Помоги проекту - поделись книгой:
– Пить! – вздернул голову казак.
И запел.
Ой, чого я сегодни сумую.
Про казацкую долю сгадав,
И про славу свою не забуду,
Шо колысь я, як сокил летав…
Он не расположен был разговаривать, а хотел, чтобы его оставили в покое. И дали спокойно пить, ни о чем больше не рассуждая.
Пока Петр служил, его мать умерла, и осталась ему в наследство хата, и кое-какая мебелишка в ней. Земли тридцать десятин, которые временно находились в ведении станичной общины, вот, пожалуй, и все, что было у казака-пластуна, героического воина, который ратными трудами больших богатств не нажил, и семьи – жены и детей не имел.
– Не на того ты, братец, напал! – сказал ему атаман, и Петр этим словам весьма удивился. Даже головой потряс, чтобы получше видеть пожилого казака, что сидел напротив за большим дубовым столом и почему-то строго с ним разговаривал.
А внешность атамана была самая, что ни на есть, казацкая. Выглядел Иван Федорович как бывалый воин, имел воинскую выправку, седые длинные усы и седой, по старой моде, оселедец. Но ни у кого не повернулся бы язык назвать его стариком. Говорили, Иван Федорович служил в Императорском казачьем полку и тоже имел немало наград, которые почему-то предпочитал не надевать.
– Что, брат, говоришь, жизнь кончилась?
– Так точно, ваше благородие, кончилась.
– И сколько же тебе лет, старинушка?
– Тридцать шесть!
Атаман расхохотался, гулко, как в бочку, ухая: «Хо-хо-хо!»
– Старик! Скажу тебе по секрету, я в твои годы тоже семьи не имел. Жена у меня первая умерла, а замену ей я найти не мог, да за службой и некогда было. А теперь, знаешь, сколько у меня детей?
– Сколько? – машинально спросил Петро, хотя до того мог бы поинтересоваться, ему бы каждый сказал.
– Семеро. И все хлопцы.
– Так вы ж не инвалид, а за меня кто пойдет?
– Говорят, тебе только ногу разрубили. Или еще что?
Петр, которого смутить чем-нибудь было мудрено, от неожиданности даже закашлялся.
– Больше ничего.
– Вот видишь! Пообещай, что женишься на той казачке, которую я тебе самолично сосватаю.
– Мне – жениться? – изумился Петро, который никак свое будущее женатым не видел. – Я же ничего о женщинах не знаю.
– Совсем ничего?
– Нет, ну как там с ними обращаться, с женщинами, может, и разберусь… А как жить рядом, о чем говорить. И теперь уже поздно тому учиться…
Атаман опять захохотал.
– Ну, такого я еще не слышал… Повеселил ты меня.
– Женщины… – продолжал бурчать Бабич. – Они же крикливые, гордячки. Некоторые дерутся. А я разве позволю, чтобы меня били?!
– Ты, брат, просто дикарь какой-то… Судишь о том, чего и не разумеешь. И как я тебе, такому дремучему, детишек доверю?
– Каких детишек?
Теперь уже Петро вообще ничего не понимал.
– А хочу я дать тебе работу. Вот-вот, считай, что отныне это твоя работа: учить маленьких казачат старой казацкой науке. В последнее время о том забывать стали, ибо в казаки идут все, кому не лень. Это ж до чего дошло: ловят на ярмарке молодых справных парней, иногородних, да и стригут их под горшок. А раз так подстрижен, дальше у тебя уже и не спрашивают, умеешь ли ты хоть воевать. Иной раз люди, прежде с казаками не сталкивавшиеся, встречают такого с позволения сказать казака, и по нему судят обо всем казачьем племени…
– Но из меня-то какой учитель? Я и с детьми обращаться не умею.
– У тебя дед был добрый казак, царствие ему небесное! Позаботился о внуке, вбил казацкую науку так крепко, что благодаря ей, может, ты и жив остался… И надел земельный у тебя хороший – тоже родителям спасибо скажи. Земля сейчас дорогая. Не захочешь сам на ней работать, в аренду отдай. Вот тебе и деньги… Дадим тебе для начала двенадцать казачат. Казна будет платить. Опять тебе доход. Может, и немного, но с голоду не помрешь.
– А как же тогда женитьба? – скрывая улыбку, напомнил Петр. – Жену я разве смогу на такие деньги прокормить?
– Погоди, не все сразу. Ты пока к женитьбе, сам говоришь, не расположен. Вот скажи, твоя хата готова к тому, чтобы в ней хозяйка появилась?
– Не готова, – нехотя признал Бабич.
– То-то же! Пришел со службы, даже плетень не поднял. Так на улице и валяется. Полное запустение на твоем подворье. Словно не казак домой вернулся, а инородец какой! Не стыдно тебе?
– Стыдно, – признался Петр. – Я ведь… вот какое дело… думал, что жизнь кончилась, и зачем мне какой-то там плетень?
Дальше с легкой руки Ивана Федоровича жизнь у Петра Бабича не только пошла, полетела. Он не успевал оглянуться, как день проходил за днем, а он хоть и с некоторым трудом, но постигал науку хозяйствования.
Возможно, будь у него жена, он так и состарился потихоньку, полеживая на лежанке, да посиживая на завалинке, но атаман взял над ним вроде как опеку.
– Такой воин, как ты, Петр Степанович, должен приносить пользу своей земле.
– Да я-то согласен, приносить пользу, но учительствовать… Грамоту едва знаю, а уж другие науки…
– Грамоте их будут учить в школе, а ты будешь учить науке войны.
– Ребятишек – учить воевать?
– А как они, по-твоему, вырастут воинами?
– И где мы с ними будет учиться?
– Есть тут у меня одна хата. Казак на службу ушел, да и сгинул. Никакого официального уведомления, что он погиб, мы не получили. Как и то, что он жив. Значит, пока будешь учить ребятишек в его хате. У него как раз удобно. Весь дом – одна горница, и потолки высокие, не то, что у других. Где он такие увидел, не пойму. Всю жизнь до того в Млынке прожил.
Казаки помолчали, глядя друг другу в глаза. Атаман Иван Федорович испытывающе, бывший пластун Петр Бабич с благодарностью.
– А вот скажи-ка ты мне, Иван Федорович, почему ты, станичный атаман, думаешь о том, что должно интересовать людей государственных? Я ребятишек имею в виду.
– А я и есть человек государственный. Мои интересы – не только благо для казаков, но и для государства: чем лучше мы молодых казаков выучим, тем больше их с войны вернется, а значит, больше рабочих рук будет в стране…
– Думаешь, война будет?
– Война будет всегда. По крайней мере, казак всегда должен быть к ней готов. Такое мы воинское сословие, что от рождения должны учить этому своих детей… Меня беспокоит то, что казаки потихоньку утрачивают свое боевое искусство. Все больше на ружья полагаются. А винтовок, надо сказать, у нас не столько, сколько потребно.
– От пули никуда не уйдешь, – мрачно заметил Петр.
– И это говорит пластун!
Атаман нарочито горестно всплеснул руками.
– Говори, берешься, учить казачат или нет?
– Берусь, – Бабич кивнул в знак согласия. – Все, что знаю, им передам, а там уж сами решайте, какой из меня учитель.
– Решим… – атаман усмехнулся в усы. – Могу признаться, что на такое дело я уговорил еще кое-кого. На другом краю станицы. А как время пройдет, мы ваших казачат сведем вместе и посмотрим, кто искуснее… И еще…
Иван Федорович помедлил, а потом хитро улыбнулся:
– Я тут со своими товарищами посоветовался, и мы решили отдать вам Грома.
– Того самого? – удивился Петр.
– Того самого.
Гром был в станице легендарным конем. В свое время Иван Федорович на нем где только не побывал. Конь достался ему во время войны с турками, когда казаки напали на их обоз. Он был тогда трехлетком, но так прикипел к своему новому хозяину, что будто стал понимать человеческую речь. Русскую, а не турецкую!
Это был удивительно умный конь. Как звали его на самом деле, понятное дело, Павлюченко не знал. Но конь на Грома откликался, и так эта кличка ему и осталась.
Во время одного сражения Ивана Федоровича ранило, и он потерял сознание. Гром лег рядом с ним, облизал хозяину лицо, и, увидев, что тот пришел в себя, терпеливо ждал, когда хозяин возьмется за гриву и с трудом перевалится через его круп. Потом осторожно встал и повез свою непривычно безмолвную ношу к своим…
Казаки уже считали командира погибшим, когда поздним вечером конь подошел к костру, где казаки ужинали, и заржал. Бывалые воины не поверили своим глазам, но тут же, поняв, что Иван Федорович тяжело ранен, осторожно сняли его с коня и оказали возможную помощь.
– Надо же, не к туркам вышел, а к нам! – восхищались казаки, напоив и накормив коня.
К тому времени они успели уйти далеко от прежнего расположения. Так что получалось, конь шел весь день.
– Старый он стал, мой Гром, а все равно тоскует, стоя в конюшне. Возьми его и тренируй ребятишек. Ты знаешь, чему их учить: как правильно сидеть, как управлять… не мне тебе указывать… Может, Гром уже быстро не поскачет, но и ребятишек не сбросит. А насчет твоей женитьбы не думай, я не забыл. Есть у меня на примете одна семья – шестеро дочерей, одна другой краше.
– И как я буду среди них выбирать?
– Как я скажу: ты женишься на старшей.
– А если она мне не понравится?
Он не мог даже представить, что его, в таком возрасте, собираются женить на той, которой он до сего времени и в глаза не видел.
– Что значит, не понравится! – рассердился атаман. – Не ты ли совсем недавно горевал, что за тебя никто замуж не пойдет, а теперь уже стал переборчив, как засидевшаяся невеста? Придется тебе, голубок, поверить своему атаману на слово. Говорю тебе, девка хорошая, вот ты и верь.
Пришлось поверить.
Глава шестая
Петр ни разу не пожалел о том, что доверился атаману, в таком серьезном вопросе, как женитьба. Скорее всего, он так и прожил бы в своей хате бобылем, не решаясь ни к кому посвататься. Но Павлюченко своим решением перевернул всю его жизнь.
Еще не знал той, к кому от его имени пошлют сватов, Бабич уже перестал вовсе прикладываться к горилке, тем более, что прежде он это дело и не очень любил.
Вставал с раннего утра, опрокидывал на себя ведро воды, растирался рушником и приступал к работе. Первым делом, конечно, починил плетень, ругая себя за косорукость. После смерти мамы в доме остался сундук, набитый всевозможными вещами. Вот только не оказалось в нем никаких инструментов, так что пришлось Бабичу идти в общественный хозяйственный магазин, где ему дали пилу и топор. Но плетень все же удалось сделать крепким, даже самому понравилось. Для пробы Петр пару раз на него облокотился, и даже шутки ради изобразил подгулявшего хлопца, который на его плетень со всей дури повис. Чем весьма насмешил своих соседей.
В остальном Петр привык обихаживать себя сам. Конечно, говорили, что пластуны вечно во всяком рванье ходят, но это вовсе не означало, что эта их старенькая, многократно стираная одежда, была грязной. Никогда от него запаха немытого тела не чуяли. Что же Бабич, басурман какой, чтобы не мыться? Если у него до сих пор болела нога, то с руками было все в порядке.
Зато чего было довольно в материнском сундуке, так это всяческих ручных изделий: покрывала на кровать, занавески… Одних холстов штук шесть.
Мысль о женитьбе так Петра захватила, что он даже поехал в городок и там заказал белошвейке, которую порекомендовали ему каз
Белошвейка очень удивилась – до сих пор такие заказы она получала от женщин, но чтобы к ней пришел мужчина…
– Какой узор предпочитаете? – осторожно поинтересовалась она.
– Какой вам самой нравиться, – пробормотал смущенный заказчик.
Белошвейка была женщиной основательной. Она разложила перед казаком тетрадку, где ее рукой были зарисованы рисунки вышивок.
Петр наугад ткнул пальцем.
– Вот эту!
– А цветом каким: белым или с розовым цветком?
– Белым.
Кажется, он даже покраснел. Почему Петр раньше ничем таким не интересовался? Он догадывался, что бельем обычно занимается жена. А готовит его невеста. Но зачем тогда мать оставила полотно?.. Наверное, эта швея смеется над ним… А что, если его будущая жена из такой бедной семьи, что у нее и полотна нет… Что ж, в первую ночь абы на чем спать? За работу Петр заплатил белошвейке, не торгуясь.
Его приготовления взбудоражили всю Млынку.
Совсем недавно станичники думали, что Бабич не женится, и будет в своей хате тихо стариться, не оставив после себя никакого потомства, но случилось невероятное. Сам атаман сосватал ему невесту из небогатой казачьей семьи, где росло шесть девок!
Старшая из дочерей была девушка красивая, но перестарок. Ей уже исполнилось двадцать шесть лет. Сваты двор Кияшко обходили: в станице было достаточно девушек, которым едва шестнадцать исполнилось.
Трудно сказать, то ли потому, что никак не выходила замуж старшая дочь, то ли судьба так распорядилась, а только сидели сестры Кияшко в безмужье. Не сегодня-завтра, о второй из них сказали бы – перестарок, а там и все бы девушки перестали интересовать женихов.
Отец шестерых дочерей Трофим Кияшко не смог дождаться от жены наследника и поначалу грустил: чего ему так не везет? Но с некоторых пор смирился с этим. Девки его были сильные, справные, кровь с молоком, и если у молодых казаков глаз не было, то, что он мог поделать? Жена переживала, а он как мог ее успокаивал.
Поделиться книгой: