Точно так же страшно, как тогда, когда мы стояли возле дверей ЦКЗ, безуспешно крича, упрашивая впустить.
Тогда мне казалось, что смерть уже рядом. Хотя, она всегда теперь рядом.
Но дверь открылась, доктор Дженнер, единственный, как оказалось, оставшийся в живых ученый в ЦКЗ, помог нам, и следующие несколько часов я наслаждалась забытыми благами цивилизации.
А как вкусно мы потом пообедали!
И даже выпили. Всем было весело, впервые за долгое время мы немного расслабились, почувствовали себя в безопасности.
Доктор Дженнер довольно закрытый человек, малоразговорчивый. Но, мне кажется, что все ученые такие. Так что я не удивляюсь.
Он объяснял нам причины, по которым мертвецы могут оживать, но я не особенно поняла. А, может, и не хотела понимать.
В конце концов, какая разница, почему они ходят?
Главное, что ходят, и это надо учитывать. С этим нам теперь жить.
За столом, глядя на спокойные и веселые лица своих спутников, я подумала, что, может быть, все наконец-то будет хорошо. Хотя бы на время.
Жаль, что Андреа…
Вот опять я. Рука дрожит. Хватит.
Надо взять себя в руки и дописать. И отпустить это. И лечь спать.
Этим вечером мы сидели, пили хорошее легкое вино, смеялись над развеселившимся Диксоном, над совершенно красным Гленном, над ударившимся в философию Дейлом.
Потом, когда все стали расходиться, мне, очевидно, в голову ударило вино, потому что только этим я могу оправдать свое нелепое желание поговорить с Дерилом.
Он уже шел в комнату, когда я остановила его, возле библиотеки.
Я нерешительно тронула его локоть, и тут же отдернула руку. Его кожа была невероятно горячей. А еще очень приятной на ощупь.
Он так вопросительно и хмуро посмотрел на меня, словно и не смеялся только что над пьяным Гленном вместе со всеми.
— Дерил, — я в этот момент даже пожалела, что остановила его, но деваться было некуда, — я хотела сказать тебе кое-что.
— Ну? — Он не смотрел мне в глаза, и вообще казалось, что ни видеть ни слышать меня не хочет.
Меня это задело, и я сказала не то, что хотела изначально.
— Почему ты не смотришь на меня? Я тебя обидела чем-то?
— Че за вопросы такие? Нахуй мозгоебство, — пробормотал он, старательно отводя глаза и делая шаг назад, в библиотеку.
Я шагнула следом, разозлившись окончательно. Вот уж не ожидала от себя таких эмоций!
— Если ты думаешь, что я на тебя злюсь из-за Андреа, то зря! Это мог быть кто угодно: Рик, Шейн, Ти Дог…
— Ну да, само собой, — усмехнулся он, отходя к книжным стеллажам и делая вид, что книгу выбирает. Это выглядело даже забавно. Хмурый громила решает, что бы ему почитать перед сном. — Чистоплюи…
— Дерил, я …
Тут я смешалась, не зная, как выразиться, как дать понять ему, что я не испытываю к нему отрицательных эмоций.
И, в итоге, сделала глупость.
Подошла к нему, поднялась на цыпочки и легко коснулась губами его щеки.
Хотела щеки, но он отшатнулся от меня, ударился затылком о книжный стеллаж, и поцелуй пришелся в губы.
Он замер. Не размыкая губ, застыв, как статуя. И я тоже не двигалась. Стояла, практически прижавшись к нему, и ловила его дыхание. От него пахло крепким спиртным и сигаретами. А губы его были сухими и жесткими.
И мне вдруг так захотелось, чтоб Дерил мне ответил!
Это, наверно, помешательство какое-то, воздействие пережитого стресса и вина.
Но мне невероятно, до ужаса, до покалывания в кончиках пальцев хотелось узнать, какой он на вкус!
Как он целует?
Грубо? Жадно? Нетерпеливо? Стремясь только получить, а не дать?
А, может, неумело и невнятно? Не считая это чем-то важным?
Или… Нежно и умело? Пробуя и подчиняя? У него наверняка было много женщин. Он наверняка умеет.
Я почувствовала себя очень свободной и даже развратной.
Я положила ему руки на плечи и опять поцеловала. Лизнула нижнюю поджатую губу, пытаясь заставить его открыть рот.
Он не сделал ни одного движения мне навстречу, наоборот, кажется, что отклонился еще больше, опять упираясь затылком в стеллаж.
Я выдохнула ему в губы, уже с сожалением, понимая, что он не ответит мне, что выгляжу непроходимой, невозможной дурой, приставая так нагло.
И тут я внезапно почувствовала боль. Ощущение было, словно талию в тиски сжали, резко стало трудно дышать.
Я даже не сразу поняла, что это ладони Диксона.
Я попыталась отстраниться, но он, впервые за все время нашего так называемого разговора посмотрел мне в глаза.
И мне стало страшно.
У Диксона был дикий, жесткий, оценивающий взгляд, как будто в прицел смотрит, выбирает, куда выстрелить в первую очередь.
Я уперлась ладонями ему в плечи, уже не обнимая, а отталкивая, осознавая, что зря я вообще к нему подошла, но он не отпустил.
Он очень сильный. Такой сильный, чудовищно просто, и не скажешь никогда по нему! Я отодвигалась, но он даже не шевельнулся.
Я хотела ему сказать, чтоб отпустил, но не успела.
Он резко прижал меня к себе и поцеловал.
Все мои догадки о том, как он целуется, были совершенно далекими от истины.
Потому что целовал он так, как и все делал в жизни, жестоко и яростно, действуя, как считает нужным, не думая о чувствах других.
Я ощущала себя, словно в лапах дикого зверя, не могла от неожиданности и страха даже пошевелиться, а Дерил прижимал меня все крепче, все больнее, уже не целовал, а кусал мои губы.
Потом я почувствовала, как он тянет меня за волосы на затылке, заставляя запрокинуть голову, и ощутила его губы уже на шее, горячие, такие горячие, что каждый поцелуй был как ожог.
Я так была оглушена его напором, его жадностью, его бесцеремонностью, что не сразу поняла, что могу говорить, что он уже не терзает мои губы, переключившись на шею и грудь.
Слова из головы все вынесло, я еле открыла рот, чтоб прохрипеть:
— Нет, нет…
Не надеясь, что услышит. Но он услышал, поднял голову, опять поймал мой взгляд, наверное, поняв, что пугает меня до невозможности, остановился.
А в следующее мгновение я уже была свободна.
— Пошла нахер отсюда, — он отвернулся, опять пряча глаза.
Видно было, что он старается успокоиться, сжимает и разжимает кулаки с белыми от напряжения костяшками.
Я сделала движение в нему навстречу, сама не понимая, что хочу сказать, но он опять, как в самом начале, отшатнулся и повторил еще злее:
— Нахер, я сказал!
Я выбежала из библиотеки, не помня себя, в голове все перемешалось, ни одной связной мысли.
И до сих пор так, до сих пор!
Я не понимаю, что это было!
Зачем я так поступила? Зачем пошла к нему? Чего хотела?
А он? Он зачем? Почему так? Как будто хотел обидеть, наказать! За что?
Опять этот вопрос. Мне кажется, что я все время, пока общаюсь с Диксоном, буду задавать его. Потому что более непонятного, невозможного человека я не встречала в своей жизни.
Но самое ужасное не это.
Он сделал мне больно, да. Он вел себя грубо и дико, да. Он меня напугал, да.
Но.
Мои губы до сих пор болят сладкой болью от его поцелуя, моя шея, моя грудь в красных пятнах, грозящих перейти в синяки, и прикоснуться к себе страшно.
Но хуже всего другое.
Мой неровный и дикий стук сердца при воспоминании об этом.
Мои красные до бордовых пятен щеки.
Мое понимание, что.
Мне хотелось бы.
Повторить.
Диксон, плюнув окончательно на данное себе слово экономить курево, достал еще одну сигарету.
Нехер. Потом поищет еще.
А сейчас надо успокоиться.
Надо же!
Не, ну надо же!
И чего же тогда она? А он?
Он-то чего?
Мудак, какой мудак!
Неподалеку зашевелился и сел Рик, а значит прошло уже два часа.
— Иди спать, Диксон, — Рик покрутил головой, прогоняя сон, заботливо укрыл Лори своей курткой. От Дерила не укрылось, насколько нежным было его движение. Насколько полным любви и боли взгляд.
Лори, конечно, сука. Но, бля, куда деваться, если любишь?
Как быть? И простить невозможно, и не быть рядом нереально.
Да уж.
Вот кому он вообще нихера не завидовал, так это Граймсу.
— Неохота спать, я посижу, — пробурчал он, затягиваясь обстоятельно, — поспи еще, разбужу, если надо будет.
— Тяжелый день завтра, надо отдохнуть, приятель, — Рик, по своей коповской привычке, старался предусмотреть все.
— Сам решу, ложись, — Дерил отвернулся, не желая продолжать разговор.
Рик посмотрел на него, потом положил руку на плечо в жесте поддержки, слегка сжал:
