Помоги проекту - поделись книгой:
Филип Эйджи
За кулисами ЦРУ. Дневник сотрудника американской разведки
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
В настоящей книге рассказывается о двенадцатилетней деятельности сотрудника ЦРУ, закончившейся в начале 1969 года. Книга является попыткой приоткрыть еще одну страницу секретной деятельности американского правительства, которую оно проводит в странах третьего мира, используя ЦРУ, во имя обеспечения национальной безопасности США. В книге фигурируют подлинные лица и организации, роль и деятельность которых рассматриваются в непосредственной связи с той политической, социальной и экономической обстановкой, в которой происходили описываемые события. Я попытался также дать собственное толкование проделанной мной работы и показать, как эта работа отражалась на моей жизни. О причинах, побудивших меня рассказать о деятельности ЦРУ, читатель узнает в конце самой книги. Никто, конечно, не может помнить все детали событий, происшедших с ним за двенадцатилетний период его жизни. Написанию книги предшествовала длительная и кропотливая исследовательская работа; на уточнение фактов и освежение в памяти событий мне пришлось потратить большую часть последних четырех лет.
Сотрудники ЦРУ за границей работают в составе так называемых резидентур, часто занимаясь весьма разнообразной деятельностью и используя значительное число агентов из местных граждан. Я постарался показать деятельность всей резидентуры, а не только свою собственную, поскольку усилия резидентуры в целом направлены на решение поставленных ей конкретных задач.
Разнообразие операций, проводимых одновременно каждым сотрудником и резидентурой в целом, затрудняет обычную форму повествования. Я решил изложить свой рассказ в форме дневника (написанного в 1973–1974 годах) с тем, чтобы показать различную деятельность в процессе развития событий и передать дух того времени. Такой метод изложения также имеет ряд недостатков, поскольку он заставляет читателя следить за различными сюжетными линиями от одной записи в дневнике к другой, но я считаю, что это наиболее эффективный метод показа нашей деятельности.
По некоторым из описываемых мной операций в связи с недостаточностью материалов невозможно указать точное время их проведения, но они максимально приближены к реальному времени и, разумеется, не теряют от этого ни своего смысла, ни значения. Таким же образом некоторые события смещены на день или два так, чтобы их можно было включить в разделы дневника на день раньше или на день позже того момента, когда они действительно имели место. В таких случаях внесенные изменения не играют никакой роли.
30 декабря 1971 года в приложении к газете «Нью-Йорк тайме» («Обзор изданных книг») была приведена цитата из нечастого для тогдашнего директора ЦРУ Ричарда Хелмса выступления в национальном пресс-клубе. Оправдывая проводимые ЦРУ секретные операции, Хелмс заявил: «Вы должны верить нам. Мы являемся благородными людьми». Я прошу читателя помнить эти слова во время чтения данной книги, а также не забывать и тот факт, что операции ЦРУ проводятся по указанию самого президента и утверждаются во всех деталях на различных уровнях в ЦРУ, а часто и за его пределами на уровне заместителя госсекретаря и выше. Наконец, я прошу читателя иметь в виду, что описанные мною операции, проведенные главным образом в латиноамериканских странах, являются типичными и для тех операций, которые проводились в странах Дальнего и Ближнего Востока и в Африке. Мне хотелось бы также заметить, что, по моему мнению, они проводятся и по сей день.
Часть первая
В нашем университете появлялись представители сотен различных компаний, чтобы побеседовать со студентами на предмет возможного найма на работу. Я не подписал ни одной заявки на такую беседу, однако у меня все же состоялась первая и, вероятно, единственная беседа относительно моей будущей работы. К моему удивлению, из Вашингтона приехал представитель ЦРУ, чтобы переговорить со мной относительно поступления на специальные курсы. Должно быть, меня рекомендовала им Вирджиния Пилгрим. Я уже забыл, что однажды она упоминала о таких курсах, когда посетила нас в Тампе в прошлом году. Она сказала тогда, что была бы очень рада увидеть сына ее старейших друзей поступившим на работу в ЦРУ. У меня почему-то сложилось впечатление, что она — одна из высокопоставленных сотрудниц ЦРУ, ибо работала в специальной группе Кларка, расследовавшей деятельность ЦРУ по поручению комиссии Гувера.
Я сказал вербовщику Гасу, что меня уже приняли на юридическое отделение. Он удивился. Вирджиния ничего не знала о моих планах. Гас сообщил мне, что начальный курс специальной подготовки сотрудников длится от шести до девяти месяцев (а в некоторых случаях даже до года) и что он рассчитан на лиц с высшим образованием. После окончания курса я начну работать в системе ЦРУ в области анализа, специальных исследований, составления информационных сообщений, административной работы или проведения тайных операций. В заключение он добавил, что не может больше ничего сказать ни о курсах, ни о работе, поскольку все это является секретом.
Затем он поинтересовался моим положением в связи с возможным призывом на военную службу, и, когда я сказал ему, что рано или поздно, но служить мне придется, он намекнул на возможную комбинацию. Для кандидатов на секретные начальные курсы подготовки сотрудников ЦРУ, не отслуживших свой срок в армии, ЦРУ обеспечивает направление на специальные курсы подготовки в армии или в военно-воздушных силах, фактически находящиеся под контролем ЦРУ. На получение офицерского звания потребуется около года, после чего еще один год придется проходить службу в воинских частях. Затем кандидата снова направляют в Вашингтон для прохождения упомянутого секретного начального курса, и уже после этого он получает назначение на работу в штаб-квартиру ЦРУ в Вашингтоне. Выходит, что только через пять или шесть лет я смогу получить назначение на работу за границу, если пожелаю работать в области проведения тайных операций. «Слишком долго ждать возможности получить хорошую работу», — подумал я.
Гас знал обо мне почти все: и о моем участии в студенческом самоуправлении, и о моих успехах в учебе, и обо всем остальном. Он порекомендовал мне не забывать о ЦРУ, если я изменю свои планы относительно будущего. Я рассмотрел бы вариант устройства в ЦРУ, если комбинация с военной службой была бы осуществима наверняка, однако Гас подчеркнул, что им нужны люди, которые хотят стать профессионалами в системе ЦРУ. А это не входит в мои планы.
Никаких ночных проверок, никаких выключений света в полночь. Никаких обязательных присутствий на мессах и вечернях. Ни малейшего чувства вины, если ты пропустил какое-нибудь богослужение. И никаких опасений, что тебя исключат за поездку на машине в Саут-Бенд. Пришел также конец, я надеюсь, чувству одиночества и огорчения из-за жизни исключительно в мужском окружении, изолированном от женского общества.
В Нотр-Даме нам внушали, что обязанности человека выходят за рамки его личности и распространяются на семью, общество и на страну и что уважение к властям является хорошим качеством респектабельного гражданина.
Этим летом я буду работать водителем грузовой автомашины, чтобы заработать деньги и начать осенью учебу на юридическом факультете.
Я навел справки относительно себя на призывном пункте; мне сказали, что до призыва на военную службу в моем распоряжении еще шесть месяцев. Так или иначе, но несколько месяцев я буду жить вместе со своими родителями в Тампе и попытаюсь накопить немного денег.
Но главная проблема — это как поступить с коммерческим делом моих родителей? Отец и дед только что начали серьезно расширять свой бизнес и надеялись, что я займу в нем должное место. Я уверен, что смог бы сделать большие деньги, но это меня почему-то не воодушевляет. Откуда у меня эта антипатия и неохота включиться в семейный бизнес? Мне бы очень хотелось сказать об этом отцу или деду, но они могут воспринять мои слова неправильно, решив, что я считаю себя слишком образованным, чтобы заниматься тем делом, которому они посвятили свою жизнь. Итак, никаких поспешных решений. У меня впереди шесть месяцев совместной работы с ними и еще два года в армии.
Гас говорил, что начальные курсы специальной подготовки предназначены только для тех, кто желает посвятить себя работе в системе ЦРУ, и теперь я размышляю над этим. Выяснить, какая работа ожидает меня в ЦРУ, невозможно. Во всяком случае, я не буду знать об этом до тех пор, пока не поступлю на курсы, но я действительно интересуюсь политикой и международными отношениями. И чем больше я живу здесь, тем у меня меньше желания посвятить свою жизнь семейному бизнесу.
Посмотрим, какую альтернативу может предложить ЦРУ. Она будет означать три года вместо двух военной службы — если меня примут. Зато я буду офицером — больше платят, более интересная работа (особенно в ЦРУ) — и будет время для окончательного решения.
Человека, беседовавшего со мной, звали Джимом Фергюсоном. Мы около получаса говорили о Нотр-Даме, нашем семейном бизнесе и моем интересе к работе в качестве профессионала по иностранным делам. Помня разговор с Гасом, я подчеркнул, что, хотя меня и интересует работа в ЦРУ, я так мало знаю об этом ведомстве, что вынужден ограничивать свои интересы сферой иностранных дел. Он сказал, что мне предстоит серия тестов и бесед с преподавателями, обучающими слушателей курсов, в том числе беседа с доктором Экклсом, руководителем этих курсов. Если тесты и беседы пройдут успешно, будет произведена полная проверка моего прошлого, для чего потребуется около шести месяцев. Однако в данном случае, учитывая возможность моего призыва на военную службу, они будут просить провести эту проверку вне очереди и надеются на положительное решение.
Секретарша дала мне лист гладкой белой бумаги с названиями зданий и организаций и с указанием времени, когда я должен являться в них для тестов. На все это потребуется три полных дня. Она объяснила, что в каждом здании я должен явиться в приемную к секретарю, который позвонит туда, где мне назначена встреча, и вызовет оттуда кого-нибудь, чтобы сопровождать меня. Она также напомнила мне, чтобы я все время, пока буду находиться в этих зданиях, носил полученный знак посетителя и возвращал его ей вместе с компостированным пропуском посетителя при уходе. Чтобы добираться до различных зданий этого ведомства, мне надлежит пользоваться автобусом, обслуживающим только сотрудников ЦРУ.
Во время первого визита в канцелярию курсов ЦРУ я сразу же почувствовал там атмосферу своеобразного мирка. Прежде всего я заметил, что сотрудники ЦРУ пользуются специфической, внутренней, терминологией. Ни один из них не говорил «ЦРУ», или «центральное разведывательное управление», или даже «управление». Во всех случаях, когда требовалось упомянуть это ведомство, они говорили «компания».
Сначала я должен был явиться в северное здание, в котором меня проверяли медики. После этого я побывал несколько раз попеременно то у медиков в этом здании, то в здании бытовых служб и отдыха на Огайо-Драйв, где меня проверяли сотрудники отдела аттестации и оценки. Как мне казалось, медики должны были заниматься обследованием физического и умственного состояния, а отдел аттестации — искать во мне особые качества, необходимые для разведчика. Однако существенного различия между ними я не заметил. Все это было очень утомительно: бесконечные часы за заполнением вопросников в ходе проверки профессиональных данных, склонностей и личных черт. Я как-то читал о тщательно разработанной системе тестов, подготовленной Управлением стратегических служб [1] во время второй мировой войны, и теперь я вижу, что она все еще применяется. Хуже всего было у психиатра, он просто изводил меня.
Наконец около полудня третьего дня со всем этим было покончено. У меня оставалось два часа свободного времени до того, как явиться в канцелярию курсов. Я решил осмотреть здешние достопримечательности. Схватив бутерброд в буфете со слепым продавцом, я сел в автобус и направился в сторону резиденции президента. (Эти буфеты со слепыми продавцами — бары с легкой закуской — практически имеются в каждом здании ЦРУ. По-моему, неплохо придумано: слепые люди имеют работу, а компания может без опасений впускать их в свои здания, так как они не способны читать секретные документы. Выгодно и той и другой стороне.)
Затем к монументу Вашингтона. Глядя с высоты монумента на здания, откуда управляют жизнью нашей страны, где защищается наша целостность перед лицом серьезной угрозы извне и где гармонично сочетается множество противоречивых внутренних интересов, я признался себе, что участие в таком управлении является моей конечной целью. Работа в Центральном разведывательном управлении, предпочтительно за границей, при глубоком знании действий и решений дружественных и враждебных правительств, обеспечит как постоянно стимулирующую и захватывающую атмосферу, так и высокоинтеллектуальное занятие. Я стану воином против покушений коммунистов на свободу и на личные свободы во всем мире — патриотом, посвятившим себя делу сохранения моей страны и нашего образа жизни.
Я покинул монумент, пройдя сквозь круг американских флагов, и шел обратно к Куортерс-Ай с чувством большей уверенности и самообладания, чем за все время пребывания здесь. После обычных процедур, связанных с оформлением пропуска, значка посетителя и эскортного сопровождения, я был вновь принят Фергюсоном, который сообщил мне, что первые результаты тестов выглядят вполне прилично. В ожидании встречи с Экклсом Фергюсон решил кратко ознакомить меня с программой военной подготовки на курсах, предупредив вначале, что программа секретная и вне пределов ЦРУ ее не следует обсуждать с кем бы то ни было. По его просьбе я подписал форменное обязательство, в котором говорилось, что сообщенные мне сведения касаются национальной безопасности и я обязуюсь не разглашать их никому.
Фергюсон обрисовал в общих чертах учебную программу военной подготовки. Когда закончится проверка и будет оформлен допуск, меня снова вызовут в Вашингтон и я буду зачислен в военно-воздушные силы. После трех месяцев начальной военной подготовки меня направят на первое вакантное место в офицерской школе. Все это будет происходить на базе ВВС Лэкленд, в Сан-Антонио, штат Техас. Затем меня направят на одну из баз ВВС на территории США, и если мне повезет, то моя работа там будет связана с воздушной разведкой. Фергюсон объяснил, что компания не контролирует назначения, производимые военно-воздушными силами после окончания офицерской школы, однако все чаще и чаще лица, приписанные к ЦРУ, при прохождении ими года обязательной военной службы назначаются на должности, связанные с разведкой. После года службы на базе ВВС меня переведут в авиационную часть в Вашингтон, которая на самом деле является крышей в системе ЦРУ, и здесь начнется моя учеба по программам компании.
Вошла секретарша и сообщила, что доктор Экклс готов принять меня. Я знал, что мне предстоит беседа с Экклсом, и поэтому тщательно подготовился к этой встрече. Вирджиния говорила мне, что для поступления в ЦРУ необходимо одобрение доктора Экклса. Это был мужчина в возрасте около шестидесяти лет, в очках, с густыми бровями и очень внушительным внешним видом. Экклс спросил, почему я хочу быть сотрудником разведки, и когда я ответил, что меня в основном интересуют международные дела, то он попытался поставить меня в неловкое положение. «Внешняя политика — дело дипломатов, — заметил он, — а сотрудники разведки только собирают информацию и передают ее другим для принятия по ней политических решений» и добавил, что, может быть, мне лучше попытать счастье в госдепартаменте. «Может быть, — ответил я, — но я не имею достаточного представления о ЦРУ, чтобы принять решение», и добавил, что хотел бы познакомиться с программой. Тогда он прочитал мне небольшую лекцию: им здесь не нужны люди, которые покидают ЦРУ, как только заканчивают военную службу. Им нужны только те, кто избрал карьеру сотрудника разведки на всю жизнь. После этого он превратился в старого доброго дедушку и сказал: «Посмотрим, какие будут результаты проверки лояльности». Затем он пожал мне руку, сказав, что они хотели бы принять меня в свою систему. Дело сделано! Я принят, и, как кажется, слишком легко.
Я вернулся в кабинет Фергюсона, и тот продолжил рассказ о моем будущем. Я никогда не буду открыто связан с компанией и никому не должен говорить, что рассматривается вопрос моего поступления в нее. При благоприятном исходе проверки на лояльность они устроят так, чтобы меня наняли на работу в воинскую часть, являющуюся крышей компании, как гражданское лицо; для этого меня снова вызовут в Вашингтон. Спустя несколько недель я поступлю на военную службу в ВВС и меня направят на базу ВВС Лэкленд для прохождения курса начальной военной подготовки. Там со мной будут обходиться так же, как и с другими поступившими на военную службу, и никто не должен знать о моих связях с компанией. Сохранение этого факта в тайне будет частью моей подготовки, школой жизни под крышей. Нарушение тайны крыши может привести к освобождению от дальнейшего обучения по программе ЦРУ. Последующие назначения меня по службе в известной мере будут предопределяться тем, насколько хорошо я скрывал свои связи с компанией. Вернувшись во Флориду, я должен держать этот план в тайне и поставить в известность Фергюсона, если получу какие-либо распоряжения с пункта призыва на военную службу.
Я начинаю испытывать какую-то удовлетворенность тем, что обладаю секретом и что стою на пороге особого привилегированного клуба с исключительно тщательным отбором членов. Среди сотрудников ЦРУ я буду самим собой и честным человеком. Для любого за пределами этого клуба у меня будет ложная версия о том, кто я и что я. Моя секретная жизнь началась.
В канцелярии начальных курсов Фергюсон объяснил мне, где я буду работать. Это — министерство ВВС, штабное командование, группа исследований и анализа, военно-воздушная база Боллинг. Он назвал мне фамилию и имя моего командира, полковника военно-воздушных сил, и непосредственного начальника, майора, которые являются вымышленными фигурами. Я должен все это запомнить, чтобы без запинки отвечать, если меня кто-нибудь спросит. Мой служебный телефон на авиабазе Боллинг связан с центральным отделом прикрытий [2] ЦРУ, где роль полковника и майора играют по заранее составленному графику специальные телефонисты-операторы.
Я подписал еще одно обязательство о сохранении секретности; сформулировано это обязательство как постоянное, вечное и касающееся всего, о чем я узнаю в ходе работы в компании. Затем Фергюсон направил меня с первым поручением на 16-ю стрит, 1016. Я поспешил туда, но выяснилось, что там никто меня не ждал. Наконец, меня вызвали на четвертый этаж в отдел личного состава, где уже собралось порядочно таких, как я. Все мы здесь только тем и занимаемся, что складываем карты и соревнуемся в решении кроссвордов.
Отдел личного состава — это место ожидания для кандидатов в сотрудники ЦРУ, на которых еще не поступили результаты проверки благонадежности; все мы ожидаем здесь одного и того же счастливого события: проверки с помощью детектора лжи. Нас около тридцати человек. Некоторые ждут уже более месяца и являются распространителями всяких слухов. Проверка с помощью детектора лжи, или «техническое интервью», как это официально называют, оказывает на некоторых травмирующее влияние. Нас предупредили, чтобы мы ничего не говорили о детекторе, но это предупреждение лишь стимулирует всякого рода слухи.
Служебный автобус не останавливается у здания № 13, поэтому мне пришлось попросить водителя остановить машину как можно ближе к зданию. Когда водитель громким голосом (уверен, преднамеренно) назвал это здание, холодные, понимающие взгляды пассажиров остановились на мне и я почувствовал себя прокаженным. Они знали, что мне предстоит тайная, интимная исповедь. Скверная штука.
Возле 23-й стрит и Конститьюшн-авеню водитель объявил: «Здание тринадцать» — и указал мне на группу временных построек барачного типа за стоянкой автомашин на дороге, ведущей к Уотергейту. Постройки окружены высоким забором с несколькими рядами ко-лючей проволоки, свисающей в наружную сторону. На всех окнах установлены ячейковые решетки, а в каждом третьем или четвертом — кондиционер. Все окна плотно закрыты, отчего постройки кажутся непроницаемыми.
Я прошел вдоль забора. У входа в первое строение, которое я увидел, подойдя к воротам, висела скромная пластинка с цифрой «13». После непродолжительного ожидания у секретаря, встречающего посетителей, ко мне вышел мужчина лет тридцати пяти, аккуратно одетый, чисто выбритый, со светлыми глазами. Он поздоровался и повел меня по коридору и вскоре остановился перед дверью, открыл ее и пригласил меня в небольшую комнату с потолком и стенами, отделанными звукоизоляционными плитками. В комнате стояло стандартное служебное кожаное кресло перед похожим на стол сооружением со встроенным в него прибором с циферблатом, бумажными лентами и узкими металлическими перьями. Стремясь не дать мне возможности разглядеть аппаратуру, он тут же усадил меня в кресло, а для себя взял из-за стола простой стул и уселся на нем напротив меня.
Опрашивающий начал с сообщения, что я подошел к заключительной фазе процесса проверки благонадежности, которая проводится для оформления допуска к совершенно секретным материалам и, разумеется, для принятия на работу в компанию. Он заверил меня, что все сотрудники компании, даже мистер Даллес, подвергаются проверке с помощью детектора лжи, и не один раз, когда их нанимают на работу, а периодически на протяжении всего времени службы в системе компании. Затем он попросил меня подписать подготовленное заявление, что я по своей воле соглашаюсь подвергнуться испытанию и не буду иметь никаких претензий ни к кому, в том числе и к компании, каков бы ни был его исход. Я с готовностью подписал и эту бумагу, и еще одну, которая обязывала меня не говорить никому ни о существе вопросов, ни о других деталях этого испытания-беседы.
После этого мне задали вопросы, на которые нужно было ответить просто «да» или «нет». Мое ли имя Филип Барнетт Франклин Эйджи? Родился ли я 19 января 1935 года? Использовал ли я когда-либо другое имя? Правдиво ли я заполнил бланк-заявление о приеме меня на работу? Был ли я когда-нибудь членом какой-нибудь подрывной организации, указанной в списках министерства юстиции? Был ли я когда-либо коммунистом и принадлежал ли к какой-либо коммунистической органи-2 Ф. Эйджи зации? Был ли я за границей? Был ли я в коммунистической стране? Знаю ли я каких-либо служащих иностранного правительства? Служащих коммунистического правительства? Знал ли я когда-нибудь офицера разведки иностранного государства? Работал ли я когда-либо на иностранное правительство? Работал ли я когда-либо на иностранную разведку, на коммунистическую разведывательную службу? Не просил ли меня кто-нибудь поступить на работу в систему ЦРУ? Говорил ли я кому-нибудь вне пределов ЦРУ о своей попытке поступить на работу в ЦРУ? Не занимался ли когда-либо гомосексуализмом? Употреблял ли я когда-нибудь наркотики? Не принимал ли я сегодня успокаивающих средств?
Предтестовая беседа длилась более часа, поскольку опрашивающий детализировал каждый вопрос, записывал все имена, даты, места, затем перефразировал каждый вопрос, вставляя в него выражения «не иначе как» или «за исключением», и снова я должен был отвечать на них «да» или «нет». Во время этой беседы опрашивающий пояснил мне, что детектор лжи используется исключительно в компании службой безопасности, которая несет ответственность за прием на работу в компанию благонадежных лиц, а также проводит меры против проникновения в нее агентов враждебных разведывательных служб. Он также заверил меня, что все сказанное мною во время беседы останется строго конфиденциальным и зафиксируется только в моем досье в службе безопасности, доступ к которому будут иметь только сотрудники службы безопасности того ведомства, в котором я буду работать. У меня не хватило храбрости спросить, сколько именно сотрудников службы безопасности будет допущено к досье, но, размышляя об этом, я почувствовал, как по телу побежали мурашки от мысли, что за одной из тысяч этих пустотелых звукоизоляционных плиток вмонтирован микрофон, который записывает весь наш разговор. Я начал также думать, не появились ли у меня начальные симптомы паранойи, являющейся, по утверждению некоторых, характерной чертой — sine qua non [3] — результативного сотрудника разведки.
Теперь мы были готовы для теста. Детектор лжи состоит из трех устройств, которые прикрепляются к телу человека, подвергаемого допросу; устройства соединены с помощью трубок и проводов с сооружением, напоминающим стол. Каждое устройство производит измерение физиологических данных, которые записываются осциллографами на движущихся бумажных лентах. Первое устройство — манжета для измерения кровяного давления — прикрепляется к руке или ноге; второе — гофрированный резиновый шланг диаметром около двух дюймов, который плотно охватывает грудь и закрепляется на спине; третье — прикрепляемое к руке приспособление с электродами, которые прижимаются к ладони соответствующими пружинами. Манжета на руке или ноге измеряет изменения пульса и кровяного давления, гофрированный шланг вокруг груди фиксирует изменения в ритме дыхания, а приспособление на ладони руки фиксирует изменения потоотделения. Меня присоединили к устройствам, сказали, чтобы я смотрел прямо на стену, был спокоен и на каждый вопрос отвечал только «да» или «нет». Задающий вопросы расположился за моей спиной у пульта управления напротив моего затылка. Он задавал мне вопросы в спину, а я отвечал в стену напротив.
В ходе предтестовой беседы в некоторых случаях я отвечал на вопросы полуправдой, отчасти потому, что я просто сопротивлялся вторжению постороннего в мою личную жизнь, отчасти из-за любопытства и сомнений относительно эффективности детектора лжи. Глупый ребенок! Когда манжета вздулась, я почувствовал усиление пульса, а ладони начали обильно потеть. Предвидя вопросы, на которые я должен реагировать, я начал считать отверстия в звукоизоляционных плитах, чтобы отвлечь себя от теста. Допрашивающий очень медленно переходил от вопроса к вопросу, разделяя их длинными паузами. Я отвечал «да» или «нет»; в конце он вставил неожиданный вопрос: правдиво ли я отвечал на все? Ловкий трюк! Я сказал «да», и через несколько секунд манжета ослабла.
Я услышал шелест бумаги — он рассматривал записи осциллографов, а я напряженно ждал. Затем он сказал, что я могу слегка подвигаться, но если я не очень утомился, то лучше остаться в прежнем положении с подключенными датчиками. Отлично. Он все еще сидел у пульта за моей спиной и начал расспрашивать о том, что я думал, когда отвечал на вопрос: «Не просил ли меня кто-нибудь поступить на работу в ЦРУ?» Я ответил, что ни о чем особенном не думал. Он поставил этот вопрос еще несколько раз, но я ничего не сказал ему, кроме того, что меня действительно никто не просил. Мы обменялись еще несколькими фразами. Потом он спросил, о чем я думал, когда отвечал на вопрос: «Не говорил ли я кому-нибудь за пределами ЦРУ о своей попытке поступить на работу в разведку?» Я опять сказал, что ни о чем особенном не думал. Снова обмен несколькими фразами. Затем вопрос относительно гомосексуализма. Затем о наркотиках. По мере того как мы переходили от вопроса к вопросу, он все упорнее настаивал, чтобы я вспомнил, о чем я думал, когда отвечал на вопросы, подчеркивая, что моя искренность в этом отношении имеет большое значение для успешного теста. Успешного? Интересно, успешное для него, означает ли то же самое для меня? Очевидно, нет. Я буду придерживаться своей полуправды. Ведь, в конце концов, это не ложь в чистом виде, да к тому же, как я слышал, можно и перехитрить эту машину, если быть последовательным и стойким.
Все повторилось еще раз. Вздулась манжета измерения кровяного давления, последовали вопросы и ответы на них «да», «нет»; то поднимаются, то опускаются слегка поскрипывающие перья осциллографов. Я ожесточенно считаю отверстия в плитках на стене и начинаю чувствовать уверенность. Манжета ослабла, последовали вопросы и объяснения без участия машины. На этот раз у меня появились «затруднения» в ответах по двум вопросам. Я повторно настаивал, что отвечал правдиво и что, отвечая на каждый вопрос, думал только о вопросе и о единственно возможном правдивом ответе на него.
Допрашивающий сказал, что придется повторить все еще раз и что в первые два тура я что-то не очень хорошо отвечал, добавив при этом, что без успешного теста у меня нет никаких шансов поступить на работу в компанию. Есть ли у меня что-нибудь, о чем бы я хотел сообщить или внести ясность? Нет. Я говорил только правду, и, возможно, что-то неисправно в машине. Это задело допрашивающего. Он перешел на более холодный и официальный тон, манжета вздулась, и мы снова начали тест. В конце он сказал, что я, очевидно, чем-то встревожен. Выражая своим видом, что все кончено, он отключил меня от аппарата.
В этот момент меня охватил страх; я с горечью подумал, что теперь меня в компанию не примут. Когда я был уже готов признаться, что говорил полуправду, допрашивающий сказал, что уходит и оставляет меня одного на пять — десять минут, чтобы я еще раз все обдумал. Он закрыл приборную панель крышкой и вышел, забрав с собой ленты с записями. Я встал и посмотрел на часы, которые перед тестом меня попросили снять с руки и положить на стол. Я находился в здании № 13 уже свыше двух часов. Допрашивающий отсутствовал по меньшей мере двадцать минут. За это время я пришел к решению рассказать ему всю правду. Зачем рисковать потерей работы из-за глупой гордости или из-за иллюзии, что я смогу перехитрить машину? Однако когда открылась дверь и вошел допрашивающий, я вдруг испугался признаться в обмане и решил не изменять ни одного ответа. К тому же еще во время пребывания в отделе личного состава я слышал, что некоторых при обнаружении трудностей вызывают по второму и третьему разу для проверки на детекторе. Будет и у меня еще такая возможность, если сегодня действительно получилось неудачно.
Мы все повторили от начала до конца еще два раза, и после каждого тура допрашивающий утверждал, что в ответах на некоторые одни и те же вопросы у меня что-то не совпадает, а я упорствовал, что отвечал правдиво, что бы там ни показывал аппарат. Наконец, он сказал, что тест закончен. Я спросил: выдержал ли испытание? Он скептически ответил, что не знает, что мне сообщат об этом после того, как мое дело и записи этого теста рассмотрит служба безопасности. Он был очень пессимистичен, и, уходя от него, я опасался, что меня даже не вызовут во второй раз для новой проверки на детекторе. Я чувствовал себя очень утомленным и поэтому отправился домой, принял пару рюмок спиртного и беспробудно проспал двенадцать часов.
Когда я позвонил утром Вирджинии и сказал, что, очевидно, не выдержал испытания, она заверила меня, что беспокоиться нет никаких оснований, что они всегда заставляют людей считать себя провалившимися. Это делается, по ее мнению, для того, чтобы избежать разочарования и не тратить попусту время на тех, кого действительно не собираются принимать на работу. Объяснение Вирджинии принесло мне временное облегчение, однако ожидание все равно мучительно. В отделе личного состава больше не слышно никаких самоуверенных шуток насчет детектора, никто уж не обсуждает так беспечно учиненный ему допрос с кем-либо другим. Каждый просто сидит и ждет.
В канцелярии начальных курсов Фергюсон сообщил мне, что принимает необходимые меры для определения меня в военно-воздушные силы, но для этого потребуется три-четыре недели. А пока он хочет, чтобы я прошел учебный курс по международному коммунизму и, если будет время, курс по организационной структуре компании. Это не те учебные курсы, которые я буду проходить, когда вернусь сюда после службы в ВВС, тем не менее, по его мнению, они принесут мне известную пользу, несмотря на их элементарность. Он также поручил секретарю выдать мне постоянный пропуск-значок, который позволит приходить и уходить без оформления специального пропуска, и назначил мне встречу с начальником учебного курса полковником Бейрдом.
Я пропустил назначенную встречу с Бейрдом и получил за это нагоняй в канцелярии курсов. Позднее я явился к полковнику в его кабинет Т-3 (еще одна из временных построек в районе Потомак-Парка). Я и не представлял, сколь важной фигурой был полковник Бейрд. Оказывается, это он в 1950 году составил программу начальной подготовки сотрудников ЦРУ, причем сделал это под непосредственным руководством генерала Уолтера Беделла Смита, являвшегося тогда директором ЦРУ. У полковника за плечами Принстон, Оксфорд и директорство в школе для мальчиков; внешность Бейрда куда более внушительна, чем его военное звание. Он как бы излучает твердость руководства и непоколебимую уверенность, и вокруг него всегда стоит запах особой смеси табака фирмы «Данхилл» для специальных трубок. Высокого роста, с сединой, загорелый и очень красивый — неотразим для дам, я уверен. Он много не говорил — просто упорно работал в школе, которая готовит сотрудников ЦРУ.
Вчера утром я получил у Фергюсона последний инструктаж относительно моего поступления в военно-воздушные силы. Приняты все необходимые меры, сказал он, на главном призывном пункте в Вашингтоне относительно того, чтобы меня взяли в ВВС на обычных условиях, то есть на пять лет в соответствии со стандартной процедурой для всех поступающих в военно-воздушные силы. Однако после завершения курса начальной военной подготовки я получу специальное назначение приказом министра военно-воздушных сил на первый курс офицерской школы. Я должен быть готов каким-то образом объяснить это назначение окружающим, так как подобное исключение в военно-воздушных силах делается только для тех, кто зачислен на секретные курсы ЦРУ, ибо по существующим правилам рядовой ВВС имеет право поступить в офицерскую школу только после пяти лет службы. Как сказал Фергюсон, если кто-нибудь будет слишком настойчив в расспросах, я могу сослаться на малоизвестное (настолько малоизвестное, что его на самом деле вообще не существует) положение относительно лиц, являвшихся до военной службы аспирантами колледжей; однако я, вероятно, сумею уклониться от объяснений. Тем не менее он предупредил, чтобы я никому не говорил о своем намерении поступить в офицерскую школу, пока меня об этом официально не поставит в известность командование авиабазы Лэкленд.
Я подписал еще одно секретное обязательство, и Фергюсон сказал, что по возвращении сюда через два года меня вновь подвергнут проверке на детекторе лжи. Затем я сел в автобус и поехал на вербовочный пункт, взяв с собой лишь небольшую сумку с туалетными принадлежностями, смену белья и носки.
На вербовочном пункте я сказал видавшему виды полноватому сержанту свое имя с максимальной любезностью. Он ответил неопределенным «а-а», и когда я понял, что это вопрос с его стороны, то задумался, что ему сказать: то ли «Вот и я», то ли «Я хочу поступить на службу»? Я решил произнести обе фразы, и так, чтобы это прозвучало для него неожиданно, и добавил: «Я думал, что меня здесь ждут». Сержант понимающе посмотрел на меня, как бы прикидывая, думаю ли я, что теперь военно-воздушные силы будут спасены.
Он выдал мне несколько бланков для заполнения и спросил, через сколько дней я хочу поступить: через тридцать, шестьдесят или девяносто. Я весело ответил, что готов хоть сейчас, отчего глаза сержанта сузились, а рот его скривился так, будто он собирался произнести: «Еще один больной». Он жестом пригласил меня к столу через всю комнату, где я заполнил бланки, все время думая, не является ли этот сержант подставным лицом от курсов ЦРУ и не проверяет ли он мои способности придерживаться прикрывающей легенды. Я вернул заполненные бланки, он просмотрел их и исчез за дверью в другую комнату.
Спустя несколько минут он вернулся еще с одним сержантом, и оба выразили большой скептицизм относительно моего намерения. Последующие полчаса мы потратили на обсуждение вопроса, почему аспирант философии хочет поступить на пять лет в военно-воздушные силы, чтобы стать оператором радиолокационной станции. В конце концов я понял, что это действительно несколько странно, и согласился с их предложением поразмыслить над своим намерением еще в течение нескольких дней. Когда я вышел из вербовочного пункта со своей небольшой сумкой, у меня было желание поскорее где-нибудь спрятаться.
Я позвонил Фергюсону из телефона-автомата и сказал: «ВВС, видимо, не хотят меня принимать, во всяком случае не сегодня». Было слышно, как он поперхнулся от такого известия и, заикаясь, сказал, чтобы я позвонил ему через два часа. Я удивлялся про себя, какой недотепа не понял намека Фергюсона, и в то же время мне никак не хотелось вновь предстать перед этими сержантами-вербовщиками. Когда я позвонил Фергюсону еще раз, он сказал мне, что теперь на вербовочном пункте все в порядке и я должен пойти туда снова. Я попытался добиться у него объяснения, но его голос стал холодным, и он упрекнул меня за обсуждение секретных вопросов по телефону. Вернувшись на вербовочный пункт, я застал там уже нового сержанта, который просто вручил мне проездной билет на автобус до Балтимора, где меня подвергнут медицинскому обследованию и приведут к присяге.
В Форт-Холабёрде меня приняли в ВВС. Сегодня вечером я полечу в Сан-Антонио, чтобы начать двухлетний срок службы вдали от штаб-квартиры ЦРУ. Фергюсон сказал, что это время следует рассматривать как часть программы обучения на курсах ЦРУ, как время для «приобретения зрелости» — так, по-моему, он сказал.
Направляясь на эту встречу, мы приняли меры предосторожности, как нас инструктировал Фергюсон, когда он приезжал сюда в октябре, чтобы повидать нас. Никто из нас никоим образом не должен показывать, что мы были знакомы между собой еще до офицерской школы, или проявлять дух товарищества по отношению к тем, кто в документах отмечен тремя «х». Эти три «х», проставляемые в скобках после наших фамилий, введены руководством ВВС, чтобы отличать курсантов ЦРУ от обычных слушателей.
Ребята из старшей группы сказали, чтобы мы не удивлялись, если они иногда дадут нам жару. Это необходимо, так как в противном случае остальные в их группе, прослужившие многие годы, прежде чем попасть в офицерскую школу, возмутятся. Кажется, и школьные сержанты не в восторге от нашей немногочисленной группы (в офицерской школе всего около трехсот курсантов), ибо входящие в нее слушатели, пользуясь особой привилегией, поступили в офицерскую школу сразу после прохождения начальной подготовки. Я думаю, что нам придется испытать все эти прелести.
С присвоением офицерского звания последовал приказ о назначении меня в тактическое авиационное командование. Все идет так хорошо, что даже не верится: я назначен на должность офицера разведки в истребительную эскадрилью на авиабазу у самого Лос-Анжелеса.
Начиная с прошлого лета почти все уик-энды я проводил со своей школьной подругой Жанет. Я рассказал ей о своей работе в компании и о надежде получить назначение за границу. Мы много говорили о женитьбе, но еще не пришли к окончательному решению. Она хотела бы остаться в Калифорнии, и я не знал, следует ли мне ждать до окончания курсов ЦРУ, что произойдет только через год. Через пару недель я уезжаю в Вашингтон, и тогда мы увидим, как будем чувствовать себя в разлуке.
Моей войсковой частью-крышей является разведывательная авиационная эскадрилья на базе ВВС Боллинг в Вашингтоне. Мой крышевой телефонный номер изменился, но все те же два телефониста каждое утро смотрят график, чтобы выяснить, кто на сегодня будет «полковником» и кто «майором». Фергюсон сказал, что меня, возможно, не уволят из ВВС до июня или июля следующего года. Это как раз совпадает с окончанием учебы на секретных курсах ЦРУ.
Все слушатели секретных курсов ЦРУ — и окончившие офицерскую школу перед нами, и наш класс, и один человек из класса, следовавшего за нашим, — сведены в одну группу. Даже при таком составе нас в группе всего около пятнадцати человек из шестидесяти с лишним, в том числе шесть женщин. Занятия только что начались и проводятся в корпусе бытовых служб и отдыха, в том самом корпусе, где меня проверяли сотрудники отдела аттестации и оценки два года назад. Теперь эта процедура еще более длительная, и я вновь подвергаюсь этим монотонным тестам. Единственное, чего нам недостает, — это огромного футбольного стадиона Потомак-Парк для субботних послеполуденных безумных развлечений. Все остальное — это старый, заведенный порядок.
На первых занятиях с приветственными речами выступали Аллен Даллес, полковник Бейрд и другие с излияниями любви к нам и восхвалениями за то, что мы последовали за ними в эту жизнь преднамеренного самоотречения, неведомого самопожертвования и молчаливого мужества тайных воинов в битвах нашего времени. Очень романтично. Каждый из нас в этой группе является одним из сотен, а может быть, и тысяч, подававших заявления о своем желании поступить на эти курсы. Руководители компании сказали нам, что мы вступаем во вторую по своей древности сферу деятельности человека (может быть, даже первую, но это невозможно доказать) и, если у кого-нибудь в группе неспокойно на душе, он может облегчить свое положение цитатами из библии, из которых следует, что шпионаж ввел никто иной, как сам бог. Такова моральная сторона вопроса.
Однако наша страна забыла урок Иерихона[4].
В 1929 году государственный секретарь Генри Л. Стим-сон упразднил так называемую черную палату, занимавшуюся расшифровкой шифров и кодов, дав нагоняй и заявив, что «джентльмены не читают чужую почту». До нападения на Пирл-Харбор разведка Соединенных Штатов за границей находилась в полном забвении. Затем, во время войны, были предприняты героические усилия Управлением стратегических служб, за которыми последовало решение президента и конгресса не подвергаться риску нового внезапного нападения в результате пренебрежения военной разведкой в мирное время. Так, в 1947 году было создано гражданское ЦРУ — централизованное ведомство для обработки всех данных разведки за границей и подготовки разведывательных докладов на основе сведений, получаемых из всех возможных источников.
После двух лет службы в ВВС эти первые занятия оказались стимулирующими и даже возбуждающими — почти как утоление мучительной жажды. Руководство курсов устроило для желающих вечерние занятия по изучению иностранных языков, и мы с Жанет стали изучать испанский язык по три раза в неделю. Хорошо, что компания подключает, насколько это возможно, в общее дело и наших жен. Иначе они оказались бы отчужденными от нас, поскольку почти все, что мы изучаем и читаем, является секретным. Мы выбрали испанский язык только потому, что я изучал его в школе; в ЦРУ существует система денежного вознаграждения за знание иностранных языков и совершенствование этих знаний. Несомненно, это может оказаться небольшим источником дополнительного заработка. Дела, таким образом, складываются просто как нельзя лучше.
Мы только что закончили длившиеся целый месяц занятия по изучению коммунизма и советской внешней политики и скоро приступим к изучению правительственной структуры органов национальной безопасности, каковым является и наше ведомство, а также бюрократической структуры штаб-квартиры ЦРУ. Каждый из нас периодически совещается с одним из консультантов курсов по вопросам возможного назначения в будущем и продолжения занятий после рождества. Кажется, все хотят работать в области тайных операций, что означает шесть месяцев специального обучения где-то за пределами Вашингтона в заведении, которое называют фермой. Я сказал Фергюсону, что хочу попасть на ферму, но он уклонился от прямого ответа.
Лекции и самостоятельное изучение материалов по коммунизму были особенно интересными. Учебный отдел оставляет в стороне философию, о диалектическом материализме даже не упоминается. Все наше внимание было сосредоточено на Советах. Важное место, разумеется, отводилось советским органам безопасности, начиная от ЧК и до наших дней. Наиболее интересными материалами оказались печатные труды перебежчиков из коммунистического лагеря.
Поделиться книгой: