассажирах, самолётах шуток действительно много. Расслабившись, я чуть не опоздал. Когда вошёл в ресторан, на часах, висевших у входа, было уже 5 минут восьмого, что укладывалось в дипломатический этикет, о чём и было весело доложено ожидавшему меня приглашённому. Он улыбнулся, лицо его разгладилось, а глаза лукаво блеснули. Лётчик был в костюме и при галстуке, что меня сразу настроило на серьёзный лад, хотя я сам был одет «в свободном стиле», то есть в куртке и рубашке с расстёгнутым воротом. В отличие от принятого в шахматном клубе красного, мы решили ударить по белому. Выбор был небольшой, но, в конце концов, мы остановились на вине из Кремса. Пока изучали меню, поговорили о вине вообще, и в нашем отношении к этому напитку нашли много общего. Заказав еду, мы дегустировали вино и разговаривали о семьях и работе. Лётчик, по его рассказу, получил хорошее образование: сначала философский факультет Берлинского университета, а затем школу пилотов. Отслужил в армии ГДР, а затем, женившись на австрийке, переехал в Вену. Через знакомых немцев купил списанный вертолёт, переделал его и теперь занимается перевозкой грузов и туристических групп по Европе. Получает пенсию, но из-за переездов и смены места жительства пенсия у него небольшая. Даже учитывая отсутствие детей, позволить себе многое не может, а вертолётные заработки не так уж велики: конкуренция, низкий спрос. Родители живут в Западной Германии, видится он с ними редко, хотя до них не так далеко. Из других родственников у него только неизвестно какой степени родства брат по материнской линии, известный художник, которым он очень гордится, так как гордиться больше особенно нечем. Это конечно шутка, но в реальности так оно и есть. Герхард, так зовут художника, тоже родился в ГДР, а лет в 30 переехал в ФРГ, там продвинулся и приобрёл мировую известность. Лётчик знает некоторые его картины, дома у него есть копии, иллюстрации, фотографии. Хотя он немного разбирается в его творчестве, в беседах с Герхардом многое непонятно. Например, он не понимает направление в живописи, близкое к абстрактному, которое Герхард назвал «серое». Серия картин, принадлежащая к этому направлению, была названа в рецензиях издёвкой над художественностью. Герхарда эти рецензии не очень волнуют. Как он говорит, его имя уже вписано в анналы живописи. Он не занимался политикой, однако представил на обозрение публики серию « серых» полотен, посвящённых радикальному движению «Фракция Красной Армии». Как он говорит: «Они сумасшедшие, но поражает устрашающая мощь идеи». Сам Лётчик тоже политикой не интересуется. «Бизнес и шахматы – вот моя политика, и я не знаю, что на первом месте». Сам Бог велел воспользоваться моментом, и я рассказал ему о планируемом бизнесе с его возможным участием. Все детали были изложены так, как мы согласовали с Шориным. Лётчик некоторое время молчал, покручивая и пропуская между пальцами картонную подставку под пивную кружку. «В принципе я знаю это место, да и свой вертолёт я там покупал и переделывал. Если я ничего не путаю, там действительно стоят ангары стального цвета с белой полосой по периметру. Вертолёт я там один раз сажал, с начальником базы как-то пересекался, то есть, с технической стороны вопросов нет. Грузовой отсек для такого типа движка вполне достаточен. А как в остальном, мне неизвестно». Как-то сразу успокоившись, я уверенно заговорил о том, что моё дело – познакомить его с посредником и снабдить деньгами для полёта и расчёта. Знакомство я организую, а какая часть денег из общей суммы будет предназначена для Лётчика, должен предложить он сам. «Видимо, сегодня наш матч не состоится. Придётся посчитать. Поэтому закажем ещё бутылочку. Вино неплохое, видно год был благоприятным для винограда». Я согласился и при этом подчеркнул, что он мой гость и затраты несу я, тем более что мне оплачивают представительские расходы. Официант поменял нам бокалы, налил вина, и мы занялись каждый своим делом: Лётчик стал писать на салфетке, а я сидел с задумчивым видом и, действительно, думал. Размышлял я о том, что дочке нужно в Кисловодск, а сыну – горные лыжи, да и по стране неплохо бы прокатиться. От размышлений меня отвлекла салфетка, которую двигал мне по столу Лётчик. Сумма не впечатлила, так как в неё не было включено его вознаграждение. Поняв по моему лицу, что работа по калькуляции сделана наполовину, он серьёзно сказал: «Во-первых, я согласен; во- вторых, здесь указаны реальные расходы, которые мы уточним после проверки, будет ли что-то дополнительно, в-третьих, размер оплаты требует анализа на базе имеющегося опыта, как у меня, так и у работодателя, но он должен составлять не менее 20 % от суммы сделки, тем более что сделка эта, по-видимому, не очень-то афишируется. В-четвёртых, я должен переговорить с посредником, могут возникнуть новые обстоятельства». После некоторой паузы, обозначавшей работу мысли, мне удалось сформулировать предварительный расклад. «Будем отталкиваться от 20%. Если заказчику общая сумма покажется неподъёмной, будем ужиматься, но для начала упрёмся, так как мне тоже хочется заработать. С посредником он познакомится тогда, когда общая сумма и место доставки будут утверждены. Самое главное, что шахматы сегодня не состоятся, поэтому надо выпить за грядущую победу». Мы чокнулись и договорились, что я позвоню. Однако в следующий раз начнём с партии, что бы ни случилось, а поужинаем после, независимо от того, закончится игра или отложится. Лётчик пошёл к машине, а я к станции метро.

КРУТИМСЯ. БЕСЕДУЕМ. ЕДЕМ В ГЕРМАНИЮ.

На следующий день Шорин носился как угорелый, то

появляясь в офисе, то исчезая на несколько часов. Отловил он меня возле машины, когда я собирался отъехать за продуктами. Когда я рассказал ему суть нашего разговора с Лётчиком, он оживился, впрочем, глаза у него были невесёлые, и сказал: «Вроде бы для доклада всё есть. Буду писать телеграмму, а там как кривая вывезет. Поедешь в Германию, по дороге взглянешь на ангары и потопчешься там. Рощин едва ли будет что-то спрашивать, но легенду придумать придётся. Поедете в понедельник на два дня, а в субботу отправимся ловить плотву. Свежей рыбки-то хочется, поэтому купи банку кукурузы, всё равно в магазин едешь. В офис можешь не возвращаться, сиди дома и пиши отчёт о вчерашней встрече. Это как отчёт на заводе об испытаниях станка, только то, что сказано. А не выдумано. В нашем случае нужны цифры и впечатления о поведении Лётчика, а думать и анализировать будем потом. А я поеду – с Ткачом потолкую. Очень он за чужой счёт покушать любит». Дома я сварил себе суп на 2 дня. Половину съел, а половину оставил на воскресенье, надеясь на удачную рыбалку. Позвонил Рощину и сказал, что в понедельник вдвоём поедем в Кёльн. Нужно, чтобы он подготовил все документы и забрал с собой на Техникер. Позвонил Сноу и договорился с ним о посещении нашего бюро в Кёльне в понедельник вечером и фирмы «Маннекс» во вторник днём. Заеду я за ним в понедельник в 6 утра. Написал отчёт, но не подписал, рассчитывая на напоминание Шорина, что-то вроде ненавязчивого давления. Потом проверил удочки, наличие и исправность мотовил, стояки, держатели, подсачек и садок, прилепил на ручку двери скотч, чтобы не забыть взять опарыша и кукурузу из холодильника. На следующий день ровно в 6 я подъехал к рыболовному магазину в Экартсау. Пусто, люди отсыпаются, а заядлые рыболовы уже точно ловят. Подъехал Борис, и мы двинулись в сторону дунайских протоков. Место было нам известно. Мы расположились на берегу на стульчиках метрах в десяти друг от друга. Поделились наживкой и кинули в воду по горсточке кукурузы. Наладили удочки, установили глубину, закинули и стали смотреть на насторожившиеся поплавки. Тишина была полной, запах черемши был не такой резкий, как в прошлый раз, в вершинах деревьев шелестел ветерок. Было легко и спокойно, но ожидание поклёвки слегка тревожило. Рыба подошла почти сразу, но мелкая. Мы её отпускали и продолжали подбрасывать мелкими партиями кукурузу. Постепенно мелочь пропала, и стала клевать мерная плотва больше ладони. После двух часов ловли мы поняли, что пойманной рыбы достаточно для всей команды, и финишировали в кафеюшке в Шёнау недалеко от Экартсау. Холодное пиво и горячие бутерброды были кстати. Отчёт был прочитан, одобрен и подписан. Шорин, как всегда, не отвлекался. Разговаривать о делах не хотелось, но Борис всё-таки подытожил, что Ткач в целом со всем согласен, и после получения одобрения из Центра будем считать деньги и планировать операцию. Ткач описал ангары, и его описание совпало с рассказом Лётчика, что косвенно подтверждало возможность сделки. Решили вернуться к конкретике после получения ответа на телеграмму и моего возвращения из Германии. Подойдя к машинам, мы распределили рыбу, и Борис отправился к Самсоновым с угощением, а я с тем же на Техникер, где меня ждали мои «птенцы». Жанна от рыбы отказалась, немного посидела и незаметно исчезла. Это легко было сделать, так как мужское население суетилось, накрывая на стол, а мы с Рощиным чистили рыбу, солили, перчили и лили в сковородки растительное масло. Перекусив свежепожаренной плотвой и пожелав всем доесть оставшуюся, я ещё раз предупредил Рощина о времени выезда и отправился домой. Следующий день я посвятил валянию в кровати, чтению журналов и просмотру скучного австрийского телевидения. Между делом просмотрел план приёмки, отметил включённые станки «Станкоимпорта» и перешёл к изучению карты, чтобы проложить кратчайший путь в Кёльн через Франкфурт. Получалось довольно далеко, но к вечеру в понедельник должны добраться. В Германии мне бывать не приходилось, как и Рощину, поэтому даже интересно, да и обстановку изучить приказано. Разложил на столе паспорт с визой, проект с уже пухленьким досье, карту и деньги – марки, которые мне ещё в пятницу выдала Жанна, и личные шиллинги на всякий случай. Записная книжка с телефонами тоже легла на стол. Задумчиво посмотрев на всё это, я убрал в атташе-кейс все бумаги, чистую рубашку, бритву и кое-что по мелочи, а остальное рассовал по карманам пиджака. Завёл будильник на 5 и улёгся. Приснился мне Дядя, он хмуро улыбался и повторял: «Илья-то всё знает». «Ничего он не знает,– качал я отрицательно головой и проснулся, нащупывая на тумбочке звенящий будильник. Чего знать-то?» – говорил я, одеваясь, потом махнул рукой и пошёл в ванную. Рощин был уже готов как солдат к битве и ждал меня у входа в дом. В руках он держал портфель, который был модным в конце семидесятых, и, лукаво улыбаясь, махнул рукой, обозначая финиш. Усевшись в машину, он также обозначил старт, а потом серьёзно поздоровался. Машин было немного, и Вену мы проскочили на раз. Западный автобан был полупустым, и через три часа мы были уже на границе. Немецкие пограничники унесли наши паспорта внутрь помещения, затем один из них вышел и поинтересовался целью нашей поездки. Мне пришлось рассказать ему суть и показать письмо фирмы «Маннекс», которое было в бумагах. Пограничник взял письмо, исчез, через 10 минут вышел, всё отдал и лениво повёл рукой в сторону Германии. Путь был свободен. Немецкие автобаны, в целом, мощнее австрийских, и мы продвигались максимально быстро. Не доезжая до Франкфурта, я свернул в сторону аэродрома. Вдоль дороги тянулся бетонный забор, но местами его заменяла толстая металлическая сетка, через которую я увидел и узкоколейку, и лётное поле, на краю которого стояли известные мне ангары. Часть вертолётной площадки тоже виднелась. Напротив неё в заборе были ворота с охраной, а с другой стороны вышка с кабиной наверху, наверное, для диспетчера. У ворот я вышел, пнул левое заднее колесо и огляделся. Никого мы не интересовали. Вкусно пообедав в ближайшей деревне, мы направились в сторону Кёльна.

КЁЛЬН. НОВЫЕ ВСТРЕЧИ.

Поплутав по улицам, мы нашли, наконец, офис проектировщиков – отдельное одноэтажное здание, похожее на станцию техобслуживания или очень большую трансформаторную будку. Нам обрадовались, усадили в переговорную, налили какой-то смеси под названием «Киллепич» и угостили орешками и шоколадкой. Напиток «Киллепич» был изобретён в Дюссельдорфе в конце войны. Бытует легенда, что во время бомбардировок немцы прятались в винных погребах, где находились полупустые бочки с крепкими напитками типа шнапса. Честные немцы, отливая понемногу из бочек, формировали коктейли на свой вкус, пробовали друг у друга и так придумали лучшую, как им показалось, смесь, которую и назвали в дальнейшем «Киллепич». Наша группа поддерживала постоянную связь со строящимся заводом в Коломне, поэтому по мере готовности зданий и подвода коммуникаций наступала очередь установки оборудования. Нам с Рощиным показали часть планировки цеха №1 и №2. Наряду с немецкими и австрийскими станками, изготовление которых было согласовано, и осталось только подписать соответствующие приложения к договору с ценами и сроком поставки, несколько квадратов на плане были обведены карандашом и в них также карандашом были вписаны несколько моделей, среди которых были и советские, предложенные «Станкоимпортом». Так как вариант поставки советского оборудования был предварительно одобрен Штельце, то при поставке этих станков непосредственно в Союзе мы экономили и на их цене, и на транспортировке. Однако за второй стороной оставались вопросы предварительной приёмки и гарантии. С моей стороны оставалось изобразить это на бумаге, а Шорину и партнёрам подписать и объяснить такие действия Минмашу. Шорин не сомневался в правильности этого решения, тем более что наши станки использовались на не ответственных операциях, их закупка позволяла увеличить план экспорта, закупить больше запчастей и электроники, ну и улучшить отношения с Субботиным и через него со всем торгпредством. Исходя из строительной готовности, Рощин набросал проект плана приёмки на ближайшее время. Проектанты стали его изучать, чтобы срочно переслать на стройплощадку для согласования. Договорились окончательный вариант доработать на следующий день утром. Тут пришёл Вальтер Сноу. Как он может так долго радостно улыбаться и жать руки, я представить себе не могу! Он сразу сообщил, что завтра в час нас ждут на «Маннекс», но так как обед не планируется, он сегодня приглашает нас на Эббельвой. Довольный нашим абсолютным непониманием Вальтер объяснил, что так называется мероприятие с потреблением яблочного вина в одном из кафе на притоке Рейна в пригороде Кёльна. Сноу транспорт обеспечит и просит всех ждать его у входа в общежитие в семь часов. Самый молодой из проектантов, Александр, проводил нас в общежитие торгпредства, и мы пошли приводить себя в порядок. В семь часов все были уже у входа. Сноу сменил пиджак на куртку свободного стиля, был весел в ожидании необременительного вечера. Нас ожидал минивэн с шофёром, и, заехав за оставшимися в бюро товарищами, мы доехали до стоянки на одном из притоков Рейна. Пройдя по берегу через сад, оказались на обширной деревянной площадке, уставленной деревянными столами и стульями. Одной стороной площадка нависала над водой, правда, была огорожена металлической решёткой, оберегавшей любителей яблочного вина от водных процедур. С любопытством оглядываясь по сторонам, мы уселись за свободный стол. Сноу и я уставились в не очень обширное меню, остальные соглашались с нашими предложениями. Через 10 минут официант принёс вина, луковые оладушки, сыр и порезанный пластами кусок ростбифа. Местный хлеб уже стоял на столе, также как и смальц. Выпили за обычаи, которые собирают за столом единомышленников из разных стран. Вальтер пытался рассказывать анекдоты на смеси немецкого и русского с моей помощью. Так как смех был естественным, смысл удавалось донести. Сидр развязывал языки, и Сноу заговорил со мной о предстоящей встрече на «Маннекс». «Там будут не только станочники, но и металловеды, которым поручено контролировать качество продукции, которую будут производить на нашем оборудовании. Будет присутствовать инженер, руководящий этой работой Франц Ноймайер. Он, как и ты, занимает должность что-то вроде начальника ОТК. Планируется его участие в выставке, посвящённой обработке твёрдосплавных металлов, которая осенью состоится в Австрии, в техническом центре Брегенца. Он интересный человек, стоит с ним познакомиться, да и выставку посетить». То, что Сноу перешёл на «ты», меня не смутило. Практика работы на советском заводе меня всесторонне подготовила. Жизнь всё расставляла на свои места. На следующий день я познакомился с Францем. Пока собирались участники переговоров, мы перекинулись парой слов. Он был холост, его родители жили под Веной, куда он часто ездил. Он шутил, что немчуру не любит, так как они подшучивают над его австрийским произношением. Шутки шутками, а он добился на фирме заметного положения и занимал если и не руководящую должность, то совсем рядом. «Во всяком случае, – смеялся он, – остались совсем немногие, которые могут мне приказать, а не попросить». По поводу выставки договорились связаться через Сноу. Переговоры свелись к перечислению формальных вопросов, которые были поделены между всеми участниками договора. Я передал проект плана приёмки оборудования, завизированный Рощиным и руководителем группы проектантов. Осталось получить визу директора строящегося завода, и можно будет готовить оригиналы, которые подпишут австрийцы, немцы и ударная группа в составе Шорина, Самсонова и вашего покорного слуги. У меня было много вопросов о сроках и процедуре приёмки, но встреча была первая, и выделяться не хотелось. Контакты были установлены, ответственные лица отмечены, поэтому всё можно уточнить позднее. Протокол совещания я подписал, список сотрудников фирм по секторам получил. В Вену решили ехать рано утром, а вечер посвятить осмотру Кёльна. Рощин идти не хотел, но я убедил его, сказав, что осмотрим только часть старого города и собор, а потом перекусим недалеко от общежития. В общем, получилось, как всегда: уходились вусмерть, попили пива с сосисками и рухнули. Хорошо, что все документы взяли и командировочные отметили.

ПРИБЛИЖЕНИЕ УЧЕБНОГО ГОДА. НЕОЖИДАННЫЙ ВЫХОД КУЗЬМИЧА.

В Торгпредстве мне сообщили, что учёба начнётся с 10 сентября и попросили заехать в школу за учебниками. Шорин ждал ответа на телеграмму, но центр молчал. Видно, в нашу авантюру никто не впрягался. Борис был очень занят. Сложно было определить в офисе он или в городе, а при встрече рука его устало приподнималась и опускалась, что означало: «Не до тебя». И на рыбалку мы ездили отдельно. Видимо, не совпадали ни во времени, ни в пространстве. Своих приёмщиков я потчевал свежей плотвой, содержащей всяческие витамины, помогающие выдержать тяготы заграничной жизни. Время тикало как-то не созидательно, хотя начались и приёмки, и отгрузки, и копились деньги на автомашину. Семья была на низком старте. Не знаю, хотели ли они вернуться в австрийскую столицу, но категорических сомнений не чувствовалось. И тут в одну из суббот раздался звонок от Шорина. Он был возбуждён и приглашал меня на судака, которого он поймал и приготовил «как в лучших домах Лондона». Приглашение было очень настойчивым, и я согласился. И не зря! Судак был великолепным, и его было много. В гарнире не было необходимости, его заменили свежие овощи и водка. «Вот поймал, представляешь, на подлещика, других живцов не было. Никогда бы не подумал – ведь судак такой капризный!» После бутылочки холодненькой поступило предложение прогуляться, тем более что Кузьмич два раза вставал с моих нижних конечностей, куда он устроился сразу после того, как я уселся за стол, и настойчиво смотрел на Бориса. После слов о прогулке он вылез из-под стола и забегал по комнате, что означало нетерпение и лёгкое порицание нашей медлительности. Гуляя по тропкам и асфальтированным дорожкам парка, Борис то снимал, то надевал на Кузьмича поводок и торопливо рассказывал. Он встречался с Ткачом и уточнил все вопросы, которые задал Центр (при слове Центр я принимал серьёзный вид). Всё утвердили: и модель двигателя, и цену, и способ доставки. Осталось получить окончательное согласие, познакомить Ткача с Лётчиком, доработать вопросы погрузки, выгрузки в Словакии и порядок передачи денег. Операция будет поставлена на контроль на самом верху. Шорин поднял вверх правую руку с указующим перстом, а там или грудь или голова, но кусты и кресты будут обязательно. Шутил Борис как-то невесело, поэтому, когда нашему взору открылось уютное кафе с играющей внутри музыкой и шумным разноголосьем, он оживился и предложил войти. Кузьмич тоже оживился, а зря. Мы его привязали к нижним стропилам лесенки, ведущей в весёлую колготню. На нас никто не обратил внимания. Было шумно, накурено, громко звучала музыка. Гуляла, в основном, молодёжь. Танцевали. Борис бросился в бой, приметив девушку, выглядевшую, на его взгляд, чуть старше подружек. Я тоже нашёл себе пару и уже через пару минут плавал в гуще людей, пытаясь объясниться с партнёршей. Мы танцевали рядом с Борисом, который старался по-английски убедить «свою» девушку в наших мирных намерениях. Она посмеивалась, но как-то неестественно, и всё время поглядывала на своих друзей, которые жестикулировали и поглядывали на нас. Несмотря на диалект, мне удалось разобрать, что нами не очень довольны, и я сказал Борису о своих подозрениях. Он, пребывая в эйфории от близости девичьего тела и от ранее выпитого, отказывался мне верить и продолжал обаять по-английски. Моя интуиция вынуждала меня что-то предпринять, и я вынудил Шорина выйти. Радостные лица партнёрш подтвердили правильность принятого решения. Недовольно ворча и упираясь, Борис позволил увлечь себя наружу. Когда мы протиснулись к выходу и оказались на верхней площадке лестницы, перед нами открылась картина маслом, достойная не только современников, но и древнегреческого сюжета. В слегка одурманенном алкоголем мозгу родилась «великая» мысль, что русские, сами того не ведая, создают неожиданные композиции, однако в это время и в этом месте нет талантливого художника, который бы мог прославить участников действа. Я ясно представил себе это произведение: мы с Борисом, одетые в тоги и туники, вооружённые мечами, стоим на постаменте и взираем на австрийский плебс, который рвётся к нам за милостынями. Однако, встретив на пути яростное рычание Кузьмича, волна страждущих откатывается на исходные позиции, издавая при этом непереводимые возгласы негодования. Представив себе последствия такого негодования, мы, путаясь в тогах и туниках и теряя на бегу мечи, бросились вниз и, не отвечая на «приветствия» толпы, отвязали собаку и быстро удалились. Когда шум праздника затих, мы уселись на подвернувшуюся скамейку и некоторое время усердно отдувались. Борис успокаивал Кузьмича. Тот, ожидая благодарности от хозяина за хорошую службу, недовольно ворчал, но скоро, натянув поводок, увлёк Бориса в направлении дома. Получив ожидаемое угощение, он рухнул всей массой мне на ноги под столом, а Борис приготовил крепкий чай, который завершил ещё один день нашего пребывания в Австрии.

ЛЁТЧИК. СНОУ. РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ.

Машин вечером в Вене было немного, и через 40 минут я уже принимал душ, и сквозь шум воды услышал телефонный звонок. Звонила Люда из Москвы и сообщила, что они приезжают через неделю. Мне никогда не нравилась такая женская решительность, тем более в общих делах – могла бы и посоветоваться. Но билеты уже были на руках. Через помехи в телефонной трубке слышались детские голоса, я размяк и оставил упрёки на потом. Не планируя ничего на следующий день и не торопясь поэтому в постель, несмотря на усталость, я уселся перебрать документы и заодно подумать, на что обычно времени не хватает. Приёмка обычных станков, стоящих отдельно и в линиях и выполняющих, как правило, вспомогательные операции, скоро заканчивается. Часть из них на заводе уже смонтирована и предварительно опробована, претензий пока нет. А вот со сложными установками, снабжёнными современной электроникой, позволяющей работать с высокой точностью, могут возникнуть проблемы. Шорин как-то упоминал об этом, но время идёт, и придётся переговорить с ним, чтобы не затягивать процесс. Дело касается, в основном, станков немецкого производства, которые специально разрабатывались под наш проект, но без договорённости со Штельце вступать в переговоры напрямую с Маннексом было бы неосмотрительно. На глаза попалась визитная карточка Сноу. Вспомнился его залихватский вид на «яблочной» вечеринке в Кёльне. С ним тоже говорить о наших сомнениях рановато. Меня, видимо, настолько затронула история с Кузьмичом, что я решил на рыбалку не ехать, а поваляться подольше, потом где-нибудь перекусить, а заодно позвонить Лётчику, и если он будет настроен, устроить ему бой и поговорить, чтобы не отвыкал. Так я и сделал и вечером был уже в шахматном клубе, где среди играющих нашёл Лётчика. Он меня тоже заметил, слегка кивнул и улыбнулся. Положение на доске у моего знакомого было подавляющим, я подошёл и постучал «съеденной» пешкой по столу, обозначив приоритет на следующую партию. Так и случилось, через 10 минут мы сидели друг против друга, расставляли фигуры и обменивались фразами, которые обычно употребляют люди, которые долго не общались. Я сразу предупредил его, что наше дело на какое-то время зависло, поэтому будем совершенствоваться в шахматах, не забывая о красном вине, которое тут же было мной заказано. Партия была боевая, неоднозначная, ситуация менялась то в одну, то в другую сторону, что было предвестником приближающейся ничьей. Так и случилось. Посидев ещё немного, потягивая красненькое, мы решили немного прогуляться. Лётчик жил на севере Вены и до клуба добирался на метро, вот мы и пошли до ближайшей станции, расположенной у ратуши. Прощаясь, он сообщил, что планирует в ближайшее время проводить техобслуживание своего вертолёта и затем пробные полёты, и пригласил меня покататься. Пришлось сказать ему, что у меня куча приёмок и жена с детьми приезжают, поэтому я вряд ли найду время. В любом случае, как только станет легче дышать, я ему позвоню и, если будет не поздно, мы договоримся о полёте. Скорее всего, он догадался о причине моего отказа, но это было неважно. Главное, что инициатива осталась на моей стороне. Ведь многие люди, и не только в шахматах, предпочитают вести себя сдержанно, думая, что это временно. А потом привыкают. На следующий день Шорин от моего рассказа пришёл в восторг и произнёс небольшую речь, из которой следовало, что даже если мы движок не «продавим», то сможем в дальнейшем использовать этот канал для транспортировки другой техники. Он попросил меня всё сказанное написать в форме отчёта о беседе, и этот отчёт будет отправлен в Москву как очередное подтверждение намерений. По поводу высокотехнологичного оборудования Борис высказался уклончиво и подтвердил мои опасения, связанные с разрешительными документами. «Нужно напроситься на переговоры со Штельце, а то поставят нас перед фактом, и всё дело подвиснет. Лучше начать сейчас считать варианты. С Рощиным аккуратно переговори, у него голова светлая, набросайте идеи. А по поводу Сноу, съезди-ка ты по адресу его фирмы, посмотри, что там и как». До приезда семьи оставалась неделя, и кроме уборки, подготовки и закупки надо было ещё съездить на рыбалку, причём в рабочее время, подробно поговорить с Рощиным и набросать план с дельными предложениями, написать отчёт о встрече с Лётчиком, ну и вот теперь Сноу. Договорившись с Евгением, что я приеду к нему после работы на Техникер, заехал домой перекусить и затем отправился к офису Сноу. Дом, где располагалось бюро фирмы «Шольц», находился в одном из переулков недалеко от пересечения Виднерхауптштрассе с Гюртелем – московским Садовым кольцом. Во дворе был аккуратный маленький сквер, около которого мне удалось припарковаться так, что был виден вход в офис, во всяком случае, я так предполагал. У подъезда было как-то неспокойно. Входили и выходили молодые и среднего возраста мужчины. Это напоминало больше всего курьерский пункт, а не маленькую посредническую фирмёшку. Я уже собирался ретироваться, однако почувствовал как обстановка изменилась и одновременно увидел Дядю, который сел на одну из скамеек и закурил. «Теперь мне его не забыть», – пришла мне в голову мысль одновременно с закрытием левого окна и трогания с места. «Что-то здесь не так», – изрёк Шорин, когда я рассказал ему об этом эпизоде. Отчёт он даже не посмотрел, только сказал: «Срочно отправляю, ждём перемен». Тоже мне, Цой нашёлся! Вечером мы с Рощиным на Техникер обсудили ситуацию и пришли к выводу, что придётся предложить Штельце при приёмке сложных станков оформлять два вида документов, в одном из которых занизить главные показатели, а во втором указать фактические. Так же и акты о приёмке делать в двух экземплярах. Генеральный договор надо перелопатить и тоже заменить узкие места. Все эти действия изложить в отдельном документе, увязать гарантийные показатели с коммерческой составляющей, подписать этот документ, считать его закрытым и хранить оба экземпляра в местах, недоступных для третьих лиц. В официальном обращении будут находиться заниженные показатели, которые соответствуют разрешённым для экспорта. Все вопросы с «Маннекс» улаживает Штельце. Такова схема, а что скажут по этому поводу Шорин и Штельце? Шорин всё внимательно выслушал и через 15 минут вместе с Самсоновым исчез из поля зрения. Через час оба вернулись. У Ильи было злое лицо, а у Шорина – красное и недовольное. Собрали «хурал», на котором Илья, нарушая субординацию, заявил, что ему не нравится самодеятельность и что начальство обо всём думает. Несмотря на пытливый взгляд Бориса в мою сторону, я сказал, что нужна ясная генеральная линия, а иначе проект мы не потянем. Самсонов стал чеканить слова, и я узнал, что это не моё дело, что наверху всё будет улажено, что партизанщины он не допустит… Шорин наморщил лоб и что-то сказал Илье на ухо. Тот повернулся и исчез в своём кабинете. Приёмщики и женщины ничего не понимали, только Рощин сидел задумчиво и гладил край стола. Борис изрёк, что, мол, будем думать, и отправился в Торгпредство.

СЕМЬЯ В СБОРЕ. ВОЗМОЖНЫ ВАРИАНТЫ. ТЕАТР, ДА И ТОЛЬКО.

Поезд прибыл удивительно точно, и усталая с дороги семья высыпала из вагона и набросилась на меня с объятиями и поцелуями. Было бы совсем радостно, если бы не багаж, который еле-еле поместился на большой тележке. Дети выглядели повзрослевшими, а жена похорошевшей, хотя это, наверное, было первым впечатлением. Жека носился вокруг тележки, Оля чинно несла школьный ранец, а Люда сначала хотела что-то рассказать, но, в конце концов, махнула рукой. «Потом, потом», – успокаивал я всех, лавируя между идущими по перрону людьми. Уже дома все начали говорить разом, бродили по квартире, а я подогревал щи из свежей капусты и резал овощи. Люда достала «кирпич» чёрного, батон колбасы и бутылку «Столичной» и сидела, устало уронив руки на колени. Достал бутылку сухого белого вина, и пока дети растаскивали вещи по местам и одновременно спорили, мы выпили за встречу и закусили советскими продуктами. Жена рассказала как родители, как Москва, как друзья, как дети, свои и чужие, и т. д. Потом вчетвером ели щи, пили чай с венским штруделем и болтали. Восполнив силы, дети собрались в школу и скоро улеглись, горестно стеная по поводу раннего вставания. А мы ещё посидели и наконец-то о многом поговорили. Как ни странно, проснулся я рано и притворялся, что сплю, пока семья собиралась в школу и делала вид, что пытается меня не разбудить. Всё получилось, и я начал день с раздумий. Одевался и думал, пил кофе и думал, а когда уже в офисе Жанна принесла мне кофе в кабинет, пришла мысль, что пора подвести итог под сегодняшней датой. Прошёл почти год нашего пребывания в Австрии, с семьёй всё в порядке, близится зима – пора покупать всё горнолыжное, об остальном пусть думает жена. Проект не шибко – не валко движется, настала решающая фаза, связанная со сложным оборудованием, но и она, как всё в жизни, закончится. Хотелось бы, чтобы благополучно. А для этого было бы логично организовать переговоры в Торгпредстве, подключив туда замторгпреда Костина, представляющего государство, Штельце и нашу троицу, предположительно инициаторов этих переговоров. Сноу на переговорах нежелателен как посредник, которому поручены такие вопросы как связь с проектантами, фиксирование сделанной работы и подготовка приёмочной документации для подписи. Знание русского языка, пусть и не заслуживающее похвалы, значительно всё упрощает, особенно в плане общения. Его предложение участвовать в симпозиуме на выставке в Брегенце заслуживает внимания. Продолжать с ним личный контакт надо, однако появление Дяди около его бюро как-то странновато, и об этом забывать не стоит. Отношения Шорина с Самсоновым вполне пристойные, но чувствуется внутренний напряг, причина которого даже не в конкуренции, не в разнице полномочий, а в том, что существует какой-то круг лиц, а в нём конкретные личности, которые принимают решения, понятные на их уровне и учитывающие, в основном, их интересы. Действующие лица, которые участвуют в режиссируемом ими спектакле, их, очевидно, не интересуют, так как намечен результат, и в случае непонимания или, не дай бог, своей собственной игры, будет задействован дублёр или переписан сценарий. Дядя Самсонова, хотя и не вмешивается в процесс, но висит над Шориным как грозовая туча. Да и таинственный Дядя мельтешит. Ну, прямо масонская ложа из «дядей». Когда я изложил Шорину свои соображения, он надолго задумался, говорил о продукции двойного назначения, об отставании нашей электронной промышленности и, в конце концов, изрёк, что посоветуется с Костиным, хотя он и « не орёл». На его запрос об операции с использованием Лётчика и Ткача пока ответа нет, но учитывая существующий неписаный закон об обязательности реагирования, его следует ждать в ближайшее время. По поводу Самсонова Борис высказался туманно: «Всё это муть зелёная, но соседи есть соседи. Нам помощь не нужна, сами разберёмся, а Сноу не отталкивай, «дружи» с ним». В то время как Шорин крутился, чтобы внести ясность в обсуждаемые проблемы, Самсонов обдумывал контраргументы, а Рощин вздыхал и чертил графики, наша семья в полном составе посещала спортивные магазины и торговые центры, поставив перед собой почти невыполнимую цель закупить всё необходимое для зимнего сезона. Сначала приобрели спортивный инвентарь для меня и Жеки. Горные лыжи для сына были прошлогодней модели, но новые, а мои просто выглядели вполне прилично. Ботинки купили на распродаже. Зимние куртки, штаны и всякие свитера, рубашки, носки приобрели для всех. Все были довольны, а если и нет, то хорошо притворялись. Пообедали сосисками с картошкой фри и в процессе озвучили дипломатическое решение при необходимости прикупить что-нибудь ещё. Каждый думал о своём, надеясь позже вернуться к переговорам, но уже «сепаратным». Дома всё перемеряли, повздыхали и занялись своими делами.

НАПРЯЖЕНИЕ УСИЛИВАЕТСЯ. КУЧА МАЛА.

Была середина сентября, когда Шорин зашёл в мой кабинет, молча посидел, постукал костяшками пальцев по столу, наморщил лоб, провёл по нему ладонью и предложил съездить на рынок восполнить запасы офисного спиртного. Жанна уже выдала ему под отчёт определённую сумму. Мы покрутились по переулкам и запарковались недалеко от винных рядов. Сумку, которая тяжелела по мере увеличения закупаемого спиртного, мы тащили до машины вдвоём. Рядом оказалась кафешка, где подавали пиво Гёссер. Так как Борис сразу заказал по рюмке абрикосовки, было понятно, что ему есть что рассказать. Так и оказалось. Пришло разрешение на приобретение немецкого двигателя, в котором подтверждались его технические характеристики, указывалась необходимость наличия определённых узлов, качества сборки и подробной инструкции по эксплуатации и обслуживанию. Был также приложен перечень необходимой технической документации на немецком языке. Сумма осталась без корректировки. Кратко описывался порядок проведения операции, но в тексте присутствовали также слова «на усмотрение сотрудников» и «в зависимости от обстоятельств». Борис понимал, что предусмотреть все варианты невозможно, поэтому некоторой гарантией являлось участие в афере Лётчика, который сам служил пилотом и был в курсе многих деталей. «Значит, так, – сказал Шорин, принимаясь за пиво и жареную картошку, – встречайся с Лётчиком и всё с ним обсуди подробно, особенно дату и порядок передачи денег. Ткачу всё равно, когда ты будешь их знакомить, ему нужна дата, чтобы договориться с начальником базы. Он будет сам рассчитываться за движок. В конверте, который ему предназначен, будут его комиссионные и сумма, включающая стоимость двигателя и заработок самого начальника. Как эта сумма будет Ткачом распределена, мы не знаем, но конверт Лётчик ему передаст после погрузки двигателя в вертолёт. Второй конверт будет содержать комиссионные Лётчика и предполагаемые расходы на перелёт и оформление полёта. Название пункта назначения в Словакии я назову тебе, когда передам конверты с деньгами. Звони Лётчику, не тяни, покорми его хорошим ужином, не скупись. Подтверди, что свои 20% он получит. Учитывая, что Ткач задрал цену, эти 20% его приятно удивят. Если спросит, отвечай, что не знаешь, но сумма значительная и обсуждать её с Ткачом не надо. Место встречи и время напиши на бумажке, передашь мне её в офисе. Ничему не удивляйся. Ну, да я уже вижу, что ты врубился». До Лётчика сразу дозвониться не удалось. Я потратил два вечера на попытки связаться с ним. На молчаливый вопрос Люды, который светился в её глазах, отвечал, что Шорин просил кое-что сделать. Наконец телефон ответил. Лётчик сообщил, что был занят на сервисных работах и поздно возвращался с вертолётной площадки. Он предложил полетать вместе, но так как договорённости с Борисом не было, я отказался, сославшись на усталость, и в свою очередь предложил поужинать и, если будет желание, сыграть партию. Вечер воскресенья всех устроил. Ресторан, который нам понравился в прошлый раз, решили не менять. Написав место и время, я передал записку Шорину у него в кабинете и предложил её съесть. Борис неодобрительно на меня посмотрел и сказал, чтобы я сходил за кофе и настроился на обсуждение проекта. Анна приготовила две чашки покрепче и, слегка кокетничая, назвала меня «борцом за свободу», как, якобы, зовёт меня её муж. Не уклоняясь от лёгкого флирта, я «обозвал» её спасительницей жаждущих и элегантно отчалил от кофеварки. Надо признаться, что такое внимание Самсонова меня не обрадовало, а наоборот, насторожило, а интуиция меня редко обманывала. Шорину я об этой мелочи рассказывать не стал, зато он сообщил мне, что разговаривал с Костиным, который «врубился» в проблему со сложными станками, но предпочитает встретиться со Штельце один на один, а потом уже просчитывать варианты. Борис был явно разочарован таким развитием событий и с недовольным видом развёл руками и потом, хлопнув по моей записке ладонью, подытожил, что будем ждать и наблюдать. В воскресенье решил поехать на машине, тем более ранним вечером в нерабочий день мест парковки должно быть достаточно. Покрутившись по переулкам в районе Техникер, я вырулил на Ринг и, поставив машину, отправился через сквер к месту встречи. Не стану с гарантией утверждать, но мне показалось, что на параллельной дорожке мелькнула до боли знакомая фигура Шорина. Отметив это предположение и отложив его в дальние разделы памяти, через 10 минут я был у ресторана и был рад пожать руку Лётчику, который, видимо, только что подошёл от метро. Я был действительно рад его видеть. Его загорелое доброжелательное лицо излучало заинтересованное внимание, сам он был подтянут и бодр. Мы похлопали друг друга по плечу и двинулись к приоткрытой двери заведения, откуда доносились звуки негромкой музыки. Усевшись и положив перед собой меню, мы некоторое время сидели и просто глядели друг на друга, улыбаясь. «Ну, как жизнь молодая? – дружески поинтересовался Лётчик. «Не такая уж и молодая, – в стиле трагикомедии парировал я. – Бокал белого нам не помешает обсудить новости, а они есть». Лётчик довольно кивнул. Официант уже стоял я блокнотом, записал желаемое, удалился и через 5 минут мы, не прерывая разговора, уже пили холодный «Грюнер Вельтлинер». Разговор шёл о нашем бизнесе, который приобрёл конкретные очертания. Лётчик внимательно слушал, от комментариев пока воздержался. Был готов встретиться с Ткачом в любой день в обеденное время. Ему нужно было уточнить чисто технические детали, понятные ему одному, но в принципе он был готов провернуть эту комбинацию.