Шаг за шагом

«Горы не стадионы, где я удовлетворяю свои амбиции, они – храмы, где я исповедую мою религию.» Анатолий Букреев.

Текст авторский (мой), в круглых скобках – это как «голос за кадром», тоже мой.

Фото в книге и на обложке, а также оформление обложки – автора (мои).

Предисловие

Нельзя сказать, что горы меня манили и я грезил о них в своих мечтах. Это было красиво, величественно, но для меня – не более того. Есть они и есть.

От непонятно чем мотивированных авантюристов с явными признаками лёгкой ненормальности, которых показывали с экранов, веяло чем-то героическопервопроходческим. Почему авантюристов? Потому что «авантюра» (по словарю Ожегова) это рискованное и сомнительное дело, предпринятое в надежде на случайный успех. Причём в этом описании я обращал внимание не на «успех», а на «случайный».

Этим авантюристам просто забраться на невысокую возвышенность недостаточно. Если поблизости не случается высоких возвышенностей, они находят возвышенности с отвесными стенами и как мухи карабкаются вверх. Если есть что-то уходящее в заоблачную высь, то идут, ползут к вершине, добираясь до высот где заканчивается любая естественная жизнь и начинаются вечные ледники. Но на этом не останавливаются и, если вершина еще не покорена (а вот про «покорение» я пофилософствую дальше), то двигаются дальше, туда где кислород заканчивается и начинается «зона смерти» (выше 8000 м). А если на пути к этой вершине есть отвесные стены, то этот маршрут для них как «мёдом намазанный».

Пропадают без вести, падают в пропасти, срываются со скал, гибнут в расщелинах ледников, под лавинами и камнепадами, просто замерзают насмерть, прижавшись к скалам или повиснув на верёвке. Иногда, достигнув заоблачных высот, тихо и спокойно умирают от недостатка кислорода и, как следствие, полного отсутствия сил. Не проверенная мной статистика говорит о том, что большинство погибших альпинистов погибли на спуске. У многих вершин есть статистика смертности в процентах.

Почему с ненормальностями? Потому что «норма» – это средняя величина, характеризующая какую-либо массовую совокупность случайных событий, явлений. Простой, нормальный человек должен (так уж повелось, что, находясь в любом обществе/социуме мы постоянно «должны») быть максимально близким к этой средней величине. Общество его обеспечивает среднестатистическими событиями и явлениями, на которые он (человек) должен также среднестатистически реагировать. А эти выбиваются из общепринятых норм. Т. е. – ненормальные.

А что ненормального то. Да всё! Сознательно, за свои деньги и прочие ресурсы закупают снаряжение, берут отпуска, покупают разрешения (иногда ошеломительно дорогие) и радостно мчатся навстречу тяготам и лишениям, рискуя здоровьем и жизнью. Знаний о наличии опасностей у них предостаточно, статистикой несчастных случаев они владеют. Как писал выше – у каждой вершины есть своя статистика смертности. Если гибнет товарищ, скорбят о нём и, всё равно двигаются дальше. Знают и всё равно сознательно идут на тяготы, лишения и риски. А если повезло (случайно) и не случилось пошатнуть здоровье или распрощаться с жизнью, то возвращаются усталые, обожжённые солнцем, обмороженные, исцарапанные и избитые льдом и камнями, «зализывают раны» и, ещё не восстановившись после приключения, мечтают и планируют следующее. Зная, что в случае удачи (когда дойдут и вернутся) это будет очередной случайный, счастливый случай. Просто повезёт. А следующее приключение обычно ещё более рискованное.

Некоторые (их немного) это делают в коммерческих целях или ради своей собственной известности. Но большинство остаются неизвестными не только всем или широкому кругу посвящённых, но даже очень узкому кругу. Зачем это им?

В общем, не манили ни горы, ни возможность испытать тяготы и лишения. Прославиться таким способом тоже не хотелось, а для коммерческих целей не было спонсора, да и вероятная сумма, которую могли дать вероятные спонсоры, не мотивировала. А сумму, за которую бы мне захотелось рисковать своей собственной жизнью, я до сих пор не придумал. Ни в рублях, ни в евро, ни в долларах (американских).

Вот так и жил, почти абсолютно несклонный к авантюрам, пока не случилась встреча с родственницей. Случайная встреча – она была проездом, мы приехали на вокзал пообщаться. Поговорили, попили кофе, обменялись новостями, пригласили (так обычно делается при встречах, даже если не собираешься ехать или принимать гостей) друг друга в гости. Мы приглашаем искренне и после этой встречи несколько раз принимали гостей. Она тоже, приглашала искренне и мы побывали пару раз. Один раз мы, один раз я.

И всё бы так и продолжало течь (это я про свою жизнь), но мотивируя наш приезд, она обронила фразу «У нас из окна Эльбрус видно. На него даже можно подняться в составе экскурсии».

Семя упало на почву, на которой уже очень долго лежали семена про прыжок с парашютом и попробовать походить на яхте. С парашютом просто «…с неба звездануться…», а с яхтой сложнее – попробовать, научиться и уйти в кругосветку. Яхтинг – не очень обычное желание для человека, который больше сорока лет своей жизни «любил море с берега». Хотя что можно ожидать от того, кто так и не научился плавать, но очень любит нырять? Да чего угодно! Почва оказалась благодатной. Не сразу, не быстро, но семена дали всходы. Хотя, может быть, дело не в почве, а в семенах. В общем, у меня были мои мечты, и они ждали своего часа. Каждая своего, а все вместе— своих часов (во мн. числе). В конце концов дождались. Не сразу, но все, которые перечислил.

Решение о восхождении было принято не сразу, но было принято и реализовано. Порядок сбывания (реализации) мечт (тоже мн. число) мной не ранжировался. Сбыл (реализовал) их в случайном, естественном порядке. Далее постараюсь написать, про то, как это было, пытаясь соблюсти хронологию. Про горы – две части, и они самые большие и основные, а две первые, про прыжок и яхтинг, можно считать прелюдией. Итак, часть первая – про прыжок.

«На парашюте с неба звездануться…»

Принять решение и реализовать его в жизни сложно. Это почти невозможно, если решение не связано с классическим, в рамках одобренной обществом системы ценностей, улучшением. Что есть «улучшение» с точек зрений общества? Это – карьерный рост, увеличение постоянного дохода без отказа от разовых получений, более высокий уровень комфорта, получение других любых материальных благ (чтоб все обзавидовались), одобренных социумом, пропагандируемых и поддерживаемых большинством. Если такого улучшения нет, тогда нет внятных, чётких обоснований ни для ближнего окружения, ни для себя, ни для «официальной версии». А когда таких объяснений нет, то у самого себя встаёт вопрос «Зачем?». Побыв какое-то время без ответа/объяснения он (вопрос) рождает мысль – «нафиг эту блажь». И вот так понемногу всё ненужное, необъяснимое, безответное, неутилитарное отпадает и обрисовывается нормальный гражданин.

Средний такой, хорошо управляемый и так же хорошо предсказуемый. В горы ходит только если ему сказали «надо», сказали на какую, когда, с кем и по какому маршруту. На работе «гонит план», участвует в тимбилдингах, коллективных застольях, самодеятельности и соревнованиях. Радостно и почти абсолютно добровольно ходит строем, в строю таких же нормальных граждан. Горячо и искреннее поддерживает «официальную линию». Если возмущается или протестует, то в разрешённых рамках, санкционированными способами, в специально указанных местах, в назначенное время, речами, текст которых согласован и утверждён заранее.

Мне повезло. Почему-то не дошёл до этой стадии. Меня «миновала чаша сия» и я до сих пор не могу оценить – хорошо это или плохо. В общем, нормальным, средним и обычным я, вероятно, не стал.

Ещё задолго до Эльбруса и яхтинга мне вдруг нечаянно захотелось прыгнуть с парашютом. Не нечаянно прыгнуть, а нечаянно захотелось. Стал мечтать, но всё не решался. То снега было мало на случай «А вдруг парашют не раскроется». Наслушался легенд, про то, что если глубокий снег, то больше шансов выжить. Ага, пятиметровый (на более глубокий не хватило фантазии) слежавшийся сугроб смягчит падение с высоты один километр! Конечно смягчит! И я буду не лепёшкой, а слегка помятым. Впрочем, покойнику, вероятно, пофиг его послежизненное состояние… То самолёты не летали, то работа, то ещё что-то очень важное, срочное, но, как я понимаю сегодня, нафиг не нужное не только мне, но и тем, кому это ненужное нужно. Вот так вот вяло хотел, параллельно генерируя яркие и подробные страхи и причины (отмазки). Зачем хотел?! Почему однажды не обосновал и не «отмазался» раз и навсегда?

А тут в 2016 году жена подарила набор «Впечатления на выбор». Спасибо ей за то, что сдвинула со стадии «как ни будь потом». Впечатлений было много других, кроме прыжка. Можно было выбрать только одно. Вероятно, там были (однозначно были) более яркие и менее рискованные. Я выбрал «на парашюте с неба звездануться…».

Не манило ни чувство свободного полёта, ни захватывающее висение на стропах, ни риск… Манил страх. Страх прыжка со всеми вероятными последствиями и, ещё более, страх шагнуть в пустоту. Очень хотелось шагнуть, точнее попробовать шагнуть в никуда. Хотелось так же сильно, как и боялось.

Ярко представил, забоялся ещё больше и, как только сошёл снег, поехали на аэродром. На этом аэродроме когда-то прыгал с парашютом Гагарин. Как выяснил в последствии, он прыгал на всех полевых подмосковных аэродромах. Информацию не проверял. Возможно так и есть, а может быть немного приукрашено. Если небо то же, и Земля та же, то не всё ли равно с какой точки Земли поднялся и в какую приземлился? Всё зависит от выбранного масштаба. Это в макромасштабах он прыгал с нашего общего неба на нашу общую Землю.

А если рассматривать в микромасштабах, то информация о местах приземления Юрия Алексеевича не утеряна, а вообще не была сохранена. А если знать бы и сохранить при его жизни или после придумать? Классно, наверное, было бы водить туристические группы по полю, на котором там и тут были бы установлены бетонные, гранитные или даже бронзовые пятаки с информацией о дате и времени прыжка. А экскурсовод с воодушевлением бы рассказывал о погоде в тот знаменательный день, меню лётной столовой, типе самолёта, его годе выпуска, экипаже, инструкторе, укладчике парашюта, настроении Гагарина и т. д. Ещё можно было бы перечислять «великих мира сего» и известных личностей которые здесь уже побывали до прыжка, во время прыжка и после. Можно было бы добавить (без указания ФИО и адреса) посетителей, которые чудесным образом исцелились, прикоснувшись «вот прямо к этому вот уголку. Видите, как уже затёрто?»

А в конце экскурсии предлагал бы купить кусочек парашютного шёлка с «того самого» парашюта. Ндаа… «…и тут Остапа понесло…». Но, чем безумней идея, тем более она жизнеспособна. Если попытаетесь реализовать сие безумство – не забудьте упомянуть автора идеи. Ладно, идеи хорошо, а процесс реализации мечты, тем временем двигался к своему, в тот момент неизвестному, но логическому завершению.

Инструктаж и обучение продолжалось часов пять или шесть. Торопится нам было некуда – дул сильный ветер, настолько сильный, что даже спортсмены парашютисты иногда ожидали, когда он стихнет. Нас новичков в такой ветер выпускать было опасно. Хотя я уже был в той степени готовности, когда пофиг.

Мы научились прыгать с невысокой «тумбочки» с плотно сжатыми ногами. Когда прыгали с этой вот тумбочки, высота которой была чуть больше метра, инструктор, понаблюдав за нашими упражнениями, переставил меня на среднюю ступеньку высотой около полуметра. Видимо обратил внимание на то, что при каждом моём прыжке на аэродроме появляется лишний, неучтённый песок и решил, что он сыпется из меня. 50 мне тогда ещё не было, но оно (пятидесятилетие) вот, вот должно было случиться. Хорошо, что обошлось этим, а не отлучением от прыжка или пристёгиванием к инструктору. Научились (посмотрели/попробовали) всему, чему можно было научиться на земле. Наслушались душераздирающих историй про открытые переломы, нераскрывшиеся парашюты, про запутанные стропы и про запутавшихся в них, ныне покойных, парашютистах. К вечеру фантазия инструктора почти иссякла, наши силы были в том же состоянии. Желание реализовать мечту остановилось между «Всё-таки прыгнуть, сколько можно откладывать» и «А может быть не судьба? Похерить и забыть».

Буквально почти перед самыми сумерками, небо расчистилось, ветер стих и у нас появился шанс. Да не один, целых два – прыгнуть или не прыгнуть из-за того, что страховой агент, не ожидая хорошей погоды не приехал. Вполне разумная причина не прыгать – нет страховки. Это не из-за страха, это очень правильно, обосновано и логично. Отложить на потом. А потом можно и не приехать…

Но как-то, не прекращая разумно и логично обосновывать сам себе ненужность прыжка, его рискованность несопоставимую с планируемым получением… Вот здесь мысль спотыкалась. Что я собирался получить? Впечатление? Оно может быть сильным или очень сильным, если впечатаюсь в землю. Ощущение? Какое?! В общем, все мысли были светлыми и логичными. Действия – прямо противоположные мыслям. Я не переставал двигаться. Одел парашют, всё застегнул, подтянул, проверил, попрыгал, заполнил и подписал бумагу о том, что сам, знаю, понимаю, если что, то не буду + добровольно, «будучи в здравом уме и светлой памяти…» отказываюсь от страховки. В общем бесстрашно (без страховки).

Вышли, построились, протопали в самолёт. Пока топали, один из нашей команды (профессиональный военный, чуть старше меня, точно служивший и, возможно, ещё служащий в каких-то суперспец войсках) спросил про очки (я «очкарик»), не боюсь ли что они слетят во время прыжка. Нет, не боюсь, потому что в машине есть запасные. Про то, что страха потерять очки я не ощущал совсем, по причине наличия других страхов, я говорить ему не стал. Мой совет был воспринят – в этот раз прыгали в очках (простых, оптических, без верёвочек и резиночек) двое – я единственный раз в жизни и Владимир, первый раз в свой сколько-то там сотый прыжок. Кстати, потом он всегда прыгал в очках, судя по фото и видео в соцсетях. Ладно, возвращаюсь к теме.

Расселись. Взлетели. Чем выше поднимался самолёт, тем тоньше становились у него стенки. Я точно помню, когда он стоял на земле был такой крепкий, надёжный. А начиная метров с трёхсот стенки ощутимо стали превращаться в тонкий дюраль. А ещё открытая дверь, в которую было видно удаляющуюся от нас землю, буквально тянула. Как когда-то написал Ницше «Если долго смотреть в бездну, бездна начнёт смотреть в тебя». Конечно, 900 метров ещё не бездна, но далёкая, уже немного начинающая закругляться Земля, начала внимательно вглядываться в меня, через открытую дверь. Даже не на меня, а куда-то в самую мою глубь, туда где, сжавшись в трясущийся комочек, ютилось чувство самосохранения и где-то рядом с ним лихорадочно заявляла о своём существовании мысль про отказ от прыжка.

Перворазников, а может быть и всех остальных, выкидывают соответственно весу – кто тяжелей, тот и первый. Кстати, если откинуть условности, то у меня уже было три попытки самостоятельных прыжков. Все эти разы я прыгал года в четыре (младшая группа детского сада, которая сразу после яслей).

Увидев в кино (телевизора тогда не было не только у нас, но, вероятно, ни у кого в посёлке) как парашютисты, привязанные веревками (стабилизационные парашюты) с разбегу бросаются в открытую дверь, я тут же решил повторить это в домашних условиях.

Во дворе, рядом с забором стоял бабушкин сундук. Не скажу, что я такой уж древний, но в те времена (конец 60х или начало 70х) это не было диковинкой. Сундук был высотой с меня. Мне, вероятно, пяти лет ещё не было. По косвенным событиям – около четырёх, но не помню с какой стороны, до четырёх или немного после. Тщательно подготовившись – взял крепкую не короткую верёвку, одел зимнюю шапку с ушами (совсем как шлём), я с помощью подручных средств (деревянный ящик из-под бутылок) забрался на сундук. Обвязав грудь верёвкой (хорошо, что не за шею, опять счастливый случай), второй конец верёвки привязал к забору. Мужественно посмотрел за забор, туда где до горизонта простирался Татарский залив. Это очень важно – мужественно посмотреть, как будто, на всякий случай проститься перед подвигом, потому что первый раз прыгать очень волнительно. Даже понарошку. У детей так бывает – играют понарошку, а переживают по взаправдешному. Разбежался и прыгнул с сундука.

Верёвка оказалась настолько короткая (или длинная?), что я повис у стенки сундука, немного не долетев до земли. Удар верёвки в грудь был сильный. Последующее висение в полузадушенном состоянии, в ожидании репрессий со стороны родителей, которые ещё были на работе, но скоро должны были прийти, удовольствия не приносило. Нет, мне не запрещали прыгать с сундука, обвязавшись верёвкой. Какой взрослый человек может придумать, что до этого можно додуматься? Но я понимал, что если меня увидят вот так вот висящим на заборе, то гордится героическим парашютистом не будут. Вероятнее всего обрадуются, что выжил, удивятся тому «Как пришло в голову?!» и накажут «Чтобы впредь неповадно было!».

В общем мотив к самоспасению у меня был. Как-то повернувшись к сундуку, я на него забрался (можно отнести к начальному опыту скалолазания). Вылез из петли, сполз с сундука и куда-то спрятался «зализывать раны». Про то, какой сын герой, родители в этот раз не узнали. Повезло всем.

Отец, увидев верёвку, привязанную к забору (с себя я петлю снял, а с забора – нет), спросил про «что?» и «зачем?». Я рассказал, что видел в кино, как парашютисты, привязанные верёвками, выпрыгивают из самолёта. О том, что хотел бы попробовать, я говорить не стал, тем более, я не стал говорить, что уже попробовал. Нет, это не мудрость, это чувство самосохранения. Оно у меня иногда есть, но не всегда и не везде. В этот момент оно было.

Выслушав короткую, но очень яркую лекцию о том, как это опасно, как я дорог и про то, что лучше о своих планах рассказывать родителям, я понял, что рассказывать даже о счастливо закончившихся экспериментах и опытах не стоит, дабы не быть ограниченным в свободе проведения других ещё не придуманных опытов.

Желание прыгнуть «как парашютист» осталось. Очень скоро мне на глаза попался зонт. Это был чёрный большой, советский, надёжный (это важно!) зонт. Выждав время, когда родителей не было дома, я снова забрался на сундук. Разбежался и прыгнул, попытавшись в полёте открыть зонт. Забыл написать, что зонт и открывался, и закрывался совсем вручную. Без всяких авто или полуавто функций. Потому как он был советским зонтом.

В общем, я не успел открыть зонт. Но отвлёкшись на эту процедуру, пропустил момент контакта с землёй. Упал. Мы оба (я и зонт) оказались крепкими – советскими, никто из нас не сломался. Родителей не было, поэтому поплакав (мужчины иногда тоже плачут), я снова залез на сундук. Предварительно открыв зонт («и опыт, сын ошибок трудных»), снова прыгнул. Но, то ли площадь зонта оказалась недостаточной, чтобы ощутимо смягчить падение, то ли высоты оказалось мало чтобы это заработало… Я опять больно упал. Зонт не вывернулся и не сломался. Опять оба обошлись без ущерба. Зонт совсем без ущерба, я – без значительного. Синяки и ссадины потом прошли. А желание прыгнуть с парашютом куда-то запряталось так хорошо, что вернулось или я вспомнил про него лет через сорок. А дальше опять про то как оно было.

Я получился немного не первым, но далеко не последним (третьим). Сначала выкинули «кого не жалко» – недавно отслужившего молодого десантника. Не жалко, это потому, что он опытный и шансов выжить у него значительно больше чем у большинства, даже если что-то пойдёт не так. Все пошло так.

Инструктор, проследив через дверь траекторию его полёта, остался доволен своими расчётами и скомандовал пилоту заходить на второй круг. Зашли, первым пошёл Владимир, тот который спецназ и в очках. Вторым должен был пойти я, тоже в очках. Владимир встал у двери, я встал со скамейки. Владимир шагнул в пустоту, я подошёл, на слегка ватных и совсем немного трясущихся ногах, к двери.

Какой он всё-таки, хлипкий, этот самолёт. Правая рука сжимала кольцо, левая вцепилась в проём двери. Внизу, где-то очень далеко земля. Скоро я с ней увижусь, точнее – встречусь. Мысль, которую вероятно я подумал вслух, слегка высунув из двери голову: «Блин (вместо этого слова мной, наверно, было использовано другое слово или словосочетание, более точно отражающее мои искренние эмоции перед покиданием самолёта), страшно то как!!». А на правое плечо в это же мгновение легла тяжёлая рука инструктора – «Пошёл!». И я пошёл.

Всё делал как учили – прыгнул подальше, попытался сжаться. Это «официальная версия», на самом деле я просто вывалился. Всех моих навыков, наработанных за время обучения, хватило на то, чтобы не вывалиться вниз головой. В дополнение (точнее в усугубление) мои инстинкты оказались быстрее и сильнее того, чему меня весь день учили, и я должен был это исполнить – не дожидаясь, пока я проору или подумаю про «… Пятьсот три, кольцо!», обе руки растопырились в разные стороны сразу после того, как обе ноги потеряли опору и правая (рука) выдернула кольцо парашюта. Сама выдернула, без ожидания моей команды. Алгоритм в голове, потерявшей связь с конечностями и поэтому не получившей информации о случившемся событии, чётко отрабатывал: «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три, кольцо…». Ага, кольцо уже в руке. Судя по раскрывшемуся куполу, уже давно. Вероятно, что-то пошло не так, не по инструкции.

Авантюра почти удалась. Парашют открылся и не зацепился за хвостовое оперение. А ведь мог! Но, то ли раскрывающийся купол прошёл ниже, то ли хвостовое оперение выше, в общем – они разминулись, и я не зацепился. Случайный успех – счастливый случай! Плюс, парашют раскрылся и раскрылся правильно! Я никогда до этого и после этого так близко не видел раскрытые купола парашютов, но почему-то решил, что то, как он выглядит, меня устраивает. Статистика открываний/не открываний десантных парашютов говорит о том, что не открываются они редко. Но я то знаю, что вероятность того, что именно мой парашют не откроется равна 50 %. Почему так много процентов? Потому что он или откроется, или не откроется. Он открылся.

Почему почти удалась? Потому что меня ещё ожидала встреча с Землёй. Неуверенно поёрзав в системе, которая на земле была крепкой и надёжной, а в воздухе её надёжность уменьшилась в разы, я решил, что мне достаточно удобно и начал, как учили, не смотреть вниз. Пока ёрзал в системе, немного и ненадолго, но очень ярко представил, как выскальзываю из неё и стремительно лечу вниз, а над головой – купол моего парашюта, от которого я всё дальше и дальше удаляюсь…

При приближении к земле нужно смотреть не вниз, а в даль и по тому как приближается (становится ближе) линия горизонта и изменяется всё что находится от неё и ближе рассчитывать время вероятного контакта с землёй. А ещё нужно плотно сжать полусогнутые ноги. Если во время контакта они не будут сжаты и полусогнуты, то их можно сломать. Или одну из, или обе сразу. Перспектива реальная и очень невесёлая.

Ещё инструктор учил, как определить, что парашют выполняет свою функцию – нужно плюнуть. Если плевок улетит вниз, то всё нормально – значит летишь медленнее плевка. Если улетит вверх – это повод для беспокойства и нужно открывать/распечатывать запасной парашют, потому что не плевок улетел вверх, а ты вниз. Он (плевок) просто не успевает за тобой. Мой плевок никуда не улетел, потому что попал как раз на запасной парашют. Плюнуть второй раз я не решился.

Вот так вот висел вместе с плевком, смотрел вдаль, сжимал полусогнутые ноги и рассчитывал момент контакта с землёй. В конце концов надоело, глянул вниз, всего на долю секунды, и столкнулся с поверхностью. Не смертельно, но травмоопасно. Сильно так столкнулся, как в детстве при прыжках с сундука и сильнее, чем при прыжках с «тумбочки». Упал, встал – жив/цел, прихрамывая забегал вокруг парашюта, погасил купол, понял, что гасить его было не нужно. Немного успокоился. Собрал в сумку парашют, стропы. Посмотрел вверх. Из самолёта вываливались последние парашютисты. Те, которые не последние, висели на белоснежных куполах (словосочетание какое замечательное – «белоснежные купола») на разной высоте. Над последними они только-только открывались. Встретился с соседями – с тем, кто до меня и с теми, кто после.

Поздравились, дошли до машины инструктора. Сдали парашюты и кольца. Кольца сдаются отдельно, потеря кольца в то время стоила тысячу рублей. Чуть-чуть отдышался/накурился и поехал домой. Часа через два накрыл нервный «отходняк». Колотило так, что с трудом дошёл до дома. Хорошо, что успел доехать и припарковаться.

Через какое – то время отошёл. Дрожь прошла совсем. Пришло осознание о случившемся. На одну мечту стало меньше. Дальше в этом направлении придумывать развитие не стал. Хотя было очень заманчиво из-за своеобразной доступности.

Перед прыжком я, в ожидании погоды, нервно курил в курилке. Подошёл спортсмен и попросил закурить. Я удивился тому что спортсмен курит. Ну немного необычно для меня, о чём я тут же оповестил, протягивая сигарету и зажигалку. И тут же был информирован, что парашютный спорт один из очень немногих, а может быть совсем единственный вид спорта которым можно заниматься даже с прокуренными лёгкими и больной печенью. Несмотря на курение, прокуренными лёгкие не считал и не считаю, печень тоже ведёт себя спокойно – не беспокоит. Но вот этот блеск в глазах парашютистов, их желание прыгать, прыгать и прыгать подвигло меня на поиск дополнительной информации.

Нашёл/выяснил – это занятие более пагубное чем алкоголизм. Почти как наркотики. Тот, кто втянулся в прыжки, добровольно выходит редко. Сами же занятия характеризуются как «деньги в трубу». Причём они (занятия) забирают и деньги, и время, и на иные увлечения может не хватить или времени, или денег, или того и другого. А поувлекаться другим хотелось, например – яхтингом.

Поэтому далее – часть вторая про яхтинг.

Шкиперская практика

Как уже написал выше, кроме долго дожидающейся, но всё же дождавшейся своей реализации мечты о прыжке с парашютом, хотелось, даже мечталось походить под парусом. Тоже никогда не хотел, тихо/мирно любил себе «море с берега», пока случайно не попалась короткая статья в случайно открытом журнале. Прочитал и захотел. Захотел когда-то.

Желание тихо мирно лежало себе, никого не беспокоя. После прыжка вспомнил, что оно есть. Вероятно, удар о землю был всё-таки сильным. Что-то в голове стряслось или подвинулось. Начал собирать информацию, чтобы уточнить чего же я хочу, сколько это может стоить и какова продолжительность (в часах, днях, месяцах… Про годы почему-то не думал. Не думаю и сейчас). Выяснил – задумался.

Просто так, решить, купить яхту и уйти можно, только шансов вернуться будет очень немного. Почти совсем не будет. Нужно знать теорию и научиться практически управлять яхтой. Даже если научишься всему и наберёшься опыта, шансов вернуться будет больше, но шансы не вернуться, всё равно останутся. Задача усложнялась. Когда прошёл первый шок, а мечта осталась, выяснил стоимость теории и расписание курсов. Стоимость яхт не узнавал. Немного побаивался, что, если узнаю сколько стоит яхта, и это будет очень дорого, желание заниматься яхтингом пропадёт.

Подкопил денег. Почему пришлось подкопить? Потому что обычные расходы аккуратно поглощали всю зарплату. Пришлось часть, расходов перевести в разряд нерегулярных и немного ограничить себя в использовании общественного транспорта. Совсем не получилось, ограничился тем, что дистанции до двух километров стал преодолевать пешком. Курить не бросил, но стал курить меньше и стал вести учёт расходов. Оказывается, если вести учёт, то можно меньше тратить. Прошёл обучение. Выяснил, что до обучения я не знал о яхтинге не многого, а вообще не знал ничего. И во время обучения узнал не всё, а совсем чуть-чуть, но этого чуть-чуть должно было хватить на только дневное, недалеко от берега и только в хорошую погоду самостоятельное плавание. Но не сразу, а после практического обучения.

Стоимость практического обучения для меня в то время была сопоставима со стоимостью полёта в космос. Вот так вот бывает иногда в жизни – какие-то суммы воспринимаются как нормальные, какие-то большими, но достижимыми, чуть больше – труднодостижимыми, а потом количество знаков достигает психологического горизонта. Вот с этого горизонта и далее – просто недостижимые, нереальные. Настолько недостижимые, что даже нет зависти к тем, у кого это есть. Просто другой мир.

Мечта не исчезла, она стала терпеливо дожидаться своего часа. Пока мечта ждала, я сделал два робких шага по направлению к ней. На несколько часов арендовал яхту со шкипером и походил с семьёй и друзьями по Пироговскому водохранилищу. Шкипер допустил меня к штурвалу и позволил поработать с левым стаксель шкотом. Это я сейчас знаю, как эта верёвка называется, а тогда романтикой веяло и от названия, и от упругого сопротивления стакселя.

Пару часов походил с женой на моторной лодке в Греции. Сам рулил, совсем сам. Дважды получил высокую оценку своих действий. Первый раз, когда быстро и очень виртуозно вышел из пещеры, в которую пытался залезть прогулочный корабль. Развернулся задом и на среднем ходу прошёл между скалой и бортом этого самого корабля. Получил «лайк» от капитана. И второй раз, когда очень мягко пришвартовался. О том, что пока бороздил прозрачное море, чуть было не налетел на скалы знает только жена. Она же меня и уберегла от этого – заметила под водой скалу.

Кому-то это может показаться пустяшным делом, но для меня это было небольшое приключение. Чем тоньше чувствуешь мир, тем больше собираешь впечатлений. Можно, правда, нарваться на такие впечатления, что и слоновья шкура не выдержит. Но это когда нарвёшься. А если постоянно ходить в «броне» в вечном ожидании нападения, то многие прелести и прекрасности жизни или вообще все, пропустишь/не почувствуешь. И зачем тогда жить?

Однажды сформулировал что есть «жизнь» – всё оказалось (как мне показалось) чрезвычайно просто. Жизнь есть процесс удовлетворения потребностей. Всё. Если есть потребность в чём-либо – значит жив. Если нет потребностей – мёртвый или неживой. Если потребности есть, но их не удовлетворять – умрёшь. У меня есть потребность во впечатлениях и пока у меня хватает ресурсов эти потребности удовлетворять. Согласен и даже не буду спорить, что эта потребность абсолютно не практичная – расходов много и часто, доходов – никаких. Но мне это нравится. Опять отвлёкся. Извините, возвращаюсь к яхтингу.

В общем хотелось пройти практическое обучение, но не очень, потому как стоимость продолжала оставаться на уровне горизонта. Но однажды вдруг организовались курсы не в «забугорье», а в Калининграде. Всё так же как обычно, но без тёплого моря, дорогого перелёта, в два раза дешевле и с нежаркой погодой.

Мечта приблизилась. При нормальных условиях она для меня оставалась бы недосягаемой, но ближе и я, в очередной раз, поступил ненормально – взял кредит. «Потом» меня не устраивало по той причине, что после определённого возраста «потом» может не случиться. Может случиться совсем другое, после которого никаких потом уже не будет.

Оно, это другое, судя по некрологам, траурным речам, статьям и эпитафиям всегда случается неожиданно. По крайней мере я очень редко слышу и читаю про то, что ждали, ждали и вот, наконец свершилось. Даже если втайне ждут, всё равно говорят и пишут о скоропостижности, внезапности и, очень расплывчато, про то как много он (она) ещё бы, если бы не…

В общем, подкопить не удалось, пришлось взять кредит. Оплатил практику, купил целый гардероб соответствующей одежды плюс рюкзак. Готов! А самостоятельная практическая попытка управления косым парусом у меня уже тоже была.

В далёком, детстве я пытался сымитировать подобие паруса. Посёлок Ильинский стоял на берегу Татарского залива. Вероятно, это самое ветреное место на Сахалине. Ведь не просто так японцы, когда часть Сахалина принадлежала Японии, назвали этот посёлок Кюсюнай – Семь ветров. Почему стоял в прошедшем времени? Потому что это сейчас не посёлок, а село. Он немного изменился со времён моего детства. Травы на полянах стало больше, поляны шире, а жителей и домов – меньше.

А ещё русские первопроходцы именно у этого посёлка впервые ступили на землю острова. Они не только впервые ступили, но и сделали маленькое, но очень важное открытие – Сахалин – это остров, а не полуостров, как считалось ранее.

Капитан Делангль, который был в составе экспедиции Беринга, по его приказу должен был изучить сахалинское побережье. Изучил. Зашёл в залив. Назвал залив своим именем (так до сих пор и осталось). Подошёл к берегу. Высадился. Встретился с местными аборигенами – айнами или нивхами. Удивился тому, что айны и нивхи совсем не монголоидной расы. Светлокожие, с европеоидным разрезом серых глаз, с обильной растительностью на лице. В общем какие-то очень выделяющиеся среди полностью их окружающих на других островах, полуостровах и материках народов.

Аборигенов это нисколько не беспокоило. Они утверждали, что они местные и коренные. Эта загадка так и остаётся нераскрытой до сих пор. Кто они, откуда и как давно. Да, наверное, уже и не раскроют. Мало их осталось или совсем уже нет.

А Делангль, следуя указанию Беринга, оставил на месте высадки лейтенанта Ильина и трёх матросов, которые основали здесь форт Ильинский. Сейчас место форта уже покрыто морем. А мой старший брат, лет за десять до моего появления ещё видел остатки форта и на берегу иногда находили монеты и другие артефакты тех времён. А потом в заливе стали добывать (черпать) песок и форт ушёл в море. А недавно, песок стали добывать с другой стороны посёлка. Там когда-то (в моём детстве) был хороший песчаный пляж, сейчас пляжа нет, одни камни. Но это было лирическое отступление. Снова возвращаюсь к яхтингу.

До самостоятельной парусной практики я додумался сам. Взял старую клеенку, которой когда-то покрывали стол. В советские времена многие покрывали кухонные столы такими клеёнками. Эта уже была сильно потёртой и ей на смену была куплена новая. О планах родителей на дальнейшее использование клеёнки в хозяйстве я не поинтересовался. Поэтому приколотив к одной из сторон рейку, вынес её и приколотил вторую, прилегающую сторону, к деревянному электрическому столбу.

Как сейчас понимаю, я соорудил гротоподобный парус. Постоянный, плотный и иногда сильный ветер вырывал парус из моих рук. Несколько раз чуть было не получил рейкой по голове. Она вела себя как настоящий гик. Но про это я узнал спустя несколько (четыре) десятков лет. Какое это приятное ощущение чувствовать ветер в парусе. Даже если этот парус старая клеёнка. В общем. эксперимент удался. Этим же вечером, отец, вернувшись с рыбалки, снял парус, и клеёнка была оправлена на дальнейшее использование в семейном хозяйстве. Обошлось без репрессий, нравоучений и уточнений границ дозволенного.

Очень благодарен своим родителям за их потрясающую долготерпимость по отношению ко мне. Высказывание Гая Юлия, который был Цезарем, про «Вени, види, вичи» (Пришёл, увидел, победил) я тогда (в детстве) не знал, но многое делал именно так. Родители почти всегда оказывались перед уже свершившимся фактом.

Сейчас очень часто перед свершившимся фактом или бесповоротно принятым решением оказываются мои близкие. Моё решение о прохождении практики было таким же обычным, неожиданным и бесповоротным. Вени, види, вичи. Нет, лучше так как это прозвучало или было написано в 47 году до нашей эры, т. е. в первоисточнике – Veni, vidi, vici. Хотя, вероятно, оно сначала прозвучало, потом было написано, прочитано и снова прозвучало.

Приехал/прилетел на практику. Прошёл не без приключений. Ну такие, не опасные приключения. Сначала вывалился за борт, потом случайно получилось продиагностировать неисправность. После того как её устранили/починили, возгордился и дня через два, при диагностике очередной неисправности, сломал один из важных механизмов. Сломал настолько хорошо, удачно и невосстановимо, что вся наша практика, для всех практикантов чуть было не «накрылась медным тазом».

В связи с эти был отлучён не только от дальнейших ремонтов, но и диагностик и ко мне был приставлен один из курсантов (они менялись по очереди) присматривать за мной, дабы не сделал ещё что ни будь с яхтой или собой. Александр, который был нашим капитаном инструктором, очень правильно посчитал, что лучшее моё местонахождение – постоянно на виду и не на яхте.

Через некоторое время, после многочисленных, но безуспешных попыток вызова помощи, наше дальнейшее будущее чётко разделилось на два возможных варианта. Первый реальный – прерываем практику и улетаем по домам и второй – из области абсолютно ненаучной фантастики – чиним яхту и продолжаем практику. Большинство предпочли первый вариант, но до начала его реализации оставалось какое-то время (ближайший самолёт – завтра утром) и мне разрешили (под присмотром) заняться реализацией второго варианта. Я думаю, что не ради попытки исправить содеянное, а для того чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей и самоедства.

Хуже, чем я уже сделал, сделать было невозможно. Но это официальная версия. Я знаю, что «хуже» имеет бесконечное продолжение, а вот «лучше» – оно конечно. Очень часто «лучше» это то что есть здесь и сейчас. Поэтому восхищаться нужно настоящим, а не ждать будущего. В случае с яхтой, ещё меньше двигаться, чем сейчас, когда она не двигалась совсем, было невозможно. Хотя её можно было случайно затопить. Но сейчас не про это.

В течение пары часов я, Лёша и Вера, из деталей не очень высокого качества, купленных нами в ближайшем строительном магазине, и оцененных инструктором как «говно какое-то», восстановили работоспособность яхты. Как всё-таки велика и неистребима вера русского человека (русский – в данном случае не национальность, а менталитет) в чудо. Все курсанты (нас было трое) внесли свой добровольный и посильный вклад в реализацию этого чудесного восстановления.

Александр единственный, кто в этом не участвовал, дабы не взирать на это безобразное безумие и не травмировать свою морскую стармеховскую душу. Но он тоже был абсолютно русским и, несмотря на свой колоссальный опыт поломок и ремонтов, тоже верил в то, что чудеса случаются. Поэтому позволил нам попытаться, взяв с нас обещание, что хуже, чем сейчас, мы постараемся не сделать.

Во время ремонта он почти постоянно находился в своей каюте. Нет, не совсем постоянно – пару раз пытался выйти, но видя, чем мы занимаемся, как и из чего созидаем, запирался в каюте снова. Что-либо советовать нам было бесполезно. Три измазанных мазутом и исцарапанных деталями яхты курсанта, с безумным блеском в глазах, что-то мастерили без чертежей и понимания конечного результата. К удивлению Александра, восхищению и восторгу команды (сам я тоже в очередной раз офигел от своей везучести), «медный таз», грозивший накрыть нашу практику исчез. Оно заработало!